Стихи

ПРОЩАНИЕ С ЮНОСТЬЮ
Путь к себе. Перевод Б. Хлебникова
Ноябрьская гостья. Перевод Б. Хлебникова
Прогулка поздней осенью. Перевод Б. Хлебникова
С удобной точки. Перевод Р. Дубровкина
Боль во сне. Перевод Б. Хлебникова
Баллада о герани и буране. Перевод Б. Хлебникова
Призрачный дом. Перевод Б. Хлебникова
Теплому ветру. Перевод Б. Хлебникова
На болоте. Перевод Р. Дубровкина
В бурю. Перевод Р. Дубровкина
Звезды. Перевод Р. Дубровкина
За водой. Перевод Г. Кружкова
Откровение. Перевод Б. Хлебникова 
Цветы. Перевод А. Казарновского
С нами Пан. Перевод В. Топорова
Смех демиурга. Перевод Р. Дубровкина
Песня осеннего ливня. Перевод Р. Дубровкина
Октябрь. Перевод М. Зенкевича
Ропот. Перевод Р. Дубровкина
К СЕВЕРУ ОТ БОСТОНА
Пастбище. Перевод И. Кашкина
Починка стены. Перевод А. Казарновского
Гора. Перевод О. Чухонцева
Семейное кладбище. Перевод О. Чухонцева
Правила хорошего тона. Перевод А. Казарновского
Страх. Перевод В. Топорова
Смерть батрака. Перевод М. Зенкевича
После сбора яблок. Перевод М. Зенкевича
Сделка. Перевод А. Кушнера
Поленница. Перевод А. Кушнера

МЕЖДУ ГОРАМИ
Неизбранная дорога. Перевод В. Топорова
Желтоголовая славка. Перевод Г. Кружкова
В перекрестье прицела. Перевод Г. Кружкова
Пленная и свободная. Перевод Г. Кружкова
Телефон. Перевод Г. Кружкова
Первая встреча. Перевод Г. Кружкова
Побеседовать с другом. Перевод Г. Кружкова
Лягушачий ручей. Перевод Г. Кружкова
Березы. Перевод А. Кушнера
Гнездо на скошенном лугу. Перевод Г. Кружкова
Цветы за окном. Перевод Г. Кружкова
Привет от зяблика. Перевод Г. Кружкова
Девочкин огород. Перевод Г. Кружкова
Корова в яблочный сезон. Перевод Г. Кружкова
Потемневшего снега лоскут. Перевод Г. Кружкова
Старик зимней ночью. Перевод Г. Кружкова
'Out, Out...' Перевод Г. Кружкова
Костер. Перевод О. Чухонцева
Шум деревьев. Перевод Б. Хлебникова

НЬЮ-ГЕМПШИР
Чтоб вышла песня. Перевод Г. Кружкова
Врасплох. Перевод Г. Кружкова
Все золотое зыбко. Перевод Г. Кружкова
День голубых мотыльков. Перевод Г. Кружкова
К земле. Перевод Г. Кружкова
О дереве, упавшем поперек дороги. Перевод Г. Кружкова
Э. Т-у. Перевод Г. Кружкова
Зимним вечером у леса. Перевод О. Чухонцева
Заброшенное кладбище. Перевод В. Топорова
Убежавший жеребенок. Перевод Г. Кружкова
Что-то было. Перевод Г. Кружкова
Оттепель на холме. Перевод Г. Кружкова
Вспоминая зимой птицу, певшую на закате. Перевод Г. Кружкова
Застынь до весны. Перевод Г. Кружкова
Наша певческая мощь. Перевод А. Кушнера
Перепись. Перевод Б. Хлебникова
Точильный круг. Перевод Б. Хлебникова

ЗАПАДНАЯ РЕКА
Дерево в окне. Перевод Б. Хлебникова
Лужи. Перевод Б. Хлебникова
Месяц. Перевод Б. Хлебникова
Светлячки. Перевод Б. Хлебникова
Особенная атмосфера. Перевод Б. Хлебникова
Постоянство. Перевод Б. Хлебникова
Пичуга. Перевод Б. Хлебникова
Родина. Перевод Б. Хлебникова
Последний покос. Перевод Б. Хлебникова
Мимолетное. Перевод Б. Хлебникова
Что сказали мои пятьдесят. Перевод Б. Хлебникова
Счет жизни. Перевод Б. Хлебникова
Крыша. Перевод Б. Хлебникова
Ездоки. Перевод Б. Хлебникова
Зимний рай. Перевод Б. Хлебникова
С ночью я знаком. Перевод Б. Хлебникова
Дюны. Перевод Б. Хлебникова
Лодка с цветами. Перевод Б. Хлебникова
Ноша. Перевод Б. Хлебникова
Дверь во тьме. Перевод Б. Хлебникова
Смирение. Перевод Б. Хлебникова
Западная река. Перевод Б. Хлебникова
Медведь. Перевод Б. Хлебникова
Яйцо и паровоз. Перевод Б. Хлебникова

НЕОГЛЯДНАЯ ДАЛЬ
Золотые Геспериды. Перевод О. Чухонцева
После ливня. Перевод О. Чухонцева
Домик у дороги. Перевод О. Чухонцева
В зоопарке. Перевод Б. Хлебникова
Хохлагка-лауреатка. Перевод Г. Кружкова
Горный сурок. Перевод Г. Кружкова
Белохвостый шершень. Перевод Г. Кружкова
Фигура на пороге. Перевод Г. Кружкова
Затерявшийся в небе. Перевод А. Шараповой
Пространства. Перевод В. Топорова 
Сравнение листьев с цветами. Перевод В. Топорова
Ступая по листьям. Перевод В. Топорова
Гора и дол. Перевод В. Топорова
Лунный циркуль. Перевод В. Топорова
После снегопада. Перевод В. Топорова
Расчет. Перевод В. Топорова
Там строгая страна. Перевод В. Топорова
Вестник. Перевод Г. Кружкова

ДЕРЕВО-СВИДЕТЕЛЬ
Бук. Перевод Г. Кружкова
Шелковый шатер. Перевод Г. Кружкова
Счастье выигрывает в силе то, что проигрывает во времени. Перевод Г. Кружкова
Войди! Перевод Г. Кружкова 
Пусть время все возьмет. Перевод Г. Кружкова
Carpe Diem. Перевод Г. Кружкова
Ветер и дождь. Перевод Г. Кружкова
И это - все. Перевод Г. Кружкова
Неизвестному сорванцу. Перевод Г. Кружкова
Мотыльку, встреченному зимой. Перевод Г. Кружкова
Серьезный шаг, предпринятый шутя. Перевод Г. Кружкова
Необычная крапинка. Перевод Г. Кружкова
Блуждающая гора. Перевод Г. Кружкова
Открытие Мадейрских островов. Перевод В. Топорова
Урок. Перевод Г. Кружкова

ТАВОЛГА
Молодая береза. Перевод А. Кушнера
Есть на что надеяться. Перевод А. Кушнера
Письмо без марки в нашем сельском почтовом ящике. Перевод А. Кушнера
Древнему человеку. Перевод А. Кушнера
Срединность дороги. Перевод А. Кушнера
Два главных светила. Перевод А. Кушнера
Желание соглашаться. Перевод А. Кушнера
Жилище в скале. Перевод А. Кушнера
Наес Fabula Docet. Перевод А. Кушнера
Бесплотничание. Перевод А. Кушнера
При чем здесь наука? Перевод А. Кушнера
Любого размера. Перевод А. Кушнера
Взрывной восторг. Перевод А. Кушнера
Изощренность греха. Перевод А. Кушнера
Тому, кто понимает. Перевод А. Кушнера
Астрометафизическое. Перевод А. Кушнера
Скептическое. Перевод А. Кушнера

ПЯТЬ НОКТЮРНОВ
I. Ночной свет. Перевод А. Кушнера
II. Случись беда. Перевод А. Кушнера
III. Бравада. Перевод А. Кушнера
IV. Проверяя, что случилось. Перевод А. Кушнера
V. Долгой ночью. Перевод А. Кушнера
Найди свою звезду. Перевод А. Кушнера

НА ВЫРУБКЕ
Плод молочая. Перевод Р. Дубровкина
Безвозвратно. Перевод Р. Дубровкина
Он устремлен вперед. Перевод М. Зенкевича
Авгур. Перевод Р. Дубровкина
Тягловая лошадь. Перевод Р. Дубровкина
Осложнение. Перевод Р. Дубровкина
Любопытные взгляды. Перевод Р. Дубровкина
На избрание поэтом Вермонта. Перевод Р. Дубровкина
Никто не любит, когда на него наступают. Перевод Б. Хлебникова
"Один в непроходимый бор..." Перевод Б. Хлебникова
Последнее. Перевод Р. Дубровкина






ПРОЩАНИЕ С ЮНОСТЬЮ


ПУТЬ К СЕБЕ

Я бы хотел, чтоб лиственная мгла
Не просто мраком для меня была,
Но чтобы мне лесное бытие
Явило в чащах таинство свое.

И если я уйду когда-нибудь,
То неприметной тропкой будет путь -
Не большаком, где тащится возок,
Пересыпая спицами песок.

А если бы пойти за мной решил
Однажды тот, кто дорог мне и мил,
Он увидал бы, отыскав мой след,
Что перемен во мне особых нет.

Лишь веровать еще сильнее стал
В то, что и раньше правдою считал.




НОЯБРЬСКАЯ ГОСТЬЯ

Печаль моя, осенних дней
	Со мною пасмурность деля,
Твердит, что ей всего милей
Унылый вид нагих ветвей
	И тропка в мокрые поля.

Она мне говорит всерьез
	О том, как радует ее,
Что шумных птиц спугнул мороз,
Что серебрит туманный ворс
	Ее неброское шитье,

Что роща серая пуста,
	Что небо клонится к стерне,
Что ей одной понятна та
Таинственная красота,
	Которой-де не видно мне.

Давно я знаю наизусть
	Упреки эти, что с того?
До первых снегопадов пусть
Мне их нашептывает грусть,
	Усугубляя колдовство.




ПРОГУЛКА ПОЗДНЕЙ ОСЕНЬЮ

Простерлась по стерне роса
	Белесой пеленой,
Из-под нее едва видна
	Тропинка предо мной.

Я в сад войду и содрогнусь,
	Настолько шелест крыл
Взлетевших надо мною птиц
	В нем гулок и уныл.

И кажется - нельзя вздохнуть
	В наставшей тишине,
Чтоб с ветки одинокий лист
	Не пал под ноги мне.

Вновь для тебя в осенний сад
	Зашел я по пути,
Чтобы букет последних астр
	Отсюда принести.




С УДОБНОЙ ТОЧКИ

Уставший от деревьев и лесов,
	Уйду к стадам в предгорье луговое,
	Где свежий запах можжевельной хвои
Витает в дымке утренних часов.
Смотрю с крутого склона на дома,
	Невидимый, лежу в траве пахучей,
	А взгляд скользит по молчаливой круче
Кладбищенского дальнего холма.

В конце концов наскучат мне живые
	И мертвые, - я отвернусь, и зной
	Обдаст меня удушливой волной,
Дыханьем жгу соцветья полевые,
	Приглядываюсь тихо к муравью
	И запахи земные узнаю.




БОЛЬ ВО СНЕ

Я удалился к темным деревам,
Чтобы молчать и петь, как их листы.
Однажды к лесу подошла и ты
(Таков был сон), но задержалась там,
У края, не решаясь по следам
Моим за мною в эту глушь войти,
Подумав про себя: "Меня найти
Он должен сам, как и оставил сам".

Я рядом был и пристально глядел
Из-за ветвей, что разделяли нас,
И тосковал, а все ж не захотел
Позвать тебя с собой и в этот раз,
Хоть вечно буду мучиться разлукой.
А твой приход стал вновь тому порукой.




БАЛЛАДА О ГЕРАНИ И БУРАНЕ

Счастливой будет пусть любовь,
	Но о любви иной
Моя баллада про герань
	И вихрь ледяной.

Он в полдень увидал ее
	В оттаявшем окне,
Где весело ручной щегол
	Насвистывал над ней.

Однако, увидав герань,
	Буран метнулся прочь
И снова прилетел к окну,
	Когда настала ночь.

Он ведал все про снег и лед,
	Студеный день и тьму,
А вот любовь была совсем
	Неведома ему.

Буран кружил перед окном
	И тяжело вздыхал,
Что дружно подтверждают все,
	Кто в эту ночь не спал.

Он так томился, что герань
	Почти уже была
Готова с ветром улететь
	От света и тепла.

Но так и не смогла ему
	Сказать ни "да", ни "нет"...
За сотни миль от тех окон
	Буран встречал рассвет.




ПРИЗРАЧНЫЙ ДОМ

Этот дом простоял много лет.
Только дома давно уже нет.
	А когда-нибудь даже руины
	Зарастут одичавшей малиной,
И последний забудется след.

Через бреши прогнивших оград
Лес вернулся в запущенный сад,
	Где тропинка к воде заросла.
	А у груши теперь два ствола,
И по старому - дятлы стучат.

Как печально, что умер наш дом,
Что не выбежать вновь босиком
	На дорожную теплую пыль.
	И взлетает во тьму нетопырь
Над невидимым чердаком.

Под-над гулкой речною водой
Начинает кричать козодой,
	Но опять умолкает тотчас,
	Не решаясь унылый рассказ
Продолжать пред ночной немотой.

Мало света у летних светил.
Всех, кто кров наш со мною делил,
	Я забыл. Может, помнит о том
	Камень, если еще подо мхом
Чьи-нибудь имена сохранил.

Среди призраков пара одна
Мне особенно ясно видна.
	Меж безмолвной родни
	Вечно рядом они,
Тени тихие, - он и она.




ТЕПЛОМУ ВЕТРУ

Теплый ветер, прилетай
Вместе с гамом птичьих стай,
Вместе с вешним ливнем, чтобы
На дворе сошли сугробы,
Заблестела бы земля
Из-под них черней угля,
Чтоб оконное стекло,
Как ледышка, потекло,
И осталась только рама,
Как распятие из храма.
Теплый вихрь, ворвись в мое
Одинокое жилье,
Подхвати стихи, и вслед
Им отправится поэт
Поглядеть на белый свет.




НА БОЛОТЕ

В ту пору я был совсем молодым,
	Наш дом обветшалый стоял у болота,
И бледной фатой вечереющий дым
Стелился во тьме по кочкам седым,
	А топи все звали кого-то.

Какие растут на болотах цветы! -
	У разных соцветий - разные лица,
И легко голоса различаешь ты,
Когда в твою комнату из темноты
	Белесый туман струится.

Они проникают сквозь камыши,
	Голоса туманные эти,
И шепчут в полночной гулкой тиши
О тысячах тайн одинокой души,
	Пока наконец, на рассвете,

Последний цветок не остудит роса,
	И они ускользают в тот мир непохожий,
Где птичьи рождаются голоса,
Где цветок нерожденный скрывают леса,
	Где цветы и птицы - одно и то же.

С тех пор догадался я, почему
	У цветка есть запах, у птицы - трели,
Нет, не зря в сыром, туманном дыму
Я подолгу вглядывался во тьму,
	Где на певчем болоте огни горели.




В БУРЮ

Ночью вьюга стучится в дверь,
Белизной застилая
Сумрак сводчатого окна,
Задыхаясь от лая,
Распалясь, точно зверь:
"Выходи, выходи!"
Я привычного зова почти не слышу,
Ночь за окнами слишком темна,
Сколько нас?
Двое взрослых, спящий ребенок,
И огонь в очаге почти угас,
И ты зябнешь спросонок,
Хлопья снега кружат на ветру,
И сарай засыпан по крышу,
А в груди
От немолчного дикого гуда
Притаился страх, что к утру
Нам не выйти отсюда.




ЗВЕЗДЫ

Неисчислимые огни,
	Вы свет струите странный,
Когда во весь огромный рост
	Идут на нас бураны.

Столетьями следите вы
	За чередой людскою,
Что в снежной белизне бредет
	К безбрежному покою.

Ни ненависти, ни любви
	В пустых глазницах ночи,
Минервы мраморной укор:
	Невидящие очи.




ЗА ВОДОЙ

Колодец во дворе иссяк,
	И мы с ведром и котелком
Через поля пошли к ручью
	Давно не хоженным путем.

Ноябрьский вечер был погож,
	И скучным не казался путь -
Пройтись знакомою тропой
	И в нашу рощу заглянуть.

Луна вставала впереди,
	И мы помчались прямо к ней,
Туда, где осень нас ждала
	Меж оголившихся ветвей.

Но, в лес вбежав, притихли вдруг
	И спрятались в тени резной,
Как двое гномов озорных,
	Затеявших игру с луной.

И руку задержав в руке,
	Дыханье разом затая,
Мы замерли - и в тишине
	Услышали напев ручья.

Прерывистый прозрачный звук:
	Там, у лесного бочажка -
То плеск рассыпавшихся бус,
	То серебристый звон клинка.




ОТКРОВЕНИЕ

Мы любим скрытничать, хотя
	Душе и боязно скрываться.
Так неотысканным дитя
	Боится, спрятавшись, остаться.

Уж не от этого ль подчас
	Почти что детского испуга
Неудержима тяга в нас
	Секреты поверять друг другу?

И что-то грустное есть в том,
	Что человек ли, бог ли, демон,
Укрывшись ото всех, потом
	Сам и открыться должен - где он.




ЦВЕТЫ

Июльский полдень плавил синеву.
Я скошенную ворошил траву.

И вдруг подумал я о косаре,
Который здесь работал на заре.

Мне чудилось - за купами ракит
Еще коса проворная звенит.

Но нет, косарь труды закончил в срок -
Один. И я был тоже одинок.

И знал - дорога каждому дана
Своя. С чужой не встретится она.

Но в это время прямо из-под ног
Вспорхнул бесшумно яркий мотылек.

И начал облетать затихший луг,
Растерянно чертя за кругом круг.

Казалось, он до темноты готов
Кружить над этим кладбищем цветов.

Увидел что-то, полетел к реке,
Но появился вновь невдалеке

И тут же к берегу спешит опять,
Как будто хочет за собой позвать.

Я вслед ему взглянул - и у реки
Увидел голубые васильки.

Я подошел. Их островок живой
Поднялся над безжизненной травой.

Он красотой, должно быть, поразил
Того, кто на рассвете здесь косил.

И не для нас косарь сберег цветы,
А только ради этой красоты.

Его рассвет, наверно, опьянил,
И потому он жизнь им сохранил.

Казалось мне, что зноя больше нет,
Что я и сам встречаю тот рассвет,

Что вновь проснулись птичьи голоса,
Что где-то за рекой поет коса

И что косарь стал спутником моим.
В тот полдень я трудился вместе с ним.

С ним вместе был работой утомлен,
Когда же я прилег, прилег и он.

И, пробудившись, я сказал ему,
Неведомому брату моему:

"Теперь я знаю - нет чужих дорог.
Пусть ты - один, но ты не одинок".




С НАМИ ПАН

Вышел Пан из глухих лесов,
Сединою одетый мхов,
Страхолюден, космат, суров, -
	Вышел старый полюбоваться
	Миром, где лишь леса теснятся.

Вышел в вольную высоту.
Вышел, флейту поднес ко рту,
Края жалкую наготу,
	Где нигде ни огня, ни крова,
	Озирая во мгле багровой.

Мир по нраву ему - пустой,
Где лишь вепря свирепый вой
Кратким летом в траве густой,
	Да мальчишки играют в прятки,
	Знать не зная лесной загадки.

Всюду в мире - другой уклад.
Флейта пела на старый лад,
Ибо шуток младых дриад,
	Плача сойки, тоски шакала,
	Чтобы песню вести, - хватало.

Но меняются времена.
Отступается старина.
Вот и флейта - теперь она
	С ветром яростью не поспорит,
	Ветерка теперь не оборет.

Ведь языческий сгинул дух.
Новый мир к старым песням глух.
Пан пал наземь, и взор потух;
	Смял последний цветок рукою...
	Петь? О чем же? Здесь все чужое!




СМЕХ ДЕМИУРГА

Однотонно темнел вечереющий лес,
	Я по следу бежал за неведомым духом,
Не был подлинным богом лесной этот бес,
	Только вдруг уловил я внимательным слухом
То, чего так искал в вековой тишине:
Странный звук, он надолго запомнился мне.

Он раздался в кустах у меня за спиной,
	Этот клекот глухой, этот хохот свистящий,
Равнодушный, ленивый, как будто сквозь сон, -
	Злобный призрак, смеясь, показался из чащи,
Комья грязи отряхивая на ходу,
И я понял, что демон имеет в виду.

Так попасться! Каким же я был дураком!
	Он запутал меня в этих тропках паучьих!
И тогда я нарочно замедлил шаги,
	Словно что-то высматривал в сумрачных сучьях,
Но он скрылся в лесу, не взглянув на меня...
До утра просидел я у старого пня.




ПЕСНЯ ОСЕННЕГО ЛИВНЯ

Эта буря веселая в солнцеворот
	Гонит клочья сырых облаков,
На дорогах беснуется дождь-сумасброд
	И стирает следы от подков,
Понапрасну цветов промокших семья
	Ждет заботливых пчел под дождем, -
Выходи скорее, любовь моя,
	Мы в простор осенний уйдем!

Даже птичьи как будто молчат голоса,
	Нам расскажут не больше они,
Чем эльфы, что в буйные эти леса
	Пришли в стародавние дни
И ветру сегодня шепнули: "Развей
	Шум листьев и птичий писк!"
Пойдем туда, где хлещет с ветвей
	Сверкающий ливень брызг.

Ветер в спину толкает, грозя и ярясь,
	На пустынной дороге темно,
Под ногами привычно хлюпает грязь,
	Мы до нитки промокли давно,
Только что нам за дело, когда впереди
	Разверзается новый поток!
Медальоном горит у тебя на груди
	Золотой ольховый листок.

Нет, это не ветер гудит во мгле,
	Это шум довременной волны,
Это море вернулось к древней земле,
	Где оставило валуны.
И кажется, заново ожила
	Наша любовь под дождем,
Уйдем туда, где буря и мгла,
	В осенний простор уйдем!




ОКТЯБРЬ

Денек октябрьский золотой,
Уже созрел твой листопад.
Подует завтра ветер злой,
И листья облетят.
Вороны каркают не в лад,
Но завтра разлетится стая.
Денек октябрьский золотой,
Продли часы, неслышно тая.
Пусть кажутся длинней они.
Плени обманчивой мечтой,
Как ты умеешь, увлекая.
Один листочек утром нам,
Другой же в полдень оброни,
Один вот здесь, другой вон там.
Да будет твой закат лучист,
Земля светлей, чем аметист.
Тишь какая!
Пусть дозревает виноград:
Хотя листву спалил мороз,
Плодам вреда он не принес -
И гроздья вдоль стены висят.




РОПОТ

По топкому бездорожью
	Я пробирался с трудом,
Я лез на холмы, чьи вершины
	Тонули в тумане седом,
Я к дому пришел у дороги:
	Был пуст и печален дом.

На ветках продрогшего дуба
	Почти не осталось листвы,
Последние желтые листья
	И те безвозвратно мертвы,
А вскоре по мерзлому снегу
	Во тьме зашуршите и вы.

Сырой, полусгнившей листвою
	Усыпан берег пруда,
Орешник в саду увядает,
	И астры умрут в холода,
А сердце на поиски рвется,
	Да только не знает куда.

Но разве плыть по теченью
	Отважится человек?
Расчет отступивших без боя
	Для нас малодушный побег, -
С любовью и солнцем последним
	Кто смеет проститься навек?




К СЕВЕРУ ОТ БОСТОНА


ПАСТБИЩЕ

Пойду на луг прочистить наш родник.
Я разгребу над ним опавший лист,
Любуясь тем, как он прозрачен, чист.
Я там не задержусь. - Пойдем со мной.

Пойду на луг теленка принести.
Не может он на ножках устоять,
Когда его вылизывает мать.
Я там не задержусь. - Пойдем со мной.




ПОЧИНКА СТЕНЫ

На свете есть неведомая сила,
Которая со стенами враждует -
То в них вгрызается промерзлым грунтом,
То рассыпает верхний ряд камней,
То вдруг такие пробивает бреши,
Что через них на лошади проедешь.
Здесь, правда, и охотники бывали,
Но с ними - ясно. Кролика они
Достать пытались из его укрытья
И кое-где порушили мне стену.
Проломы те давно я залатал.
Но это что за дыры? Вновь весна
Приходит, и опять они зияют.
Зову соседа, чтоб восстановить
Границу. Мы идем и чиним стену.
С чьей стороны лежит валун упавший,
Тот и поднимет. Каждому - свое.
Взглянуть со стороны - игра такая.
Игра... Вот только пальцы от нее
Все в ссадинах. А эти кругляши
Никак лежать на месте не желают.
Приходится над ними заклинанье
Произносить: "Пока мы не уйдем,
Лежите здесь, не падайте на землю!"
Но вот мы вышли на такое место,
Где никакие стены не нужны.
Растут лишь сосны на его участке,
А на моем - лишь яблони. Не слышал,
Чтоб яблони у сосен шишки крали.
Я это говорю, а он - в ответ:
"Чем выше стены, тем дружней соседи".
Весна во мне играет. Я над ним
Слегка подтруниваю: "А без стен
Никак нельзя? Скажите, для чего
Стеной мне заслоняться от кого-то
И от меня кому-то заслоняться?"
На свете есть неведомая сила,
Которая со стенами враждует.
Я мог ему сказать, что это - эльфы.
Нет, сам пускай подумает... Но в каждой
Руке он по булыжнику сжимает.
И, чудится, передо мной стоит
Пещерный человек. И, точно шерстью,
Порос он тенью каменной стены
И тенью каменных отцовских истин.
Он взвесил все и твердо говорит:
"Чем выше стены, тем дружней соседи".




ГОРА

Гора как туча накрывала город.
Я долго вглядывался перед сном,
Но запад был без звезд - там, где гора
Громадой черной врезывалась в небо.
Она стеной мерещилась глухой,
Которой был я защищен от ветра,
Хотя меж ней и городом нашел,
Когда я утром вышел на прогулку,
Поля и реку и опять поля.
Река уже успела обмелеть
И в валунах лениво клокотала,
Но виделись следы ее безумств:
Овраги и песчаные наносы,
Кой-где топляк с ободранной корой.
Мост перейдя, я двинулся по склону
И встретил человека на телеге,
Волами запряженной, он тащился
Так тихо, что не грех остановить.

"Что тут за город?"

			"Это? Луненбург".

Так я ошибся: тот, где снял я номер,
За речкой, не был городом горы,
А лишь дышал ее ночною мглою.

"А где деревня ваша, далеко?"

"Здесь ни одной деревни, только фермы.
От силы шесть десятков голосов
На прошлых выборах. Да и теперь нас
Не многим более: все заняла
Вот эта штука!" - ткнул он кнутовищем.
Гора стояла там, куда он ткнул:
По склону пастбище взбиралось в гору,
Потом вздымался частокол стволов,
Потом взмывали кроны, а потом
Безлистые утесы громоздились.
Кривой овраг, покрытый сушняком,
Вел к пастбищу.

			"Похоже на тропинку.
Могу я здесь забраться? Не теперь,
А как-нибудь при случае, попозже,
Я должен к завтраку еще успеть".

"Я не советую вам подниматься
По этой стороне. Здесь нет тропы.
А те, кто поднимались, шли от Лэддов.
Миль пять назад. Да вы найдете сразу,
Зимою там раскорчевали склон.
Мне не туда, а то б я проводил вас".

"А вы взбирались?"

			"Я бывал на склонах,
Ловил форель. Там есть один ручей,
Так он берет начало, как я слышал,
На гребне, удивительное дело.
Но удивительней всего, что он
Холодный летом, а зимою теплый.
Вы поглядели бы в морозный день:
Он весь дымится, как воловье стадо,
Пока кусты по берегам его
Морозные колючки не усеют
На целый дюйм. И солнце выйдет вдруг!"

"Весь мир, наверно, можно увидать
С такой горы, не будь она лесиста
До верхних скал". Я видел сквозь листву
Гранитные террасы и уступы,
Где можно стать коленом и стопой,
Когда в сто футов пропасть за спиною,
И повернуться, и присесть на край,
И вдаль взглянуть, а под рукой щитовник.

"Я знаю только то, что там есть ключ
И бьет он, как фонтан, на самом гребне.
На это стоит глянуть".

				"Раз он там,
Так вы его не видели?"

				"Не видел.
Но он на самом гребне, это факт.
Ну, может быть, не на самом, а рядом:
Чтоб был напор воды, он должен быть
Немного ниже, а тому, кто снизу
Взбирается по склону на скалу,
В листве он долго может быть не виден.
Я как-то парня попросил взглянуть
И рассказать, какой он в самом деле".
"И что сказал он?"

			"Высоко в горах,
В Ирландии, есть озеро, сказал он".

"Ну, озеро - другое. Что с ключом?"

"Он влез, но не настолько, чтоб увидеть.
И вам не стоит подниматься здесь.
Он шел отсюда. Мне всегда хотелось
И самому взглянуть на этот ключ:
Не трудно вроде на гору подняться,
Вблизи которой протрубил всю жизнь.
Да как пойду? В комбинезоне с палкой,
Как за коровами привык ходить,
Когда они спускаются для дойки?
С ружьем, как на медведя-шатуна?
Нет, просто так - едва ли заберешься".

"Я не полез бы, если б не хотел.
Что просто лезть? А как она зовется?"

"Мы называем Ор. Не знаю, так ли".
"А долго обходить ее кругом?"

"Вы будете идти вокруг горы,
Все время оставаясь в Луненбурге.
Вот все, что можете. Граница стерта.
Ор - это местность: город и гора
И несколько домишек у подножья,
Как валуны, скатившиеся вниз
Чуть дальше остальных".

			"Вы говорите,
Студеный в мае, теплый в декабре?"

"Не думаю, чтобы вода менялась.
Мы с вами знаем, что она тепла
В сравненьи с холодом, как и прохладна
В сравнении с теплом. Как посмотреть".

"И вы всю жизнь живете здесь?"

				"С тех пор.
Как Ор не больше был..." - Я не расслышал
Последних слов. Он стеганул волов
Кнутом своим, прикрикнул и поехал.




СЕМЕЙНОЕ КЛАДБИЩЕ

Он снизу лестницы ее увидел
И раньше, чем она его. Она
Спуститься собиралась, с беспокойством
Косясь в окно, уже шагнула вниз,
Но обернулась, чтоб взглянуть еще раз.
"И что ты все высматриваешь там?" -
Спросил он, поднимаясь ей навстречу.
Она вдруг обернулась и осела,
И взгляд ее испуганный погас.
"На что ты смотришь все, - он поднимался,
Пока не оказался рядом с ней, -
Я все равно узнаю, дорогая,
Не лучше ли сказать мне?" Но в ответ
Ни мускул на лице ее не дрогнул.
Слепое существо, что может он
Увидеть? И сначала он не видел.
"О, - наконец пробормотал он. - О".

"Что? что ты там увидел?"

				"То, что вижу".

"Нет, - вспыхнула она. - Скажи, что там".

"И как я только сразу не заметил.
А впрочем, я отсюда не глядел.
Наверно, примелькалось, в этом дело.
Ряд холмиков, где близкие лежат,
Не больше спальни все захороненье,
Не правда ли, едва и разглядишь.
Там три плиты гранитных и одна
Из мрамора, там, на открытом склоне.
Не надо беспокоиться о них.
Но я-то вижу: не об этих плитах,
А о ребенке ты..."

			"Не смей! Не смей!"

Она нырнула под руку, вскочила
И одним духом соскользнула вниз
И так ошеломленно поглядела,
Что он опешил: "Разве мне нельзя
И говорить о собственном ребенке?"

"Тебе - нельзя! Где шляпа, нет нигде?
Да не нужна! Мне надо выйти, выйти.
Как можно говорить об этом вслух!"

"Не уходи из дому, дорогая.
Послушай, Эми. Я не подойду. -
Он сел, сжав подбородок кулаками. -
Мне хочется давно тебя спросить".

"Да ты и слов не знаешь".

				"Подскажи мне".

В ответ она лишь тронула засов.

"Ты обижаешься на все. Не знаю,
Как надо разговаривать с тобой,
Чтоб угодить тебе. Мужчина должен
Забыть, что он мужчина иногда,
Имея дело с женщиной. Мы можем
Договориться, чтобы наперед
Кое-каких вещей я не касался.
Хотя такие вещи не по мне,
Нелюбящие жить без них не могут,
А те, кто любят, так не могут жить. -
Она засов подвинула. - Не надо
Ходить к кому-то с этим. Не ходи.
Мне расскажи об этом, если можно
Об этом говорить. Я не чурбан,
Чтоб, понимая, как ты отдалилась,
Твоею болью перестать болеть.
Хотя ты все, по-моему, сгущаешь.
Ну стоит ли так изводить себя,
Ведь и с потерей первого ребенка
Должны мы примириться, чтобы жить.
А ешь себя не ешь - он не воскреснет".

"Опять кощунствуешь!"

				"Да нет же, нет!
Зачем меня ты бесишь? Я спускаюсь.
Ну что за женщина: я не могу
И говорить о собственном ребенке".

"Не можешь, потому что не умеешь.
Да чувствовал ли ты, когда копал -
Ты, как ты только мог? - его могилу;
Я наблюдала из того окна,
Как гравий у тебя взлетал и падал,
Взлетал и падал, так легко, легко,
И осыпался там же, рядом с ямой.
Я думала: кто этот человек?
Сползала по ступенькам и вползала
Опять наверх, а он копал, копал.
А после ты вошел. Твой голос бухал
Из кухни, и не знаю, почему
Я к двери подошла, чтоб убедиться.
Ты мог сидеть, не отряхнув с сапог
Земли с могилы нашего ребенка,
И говорить спокойно о делах.
Ты, как нарочно, прислонил лопату
К стене, чтоб я наткнулась на нее".

"С ума сойти! Мне что, расхохотаться?
Да будь я проклят! Боже мой, за что?"

"Я помню, что сказал ты, слово в слово:
"Два-три тумана и хороший дождь
Довольно для березовой ограды".
Кошмар. Так говорить, и в тот момент.
Не все ль равно, когда сгниет береза,
В сравненьи с тем, что было за стеной.
Но что тебе! Друзья и к смерти могут
Идти бок о бок, а явись она,
Они отстанут или станут вовсе.
Нет, если человек приговорен,
Он одинок чем далее, тем больше.
Друзья лишь на словах с ним до конца,
Но раньше, чем опустят гроб в могилу,
Спешат вернуться к жизни и к живым,
К своим делам, к вещам, к чему привыкли.
Но мир ужасен. Будь он не таким,
Все было б по-другому! по-другому!"

"Ты все сказала, вот и хорошо.
Ты не пойдешь. Прикрой-ка дверь. Ты плачешь.
Но сердцу легче. Что казниться зря.
Взгляни-ка, Эми, - кто-то на дороге".

"Ты... ты не понял. Я должна уйти.
Куда-нибудь. Из дому. Понимаешь?.."

"Попробуй лишь! - (Она открыла дверь.) -
Куда ты собралась? Скажи, куда ты,
И я силком верну тебя. Силком!"




ПРАВИЛА ХОРОШЕГО ТОНА

Бесформенная туча надвигалась.
Ее края светились позолотой.
Но черное раздувшееся брюхо
Распарывали молнии. А снизу
С тревогой на нее глядели трое -
Хозяин и работники. Они
Сгребали в копны сено у ручья.
И вдруг один работник вилы в землю
Всадил - и прочь угрюмо зашагал.
Хозяин вслед глядел оторопело.
Он был из городских.

			"В чем дело?"

					"Джеймс
На вас в обиде".

		"На меня? За что?"

"Да вы тут говорили - не мешает,
Мол, поднапрячься..."

			"Ну так что с того?
Ведь это было полчаса назад,
И я хотел сказать, что скоро ливень,
Что всем троим придется поднажать".

"Да, но скажи нам так другой хозяин,
И я бы принял это за упрек -
Мол, дрянь работники. Джеймс так и понял.
Конечно, до него дошло не сразу,
Но как дошло, послал он ваши копны
Ко всем чертям".

		"Ну и дурак".

				"Зато
Теперь вы поняли - когда рука
Сама работу знает, ни к чему
Ни подгонять ее, ни подправлять.
Я тоже понуканий не терплю,
Но тут я видел - говорили вы
Без всяких там намеков; так чего же
Мне обижаться, коли мы и сами
Управиться спешили? Но для вас,
Видать, еще загадка - наши нравы.
Вот случай был - хотите, расскажу?
В те времена я в Сейлеме работал.
Нас было пятеро на сенокосе.
Хозяина, как помню, звали Сэндерс.
Собою с виду - в точности паук:
Горбат, коряв и мне едва по пояс,
А лапы - волосатые, кривые...
И он у всех у нас сидел в печенках.
Но как работал, черт его дери!
Особенно когда он этим мог
Побольше из других работы выжать.
Ну и себе поблажек не давал;
При свете солнца или фонаря -
Знай возится, подлец, в своем амбаре.
А до чего любил нас подгонять!
Бывало, выберет на сенокосе
Кто послабее и - за ним с косой.
Замедлишь шаг - останешься без пяток.
Вот так ребят он доводил частенько...
И как-то раз берет меня с собою
Работать в паре. Надо было сено
Перевезти в сарай. Я как услышал,
Так понял - плохо дело. Но сперва
Все тихо шло. Мы нагрузили воз.
Я утоптал. Он очесал граблями.
"Хорош!" И мы поехали к сараю.
А там моя работа - сено сбросить.
Чего тут трудного? Само идет.
Вниз - не наверх! Сгружать не нагружать.
И надо же такою быть скотиной,
Чтоб и в сарае подгонять меня!
Сигает в яму, бородой трясет,
И, как сержант, орет, разинув пасть:
"Эй, ты! А ну-ка, шевелись, давай!"
"Ах вот как? - думаю. - "Эй ты?" Ну ладно!
Пусть повторит, чтоб не было ошибки".
"Что? - говорю. - Не понял. Шевелиться?"
А он - опять. Потише, но сказал.
Черт подери, да если человек
Себя хоть малость уважает - разве
Такое стерпит он? Да я за это
Убью и глазом не моргну! Две-три
Охапки вниз кидаю для почину
И разом все, что было на возу,
Как на него обрушу! Вижу только -
Барахтается в сене, как в трясине.
"Что, сволочь? - говорю. - Сам напросился!.."
Он пискнул, точно крыса в крысоловке,
И - тишина. Я смёл остатки сена
И выехал наружу. Надо было
Немного успокоиться. Сижу.
Налипшую труху счищаю с шеи.
Все смотрят на меня. Один подходит.
"Где этот?" - "В яме. Нужен - откопай".
И по тому, как тер себе я шею,
Они, конечно, сразу догадались -
Случилось что-то. И - бегом в сарай.
А я один остался во дворе.
Они уже потом мне рассказали:
Сперва пол-ямы выгребли наружу.
Все без толку. Прислушались - ни звука.
Видать, подумали, я саданул
В висок его. "Пойди-ка посмотри,
Чтоб не зашла сюда его жена".
Один из них выходит из сарая,
В окошко заглянул - и видит: Сэндерс
Сидит на кухне цел и невредим,
"Согнувшись, перед раскаленной печкой.
И это летом, в страшную жару!
Но так его трясло, и так противно
Ему, наверно, было все на свете,
Что стало ясно - лучше не соваться.
Он дешево отделался, конечно,
Да видно, очень уж его задело,
Что так все вышло. Заперся он в доме
И не показывался целый день.
А мы уж сами с сеном управлялись.
Лишь вечером глядим - он в огороде
С горохом возится. Не мог без дела".

"Послушайте, но вы хоть были рады,
Что он остался жив?"
			"Да нет, пожалуй,
В тот день я был готов его убить".

"М-да, странным способом... Ну, а потом
Он вас, конечно, выгнал?"
				"Выгнал? Что вы!
Конечно, нет. Он знал, что я был прав".




СТРАХ

Свет фонаря из глубины сарая
В проеме двери выхватил двоих
И разметал их тени по фасаду
Усадьбы с темных окон чередой.
Копыто резко стукнуло о доску,
Двуколка, за которою они
Стояли, шевельнулась. Он схватился
За колесо, она сказала: "Стой!
Я видела... Как белая лепешка,
Оно белело там, в кустах у въезда,
Когда двуколка сдвинулась, - лицо!
Ты тоже видел?"

		"Я не видел. Это -
Лицо?"

	"Лицо!"

		"Почудилось тебе!"

"Джоэль, пойду взгляну. Как в дом войти,
Когда такое чудится за дверью?
Закроем дверь и ставни - ну и что?
Мне каждый раз, когда нас долго нету,
Тревожно возвращаться в темноту.
Все кажется, что скрип ключа спугнул
Кого-то, затаившегося в доме,
И он шмыгнул через другую дверь.
А если я права и кто-нибудь...
Пусти меня!"

		"Какой-нибудь прохожий".

"Какие здесь прохожие, Джоэль!
Забыл, где мы живем. И непонятно,
Отсюда он идет или сюда.
Один, пешком, во тьме, глубокой ночью,
А главное, зачем он там, в кустах?"

"Еще не ночь, хотя уже стемнело.
Но ты сказала, думаю, не все.
А он похож..."
		"Похож иль не похож,
А только, не узнав, не успокоюсь.
Дай мне фонарь..."
			"Зачем тебе фонарь?"

Толкнув его плечом, фонарь схватила.

"Тебе идти не надо. Я сама.
Раз так у нас пошло, то я в ответе,
Мне и решать... Да он бы не посмел...
Молчи! Он оступился. Слушай, слушай!
Он к нам идет. Пожалуйста, уйди.
Теперь шаги пропали... Уходи же!"

"Да быть не может, чтобы это он..."

"Нет, это он! Или кого-то нанял,
И надо окончательно решить,
Пока ему от нас не отвертеться.
Промедлим - а потом ищи-свищи,
И затаится, и начнет шпионить,
Пока с ума от страха не сойду.
А я сойду. Пусти меня, Джоэль!"

"Он о тебе давно забыл и думать".

"Ну да, забыл! Ох, как он не забыл...
Хотя, конечно, с самого начала...
Но все равно, Джоэль, я ни за что...
Я обещаю! Главное, спокойней..."

"Пойти-то лучше не тебе, а мне.
Вот только с фонарем неладно вышло:
Мы на виду, он в полной темноте.
А если ему надо убедиться,
То что же - убедился и уйдет".

Он отпустил ее, она шагнула,
И он, за нею вслед, шагнул в траву.
"Чего тебе?" - окликнула потемки.
Она глядела по-над фонарем,
Его руками прижимая к юбке.

"Ты убедилась - никого".

				"Он здесь! -
Чего тебе?" - Но дрожи не сдержала,
Когда из тьмы послышался ответ.

"Да ничего", - издалека, негромко.

Она схватила за руку Джоэля.
Фонарь чадил, кружилась голова.

"Что ты затеял здесь глубокой ночью?"
"Да ничего"; молчанье; что тут скажешь.

И голос вновь: "Ты, кажется, дрожишь.
Я видел: ты в сердцах хлестнула лошадь.
Я подойду и встану на свету,
А ты посмотришь".

			"Да. - Джоэль, уйди!"

Шаги все ближе, а она стояла,
Но тело в темноту рвалось само.

"Ну, погляди".

		Глядела и глядела...

"Ты приглядись - со мною здесь малыш.
Разбойник бы не взял дитя с собою".

"Малыш? В такое время? Но зачем?"

"А что?.. Прогулка в неурочный час -
Такая, чтоб запомнилась надолго.
Верно, сынок?"

		"Как будто больше негде погулять.
А здесь гулять..."

		"Дорога как дорога.
Да мы неподалеку и живем".

"Но если так, Джоэль, ты не подумай -
И ты не думай тоже... - Понимаешь,
Нам надо жить с оглядкой. Осторожно. -
Здесь богом позабытые места. -
А ты, Джоэль..." Но в темноту глядела.
Враскачку все длинней светил фонарь,
Земли коснулся, дрогнул и погаснул.




СМЕРТЬ БАТРАКА

При свете лампы Мэри у стола
Ждала Уоррена. Шаги услыша,
Она на цыпочках сбежала вниз,
Чтоб в темноте его у двери встретить
И новость сообщить: "Вернулся Сайлас".
Потом, его наружу потянув,
Закрыла дверь. "Будь добр", - она сказала,
Взяла покупки у него из рук
И, на крыльцо сложив их, усадила
Его с собою рядом на ступеньки.

"А разве добрым не был я к нему?
Но не хочу, чтоб к нам он возвращался.
Иль не сказал ему я в сенокос,
Что, если он уйдет, пусть не приходит?
На что он годен? Кто его возьмет?
Ведь он немолод и плохой работник.
К тому ж он ненадежен и всегда
Как раз в страду горячую уходит.
Он думает, что если заработал
Немножечко, хотя бы на табак,
То больше нам ничем и не обязан.

"Отлично, - я сказал, - мне не по средствам
Помесячно работнику платить".
"Другие ж платят". - "И пускай их платят".
Не верю, чтоб исправиться он мог.
Начнет вот так, и что-то подмывает
Его уйти с карманными деньгами
В страду, когда рабочих рук нехватка.
Зимой же он приходит. Нет, довольно".

"Шш! - перебила Мэри. - Он услышит".
"Ну и пускай. Он должен это слышать".

"Он так измучен и заснул у печки.
Придя от Роу, я его нашла
Почти уснувшим у дверей сарая.
Вид у него такой ужасный, жалкий.
Не смейся. Я его едва узнала:
Так изменился он, уйдя от нас.
Сам посмотри".

		"Откуда он пришел?"

"Он не сказал. Я в дом его втащила
И угощала чаем, табаком.
Расспрашивала о его скитаньях.
Но он в ответ лишь головой кивал".

"Что ж он сказал? Сказал он что-нибудь?"
"Немного".

		"Ну а что? Признайся, Мэри,
Он говорил, что окопает луг?"

"Уоррен!"

	"Да? Хотел я лишь узнать".

"Конечно, говорил. Ну что ж такого?
В вину ты не поставишь старику,
Что он свое достоинство спасает.

И если хочешь знать, он говорил,
Что пастбище расчистит наверху.
И это, кажется, ты слышал раньше?
Уоррен, если бы ты только знал,
Как он все путал. У меня в глазах
Вдруг потемнело, и мне показалось,
Что разговаривает он в бреду
О Вйлсоне Гарольде, что работал
У нас тому назад четыре года, -
Теперь он в колледже своем учитель,
А Сайлас к нам хотел его вернуть,
Чтоб вместе с ним приняться за работу.
Вдвоем они наладят все на ферме.
Он говорил, все спутав и смешав,
Что Вилсон славный малый, но смешон
Своей ученостью. Ты помнишь, как
Они в июле в сильный зной трудились.
Как Сайлас сено складывал вверху,
Гарольд же снизу подавал на вилах".

"Да, подгонять их мне не приходилось".

"То время мучит Сайласа, как сон.
Не странно ли, как мелочи мы помним.
Гарольд его задел высокомерьем,
И Сайлас до сих пор для спора с ним
Упущенные доводы находит.
Я знаю по себе, как тяжело
Несказанный ответ потом придумать.
Запомнился ему Гарольд с латынью,
Он насмехался над его словами,
Что будто бы латынь ему мила
Не меньше скрипки - вот какая дичь!
Гарольд не верил, что он может воду
В земле найти с орешниковой веткой.
Так, значит, и не впрок пошло ученье.
Об этом Сайлас говорил. И очень
Жалел о том, что он не может снова
Учить его, как нужно сено класть".

"Да, Сайлас этим может похвалиться.
Он каждую копну кладет особо

И примечает, чтобы после взять,
А при разгрузке их легко находит
И сбрасывает. В этом он мастак.
Он их берет, как гнезда птиц больших,
И сам как будто не стоит на сене,
А вместе с вилами взмывает вверх".

"Он и Гарольда хочет обучить,
Чтоб тот на что-нибудь да пригодился,
А то мальчишка одурел от книг.
Бедняга Сайлас о других печется,
А сам - чем в прошлом может он гордиться,
А в будущем надеяться на что?
Как и сейчас, всегда одно и то же".

Осколок месяца скользнул на запад,
Стянув все небо за собой к холмам.
Свет пролился к ней нежно на колени.
Она простерла фартук и рукой
Коснулась, словно арфы, струн рассветных,
Сверкающих росой от гряд до крыши,
Как будто бы играя всю ту нежность,
Что вкруг него сгущалась рядом с ней.
"Он умирать пришел домой, Уоррен.
Не беспокойся, он не загостится".

"Домой?" - он усмехнулся.

				"Да, домой.
Смотря как это слово понимать.
Конечно, он для нас не больше значит,
Чем гончая, которая пристала б
К нам из лесу, измучившись в гоньбе".

"Дом - значит место, где нас принимают,
Когда приходим мы".

			"Я применила
Не так, как ты хотел бы, это слово".

Уоррен встал и, сделав два шага,
Поднял зачем-то прут и, возвратившись,
Переломил его в руках и бросил.

"Ты думаешь, что Сайласу мы ближе
Родного брата? Ведь тринадцать миль
От поворота до его дверей.
Сегодня Сайлас прошагал не меньше.
Что ж не к нему? Ведь брат его богач
И птица важная - директор банка".

"Он нам не говорил".

			"Но мы ведь знаем".

"Я думаю, что брат ему поможет,
А если будет нужно, то возьмет
Его к себе и, может быть, охотно.
Возможно, он добрей, чем нам казался.
Так пожалей же Сайласа. Подумай:
Ведь если б он родней своей кичился
Иль помощи себе искал у брата,
То разве б он умалчивал о нем?"

"Не знаю, что меж ними".

				"А я знаю.
Таков уж Сайлас - нам-то все равно,
Родные же таких, как он, не любят.
Дурного он не сделал ничего
И думает, что он ничем не хуже
Всех остальных. Хотя он и бедняк,
Не хочет перед братом унижаться".

"Не думаю, чтоб он кого обидел".

"Меня обидел он: мне больно видеть,
Как старой головой о стул он бьется.
На кресло перейти он не хотел.
Ступай же в дом скорей и помоги.
Постель ему я постелила на ночь.
Ты удивишься, как он надломился.
Ему уж не работать-это верно".

"Я не сказал бы так наверняка".

"Я не ошиблась. Ты увидишь сам.
Пожалуйста, не забывай, Уоррен,
Что он вернулся окопать наш луг.
Он все обдумал, ты над ним не смейся.
Возможно, он заговорит об этом.
А я на облачке том загадаю,
Коснется ль месяца иль нет".

				Коснулось.
Их стало трое в тусклом хороводе:
Она, сквозное облачко и месяц.

Уоррен возвратился очень быстро.
Склонился молча и пожал ей руку.

"Что с ним, Уоррен?"

			"Мертв", - ответил он.




ПОСЛЕ СБОРА ЯБЛОК

Всё с лесенки на небо вверх смотри -
Я выбился из сил,
Еще до верху бочку не набил,
Еще там яблока два или три
Сидят на ветке, как щегол иль зяблик,
Но я уже устал от сбора яблок.
Настоян этой ночью зимний сон,
То запах яблок: им я усыплен.
Я не могу забыть тот миг загадки,
Увиденный сквозь льдистое стекло, -
С воды его я утром взял из кадки,
В нем все лучилось, искрилось, цвело.
Оно растаяло и разломилось,
Но все ж на миг
Передо мною сон возник,
И я постиг,
Каким видением душа томилась.
Все яблоки, огромны и круглы,
Мерцали вкруг меня
Румянцем розовым из мглы,
И ныла голень и ступня
От лестничных ступенек, перекладин.
Вдруг лестницу я резко пошатнул
И услыхал из погреба глубоко
Подземный гул,
Шум яблочного яркого потока.
Да, был я слишком жаден,
И оказался свыше сил
Тот урожай, что сам же я просил.
Пришлось, наверно, яблок тысяч десять,
Как драгоценные, потрогать, взвесить,
А те,
Что осыпались щедро,
С пятном, с уколами от жнива,
Забродят в бочках в темноте,
Как сусло сидра.
И я томлюсь лениво
Какою-то истомою дремотной.
Один сурок,
Коль не уснул, узнать бы мне помог,
То спячка зимняя и сон животный,
Иль человеческий то сон.




СДЕЛКА

"Сегодня, Билл, ты здесь едва ли кстати:
Компания должна прислать юриста.
Я душу продаю, точнее, ноги.
Полтысячи за пару, так сказать".

"Твоей душой и были ноги, сделку
Между тобой и чертом посмотрю.
Когда он приезжает, твой юрист?"

"Подозреваю, ты пришел, дружище,
Считая, что могу продешевить".

"Но речь и впрямь идет о необычных
Ногах - откуда это знать юристу?
Ведь сколько миль теперь ты не пройдешь
И орхидей не сыщешь сорок видов,
Как ты мечтал. Ему-то что! А доктор
Что обещает? Сможешь ли ходить?"

"Лишь ковылять. От бедер до ступней".

"Смотреть на них, должно быть, страшновато".

"Смотреть на них мне духу не хватает.
Под одеялом я себе кажусь
Морской звездой, распятой для просушки".

"Скажи спасибо, голову сберег".

"Не знаю сам, как удалось мне это.
Когда пола наматываться стала
На ось, я куртку сбросить не пытался,
Нож не искал, чтобы отрезать полы,
А просто, вал обняв, на нем катался,
Покуда воду Вайс не перекрыл.
Вот так я, видно, голову сберег.
Зато о потолок побило ноги".

"Ужасно. Чем к задвижке долго лезть,
Не проще ль было снять ременный привод?"

"Да говорят, пытались, только зря.
Ремень-старье, лоскут дубленой кожи.
Я, как Бен Франклин в опытах со змеем,
Ему плеваться искрами велел -
И он мне мстит. Когда-нибудь он лопнет -
Тогда его и женщина не сможет
Расшевелить. За хвост себя кусая,
Он вертится на шкивах день за днем.
Там без меня все то же: слышишь визг
Большой пилы и малой? Задают
На всю округу свой концерт кошачий,
Вгрызаясь в бук. Вот музыка, с которой
Приходится нам жить в любви, - что делать -
С ней связан деревенский наш достаток,
В ней - наша жизнь".

			"Когда она не смерть".

"Вот удивил! Иначе не бывает:
Что жизнь питает, то и смерть несет.
Юрист запропастился, поезд прибыл.
Скорей бы дело кончить. Я устал".

"Наделаешь ты глупостей, боюсь".

"Билл, не идет ли он? Открой ему.
Я б не хотел, чтоб миссис Корбин знала;
Жилец, я вещью стал своей хозяйки.
Ты справишься и без нее, так страшен".

"И добреньким не буду, не проси.
Скажи-ка лучше, сколько обещали,
Какую сумму дать хотят?"

				"Пятьсот.
Пять сотен... раз, два, три, четыре, пять.
И не смотри так..."

			"Слышу плоховато".

"А я тебя предупреждал, не злись.
Что мне дают, то я и должен брать.
У них мои как бы остались ноги,
Поэтому они диктуют цену.
Я ног своих, увы, не получу".

"Но ты же продаешь свои цветы!"

"Ты прав в каком-то смысле - все цветы,
Во всех местах, всех видов, на грядущих
Сезонов сорок, так, допустим, сорок.
Но я не продаю, лишь отдаю их;
Не выручил ни за один ни цента:
Не возместить деньгами их потерю.
Пятьсот - они назвали эту сумму -
Уйдут на то, чтоб заплатить врачу.

Бери или судись, судиться с ними
Я не хочу, но жизнь свою устроить
По-своему и худшее узнать,
А может быть, и лучшее. К тому же
Мне бондаря обещана работа".

"А как твой труд о флоре наших мест?"

"Опять ты за свое. Не ради денег
Я взялся за него, хотя закончить
Его хотел бы, ибо, не закончив,
Утрачу тех друзей, что обрести
Я мог бы. Сам Барроуз написал,
Хваля за Cypripedium reginae:
Считалось, что она здесь не растет.
Звонят! Спустись к юристу, приведи
Его сюда, но, чур, без миссис Корбин. -
Закончить бы скорей, я так устал".

Приехавший из Бостона юрист
Прошел за Биллом в дверь, потом - девчонка,
Сперва ее никто не замечал,
Уж больно гость был важен и басист;
Она держала руки за спиной.

"Ну как дела у мистера..."

				Законник
Зарылся носом в папку, чтобы всем
Продемонстрировать, что ищет имя,
Которое забыл. "Прошу простить,
Сначала я зашел на лесопилку".

"Осматривались", - Билл сказал.

					"Да, да,
Вот именно".

		"Чего-нибудь нашли?"

"К нам Энн пришла, - заметив Энн, калека
Сказал. - Случилось что-нибудь? Поближе
К нам подойди".

			Но, руки за спиной
Держа, сказала: "Сами угадайте".

"В какой руке? Ну, ну! Когда-то я
Отгадывать секреты по глазам
Умел. Боюсь, забыл и не сумею.
Так, дай подумать. В правой. Угадал?
Пусть будет правой правая рука.
Показывай. - Ремнелепестник козий!
Ремнелепестник! Что бы я узрел,
Назвав другую руку? Не томи же.
Еще один ремнелепестник! Где их
Нашла ты? У какой сурковой норки?"

Скосив глаза на толстого юриста,
Энн засмущалась.

			"Кроме этих, были
Еще цветы?"

		"Четыре или пять.
Вы мне сорвать бы их не разрешили".

"Не разрешил бы, точно. Молодчина!
Как видите, усвоила науку".

"Чтоб выросли и в будущем году".

"Оставила цветы на семена
И для сурка лесного. Молодчина!
Ремнелепестник - это для сурка
Находка. Лучше фермерских бобов
Для вкуса утонченного, хотя
Его, увы, не продают мешками
У нас на рынке. Все ли ты сказала,
Энн, или что-то скрыла от меня?
Скрыть, между прочим, то же, что солгать.
Спроси хоть у юриста. Неудобно
Быть пойманной в присутствии юриста
На лжи. Меня тебе не провести.

Сознайся, там, где цвел ремнелепестник,
Был и Венерин желтый башмачок.
Тебе не стыдно? Я - и то краснею.
Не отпирайся. Он там был, конечно.
Где он. Венерин желтый башмачок?"

"Но он такой обычный".

				"Он обычный?
Куда обычней башмачок пурпурный".

"Пурпурный башмачок срывать не стала.
Для вас... для вас они обычны оба".

Юрист, в бумагах роясь, усмехнулся,
Как если бы подсказку получил.

"Я девочку отвадил от букетов,
Что, может быть, не очень справедливо.
(Изменишь вкусы, коли взят на службу.)
В конце концов она меня поймет.
Моим гонцом поля она обыщет,
Садовые ограды и опушки
И мелководных речек берега.
Плавучий есть цветочек сердцевидный,
Он под водой сжимает в кулачок
Четыре пальца в пазухе листа,
А пятый к солнцу тянет, уверяя
Прохожего: "Тебя люблю, тебя!"
Энн, на колено встав перед цветами,
Их мордочки теперь за подбородок
Приподнимает, каждую отдельно,
И окликает всех по именам".

В часах юриста крышечка была,
Что щелкала, как пистолетный выстрел,
И в некоторых случаях, нечасто,
Он пользовался ею, иногда.

"Ну что же, Энн, ступай себе. Пора.
Не то наш гость на поезд опоздает.
Я пострадал - и он мне кучу денег
Стремится дать до своего отъезда.
На это много времени уйдет.
Поставь цветочки в воду. Билл поможет:
Кувшин, боюсь, тяжел, а чашки нет.
Пускай лежат на горлышке кувшина.
Теперь беги. - Давайте документы.
Я должен в Энн стремление к добру
Воспитывать. Сейчас важней задачи
Нет для меня. Войдите в положенье:
Ведь я о нуждах думаю своих,
Не правда ли?"
			"Прекрасное вступленье, -
Сказал юрист. - Прошу простить, но поезд...
А впрочем, все уже давно готово.
Осталось только подписать... Вот здесь".

"Что рожи строишь, Билл? Кончай, приятель,
Гримасничать. Не то уйдешь, как Энн.
Будь человеком или уходи".

"Надеюсь, не подпишешь, не читая?"

"Ну что ж, тогда прочти мне вслух бумаги.
Неужто я их раньше не читал?"

"Читали. Но пусть друг ваш убедится".

"На это тоже требуется время.
А мне, как вам, не терпится закончить. -
Читай, читай. Ну, всё, пора кончать:
Что так меня тревожит, сам не знаю. -
Что скажешь, Билл? Без глупостей. Не мни
Бумаги честных тружеников. Если
Предъявишь веский довод, соглашусь".

"Всего пятьсот!"
"А сколько б вы хотели?"

"Да тысяча - и то совсем немного.
Вы сами это знаете. Грешно
Давать ему согласье до тех пор,
Пока неясно, будет ли он снова
Ходить. Бесчестно это, говорю".

"Мне кажется... все то, что я услышал...
Что я увидел... вы плохой советчик..."

"Что ж вы могли такое здесь увидеть?"
"Во-первых, место, где несчастный случай..."

Меж тем калека корчился в постели.
"Вы так ужасно спорите, кричите,
Ей-богу, обо мне совсем забыли.
Как петухи, сцепились. Шли бы лучше
На улицу и там уж подрались!
Я подпишу, покуда вы деретесь.
Карандашом нельзя? Прошу вас ручку
Мне дать и приподнять меня чуть-чуть".

Билл отшатнулся: "Умываю руки...
Не понимаю... не могу понять..."

Юрист надел на ручку колпачок.
"Вы поступили мудро. Мы, поверьте,
Все сожалеем".

			"Мы? - воскликнул Билл, -
Акционеры бостонские, что ли?
Я ухожу и больше не вернусь".

"Когда вернешься, Билл, с собой малютку
Энн прихвати. - Не надо обижаться
На Билла. Он, бедняга, полагает,
Что вы должны цветы мне оплатить,
Мои цветы. Прощайте, вам на поезд
Пора". И он закрыл лицо руками.




ПОЛЕННИЦА

Шагая по замерзшему болоту,
Сказал себе: "Ну что ж, пора домой.
Нет, похожу еще - а там увидим".
Был твердым наст, лишь изредка нога
Проваливалась в снег. Прямолинеен
Был вид: стволы тянулись строго вверх,
Похожие настолько друг на друга,
Что вновь я не нашел бы это место.
Скажу лишь: был от дома далеко.
Передо мной, дистанцию храня,
Взлетала и опять садилась птичка,
Ни звука не произнося, чтоб я
Вдруг не узнал, чего она боится.
Она боялась, что могу польститься
Я на перо в ее хвосте; меж тем
Достаточно ей было б только раз
Свернуть с пути - и все бы прояснилось.
Но тут, забыв о птичке, - страх погнал
Ее туда, куда бы, может быть,
И я за ней последовал, - забыв
Проститься с ней, поленницу увидел.
А птичка залетела за нее.
Стандартная поленница кленовых
Готовых дров чернела предо мной.
Другой такой нигде не видно было.
Следов вокруг нее не обнаружив,
Я понял, что не в нынешнем сложили
Ее году, ни даже в позапрошлом.
Отваливалась, почернев, кора,
Поленница осела, и вьюнок
Обвил ее со всех сторон, как сверток.
На самом деле, ствол, еще живой,
Поддерживал поленницу, и два
Кола, упасть готовые. Лишь тот,
Кто к новым обращен заботам, может,
Подумал я, забыть свою работу -
Так много сил потратив на нее, -
Оставить согревать ее вдали
От очага замерзшее болото
Бездымным долгим тлением распада.




МЕЖДУ ГОРАМИ


НЕИЗБРАННАЯ ДОРОГА

Опушка - и развилка двух дорог.
Я выбирал с великой неохотой,
Но выбрать сразу две никак не мог
И просеку, которой пренебрег,
Глазами пробежал до поворота.

Вторая - та, которую избрал, -
Нетоптаной травою привлекала:
Примять ее - цель выше всех похвал,
Хоть тех, кто здесь когда-то путь пытал,
Она сама изрядно потоптала.

И обе выстилали шаг листвой -
И выбор, всю печаль его, смягчали.
Неизбранная, час пробьет и твой!
Но, помня, как извилист путь любой,
Я на развилку, знал, вернусь едва ли.

И если станет жить невмоготу,
Я вспомню давний выбор поневоле:
Развилка двух дорог - я выбрал ту,
Где путников обходишь за версту.
Все остальное не играет роли.




ЖЕЛТОГОЛОВАЯ СЛАВКА

Ее, наверное, слыхал любой
В лесу, примолкшем к середине лета;
Она поет о том, что песня спета,
Что лето по сравнению с весной
Куда скучней, что листья постарели,
Что прежних красок на лужайках нет
И что давно на землю облетели
Цвет грушевый и яблоневый цвет;
Она твердит, что осень на пороге,
Что все запорошила пыль с дороги;
Примкнуть к терпенью смолкших голосов
То ли не может, то ли не желает
И спрашивает, даром что без слов:
Как быть, когда все в мире убывает?




В ПЕРЕКРЕСТЬЕ ПРИЦЕЛА

В разгаре боя, метя в чью-то грудь,
Шальная пуля низом просвистела
Вблизи гнезда - и сбить цветок успела,
И с паутины жемчуг отряхнуть.
Но перепелка, подождав чуть-чуть,
Опять к птенцам писклявым прилетела,
И бабочка, помедля, вновь присела
На сломанный цветок передохнуть.
С утра, когда в траве зажглась роса,
Повис в бурьяне, вроде колеса,
Сверкающий каркас полупрозрачный.
От выстрела его качнуло вдруг.
Схватить добычу выскочил паук,
Но, не найдя, ретировался мрачно.




ПЛЕННАЯ И СВОБОДНАЯ

Любовь Земле принадлежит,
Привычен ей объятий плен,
Уютно под защитой стен.
А Мысль оград и уз бежит,
На крыльях дерзостных парит.

В снегу, в песках, в глуши лесной
Проложены Любви следы,
Ей не в обузу все труды.
Но Мысль, избрав удел иной,
С ног отряхает прах земной.

На Сириусе золотом
Она, умчав, проводит ночь;
А на заре стремится прочь -
Сквозь пламень звездный напролом,
Дымя обугленным крылом.

Но, говорят, раба Земли -
Любовь таит в себе самой
Все то, чего, враждуя с тьмой,
Взыскует Мысль, бродя вдали
В межгалактической пыли.




ТЕЛЕФОН

"Я очень далеко забрел, гуляя,
Сегодня днем,
Вокруг
Стояла тишина такая...
Я наклонился над цветком,
И вдруг
Услышал голос твой, и ты сказала -
Нет, я ослышаться не мог,
Ты говорила с этого цветка
На подоконнике, ты прошептала...
Ты помнишь ли свои слова?"

"Нет, это ты их повтори сперва".

"Найдя цветок,
Стряхнув с него жука
И осторожно взяв за стебелек,
Я уловил какой-то тихий звук,
Как будто шепот "приходи" -
Нет, погоди,
Не спорь, - ведь я расслышал хорошо!"

"Я так могла подумать, но не вслух".

"Я и пришел".




ПЕРВАЯ ВСТРЕЧА

Мы и не знали, что навстречу шли
Вдоль изгороди луга: я спускался
С холма и, как обычно, замечтался,
Когда заметил вдруг тебя. В пыли,
Пересеченной нашими следами
(Мой след огромен против твоего!),
Изобразилась, как на диаграмме,
Дробь - меньше двух, но больше одного.
И точкой отделил твой зонтик строгий
Десятые от целого. В итоге
Ты, кажется, забавное нашла...
Минута разговора протекла.
И ты пошла вперед по той дороге,
Где я прошел, а я - где ты прошла.




ПОБЕСЕДОВАТЬ С ДРУГОМ

Если друг, проезжая, окликнет меня,
У ограды придерживая коня, -
Я не стану стоять как вкопанный,
Озираясь на свой участок невскопанный,
И кричать "В чем дело?" издалека,
Вроде как оправдываясь недосугом.
Нет, воткну я мотыгу в землю торчком -
Ничего, пускай отдохнет пока! -
И пойду через борозды прямиком
Побеседовать с другом.




ЛЯГУШАЧИЙ РУЧЕЙ

В июне умолкает наш ручей.
Он то ли исчезает под землею
(И в темноту уводит за собою
Весь неуемный гомон майских дней,
Все, что звенело тут на всю округу,
Как призрачные бубенцы сквозь вьюгу) -
То ли уходит в пышный рост хвощей
И в кружевные кущи бальзаминов,
Что никнут, свой убор отцветший скинув.
Лишь русло остается, в летний зной
Покрытое слежавшейся листвой,
Случайный взгляд его найдет едва ли
В траве. И пусть он не похож сейчас
На те ручьи, что барды воспевали:
Любимое прекрасно без прикрас.




БЕРЕЗЫ

Когда березы клонятся то влево,
То вправо средь прямых стволов, приятно
Мне думать, что раскачивает их
Мальчишка. Но еще сильней сгибают
Их ливни ледяные. Вы не раз
Их видели, должно быть, коркой льда
Покрытых. Перезвоном говорят
Они друг с другом на ветру, эмаль
При этом разноцветную теряя.
Затем, кристальный кокон уронив
На снежный пласт под теплыми лучами,
Они стоят средь битого стекла,
Как будто свод обрушился небесный.
Под грузом ледяным к траве увядшей
Склоняясь, не ломаются, хотя
И распрямиться им не удается:
Так и стоят их гнутые стволы,
Листву перед собою волоча,
Как на коленях девушки, откинув,
Чтоб высохли, волос густые пряди.
Но я хотел сказать, когда вмешалось
Вдруг уточненье о ледовой корке,
Что я бы предпочел, чтоб их мальчишка
Согнул, идя на поиски коров, -
Мальчишка деревенский, что бейсбола
Не знает и придумывает игры
Такие, чтоб играть в них одному.
Он приручил отцовские деревья,
Их объезжая до тех пор, покуда
Строптивости привычной не лишил
И не осталось в стаде деревянном
Ни одного не согнутого. Долго
Он научился над землей пружинить
И не тянуть к земле упругий ствол.
И равновесия он добивался,
К верхушке подбираясь осторожно,
Как наполняют чашу до краев,
А то и выше, с тщанием таким же.
Затем, расставив ноги, несся он
К земле, со свистом воздух рассекая.
И я когда-то ездил на березах.
Хотел бы я то время воротить.
Когда я устаю от размышлений
И кажется мне жизнь дремучим лесом,
В котором лоб саднит от паутины,
Налипшей на него, лицо горит,
И плачет глаз от острого сучка,
Хотел бы я тогда покинуть землю,
А воротившись, все начать сначала.
Но пусть судьбою верно буду понят:
Да не исполнит лишь наполовину
Мое желанье: места для любви
Нет во вселенной лучше, чем земля.
Хочу я вновь взобраться по березе,
По ветвям снежно-белого ствола,
По поправленью к небу до тех пор,
Пока не соскользну опять на землю.
То вверх, то вниз. Катанье на березах -
Не самое плохое из занятий.




ГНЕЗДО НА СКОШЕННОМ ЛУГУ

Ты был горазд на всякие забавы.
Поэтому, увидя на лугу,
Где сохли свежескошенные травы,
Как ты, присев на корточки, играл
Былинками и в землю их втыкал, -
Я сразу раскусил твою затею
И подбежал, решив, что помогу
Тебе сажать, что так и я сумею.
Но оказалось - все наоборот
И не в самих былинках было дело,
Хотя ты и держал в руке пучки
Метлицы и увядшей кашки белой.
Гнездо с птенцами - вот что было там!
Оно каким-то чудом уцелело
Под взмахами стальной косы - и вот
Лежало так беспомощно открыто
Чужим глазам и солнечным лучам.
Птенцы, пища, тянули шеи к нам,
А ты, чтоб окружить их дом защитой,
Прилаживал травинки, стебельки,
Сооружал заслон для маскировки.
И я спросил: что, если птица-мать
Совсем не станет к детям прилетать,
Пугаясь непривычной обстановки?
Быть может, чем маячить над гнездом,
Вообще не стоило совать к ним носа?
Но мы не стали времени терять
На разрешенье этого вопроса.
Риск был, но мы от риска не ушли,
Хотя и знали: может выйти хуже.
Мы гнездышко укрыли, как смогли,
Решив: потом проверим! Почему же
Я не припомню этого "потом"? -
А ты? - У влекшись новыми делами,
Мы, верно, так и не пришли узнать,
Что стало после с этими птенцами
И научились ли они летать.




ЦВЕТЫ ЗА ОКНОМ

Из разговоров с детьми

Когда мы на ночь дверь запрем
И наглухо закроем шторы,
Цветы мы не пускаем в дом:
Они - снаружи, за окном,
Где в темноте скребутся воры
И ветер свищет за углом.
Но нет, никто их не обидит
Средь ночи: мир не так жесток!
И если сломанный цветок
Нашли мы утром за порогом, -
Наверное, не кто иной,
Как я, в потемках поздних сидя
Под восходящею луной,
С ним заигрался ненароком...




ПРИВЕТ ОТ ЗЯБЛИКА

Из разговоров с детьми

Нынче, выйдя из дома,
От вороны знакомой
Я услышал: "Урра!
Я ищу вас с утра.
Как дела? Вы не в лес ли?
А здорова ли Лесли?
Зяблик-друг,
Улетая на юг,
Ей просил передать,
Что не мог больше ждать.
Ночью звездной
Дунул ветер морозный,
Зяблик так расчихался -
Даже хвост растрепался!
И когда улетал,
Лесли он передал,
Чтоб она не скучала,
Теплый шарф надевала
И каталась с горы
У барсучьей норы.
И добавил, что, если
Будет умницей Лесли,
Он опять через год
Прилетит и споет".




ДЕВОЧКИН ОГОРОД

У нашей соседки в деревне
	Есть любимый рассказ:
Про то, как она девчонкой жила
	На ферме - и как-то раз

Решила сама посадить огород
	И сама собрать урожай.
Она об этом сказала отцу,
	И тот ответил: "Сажай".

Прикинув, какой ей участок дать,
	Он вспомнил про угол сада,
Где раньше стоял ремонтный сарай,
	И заключил: "То, что надо".

"Вот тебе ферма. Места тут -
	Как раз для одной девчонки.
Глядишь, и научишься кой-чему,
	И поднакопишь силенки".

"Конечно, - предупредил отец, -
	Для плуга здесь тесновато".
Поэтому весь свой огород
	Она вскопала лопатой, -

О чем не жалеет и до сих пор;
	Возила навоз (а что же!)
На землю свою, - но едва вдали
	Показывался прохожий,

Бросала тачку на полпути
	И малодушно бежала...
Она выпрашивала семена
	И чего только не сажала:

Грядку редиса, грядку бобов,
	Свеклу, салат и картошку,
Горох, кукурузу, тыкву, морковь -
	В общем, всего понемножку.

И даже плодовые деревца
	Пыталась растить на грядке.
Пожалуй, что яблоня у стены -
	Еще той самой посадки.

И пестрый же это был урожай -
	Такого не видел свет:
Немножко того, немножко сего -
	Ну в точности винегрет!

Зато теперь, лишь свернет разговор
	На брюкву или овес,
Она оживляется и говорит:
	"Ну, ясно - что за вопрос!

Вот когда у меня ферма была..."
	Не то чтобы учит всех! -
Но лишний раз повторить рассказ
	Не почитает за грех.




КОРОВА В ЯБЛОЧНЫЙ СЕЗОН

Что за наитье на нее находит?
Весь день корова наша колобродит
И никаких оград не признает.
Единожды вкусив запретный плод,
Увядший луг она презрела гордо.
Пьянящим соком вымазана морда.

Лишь падалица сладкая одна
Ей в мире вожделенна и важна.
Ее из сада с бранью выгоняют;
Она мычаньем к небесам взывает,
И молоко в сосцах перегорает.




ПОТЕМНЕВШЕГО СНЕГА ЛОСКУТ

Потемневшего снега лоскут
	У стены, за углом, -
Как обрывок газеты, к земле
	Пригвожденный дождем.

Серой копотью весь испещрен,
	Словно шрифтом слепым...
Устаревшие новости дня,
	Что развеялся в дым.




СТАРИК, ЗИМНЕЙ НОЧЬЮ

Тьма на него таращилась угрюмо
Сквозь звезды изморози на стекле -
Примета нежилых, холодных комнат.
Кто там стоял снаружи - разглядеть
Мешала лампа возле глаз. Припомнить,
Что привело его сюда, в потемки
Скрипучей комнаты, - мешала старость.
Он долго думал, стоя среди бочек.
Потом, нарочно тяжело ступая,
Чтоб напугать подвал на всякий случай,
Он вышел на крыльцо - и напугал
Глухую полночь: ей привычны были
И сучьев треск, и громкий скрип деревьев,
Но не полена стук по гулким доскам.
...Он светом был для одного себя,
Когда сидел, перебирая в мыслях
Бог знает что, - и меркнул тихий свет.
Он поручил луне - усталой, дряхлой,
А все же подходящей, как никто,
Для этого задания - стеречь
Сосульки вдоль стены, сугроб на крыше;
И задремал. Полено, ворохнувшись
В печи, его встревожило: он вздрогнул
И тяжело вздохнул, но не проснулся.
Старик не может отвечать один
За все: и дом, и ферму, и округу.
Но если больше некому, - вот так
Он стережет их долгой зимней ночью.




"OUT, OUT..."

Гудела циркулярная пила
Среди двора, визгливо дребезжала,
Пахучие роняя чурбаки
И рассыпая вороха опилок.
А стоило глаза поднять - вдали
Виднелись горы, пять высоких гребней -
Там, где садилось солнце над Вермонтом.
Пила то дребезжала, напрягаясь,
То выла и гудела вхолостую.
Все было, как всегда. И день кончался.
Ну что бы им не пошабашить раньше,
Обрадовав мальчишку, - для него
Свободных полчаса немало значат!
Пришла его сестра позвать мужчин:
"Пора на ужин". В этот миг пила,
Как будто бы поняв, что значит "ужин",
Рванулась и впилась мальчишке в руку -
Или он сам махнул рукой неловко -
Никто не видел толком. Но рука!
Он даже сгоряча не закричал,
Но повернулся, жалко улыбаясь
И руку вверх подняв - как бы в мольбе
Или чтоб жизнь не расплескать. И тут
Он понял (он ведь был не так уж мал,
Чтоб этого не осознать, подросток.
Работавший за взрослого) - он понял,
Что все пропало. "Ты скажи, сестра,
Скажи, чтоб руку мне не отрезали!"
Да там уже и не было руки.
Врач усыпил его эфирной маской.
Он булькнул как-то странно - и затих.
Считавший пульс внезапно испугался.
Не может быть. Но... стали слушать сердце.
Слабей - слабей - еще слабей! - и всё.
Что тут поделаешь? Кто умер - умер,
Живые снова занялись - кто чем.




КОСТЕР

"Взойдем на холм и наберемся страху,
Как заговорщики, сегодня в ночь
Зажжем весь хворост, принесенный нами
На случай снегопада и дождя.
Не будем ждать дождя, когда нет риска, 
Вся куча наша: мы сучок к сучку
Приволокли по муравьиным тропам
Не для того ее, чтоб отступить.

Разбить на кучки? Нет, поджечь всю разом,
Как мы сложили. Пусть пойдет молва
Среди людей, ошеломленных светом,
Который в окна упадет с небес.
Разбудим несвободных и свободных,
Всех-всех, и чем хотели нам воздать,
Пусть воздадут не раньше, чем увидят,
Разбудим к жизни дремлющий вулкан,
Огонь безумный выпустим на волю
И сами испугаемся огня".

"И вы боитесь?" - удивились дети.

"Еще бы не бояться, если жар
Лишь занялся и, вовремя опомнясь,
Я, может быть, смогу его унять,
Но миг - и языки огня взметнутся,
И, кроме самого огня, ничто
Не укротит его, и, выгорая
И прежде чем он выгорит дотла,
Он заревет, бросая искры к звездам,
И ну махать пылающим мечом,
Чтоб в темноту попятились деревья,
И не уйми его, таких он дел
Понатворит, покуда не заглохнет.
Конечно, если тягой ветровой
Не вызовет нешуточного ветра,
Как он весной проделал раз со мной.
Так за зиму повыдохлись ветра,
Что малых птиц, казалось, не держали,
Летящих низко по своим сукам,
И мой огонь стремглав метнулся в небо,
Пока топтался я вокруг костра.
Посеешь ветер - знаете, что будет.
И шквал пришел. (Вам кажется, листва
И вызывает ветер, так как ветер
Незрим, а листья ходят ходуном.)
Незримый кто-то этот шквал и вызвал.
Он придавил огонь, лизнув сперва
Траву, освобожденную от снега,
Как пробует язык наш соль с руки,
Но место, где лизнул он, почернело.
При свете дня все сделалось черно:
Луг почернел, и из цветов взошли
Лишь сигаретный завиток да пламя
От перелесковой голубизны
До густоты кровь-корня и фиалки.
И черная погибель поползла.
Казалось, туча темная зависла
И сумерки с ненастьем подошли.
Так много пронеслось в одно мгновенье.
Там, где на север тянутся поля
И где Ручей струится Лягушачий,
Я предал все огню, не зная сам,
Где он умрет, и, больше, опасаясь,
Что пламя может топливо себе
Найти в валежнике и сухостое,
В ольхе ли, в виноградной ли лозе,
И через край перемахнуть. А сам я
С огнем боролся там, где вспыхнул он.
Встав на колени, бил, глаза сощурив.
Боритесь катаньем, а не битьем
С таким огнем. Доска была бы кстати,
А у меня пиджак был. Я кричал,
Что не могу с огнем и дымом сладить,
Когда они так злы. Но мысль о всех
Лесах в огне и городе горящем -
Из-за меня-меня держала здесь.
Я за ручей спокоен был, однако
Боялся, что дорога подведет.
Но пламя понемногу затихало,
Трутовником стреляя и травой,
Не говоря о дереве, и это
Позволило мне встать, чтоб удержать
В узде его, и я стоял, как пахарь,
Как на ремнях, откинувшись назад.
Я победил! Клянусь, и малой доли
Никто не мог бы перекрасить так,
Как сделал я, и за такое время.
Соседи, возвращаясь в этот день
Из города, глазам своим вначале
Поверить не могли от черноты,
Нагрянувшей туда, где проходили
Они примерно час тому назад.
Они гадали, кто бы это сделал,
Но пусто было в поле. Я бродил
Без устали, ног под собой не чуя,
В тяжелых башмаках и несмотря
На пустоту внутри. И почему бы
Не испугаться мне из-за огня?"

"Но если страшно вам, что будет с нами?"

"Натерпитесь. Но страха не познав,
Случись война, что скажете войне вы?
Что ей ответите, хотел бы знать,
Конечно, если есть ответ на это".
"Война не для детей, а для мужчин".

"Ну вот мы и копнули до Китая.
Вот что пришло вам в голову, друзья.
Мы все так думали. Но, дорогие,
Вы не слыхали разве о судах,
Застигнутых войною в океане,
О городах, куда пришла война,
Завыв с небес, из облачных разрывов,
Где выше только ангелы поют,
А в городах и в море были дети?
Позвольте же напомнить вам азы,
Немного из того, что вы забыли:
Война для всех война, и для детей.
Я не хотел пугать вас и не должен.
Не лучше ль нам, друзья, взойти на холм,
Зажечь костер и натерпеться страху".




ШУМ ДЕРЕВЬЕВ

Непонятна любовь к деревам,
К их листве, шелестящей угрюмо
Возле нашего дома, где нам
Так досаден бывает любой
Тишину нарушающий звук.
Мы им целые дни напролет
Безмятежно внимаем, но вдруг
Нас покоя лишает простой
Смысл бессвязного вроде бы шума.
Так до старости о несвободе
Причитает беспомощно тот,
Кто, мечтая всю жизнь об уходе,
Твердо знает, что это пустое
И что он никуда не уйдет.

Потому среди белого дня
Дерева увидав, головою
Поникаю и я, ибо ждет
Вряд ли участь иная меня.
Но однажды, услышав их шум,
На высокие листья и хвою
Я взгляну, и придет мне на ум
Неожиданно что-то такое,
Что, пусть даже себе на беду,
Я не стану твердить про уход,
А уйду.




НЬЮ-ГЕМПШИР


ЧТОБ ВЫШЛА ПЕСНЯ

Был ветер не обучен пенью
	И, необузданно горласт,
Ревел и выл, по настроенью,
	И просто дул во что горазд.

Но человек сказал с досадой:
	Ты дуешь грубо, наобум!
Послушай лучше - вот как надо,
	Чтоб вышла песня, а не шум.

Он сделал вдох - но не глубокий,
	И воздух задержал чуть-чуть,
Потом, не надувая щеки,
	Стал тихо, понемногу дуть.

И вместо воя, вместо рева -
	Не дуновение, а дух -
Возникли музыка и слово.
	И ветер обратился в слух.




ВРАСПЛОХ

И каждый раз, когда порой полночной,
В таинственный и тихий час урочный,
Снег шелестящий, белый снег с небес
Посыплется на голый, черный лес,
Я удивленно, робко озираюсь,
И возвожу глаза, и спотыкаюсь,
Застигнутый врасплох, - как человек,
Который разлучается навек
И со стезей своей, и с белым светом,
Томимый неисполненным обетом
И не свершив начатого труда, -
Как будто бы и не жил никогда.

Но прежний опыт говорит мне смело,
Что царство этой оторопи белой
Пройдет. Пусть, пелена за пеленой,
Скрывая груды опали лесной,
По пояс снега наметут метель -
Тем звонче квакши запоют в апреле.
И я увижу, как сугроб седой
В овраги схлынет талою водой
И, яркой змейкой по кустам петляя,
Исчезнет. И придет пора иная.
О снеге вспомнишь лишь в березняке,
Да церковку заметя вдалеке.




ВСЕ ЗОЛОТОЕ ЗЫБКО

Новорожденный лист
Не зелен - золотист.
И первыми листами,
Как райскими цветами,
Природа тешит нас;
Но тешит только час.
Ведь, как зари улыбка,
Все золотое зыбко.




ДЕНЬ ГОЛУБЫХ МОТЫЛЬКОВ

День голубых весенних мотыльков!
Небесные цветы парят, мелькая.
Еще не скоро у земных цветов
Накопится голубизна такая.

Они парят - и только не поют;
И, с каждым взмахом опускаясь ниже,
Опустошенные, к земле прильнут,
Где врезан след колес в апрельской жиже.




К ЗЕМЛЕ

Любви коснуться ртом
Казалось выше сил;
Мне воздух был щитом,
Я с ветром пил

Далекий аромат
Листвы, пыльцы и смол...
Какой там вертоград
В овраге цвел?

Кружилась голова,
Когда жасмин лесной
Кропил мне рукава
Росой ночной.

Я нежностью болел,
Я молод был, пока
Ожог на коже тлел
От лепестка.

Но поостыла кровь,
И притупилась боль;
И я пирую вновь,
Впивая соль

Давно просохших слез;
И горький вкус коры
Мне сладостнее роз
Иной поры.

Когда горит щека,
Исколота травой,
И затекла рука
Под головой,

Мне эта мука всласть,
Хочу к земле корней
Еще плотней припасть,
Еще больней.




О ДЕРЕВЕ, УПАВШЕМ ПОПЕРЕК ДОРОГИ

(Пусть оно слышит!)

Ствол, рухнувший под натиском метели
На просеку, не то чтобы всерьез
Хотел нам преградить дорогу к цели,
Но лишь по-своему задать вопрос:

Куда вы так спешите спозаранок?
Ему, должно быть, нравится игра:
Заставить нас в сугроб сойти из санок,
Гадая, как тут быть без топора.

А впрочем, знает он: помехи тщетны,
Мы не свернем - хотя бы нам пришлось,
Чтоб замысел осуществить заветный,
Руками ухватить земную ось

И, развернувшись, устремить планету
Вперед, к еще неведомому свету.




Э. Т-У

Глаза смежив, я уронил на грудь
Твоих стихов раскрытый белый том:
Как голубь на кладбищенской плите,
Он трепетал распластанным крылом.

Я отыскать тебя хотел во сне,
Хотел договорить с тобою, брат;
Ты был из тех, кто, не боясь судьбы,
Жил как поэт и умер как солдат.

Мы думали, что тайн меж нами нет
И друг у друга нам не быть в долгу;
А получилось так, что я с тобой
Победой поделиться не могу.

Когда ты под Аррасом пал в бою
При вспышках орудийного огня,
Война окончилась лишь для тебя
В тот час; а ныне - только для меня.

А для тебя тот бой еще гремит;
И что мне жалкий фимиам побед,
Когда сказать тебе, что враг разбит, -
И этого мне утешенья нет?




ЗИМНИМ ВЕЧЕРОМ У ЛЕСА

Чей это лес и эти дали?
Хозяин этих мест едва ли
Поймет, к чему мы здесь, у кромки
Заснеженного поля, стали.

И непонятно лошаденке,
Зачем мы здесь в ночной поземке
Стоим, где пасмурные ели
Глядятся в белые потемки.

Звеня уздечкой еле-еле,
Мол, что такое, в самом деле,
Она все ждет, пока ездок
Прислушивается к метели.

Прекрасен лес, дремуч, глубок.
Но должен я вернуться в срок,
И путь до дома еще далек,
И путь до дома еще далек.




ЗАБРОШЕННОЕ КЛАДБИЩЕ

Надгробий мраморная речь
Зовет на кладбище глухое.
Живых влечет сюда былое,
А мертвых - нечем и завлечь.

На плитах письмена гласят:
"Отсюда нет пути назад.
Ты имена читаешь тут,
Твое назавтра здесь прочтут".

Но не лукавят ли стихи?
Именья здешние тихи.
Нигде усопших не видать.
Чего ж грозиться и пугать?

И разве не было б вернее
Прочесть на камне: "Смерть страшна,
И здесь покончили мы с нею!"
Зачем не лжете, письмена?




УБЕЖАВШИЙ ЖЕРЕБЕНОК

Однажды, под реющим в воздухе первым снежком,
Нам встретился жеребенок на горном лугу. "Ты чей?"
Малыш, привстав на дыбки, махал хвостом,
Поставив ногу на изгородь из камней.
Увидя нас, он заржал и пустился стрелой,
По мерзлой земле рассыпая маленький гром,
Смутно мелькнул вдали - и пропал через миг
В сумятице хлопьев, за снежною пеленой.
"Видно, он снега боится. Еще не привык
К зиме. Испугался метели - и наутек.
Если бы даже мать сказала ему:
Что ты! Это такая погода, сынок! -
Он бы и то вряд ли поверил ей.
Где его мать? Малышу нельзя одному".
Вот он опять возникает из серых теней,
Хвост задирая, скачет назад во весь дух,
Снова лезет на изгородь, перепуганный весь,
Встряхиваясь, будто шальных отгоняя мух.
"Кто бы его ни оставил так поздно здесь,
В час, когда есть у каждой твари живой
Крыша своя и кормушка, - нужно сказать,
Чтобы сходили за ним и привели домой".




ЧТО-ТО БЫЛО

Я, наверно, смешон, когда, склонившись
Над колодцем, но не умея глубже
Заглянуть, - на поверхности блестящей
Сам себя созерцаю, словно образ
Божества, на лазурном фоне неба,
В обрамлении облаков и листьев.
Как-то раз, долго вглядываясь в воду,
Я заметил под отраженьем четким -
Сквозь него - что-то смутное, иное,
Что сверкнуло со дна мне - и пропало.
Влага влагу прозрачную смутила,
Капля сверху упала, и дрожащей
Рябью стерло и скрыло то, что было
В глубине. Что там, истина блеснула?
Или камешек белый? Что-то было.




ОТТЕПЕЛЬ НА ХОЛМЕ

Неузнаваем снежный скат холма,
Когда мильоны серебристых змеек
Внезапно выскользнут из всех лазеек, -
Такая тут начнется кутерьма!
Нет, это выше моего ума -
Понять, как происходит это чудо;
Как будто солнце сдернуло с земли
Сопревший старый коврик - и оттуда
Сверкающие змейки поползли,
От света удирая врассыпную!
Но если б я решил переловить
Их мокрый выводок или схватить
За юркий хвостик ту или иную
И если б я полез напропалую
В их гущу, в суматоху ярких брызг -
Под дружный птичий гомон, смех и писк, -
Клянусь, все это было бы впустую!

Для этого нужна луна. Точней,
Морозящие чары полнолунья.
Ведь если солнце - главный чародей,
То и луна, конечно же, колдунья.
(И, кстати, заклинательница змей!)
В седьмом часу, когда она всходила,
Загадочно мерцая и блестя,
На склоне суета еще царила.
Но поглядел я три часа спустя:
Вся масса змеек на бегу застыла
В причудливом оцепененье поз,
Повисла перепутанным каскадом.
Луна сквозь ветви голые берез
Их обвораживала цепким взглядом.
Куда девалась быстрота и прыть!
Теперь они во власти чародейки.
Всю ночь она их будет сторожить -
На каждом кончике луча по змейке.
...Вот если бы и мне так ворожить!




ВСПОМИНАЯ ЗИМОЙ ПТИЦУ, ПЕВШУЮ НА ЗАКАТЕ

День угасал в морозном блеске.
Я шел домой - и в перелеске,
Где стыла голая ветла,
Почудился мне взмах крыла.

Как часто, проходя здесь летом,
Я замирал на месте этом:
Какой-то райский голосок
Звенел мне, нежен и высок.

А ныне все вокруг молчало,
Лишь ветром бурый лист качало.
Два раза обошел я куст,
Но был он безнадежно пуст.

С холма в дали искристо-синей
Я видел, как садился иней
На снег - но он старался зря,
Серебряное серебря.

По небу длинною грядою
Тянулось облако седое,
Пророча тьму и холода.
Мигнула и зажглась звезда.




ЗАСТЫНЬ ДО ВЕСНЫ

Прощай до весны, неокрепший мой сад!
Недобрые нам времена предстоят:
Разлука и стужа, ненастье и тьма.
Всю долгую зиму за гребнем холма
Один-одинешенек ты простоишь.
И я не хочу, чтобы кролик и мышь
Обгрызли кору твою возле корней,
А лось - молодые побеги ветвей,
Чтоб тетерев почки клевать прилетал.

(Уж я бы их всех разогнал-распугал,
Я палкой бы им пригрозил, как ружьем!)
И я не хочу, чтоб случайным теплом
Ты мог обмануться в январские дни.
(Поэтому ты и посажен в тени,
На северном склоне.) И помни всегда,
Что оттепель пагубней, чем холода;
А буйные вьюги садам не страшны.
Прощай же! Стерпи - и застынь до весны.
А мне недосуг дожидаться тепла.
Другие меня призывают дела -
От нежных твоих плодоносных стволов
К сухой древесине берез и дубов,
К зубастой пиле, к ремеслу топора.
Весной я вернусь. А теперь мне пора.
О, если б я мог тебе, сад мой, помочь
В ту темную, в ту бесконечную ночь,
Когда, онемев и почти не дыша,
Все глубже под землю уходит душа -
В своей одинокой, безмолвной борьбе...
Но что-то ведь нужно доверить Судьбе.




НАША ПЕВЧЕСКАЯ МОЩЬ

Вдруг снег весной на землю повалил,
Но белый таял в тот же миг настил,
И орды хлопьев гибли, охладить
Не в силах землю, пологом накрыть.
Не принимала белое земля,
Как бы назад лететь ему ведя.
И лишь когда сплошною пеленой
Стал этот полог рвущийся, сквозной,
Устраивающийся на ночлег,
Кроме дороги, все признали снег.
Наутро, ни жива и ни мертва,
Под покрывалом корчилась трава,
Клонились ветви яблонь с высоты,
Как будто гнули их к земле плоды,
На каждой почке белый шарик стыл.
Одной дороги неизменен был
Вид, словно в ней укрытое тепло
Ее хранило, холоду назло.

Весной на нас обрушивает песнь
Пернатых тварей сонм приблудный весь,
Скворцы, дрозды, синицы - всех не счесть;
Кто за Гудзон путь держит, кто назад,
На юг вернется, холоду не рад,
Остаться здесь не многие хотят.
И я увидел, как они в снегу
Метались, словно в замкнутом кругу;
Летать - устанешь; некуда в полях
Податься белых; снега на ветвях
Так много - тяжесть снежная страшна.
Дорога лишь осталась им одна.
Скопившихся на ней, едва живых,
Ненастье как бы породнило их.
Дорога, в пестрых маленьких телах,
Переливалась, как ручей в горах.
Я шел, гоня их яркую толпу;
Как бы оспаривая на ходьбу
Мои права, они передо мной
Текли, подняв свой щебет речевой.
Две-три из них, в отчаянье взлетев,
Среди ветвей заснеженных дерев.
Круг описав, как в зале, что набит
Скульптурой, мрамор бел и глянцевит,
Один неловкий взмах - и все летит, -
Передо мной, гонителем, опять
Садились, чтоб гоненье испытать.
И ни одна не спряталась за мной:
Где им понять, что только за спиной
Погони - их спасенье от меня?

Все ж этот снег собрал средь бела дня
Всю певческую мощь страны моей,
Пусть мрак ее расстроил - тем скорей
Она ожить готова, тьму поправ,
И песней вызвать рост цветов и трав.




ПЕРЕПИСЬ

Был хмурый вечер, я пришел к лачуге
Из горбыля, покрытой сверху толем.
В одно оконце и с одною дверью,
Она была единственным жилищем
На всю эту безлюдную округу.
Но дом был пуст - ни женщин, ни мужчин.
(А впрочем, женщин, это сразу видно,
Здесь сроду никогда и не бывало.)
Я шел сюда людей переписать,
А здесь на сотни миль ни человека,
И никого нет в доме, на который
Я несколько часов глядел с надеждой,
Хотя и небольшой, пока спускался
По узкой тропке с горного хребта,
Не встретив никого, кто бы решился 
Зайти в эти безлюдные места.
Стояла осень, только догадаться
Об этом было трудно. Листопада
Здесь не бывает, ибо нет деревьев,
Лишь пни торчат - на них сквозь плотный слой
Смолы темнеют годовые кольца -
Да сухостой: ни листьев, чтоб опасть,
Ни веток, что стенали б об утрате.
Уж не затем ли, чтобы время года
И время дня без помощи деревьев
Считать, затеял ветер хлопать дверью?
(Как будто кто-то грубый, в дом войдя,
Захлопнет с силой дверь, за ним вослед
Придет другой, и снова дернет дверь,
И вновь ее захлопнет за собою.)
Я насчитал девятерых (хотя
В свой список занести их и не мог).
Десятым на порог вошел я сам.
Где ужин мой? Где ужин остальных?
Свет не горит. Стол не накрыт для гостя.
Печь холодна, к тому же без трубы
И на сторону сильно покосилась.
Мужчин же, дверью грохотавших, я,
Хоть ясно слышал, в доме не увидел.
Они не упирались в стол локтями,
Не спали на скамейках деревянных.
Все пусто. Ни жильцов, ни привидений.
И все же я на всякий случай с пола
Поднял обломок топорища, ибо
Мне вдруг почудилось скрипение костей.
(Скрипело приоткрытое окно.)
Придерживая дверь, чтоб не стучала,
Я начал думать, что же делать с домом,
С людьми, которых в доме больше нет.
Пришедший за один лишь год в упадок,
Меня печалил он ничуть не меньше
Руин из тех ветхозаветных мест,
Где азиатский клинышек мешает
Соприкоснуться Африке с Европой.
Хотелось крикнуть, пусть здесь даже эхо
От скал далеких мне не отзовется:
"Пустеет край. И если впрямь скорбит
О людях Пребывающий в молчанье,
Пусть не молчит иль будет нем вовек.
Я должен был сказать ему об этом".
Как грустно пересчитывать людей
В краю, где их становится все меньше,
Тем более - когда их вовсе нет.
Я так хочу, чтоб жизнь тут продолжалась.




ТОЧИЛЬНЫЙ КРУГ

Хотя станок имел две пары ног,
Он сам прийти в движение не мог
Без помощи вот этой самой пары
Рук, запускавших круг. И он кружил.
Но несмотря на резвое круженье
И долгий путь в его воображенье,
Он оставался там же, где и был
Из года в год, под яблонею старой.
Точильный круг, терпевший передряги
Осеннего ненастья, и в мороз
Стыл во дворе, поскольку бедолаге,
Заснеженному до шкивов и вала,
Увы, в сарае места не нашлось.
(Там был верстак и тачка без колес.)
Станок изголодался по металлу,
Ему недоставало ржавой влаги.
И пусть его! Ведь голодать и стыть
Запрещено лишь в городе бродяге.
А впрочем, почему это я вдруг
Подумал о станке? Неужто вспомнил,
Как во дворе работал жарким полднем,
И потому припомнил, может быть,
Как я крутил тогда точильный круг
И рядом кто-то был, точильный круг
Крутивший в этот день со мною вместе?

Итак, я начал круг вертеть, водою
Смочив его (а может быть, слезою?).
Круг резво побежал, и тот, другой,
Блестя очками и своей железкой,
Ее, что было сил, прижал рукой
К поверхности мелкозернистой. Резко
Точильный круг свой бег затормозил,
Как поезд возле самого вокзала,
И сразу же руке труднее стало...
Я думал почему-то в тот момент,
Каким был в старину мой инструмент?
От долгого сражения с металлом
Сточился круг и сделался овалом,
Который запинается слегка
И стукнуть норовит исподтишка,
Как будто бьет заклятого врага.
(Но я ему прощаю это. Так
С годами после позабытых драк
Легко бывает детский враг прощен.)
Кто более искусен? Может быть,
Не тот, кто изобрел круговращенье,
А тот, кто круг умел остановить!
Но должен ли свои секреты он
Навязывать другому поколенью?
Об этом и была моя печаль.

И вовсе не себя мне было жаль.
Хотя, конечно, что и говорить,
Получше есть занятья по жаре,
Чем размышлять о таинствах станка,
Отдавшись на съеденье мошкаре.
А двойника тем более не жаль.
Когда же круг едва не спрыгнул с вала,
Чтоб лезвием поранить двойника,
То выходка меня не напугала.
И я пустил станок еще сильней.
(Круг тормозил, конечно, мне назло.)
Подобная беда, когда ты к ней
Готов, и впрямь не слишком велика.
А все-таки мне было тяжело,
И досаждало более всего,
Что, наточивши лезвие клинка,
Теперь мы только портили его.
Поэтому, когда двойник поднял
Заточенное лезвие к очкам,
Приглядываться начал к острию
И недовольно пальцем трогать стал,
Признаюсь, я едва не закричал:
Довольно! погоди! подумай сам,
Насколько бы естественнее было
Доверить точку самому точилу.
А тем, что одобряет сам станок,
И я доволен был бы, видит бог.




ЗАПАДНАЯ РЕКА


ДЕРЕВО В ОКНЕ

Взгляну на дерево в окно
И на ночь опущу фрамугу.
Но отделить нас друг от друга
Ей не дано.

Витая облаком чела
И лепеча о всяком вздоре,
Не ведают деревья горя,
Не помнят зла.

Ах, дерево, злых непогод
Я видел над тобой немало,
И ты свидетелем бывало
Моих невзгод.

Не зря судьба челом к челу
Свела два разные несчастья,
С порывом внешнего ненастья
Сличая внутреннюю мглу.




ЛУЖИ

В лесу прогалы лужами блестят,
А рядышком подснежники дрожат,
У тех и этих век измерен днями:
Цветы сойдут, и блестки талых вод
До капли будут выпиты корнями,
Что возведут темно-зеленый свод.
В набухших почках зреет темень крон,
Неумолим круговорот времен,
Круг замкнут, но покой ему неведом,
Поэтому пускай помедлит лес
Над мокрым стебельком и светлым следом
От снега, что вчера растаял здесь.




МЕСЯЦ

Я месяц примеряю к небесам
Над крышею и серебристым вязом,
Как ты, наверно, к темным волосам
Заколку примеряла бы с алмазом.
Я примеряю месяц молодой
То просто так, то в паре со звездой.

Как славно ясный месяц примерять,
Бродить, глядеть и тешиться игрою,
Над рощей укреплять и вновь снимать,
И приносить к ночной воде с собою,
И в пруд бросать, чтоб месяц плыл, качаясь,
И чудеса на свете не кончались.




СВЕТЛЯЧКИ

У звезд, что так ясны и высоки,
Есть на земле живые двойники -
Садовые ночные светляки.
Но как бы ни прилежен свет их был,
Да краток век и маловато сил,
Чтоб вторить блеску вечному светил.




ОСОБЕННАЯ АТМОСФЕРА

(Надпись на садовой ограде)

На пустыре земля оголена.
А в двух шагах стоит обращена
К ветрам палящим старая стена.
За ней благоуханье и прохлада.

Так создает садовая ограда
Особенную атмосферу сада.




ПОСТОЯНСТВО

Да будет сердце постоянно,
Как будто берег океана,
Оставшийся самим собою
Средь вечных перемен прибоя.




ПИЧУГА

Унылый посвист в тишине
Весь день мешал работать мне,

И я, чтобы умолкнул он,
Спугнул пичугу от окон.

И устыдился: пусть убог
Был тот мотив и голосок,

Ни у кого, однако, нет
Прав налагать на них запрет.




РОДИНА

На склоне светлом и крутом
Отец себе поставил дом.
Забор вокруг соорудил,
Родник нашел и склон обжил.
Но главной из его затей
Явилась дюжина детей.
Горе была день изо дня
Забавна детская возня.
Гора сама была порой
Скорей ребенком, чем горой.
Теперь, наверное, она
Забыла наши имена.
И вырос темный лес взамен
Тех, кто сошел с ее колен.




ПОСЛЕДНИЙ ПОКОС

По слухам, на Дальнем лугу
Не станут косить в этот год,
И, может быть, больше никто
Туда никогда не пойдет.
А значит, косы уже там
Не надо бояться цветам.
Бояться ж им надо, чтоб лес,
Заметив просвет, не полез
На бывший покос и его
Не занял. Иначе беда
Цветам угрожает. Они
Зачахнут в холодной тени.
А люди уже не страшны.
Они не вернутся сюда.
Пока же весь луг отдан вам,
Неистовым, диким цветам,
И я вас не по именам -
По сочным и ярким цветам
Запомню теперь навсегда.




МИМОЛЕТНОЕ

Как часто из вагонного окна
Я замечал цветы у полотна.

Я замечал, но поезд дальше мчал,
И я цветов почти не различал.

Я вспоминал цветы по именам,
Но был уверен, что остался там

Какой-то удивительный цветок,
Которого припомнить я не мог.

А вдруг цветы, увиденные мной,
Не видел никогда никто иной?

Прозрение лишь тем из нас дано,
Кому недолго видеть суждено.




ЧТО СКАЗАЛИ МОИ ПЯТЬДЕСЯТ

Учитель мой был стар, а я был мал.
В холодной форме огненный металл
Затвердевал. Меня учил старик,
Чтоб у него я прошлое постиг.

Теперь я стар, зато учитель молод.
На переплавку слиток мой расколот.
Учусь у юных. Я теперь у них
Грядущего прилежный ученик.




СЧЕТ ЖИЗНИ

На полпути был родничок.
Вблизи валялся черепок,
Которым возчик черпал воду,
Пока его ждала подвода
И на хозяина уныло
Косилась старая кобыла.
А стоило когда-нибудь
Кобыле тяжело вздохнуть,
Как тот, который воду пил,
Ей непременно говорил:
"Смерть веку нашему ведет
По вздохам, дескать, свой подсчет,
И с новым вздохом каждый раз
Все ближе наш последний час".
Пусть поговорка и права,
Но я бы на ее слова,
Что всуе поминают смерть,
Такой бы наложил зарок,
Чтобы никто их больше впредь
Произнести уже не смог.
Да лучше пусть все сразу прахом
Идет, чем дни считать со страхом.




КРЫША

Я ночью бродил под холодным дождем,
С досадою глядя на собственный дом,
Где свет, не погашенный в верхнем окне,
Никак не давал успокоиться мне.
Ведь свет этот значил, что там меня ждут
И он не потухнет, покуда я тут.
А я не вернусь, пока лампа горит.
Ну что ж, поглядим, кто кого победит,
Посмотрим, идти на попятный кому...
Весь мир погрузился в кромешную тьму,
И ветер был тяжек, как пласт земляной,
И дождь холоднее крупы ледяной.
Но странно: под стрехами крыши моей,
Что летом служила для птичьих семей
Приютом и школою летных наук,
Еще оставалось немало пичуг,
И я, зацепив за приземистый скат,
Спугнул их невольно и сам был не рад.
А птицы взлетали одна за другой
Во тьму, и меня обожгло их бедой.
Обида моя хоть была тяжела,
Да птичья беда тяжелее была:
Ведь им на ночлег не вернуться сюда,
Во мгле не найти обжитого гнезда,
Сухого дупла иль мышиной норы,
И греть будет птаху до самой зари
Лишь искра, что теплится слабо внутри.
Мне стало их жалко, и не оттого ль
В душе вдруг утихли обида и боль,
Я вспомнил, что кровля на доме моем
Потрепана ветром, побита дождем,
Подумал, что крыше починка нужна,
Поскольку совсем прохудилась она,
И капли, наверно, ползут по стене
В каморке, где лампа не гаснет в окне.




ЕЗДОКИ

На суше, на воде или, к примеру,
Поднявшемуся ныне в стратосферу
Приходится по участи своей
Быть ездоком любому из людей.

Все "таинство рождения" - лишь в том,
Что нас сажают без седла верхом,
И мы летим по жизни, с первых дней
Вцепившись в гривы бешеных коней.

Действительно упрямы и сильны
И непослушны наши скакуны,
А все-таки судьба нас не сильней,
Пока не все испробовано в ней.




ЗИМНИЙ РАЙ

Ольшаник превратился в зимний сад,
Где дерева на солнцепеке спят.
Сюда сбежались зайцы, будто зная,
Что не бывает места ближе к раю.

И впрямь юдоль земную снежный слой
Приподнял над застывшею землей -
Вверх на ступеньку к синей вышине
И прошлогодней красной бузине.

Возвысил зверя снег, чтобы теперь
Отведал редких яств голодный зверь.
Верхушки яблонь заячий резец
Обвел подобьем годовых колец.

А птицам среди райской красоты
И вовсе не до брачной суеты.
Они спокойно изучают почки,
Гадая, где цветы, а где листочки.

Но в два часа померкнет рай земной.
Настолько мимолетна жизнь зимой,
Что и не знаешь, стоит ли она
Того, чтоб пробуждаться ото сна.




С НОЧЬЮ Я ЗНАКОМ

Да, с ночью я воистину знаком.
Я под дождем из города ушел,
Оставив позади последний дом.

Навстречу мне в потемках сторож брел.
Чтоб ничего не объяснять ему,
Я взгляд нарочно в сторону отвел.

Внезапно, сам не знаю почему,
Мне показалось, будто мне кричат
Из города. Я вслушался во тьму.

Но нет, никто не звал меня назад.
Зато вверху расплывчатым пятном
Небесный засветился циферблат -

Ни зол, ни добр в мерцании своем.
Да, с ночью я воистину знаком.




ДЮНЫ

Морская волна зелена.
Но там, где стихает прибой,
Восходит иная волна
Песчаною желтой горой.

То море на сушу пошло
Дома засыпать у людей,
Которых оно не смогло
Оставить в пучине своей.

Но как ни коварно оно,
Однако и сам человек
Таков, что душой все равно
Ему не поддастся вовек.

Он морю пожертвует шлюп
И даже лачугу, бог с ней.
Чем меньше у сердца скорлуп,
Тем жить человеку вольней.




ЛОДКА С ЦВЕТАМИ

Судачит старик про житье да бытье,
В цирюльню зайдя поболтать со знакомым.
Рыбацкая лодка, отплавав свое,
Цветочною клумбою стала за домом.

Теперь эта лодка цветами полна.
А блики плывут по траве, будто снова
Домой, как и прежде, неспешно она
С богатой добычей идет после лова.

Ах, груз элизийский! Когда-нибудь так
И будет, наверно, как оба мечтали:
Рыбацкая лодка и старый рыбак
Отправятся снова в далекие дали.




НОША

Пустяк порою выпадет из рук.
Нагнешься подобрать его, и вдруг
Нечаянно упавшему вослед
Вниз полетит еще один предмет,
И поползет тихонько ноша, вся
Из рук твоих рассыпаться грозя,
Поскольку она слишком тяжела
И слишком велика тебе была.
Тогда, прижав ее к своей груди,
Растерянно ты сядешь посреди
Своей дороги, чтоб потом опять
Все подобрать и заново поднять.




ДВЕРЬ ВО ТЬМЕ

На ощупь я ночью по дому прошел,
Ловя, как слепой, еле слышные звуки,
Я шел осторожно, но, видимо, руки
Пошире, чем надо, при этом развел,
Не видя, что дверь приоткрыта, впотьмах,
И дверь между рук прямо в лоб мне - шарах!
Да так, что едва устоял на ногах!
Должно быть, и правда привычная связь
Людей и вещей в наши дни пресеклась.




СМИРЕНИЕ

Светило меркнет, близится тот миг,
Когда закат уйдет на дно залива,
Однако ни единый птичий крик
На это не посетует тоскливо,
И как всегда, так и на этот раз,
Безмолвная средь темного безмолвья,
Смежит пичуга веки тусклых глаз
Или, вдали от своего гнездовья
Застигнутая сумраком, она
На ветку прянет, тут же страх забудет
И лишь шепнет тихонько: "Спасена!
И сколько теперь мрака не прибудет,
День все равно наступит и рассудит,
Чему случиться завтра. Будь, что будет!"




ЗАПАДНАЯ РЕКА

"Фред, где тут север?"

			"Там, любовь моя!
Река течет на запад".

			"Назовем
Ее за это Западной рекою.
(Она так и зовется до сих пор.)
Но почему она течет на запад?
Ведь здесь текут все реки на восток,
Там океан! Наверное, у нашей
Такой уж нрав - идти наперекор.
А впрочем, мы и сами, Фред, такие...
Такие, ну..."

	"Упрямые?"

			"Пожалуй.
Теперь же нас, упрямых, станет трое,
Как будто с нею мы одна семья.
Когда-нибудь мы здесь построим мост,
Который будет реку обнимать
Своей рукой, как ты меня ночами...
Гляди, она махнула нам волной,
Чтобы сказать, что слышит нас".

				"Да нет,
В том месте просто пенится бурун.
(Когда речная темная вода
Доходит до большого валуна,
То начинает пениться бурун;
Он кружится на месте, будто в воду
Упали выдранные птичьи перья;
Потом уносит темная струя
Их белый крап, чтобы вокруг ольхи
Затопленной обвить пуховым шарфом.)
Бурун же там, наверное, с тех пор,
Как с неба потекли на землю реки,
Так что, увы, волною нам не машут".

"Нет, машут. Не тебе, так, значит, мне,
И взмах, наверняка, был добрым знаком".

"Что ж, если ты сумела превратить
Окрестность эту в царство амазонок,
Чьи земли недоступны для мужчин,
Тогда считай, что и меня здесь нет.
Река твоя! Мне нечего сказать".

"Нет, говори! Ты что-то ведь придумал..."

"Мне в голову пришло, что человек
Произошел от пенистой волны,
Восставшей против общего потока,
Потом уж только от мохнатых предков.
Отсюда и упрямство человека,
Отсюда человеческая тяга
Извечная - к истоку всех начал.
Порою говорят, что бытие
Похоже на беспечный хоровод.
А бытие, как это ни прискорбно,
Уходит прочь безудержным потоком
И изливается в пустую бездну.
Сейчас оно течет в речной струе,
Иль в небесах, иль между нас, и этим
Нас разлучает в жуткую минуту.
Над нами, между нами или в нас...
Все преходяще: время, жизнь, любовь.
Материи и той не устоять
Перед всеобщим этим низверженьем
В смертельное зияние. Однако
В самом потоке есть противоток,
Возвратное движение к истоку.
Вот где сокрыта тайна наших тайн.
В потоке неизменно есть избыток,
Благодаря которому теченье
Как бы восходит над самим собой.
Уходит век - приходит век иной,
Заходит солнце - плещут родники
И снова посылают солнце в небо.
В любом потоке есть противоток,
Струящийся наперекор теченью,
И это дань истоку своему.
Вот от чего мы все произошли.
Вот - наша суть".

"Ты прав. И этот день
Да будет днем твоим".

"Нет, этот день
Да будет днем крещения реки".

"Да будет он днем нашего согласья".




МЕДВЕДЬ

Губами к листьям тянется медведица,
Как бы целуя молодое деревце,
Но гибкий ствол, пригнутый ею вниз,
Как хлыстик щелкнув, улетает ввысь.
Медведица уходит. Тяжкий вес
Ее походки содрогает лес.
За нею лишь пролом остался сзади
В ей помешавшей фермерской ограде
Да вырванный из бурой шерсти клок.
У зверя есть пространство, где б он мог
Считать себя свободным. Мне ж порой
Все мирозданье кажется тюрьмой,
И чувствую себя я, будто в клеть
Охотниками загнанный медведь.
Тоскливой безысходностью объят,
Он мечется по ней вперед-назад,
А клетка, издеваясь, тычет в лоб
Ему то микроскоп, то телескоп
(Хотя - как ни глупа любая лупа -
Их сочетанье в общем-то не глупо).
Устав, однако, от угрюмых дум,
Что поневоле удручают ум,
Медведь садится на пол мощным задом,
Осознавая, что, наверно, надо
Ему смириться с крайностью любой,
Поэтому лохматой головой,
Чтоб показать, что все на свете правы,
Согласно то налево, то направо
Кивает он, не подымая век,
Мол, безусловно, прав был древний грек,
А впрочем, прав и споривший с ним грек,
И вообще прав каждый человек.
Что лежа в клети, что мечась по клети,
Нелеп и стоик, и перипатетик.




ЯЙЦО И ПАРОВОЗ

Он с ненавистью рельсу пнул. И вдруг
В ответ послышался далекий стук,
Как будто впрямь - по рельсам лишь ударь,
И оживет на них стальная тварь.
Ему хотелось выломать дубину,
Чтобы свалить железную махину
Иль рельсу выгнуть, чтобы под откос
Сам полетел проклятый паровоз.
Он захотел... да только поздно. Разом
Далекий стук колес сменился лязгом.
Пришлось посторониться. Слава богу,
Не то бы паром обварило ногу.
Громада налетела. В тот же миг
Хаос и грохот заглушили крик,
Проклятья бесполезные. Потом
Вновь воцарилась тишина кругом.
Бедняга же понурился в тоске
И разглядел внезапно на песке
След черепаший - точки и черта:
От ножек след и от ее хвоста.
Он поискал другие отпечатки
И обнаружил черепашью кладку.
Яйцо в гнезде, совсем как у пичуг,
Да не одно, а целых девять штук
Лежат, как девять маленьких торпед,
Для маскировки взяв песочный цвет.
"Теперь попробуй сунься! - крикнул он
Притихшей дали. - Я вооружен.
И новому железному маразму
В глаз запущу вот эту протоплазму!"




НЕОГЛЯДНАЯ ДАЛЬ


ЗОЛОТЫЕ ГЕСПЕРИДЫ

Взял Мэттью Хейл дичком ее, а плод
Она на пятом годе завязала;
Приветив пчел, стряхнула цвет и вот,
Три черенка оставив, в тот же год
И понесла и, не таясь нимало,
Качала их и к свету поднимала.

Когда, уже круглясь и тяжелея,
Не в небеса глядели, а скорее
На землю, вниз, как будто напоказ,
"А ну-ка, - Хейл сказал, - что тут у нас?" -
И два нашел (будь зрение острее,
Нашел бы три). И пара в самый раз.

И младший Мэттью, лет пяти и сам,
На них, поди, уже имевший виды,
С отцовских рук представлен был плодам:
"Не рви зеленых, скиснут от обиды.
А чтобы слаще были, я им дам
Названье: Золотые Геспериды".

Теперь, когда он шел кормить свинью
Или доить корову, он сначала,
Еще роса по башмакам бежала,
Шел к яблоне. Она дороже стала
Любой скотины, на живом клею
Качая плоть дочернюю свою.

Давным-давно они качались тройней -
Еще одно, и Мэттью стал спокойней
За них перед Судьбою - градобойней
И плодожоркой, ибо эти три
Могли удостоверить изнутри:
Их имя верно, что ни говори.

Так вплоть до заморозков он берег их.
Но в день, когда листва уже легла
И падалица гнила на дорогах,
Пора взыскать свое, все дело в сроках,
Подумал он. Возьму, и все дела.
И увидал их посреди стола,

Всклянь золотых, как загадал весною.
А в сад пришел и обмер: что за бред?
Ни яблочка. Ни так, ни на просвет.
А дереву как будто дела нет.
Тут Мэттью Хейл, одетый в выходное,
Услышал колокол над головою.

И, как стоял, не смея проклинать
Обидчиков, под мерный звон церковный,
Он, ослепленный яростью греховной,
Ударил шляпой оземь - наплевать! -
И с наслажденьем стал ее топтать,
Пока она как блин не стала ровной.

И вдруг остыл и устыдился сразу,
Когда узрел окрестные сады.
То грех, вмененный некогда Ахазу
(Был смысл его едва ли явлен глазу):
На дерево смотреть и на плоды,
Молясь им. Далеко ли до беды?

Бог видел этот танец беснованья,
Но сделал так, чтобы никто не мог
Хоть в шутку бросить гордецу упрек.
И случай этот не занес в Писанье;
По сей причине Мэттью дал зарок
Быть осмотрительней в негодованье.




ПОСЛЕ ЛИВНЯ

Пусть хлещет дождь проливной,
Пусть трудятся впрок осадки.
Но что с того? Перегной
Осядет с водой в распадке.

Как мир, этот дождь непрост,
Поливом идя по фермам,
Взимает за буйный рост
Последующим ущербом.

И дальний ущерб - он впрок,
Ведь все, что вчистую сгнило,
Источится в порошок.
Когда же со слоем ила

Сад к морю весь отойдет.
Удар - и вершина канет
С горою в пучину вод,
И бездна вершиной встанет.

Тогда я на склон другой,
Бог даст, перейду и в гору
Недавней пойду тропой
Под солнцем искать опору.

И лемех - землеворот
На пахоте огородной
В земле инструмент найдет,
Сточившийся, но добротный.

И пусть мой удел и впредь,
Не раз повторясь от века,
Даст силы все претерпеть,
Что спросится с человека.




ДОМИК У ДОРОГИ

Домишко с недавней пристройкой под козырьком
Стоял у шоссе, где машины шли косяком;
Привал у дороги отчаянным голоском
Молил, как с рукой, протянутой за куском,
Не хлеба, а денег наличных, деньжат чуть-чуть,
Дающих расцвет городам и подъем стране.
Машины все шли и шли своим чередом,
А если из едущих кто выходил взглянуть,
Был тягостен им и вид, и столбец в мазне,
Где N и S опрокинуто смотрят вдаль,
Где ягоды в кузовке предлагают в путь
Иль тыкву рябую, а тем, кто не прочь вздремнуть,
Шалашик в горах, и все это в двух шагах.
И если вы милосердны и при деньгах,
Зачем их беречь и тупо жать на педаль.
Но нет, не пейзаж надрывает так душу мне,
А горе немое, подслушанное тайком:
Вдали ото всех, у дороги мы ставим дом
И просим вас дать хоть горстку нам на подъем
Деньжат городских, без которых не проживем,
И, может, увидим ту жизнь, хоть малую часть,
Которой нас кормит кино и лишает власть.

В газетах пишут, что надо бы бедолаг
Всем миром выкупить и расселить, но так,
Чтоб жили в поселках они, где лавка и клуб,
Где им не надо бороться за хлеб и суп;
А их благодетели брызжут на них слюной
И с милостями набрасываются жучки, 
Чтоб стали они спокойны как дурачки,
Чтоб спали весь день за каменною стеной,
Расплачиваясь бессонницею ночной.

И я ощущаю, как невыносима она,
Их детски нехитрая мысль о нужде своей,
И грусть, неподвижно застывшая у окна,
Молитвенно случая ждущая дотемна,
Чтоб взвизгнули тормоза и одна из машин,
Одно из тысяч эгоистичных авто,
Свернула во двор: а это почем? а то?
И все-таки стала одна, но зубцами шин
Лишь взрыла траву, развернулась - и унеслась,
Другая спросила дорогу - и брызнула грязь,
И третья подъехала: не продадут ли бензин,
Да разве не видно - катитесь! - не продаем.

Нет, сельские деньги, хоть пригоршнями их сей,
От бедности не спасали нас отродясь,
Не с этого ли и ропот глухой полей.
Я думаю, может, и вправду спасение в том,
Чтоб разом избавить от боли этих людей.
Но что, интересно, скажу я, когда потом
Придут и меня избавить от боли моей.




В ЗООПАРКЕ

Один самодовольный мальчуган
Двум обезьянкам как-то в зоопарке
Хвалился зажигательным стеклом.
Им сей предмет понятен был не больше,
Чем поясненья: это, дескать, линза
Для собиранья солнечных лучей.
А может, инструмент понятней в деле?
Мальчишка точкой солнечной прижег
Носы обеим. В их глазах застыло
Такое темное недоуменье,
Которого морганьем не сморгнешь.
Из рук не выпуская прутьев клетки,
Они встревоженно переглянулись.
Одна из обезьян коснулась носа,
Почти сообразив, что далека
На миллионы лет от пониманья.
А солнечная точка перешла
На обезьяний палец, чтобы опыт
Повторным подтвердить экспериментом.
Но в этот раз естествоиспытатель
Был слишком близок к своему объекту.
Вдруг - хвать! - и зажигательным стеклом
Теперь уже владеют обезьянки.
В глубь клетки убежав, они свои
Над лупой провели эксперименты,
Без должной, разумеется, методы:
Стекло кусали, пробуя на вкус,
Потом сломали ручку и оправу.
Когда же бесполезная возня
Прискучила, они зарыли лупу
В солому (вдруг опять придет охота
Немного поразвлечься) и вернулись
Назад спокойно, будто вопрошая:
Кто, собственно, берется утверждать,
Что важно понимать, а что неважно.
Пускай они не понимают лупы,
Пускай им даже солнце непонятно,
Важнее знать, зачем нужны предметы.




ХОХЛАТКА-ЛАУРЕАТКА

Такой бы курочке отличной
Блистать на выставке столичной!
На окружной она была -
И все призы там забрала.

Своею белизною гладкой,
И красотою, и повадкой -
От гребешка до коготков -
Она пленяла знатоков.

Да вы, наверное, слыхали:
Ее там образцом признали,
Единственным на целый свет.
Ну хоть рисуй с нее портрет!

Вот, после славы и шумихи,
Вернувшись в свой курятник тихий,
Она поклоны бьет пшену
И не торопится ко сну.

Смеркается. Ее хозяин,
С утра забеган и замаян,
Один, с пустым ведром в руке,
Задумался невдалеке.

Он, прислоняясь к стенке грязной,
Стремится вдаль мечтою праздной.
В нем, как зарница сквозь туман,
Селекционный брезжит план.

Он верит в птичью королеву.
Он видит в ней праматерь Еву,
Чей новый, образцовый род
Мир унаследовать придет.

У ней здоровые привычки:
Шесть дней она кладет яички -
По штуке в день, а на седьмой
Берет законный выходной.

Ее яйцо узнать несложно:
Оно защищено надежной
Весьма округлой и тупой
Коричневою скорлупой.

Ее сомненья не смущают,
Она свой ужин поглощает,
На человека не взглянув,
И сыто чистит сонный клюв.

У патентованной поилки
Пошарит, разгребет опилки
И камешек блестящий съест.
Теперь попить - и на насест.

Насест - предел ее полета.
Осталось растолкать кого-то
И с той, и с этой стороны,
На то и крылья ей даны.

Темно. В окошки снег стучится.
А здесь - что может здесь случиться?
Проквохчет кто-нибудь со сна,
И вновь - покой и тишина.

Курятник неказист снаружи,
Но он - заслон ветрам и стуже,
Благоразумия оплот,
И - перспективу он дает.




ГОРНЫЙ СУРОК

Кто живет под кривой ольхой,
Кто вверху, под гнилой стрехой -
Словом, всякий себе жилище
По душе да по росту ищет.

Ну а я обитаю в норке
На крутом щебнистом пригорке,
И поскольку мне хвост мой дорог,
Я копаю еще отнорок.

Я на камне сижу открыто,
Отступленье - моя защита.
Обеспечив тылы надежно,
Вид беспечный принять несложно.

Есть у всех у нас, жить охочих,
Свой особый тихий свисточек:
При малейшем тревожном знаке -
Юрк! - и ты в безопасном мраке.

И покуда злодеи близко,
Лучше пересидеть без риска,
Все обдумать дважды и трижды,
Попоститься - но время выждать.

А когда удалятся волки
И затихнет эхо двустволки
(Как проходят война и чума
И всеобщий вывих ума),

Можешь быть, мой дружок, уверен,
Что я здесь и что я намерен
Оставаться здесь же и впредь
И на мир свысока смотреть,

Потому что, как я ни мал
По сравненью с масштабом Скал,
Но зато я чуткий и зоркий
И умею прятаться в норке.




БЕЛОХВОСТЫЙ ШЕРШЕНЬ

В сарае дровяном под потолком
Гнездо подвесил белохвостый шершень.
Ружейным дулом смотрит круглый вход,
Откуда он выносится как пуля -
Как пуля, что лавирует в полете
И потому без промаха разит.
О, это - удивительный боец:
Как ни маши отчаянно руками,
Он безошибочно находит брешь,
Чтоб в самую ноздрю меня ужалить!
Наверное, таков его инстинкт.
Но где ж природная непогрешимость,
Раз может он так ложно толковать
Мои намеренья, - не признавая
Во мне то исключение из правил,
Каким я сам себя привык считать?
Уж я-то не позарюсь, как мальчишка,
На дом его - фонарик подвесной
Из желтой гофрированной бумаги.
Нет, он меня как жалил, так и жалит
Без жалости: мол, кубарем катись! -
И слушать не желает объяснений.

Таков он, как хозяин, - у себя.
В гостях он не в пример миролюбивей.
На мух охотясь у балконной двери,
Он к вам не проявляет ни вражды,
Ни подозрительности. Пусть присядет
Вам на руку, не бойтесь потерпеть
Щекотку этих тонких, цепких лапок.
Его интересуют только мухи,
Корм для его личинок-переростков.
Тут он в своей стихии; но и тут...
Я видел, как бросался он в атаку
На шляпку вбитого в косяк гвоздя;
Еще наскок! - и снова неудача.
"Да это просто гвоздь. Железный гвоздь".
Обескураженный таким конфузом,
Он долбанул черничинку - точь-в-точь
Как футболист пинает мяч с досады.
"И цвет не тот, и запах, и размер, -
Сказал я, - три существенных ошибки".
Но вот он, наконец, заметил муху.
Метнулся - и промазал. А нахалка
Еще в насмешку сделала петлю
И скрылась. Если бы не эта муха,
Я мог предположить, что он был занят
Сравненьем поэтическим - гвоздя
И мухи или мухи и чернички:
Какое сходство - просто чудеса!
Но этот промах с настоящей мухой...
Сказать по правде, он меня смутил
И возбудил серьезные сомненья.

А что, если слегка перетряхнуть
Ученье об инстинктах - устоит ли?
И много ли незыблемых теорий?
Ошибки свойственны лишь человеку,
Мы говорим. И, вознося инстинкт,
Теряем больше, чем приобретаем.
Причуды наши, преданность, восторг -
Все это перешло под стол собакам;
Так отомстила нам любовь к сравненьям
По нисходящей линии. Пока
Сравненья наши шли по восходящей,
Мы были человеки - лишь ступенью
Пониже ангелов или богов.
Когда же мы в сравнениях своих
Спустились до того, что разглядели
Свой образ чуть ли не в болотной жиже,
Настало время разочарований.
Нас поглотила по частям животность,
Как тех, что откупались от дракона
Людскими жертвами. Из привилегий
Осталось нам лишь свойство ошибаться.
Но впрямь ли это только наше свойство?




ФИГУРА НА ПОРОГЕ

Осиля затяжной подъем дороги,
Наш поезд шел средь стертых гор пологих.
Вокруг дубки тщедушные росли,
И камня было больше, чем земли.
Пейзаж тянулся, мрачноват и скуден, -
Но в то же время не совсем безлюден.
Мужчина, долговязый и худой,
Лачуги дверь загородив собой,
Стоял, на поезд проходящий глядя.
Как лежа умещался этот дядя
В своем жилище, я не понимал.
Но он здесь жил и вроде не страдал
От одиночества. Бродила хрюшка
Поблизости и курица-пеструшка.
Не так уж мало! Грядок шесть иль пять,
Колодец, бак, чтоб дождик уловлять,
И для печи - дубовые поленья.
Он знал и кой-какие развлеченья:
На поезд поглазеть, где за окном
Мы спорим, мельтешим, едим и пьем, -
И даже, если вдруг найдет такое,
Небрежно вслед нам помахать рукою.




ЗАТЕРЯВШИЙСЯ В НЕБЕ

Туча сгущалась в ночи штормовой,
Свежестью вея и дождь предвещая.
Есть ли еще над моей головой
Тучей не скрытая мета ночная?

Редкие звезды - и двух не найти,
Чтоб о созвездье по ним догадаться,
Или одной, но надежной. Пути
Не разбирая, я стал продвигаться.

Где я на Небе? Но туча, молчи,
Не открывай мне, рассеясь, просвета.
Я безвозвратно потерян в ночи -
Дай претерпеть мне затерянность эту.




ПРОСТРАНСТВА

Снег с неба - с ночью наперегонки, -
И прошлое как поле у реки:
Как будто все схоронено под снегом,
Лишь кое-где желтеют колоски.

Леса вокруг не ведают утрат.
Животные и люди в норах спят.
За жизнь я зацепиться забываю,
Невольным одиночеством объят.

И это одиночество нейдет
На убыль, а скорей наоборот -
Так сумеречны белые просторы,
Что ничего не знаешь наперед.

Поэтому пугаете напрасно
Тем, что миры безмерны и безгласны
И небеса мертвы. Здесь, за дверьми,
Пространства столь же пусты и ужасны.




СРАВНЕНИЕ ЛИСТЬЕВ С ЦВЕТАМИ

Пусть листья дерева добры,
И крепки ствол и слой коры,
Но если корень нездоров -
Не жди цветов, не жди плодов.

А я из тех, кому не надо
Цветов, плодов и ягод сада.
Кора тверда будь, листья гладки -
И значит, дерево в порядке.

Иной колосс лесной цветет
Так мелко, что тоска берет.
Зацвел мой папоротник поздно -
Ползет лишайник тенью грозной.

Цветы иль листья - что милей? -
Весь век пытал я у людей.
С ответом сам спешил помочь я:
Мол, днем цветы, а листья ночью.

Кора и листья, ствол. К нему
Спиною встань и слушай тьму.
Я рвал когда-то лепестки,
Но листья - знак моей тоски.




СТУПАЯ ПО ЛИСТЬЯМ

Весь день по листьям я ступал - осенний, непогожий.
Бог знает, сколько их втоптал, вдавил в сырое ложе.
Усталость, ярость или страх вели меня, не знаю.
И прошлогодние сминал, топча, наверняка я.

Все лето были надо мной, манили вышиною.
А завершили путь земной под топчущей пятою.
Все лето в шелесте листвы угрозы трепетали.
И листья пали и меня, пример подав, позвали.

Шептались с беженкой-душой, как с собственной сестрицей.
Касались век, касались губ, прося не загоститься.
Но, листопад, с тобой не в лад, я не стремлюсь к побегу.
Снег наметет и в этот год - и я пойду по снегу.




ГОРА И ДОЛ

Расщедрись, коротышка,
На добрый камнепад!
Последняя лавина
Была сто лет назад!

Низка твоя вершина,
Широк пологий дол.
И камешка не сбросишь,
Гора, себе в подол.

Но только скажешь это,
Как в крышу - страшный стук,
И в окнах нету стекол,
И всех объял испуг.

Но прежде, чем успели
Схватиться за ключи,
Ударили в округе
Холодные ключи.

И некому смеяться
Над старою горой. -
А ей не жаль вершины,
Чтоб дол расширить свой.




ЛУННЫЙ ЦИРКУЛЬ

Была ночная морось; ливень сник,
Но должен был начаться через миг.
Луна, едва видна во мгле сырой,
Над конусообразною горой
Двойным лучом описывала круг,
Как циркулем. А та, из лунных рук
Выскальзывая, к ним тянулась все ж.
Так в две руки овал лица берешь...




ПОСЛЕ СНЕГОПАДА

Я вышел в чудовищный снегопад -
И тень предо мною ложится.
И к небу я поднял глаза, куда
С вопросом вечным глядим всегда -
Про все, что внизу творится.

Не я ли накликал такую тьму?
Но если во мне причина,
То тень моя, черная на снегу,
Отчетливо видная и в пургу, -
Всего лишь двойник мой длинный.

И снова я на небо поглядел -
И все там вдруг стало сине.
И хлопья снега меж ним и мной
Казались узорною пеленой,
И солнце жглось посредине.




РАСЧЕТ

Я на цветке увидел паука.
Он мотылька, бугрист и тучен, мял.
Как шелковый лоскут, податлив, мал,
Тот умирал... И смерть (таясь пока)
Вошла уже и в чашечку цветка,
Который - как от порчи - увядал.
Паук, цветок - и смертный миг настал,
И тщетно бьются крылья мотылька.

Тогда к чему же белизна цветка
И синь его? К чему тогда крыло?
Раз высота для паука легка -
И мотылек пропал наверняка,
То на какой расчет пустилось Зло,
Коль есть расчет и там, где все мало.




ТАМ СТРОГАЯ СТРАНА

У очага твердим о холоде снаружи.
Не рухнет ли наш дом под ветром ледяным,
Под выдохом сквозным? Дом дни знавал и хуже.
А дерево? Сейчас стоит оно нагим
И, может быть, вот-вот умрет от здешней стужи.
Здесь Север, говорим, здесь персик не жилец.
А все же что-то в нас - душа иль даже разум -
Противится любым пределам и отказам
И к полюсу ведет (и это не конец)
Надежды и дела. Нас учат, раз за разом
(А все урок не впрок во глубине сердец),
Что меж добром и злом нет четкого раздела, -
Там строгая страна, уклад которой свят...
Вот дерево в окне - спасенье не приспело;
И все-таки обман мы чувствуем, разлад,
Когда на наш росток и вьюга налетела -
Вдобавок к холодам... Стоит он, еле жив.
Померзнет? Выстоит? Ответ придет весною,
И если - гибель, то единственно виною
Наш беспредельный к беспредельности порыв.




ВЕСТНИК

Гонец с недоброю вестью,
Добравшись до полпути,
Смекнул: опасное дело -
Недобрую весть везти.

И вот, подскакав к развилке,
Откуда одна из дорог
Вела к престолу владыки,
Другая - за горный отрог,

Он выбрал дорогу в горы,
Пересек цветущий Кашмир,
Проехал рощи магнолий
И прибыл в страну Памир.

И там, в глубокой долине,
Он девушку повстречал.
Она привела его в дом свой,
В приют у подножья скал.

И рассказала легенду:
Как некогда караван
Китайскую вез принцессу
По этим горам в Иран.

На свадьбу с персидским принцем
Свита ее везла,
Но оказалось в дороге,
Что девушка - тяжела.

Такая вышла заминка,
Что ни вперед, ни назад,
И хоть ребенок, конечно,
Божественно был зачат,

Они порешили остаться -
Да так и живут с тех пор-
В Долине мохнатых яков,
В краю Поднебесных гор.

А сын, рожденный принцессой,
Царя получил права:
Никто не смел прекословить
Наследнику божества.

Вот так поселились люди
На диких склонах крутых.
И наш злополучный вестник
Решил остаться у них.

Не зря он избрал это племя,
Чтобы к нему примкнуть:
И у него был повод
Не продолжать свой путь.

А что до недоброй вести,
Погибельной для царя, -
Пускай на пир Валтасару
Ее принесет заря!




ДЕРЕВО-СВИДЕТЕЛЬ


БУК

Средь леса, в настоящей глухомани,
Где, под прямым углом свернув к поляне,
Пунктир воображаемый прошел,
Над грудою камней игла стальная
Водружена, и бук, растущий с краю,
Глубокой раной, врезанною в ствол,
Отмечен тут, как Дерево-свидетель, -
Напоминать, докуда я владетель,
Где мне граница определена.
Так истина встает ориентиром
Над бездной хаоса, над целым миром
Сомнений, не исчерпанных до дна.




ШЕЛКОВЫЙ ШАТЕР

Она - как в поле шелковый шатер,
Под ярким летним солнцем поутру,
Неудержимо рвущийся в простор
И вольно парусящий на ветру.
Но шест кедровый, острием своим
Сквозь купол устремленный к небесам,
Как ось души, стоит неколебим
Без помощи шнуров и кольев - сам.
Неощутимым напряженьем уз
Любви и долга к почве прикреплен,
Своей наилегчайшей из обуз
Почти совсем не замечает он;
И лишь, когда натянется струна,
Осознает, что эта связь прочна.




СЧАСТЬЕ ВЫИГРЫВАЕТ В СИЛЕ ТО,
ЧТО ПРОИГРЫВАЕТ ВО ВРЕМЕНИ

О мир ветров и гроз!
Так много он пронес
Над нами туч слоистых,
Туманов водянистых
И обложных дождей,
Так мало было дней,
Не омрачивших тьмою,
Как траурной каймою,
Безоблачную гладь, -
Что можно лишь гадать,
Чем так душа согрета,
Каким избытком света -
Не тем ли ярким днем,
Что вывел нас вдвоем
В распахнутые двери?
Воистину я верю,
Что в нем все дело, в нем!
Лучился окоем,
Цветы глаза слепили.
И мы с тобою были
Одни, совсем одни -
На солнце и в тени.




ВОЙДИ!

Только я до опушки дошел,
Слышу - песня дрозда!
А в полях уже сумрак стоял,
А в лесу - темнота.

Так темно было птице в лесу,
Что она б не могла
Даже ветку свою разглядеть,
Даже перья крыла.

Но последние отблески дня,
Что потух за холмом,
Еще грели певца изнутри
Ускользавшим теплом.

Далеко между мрачных колонн
Тихий посвист звучал,
Словно ждал и манил за собой
В темноту и печаль.

Но никак не хотелось - от звезд -
В этот черный провал,
Если б даже позвали: "Войди!"
Но никто не позвал.




ПУСТЬ ВРЕМЯ ВСЕ ВОЗЬМЕТ

Нет, Время это подвигом не мнит -
Разрушить горный пик до основанья,
В песок прибрежный превратить гранит;
Без огорченья и без ликованья
На дело рук своих оно глядит.

И вот - на месте вздыбленного кряжа
Мелькнет насмешливым изгибом рта
Зализанный волнами контур пляжа...
Да, сдержанность - понятная черта
Пред этой вечной сменою пейзажа.

Пусть Время все возьмет! Мой скарб земной
Да будет он изъят и уничтожен.
Зато я сберегу любой ценой
То, что провез я мимо всех таможен:
Оно - мое, оно всегда со мной.




CARPE DIEM

Старик, вглядевшись в сумрак,
Заметил двух влюбленных,
Бредущих то ли к дому,
То ли в лесок соседний,
То ли на звон церковный.
Он колебался: можно ль
Окликнуть незнакомцев,
Чтоб пожелать им счастья.
(Промедлил, не решился.)
"Живите, наслаждайтесь,
Ловите миг счастливый!" -
Припев извечный старых.
То Старость, призывая
Срывать младые розы,
Старается стихами
Предостеречь влюбленных,
Которые от счастья,
Того гляди, забудут,
Что счастьем обладают.
Но как ловить мгновенье?
Оно скорей в грядущем,
Чем в настоящем миге.
А и того вернее -
В минувшем. Мир текущий
Тревожен, взвихрен, спутан
И чересчур к нам близок,
Чтобы его увидеть.




ВЕТЕР И ДОЖДЬ

I

Я вспомнил через много лет
Летящий лист, холодный свет,
Осенних вихрей свист и вой...
На ветер опершись спиной,
Я пел, вернее, подвывал
В самозабвении слепом,
А ветер сзади подпирал
И мчал меня, как листьев ком.
Я пел о смерти - но не знал,
Как много умираний ждет
Живущего. Когда б на миг
Певец неопытный постиг,
Какая вещая тоска
В нем жалуется и поет!
Нет, недостойно языка
О темном умолчать, одной
Любуясь светлой стороной.
Ведь то, о чем поет дитя,
И обмирая, и грустя, -
Все, все исполнится судьбой.

II

Цветы пустынь живут,
Довольствуясь водой,
Которую с вершины снеговой
К ним по канавкам вырытым ведут.
И все же тут какой-то есть изъян;
Чтобы ростку от влаги распрямиться,
Сперва под ливнем должен он склониться.
Я поднял бы на воздух океан
Одной огромной облачною тушей,
Закрывшей небеса из края в край,
И, прокатив торжественно над сушей,
Всю, не скупясь, опорожнил
Над распустившимся цветком: пускай
Уносит лепестки потоп кипучий
(Лишь бы бутонам он не повредил!) -
И сам бы встал под брызжущею тучей.

Вода - не только для корней и губ.
Пускай всего меня поток омоет,
Пусть хлещет по плечам, могуч и груб.

Есть то, чего и объяснять не стоит.

Дождь - как вино (такой в нем хмель сокрыт),
Как солнце, что ласкает и пьянит.
Всю жизнь не мог я усидеть под крышей,
Дождь на дворе заслыша.
Я выбегал, какой бы ни был час,
В ночь и в туман, под громы и под грозы.
И дождь катился по щекам, как слезы
Моих давным-давно иссякших глаз.




И ЭТО-ВСЕ

Весь мир, казалось, вымер или спал;
Кричи иль не кричи - не добудиться.
Лишь из-за озера, с лесистых скал,
Взлетало эхо, как шальная птица.
Он требовал у ветра, у реки,
У валунов, столпившихся сурово,
Не отголоска собственной тоски,
А встречного участия живого.
Но тщетны были и мольба, и зов,
Когда внезапно там, на дальнем склоне,
Раздался торопливый треск кустов
И кто-то с ходу, словно от погони
Спасаясь, бросился с размаху вплавь -
И постепенно с плеском и сопеньем
Стал приближаться, оказавшись въявь
Не человеком, а большим оленем,
Что встал из озера, в ручьях воды,
Взошел на камни, мокрый и блестящий,
И, оставляя темные следы,
Вломился снова в лес - и скрылся в чаще.




НЕИЗВЕСТНОМУ СОРВАНЦУ

(Беотийское)

Горя азартом, как перед рыбалкой,
Схватил топор отцовский - и пошел;
Нет, елочки моей тебе не жалко,
Ты с двух ударов подрубаешь ствол,
Берешь под ручку и влечешь с собою
Дикарку леса, пахнущую хвоей.

Я бы купил тебе (о том ли речь?)
Другую - попушистей этой - елку,
Лишь бы свои посадки уберечь.
Но что в благотворительности толку
И что без приключений Рождество?
Ты прав: не будем омрачать его.

Твой праздник с рощицей моей в раздоре;
Но даже там, где бездна пролегла,
Гораздо чаще речь идет о споре
Добра с добром, а не добра и зла:
Вот почему двурушничают боги,
Когда мы к ним взываем о подмоге.

И пусть, опутанная мишурой,
Ель-пленница в своей тоске зеленой
Разлучена с небесною звездой -
Стеклянная звезда - ее корона -
Пускай и мне издалека блеснет,
Чтоб с легким сердцем встретить Новый год.




МОТЫЛЬКУ, ВСТРЕЧЕННОМУ ЗИМОЙ

Вот тебе теплая моя рука,
Согретая в кармане, - приземляйся,
Серебряный лоскутик черноглазый,
Что отдыхает, распуская крылья
В накрапах бурых. (Я б назвал тебя,
Дружи я с бабочками, как с цветами.)
Скажи-ка мне теперь, как ты рискнул
Пуститься на такую авантюру:
Зимой любимую себе искать?
Нет, погоди, дослушай! Я-то вижу,
Во что они обходятся тебе -
Полет и непосильная свобода.
Не обретешь ты пары, не мечтай.
Есть что-то человечье в этой доле,
Извечное глухое невезенье,
Несовпаденье сроков и судьбы.
Ты прав, что толку сожалеть! Лети же,
Пока ты не погаснешь на ветру.
Должно быть, мудрости твоей нехитрой
Хватило догадаться, что рука,
Протянутая мной непроизвольно
Над бездной, разделившей нас с тобой,
Зла не таит и жизнь твою не сгубит.
Не сгубит, верно; но и не спасет.
Мне бы свою продлить еще немного.




СЕРЬЕЗНЫЙ ШАГ, ПРЕДПРИНЯТЫЙ ШУТЯ

На карте меж двух холмов,
Похожих на два репейных пучка,
Лежал головастик с тонким хвостом -
Озеро и река.

А точка рядом была,
Наверное, городком,
Где мы бы с тобой могли купить -
Буквально задаром - дом.

Заглушив усталый мотор,
Мы постучались в дверь,
Вошли в чужой, незнакомый дом,
И нашим он стал теперь.

Немало за триста лет
Сменилось в этом краю
Старых фамилий, старых семей.
А мы утвердили свою

На триста грядущих лет -
И будем землю пахать,
Крышу чинить, разводить коров,
Изгородь подправлять.

Вот так будем жить да жить
И переживем спроста
Тысячу мод, дюжину войн
И президентов полста.




НЕОБЫЧНАЯ КРАПИНКА

(Микроскопическое)

Я б эту крапинку и не заметил,
Не будь бумажный лист так ярко светел;
Она ползла куда-то поперек
Еще местами не просохших строк.
Уж я перо занес без размышленья -
Пресечь загадочное шевеленье,
Но, приглядевшись, понял: предо мной -
Не просто крохотная шелушинка,
Колеблемая выдохом пушинка,
Нет, эта крапинка была живой!
Она помедлила настороженно,
Вильнула - и пустилась наутек;
На берегу чернильного затона
Понюхала - иль отпила глоток -
И опрометью бросилась обратно,
Дрожа от ужаса. Невероятно,
Но факт: ей не хотелось умирать,
Как всякому из мыслящих созданий;
Она бежала, падала, ползла
И, наконец, безвольно замерла
И съежилась, готовая принять
Любую участь от всесильной длани.
Я не могу (признаюсь честно в том)
Любить напропалую, без изъятий,
Как нынче модно, "наших меньших братьев".
Но эта кроха под моим пером! -
Рука не поднялась ее обидеть.
Да и за что бедняжку ненавидеть?
Я сам разумен и ценю весьма
Любое проявление ума.
О, я готов облобызать страницу,
Найдя на ней разумную крупицу!




БЛУЖДАЮЩАЯ ГОРА

(Астрономическое)

Быть может, эту ночь проспали вы;
Но если бодрствовали (как волхвы),
То видели, наверно, ливень звездный -
Летящий блеск, таинственный и грозный?
То - Леониды, метеорный град;
Так небеса, разбушевавшись, мстят
Мятежникам, что свет свой сотворили,
Как вызов Ночи-темной древней силе.
Все эти вспышки - холостой салют,
Они лишь пеплом до земли дойдут -
Столь мелким, что и в утренней росинке
Не сыщешь ни единой порошинки.
И все же в этом знаменье сокрыт
Намек на то, что есть шальной болид,
Гора, что в нас пращою балеарской
Нацелена со злобою дикарской;
И эту гору беспощадный Мрак
От нас покуда прячет в Зодиак
И хладнокровно, как перед мишенью,
Лишь выжидает верного мгновенья,
Когда ее сподручней в нас метнуть -
Чтоб мы не увернулись как-нибудь.




ОТКРЫТИЕ МАДЕЙРСКИХ ОСТРОВОВ

Беглянку на борт ночью взяли!
Сама бежала - иль украли
Силком, а то - из-под венца, -
О том ни слуха, ни словца,
И прочерк в судовом журнале...
Корабль томился на причале,
Она, бессильной и слепой,
Томилась собственной судьбой,
Покинув прежнюю обитель.
И торопливый похититель
По доскам, сброшенным впотьмах,
Пронес добычу на руках.
То, как она к нему прижалась,
Скорее сговором казалось,
Чем похищением... Закон,
Семья, подруги, Альбион -
Остались позади! Темнело
Пред ней пространство без предела.

Путь каравеллы был непрям:
Ее крутило по волнам,
Несло, как щепку, в непогоду.
То зарывалась носом в воду,
А то ныряла вдруг кормой,
Пока пиратов сброд лихой
Не принимался вслух молиться,
Клянясь к паломникам прибиться.
Но прояснялись небеса,
И поднимались паруса,
И обещанья забывали,
Как будто ввек их не давали.

Такие бури не для дам -
И ждал бы даму стыд и срам
И смерть в утробе океана,
Но непреклонность капитана
Мешала козням матросни.
И вот прошли дурные дни,
И вышла вместе с ненаглядным;
Впились друг в дружку взором жадным,
Покачивают головой -
И дела нет ни до кого.
Он вопрошал: зачем бежали,
Но вопрошанья обижали,
Решал бы лучше за двоих.
Иль голос крови в нем затих?
Но он не знал, она не знала,
Не то бы, может, подсказала.
"Скажи мне". - "Сам скажи сначала".

Бывало, жалкой и несчастной
(С улыбкою, на все согласной)
Он оставлял ее одну
И капитану-хвастуну
Внимал - он от него зависел.
А тот, не помня мест и чисел,
Рассказывал, как вез рабов
И в их толпе - двоих влюбленных,
Не замечающих оков
И глаз сторонних... Вдруг - чума,
И тот, влюбленный без ума,
Был первым в списке зачумленных.
"Заразный - значит, за борт!" - Вот
Какой исход больного ждет. -
"Не то мы все тут околеем!"
Ну, а влюбленная? Она -
Пантера, львица, сатана -
Решила помешать злодеям.
Вдруг кто-то крикнул: "А раз так,
Не обвенчать ли бедолаг?
Ведь обезумела девица.
В воде хороним мы давно,
Но если вздумали жениться,
Пускай вдвоем идут на дно!
Пускай не свадьба, не поминки -
А кое-что посерединке.
К тому ж она наверняка
И заразилась от дружка!"
Лицом к лицу, с нагим нагую,
Пенькой скрутили их втугую. -
Насильно близость не мила
И рушит пары без числа,
Но эту - смерть не разлучила:
Впились друг в дружку что есть силы,
Никто кольца не разомкнул. -
И с палубы упали вместе -
Жених, прикрученный к невесте, -
Спеша на пиршество акул.

Когда, все новости в округе
Узнав, воротишься к подруге,
Их пересказывая ей,
Опустишь вести поскверней.
"Что ты услышал от пирата?
Он хохотал как бесноватый.
Сам говорил, сам хохотал.
А ты терялся и молчал.
Наверно, пакостное что-то.
Не повторяй, раз неохота".
И вдруг он, осерчав на миг,
Все выложил ей напрямик.
"Нет! я не верю! я не верю!
Не может быть! Какие звери!"
Ни улететь, ни убежать...
Единственной самозащитой
Казалось - прекратить дышать.
Над нею, заживо убитой,
Душа, уже отделена,
Витала... Вот всему цена!

Страх и ему закрался в душу.
"Скорей нас высади на сушу, -
Он капитану говорил, -
Она совсем лишилась сил".
Пред ними остров без названья.
Во исполненье пожеланья
Высаживают их и ждут,
Не лучше ли ей станет тут, -
И прочь уходят пред рассветом.
Он ей не смел сказать об этом -
Ей, непонятно отчего,
Бежавшей даже от него.
Их жертвы, их любовь - все прахом.
И умерла, убита страхом.

Наедине с собою, он
Переплетенье двух имен
На камне высек - но закон
Едва ли счел бы это браком,-
Плющом увил его и маком,
Затем из бревен сделал плот
И выплыл в море, на восход,
И, обойденный ураганом,
Все ж в плен попался мавританам.
Но мавритане в добрый час
Поверили в его рассказ
И, чтя британскую корону,
Домой вернули ветрогона.
На карту остров нанесли,
А ту лагуну нарекли,
Где умерла его подруга,
В честь - как всегда, все спутав, - друга.
На этом свете не поймешь,
Что лучше - правда или ложь.




УРОК

Будь смутный век, в котором мы живем,
Воистину так мрачен, как о том
От мудрецов завзятых нам известно,
Я бы не стал его с налету клясть:
Мол, чтоб ему, родимому, пропасть!
Но, не сходя с насиженного кресла,
Веков с десяток отлистал бы вспять
И, наскребя латыни школьной крохи,
Рискнул бы по душам потолковать
С каким-нибудь поэтом той эпохи -
И вправду мрачной, - кто подозревал,
Что поздно родился иль слишком рано,
Что век совсем не подходящ для муз,
И все же пел Диону и Диану,
И ver aspergit terram floribus,
И старый стих латинский понемногу
К средневековой рифме подвигал
И выводил на новую дорогу.

	Я бы сказал: "Ты не был никому
Шутом, ниже и Карлу самому;
Ответь мне, о глава Придворной школы,
Открой, как педагогу педагог, -
С Вергилием равняться ты не мог,
Но виноват ли в этом век тяжелый?
Твой свет не проницал глухую тьму;
Но та же тьма, храня, тебя скрывала.
Нет, ты на время не кивал нимало.
Ты понимал, что тот судья не прав,
Кто сам свою эпоху обвиняет,
Кто судит, выше времени не став.
Взять нынешних - они уж точно знают,
Какой у века вывихнут сустав:
Не оттого ли их стихи хромают?
Они пытались разом все объять,
Собрать в одну охапку, поднатужась,
Весь мусор фактов. Мы пришли бы в ужас,
Распухли бы от сведений дурных -
И никогда бы не сумели их
Переварить, от столбняка очнуться
И в образ человеческий вернуться,
А так и жили бы, разинув рот,
В духовном ступоре... Хоть мы с тобою
Совсем не мистики, наоборот.

Мы изнутри судить свой век не можем.
Однако - для примера - предположим,
Что он и в самом деле нехорош,
Ну что ж, далекий мой собрат, ну что ж!
Кончается еще тысячелетье.
Давай событье славное отметим
Ученым диспутом. Давай сравним
То темное средневековье с этим;
Чье хуже, чье кромешней - поглядим,
Померимся оружием своим
В заочном схоластическом сраженье.
Мне слышится, как ты вступаешь в пренья:
Есть гниль своя в любые времена,
Позорный мир, бесчестная война.
Что говорить, бесспорное сужденье.
В основе всякой веры - наша скорбь.
Само собою, так. Но плеч не горбь;
Добавь, что справедливость невозможна
И для поэта выбор не велик -
Трагический иль шутовской парик.
Все это правильно и непреложно.
Ну, а теперь от сходства перейдем
К различью - если мы его найдем,
(Учти, мы соревнуемся в несчастье,
Но строго сохраняя беспристрастье.)
Чем современный разум нездоров?
Пространством, бесконечностью миров.
Мы кажемся себе, как в окуляре,
Под взглядами враждебными светил,
Ничтожною колонией бацилл,
Кишащих на земном ничтожном шаре.
Но разве только наш удел таков?
Вы тоже были горстью червяков,
Кишащих в прахе под стопою Божьей;
Что, как ни сравнивай, - одно и то же.
И мы, и вы - ничтожный род людской.
А для кого - для Космоса иль Бога,
Я полагаю, разницы немного.
Аскет обсерваторий и святой
Затворник, в сущности, единой мукой
Томятся и единою тщетой.
Так сходятся религия с наукой.

	Я слышу, как зовешь ты на урок
Свой Палатинский класс. Узнайте ныне,
Значение eheu по-латыни -
"Увы!". Сие запоминайте впрок.
О рыцари, сегодняшний урок
Мы посвятим смиренью и гордыне.
И вот уже Роланд и Оливье
И все другие рыцари и пэры,
В сраженьях закаленные сверх меры,
Сидят на ученической скамье,
Твердя горацианские примеры,
Притом, как чада христианской веры,
О кратком размышляя бытие.
Memento mori и Господь помилуй.
Богам и музам люб напев унылый.
Спасение души - нелегкий труд.
Но если под контролем государства
Спасаться, то рассеются мытарства,
Обетованное наступит царство
И небеса на землю низойдут
(В грядущем, видимо, тысячелетье).

	Оно второе будет или третье -
Неважно. Аргумент весом вполне
В любое время и в любой стране.
Мы - иль ничто, иль Божье междометье.
Ну, наконец приехали! Маршрут,
Для всех философов обыкновенный:
С какой они посылки ни начнут,
Опять к универсалиям придут,
Сведут в конце концов на Абсолют
И ну жевать его, как лошадь - сено.

	А для души что этот век, что тот.
Ты можешь мне поверить наперед:
Ведь это я в твои уста влагаю
Слова. Я гну свое, но подкрепляю
Твою позицию - так королю
И передай. Эпоха мрачновата
Всегда - твою ли взять или мою.
Я - либерал. Тебе, аристократу,
И невдомек, что значит либерал.
Изволь: я только подразумевал
Такую альтруистскую натуру,
Что вечно жаждет влезть в чужую шкуру.
И я бы тронул руку старика,
Сжимающую посох, и слегка
Откинулся бы в кресле, потянувшись,
И, усмехнувшись про себя, сказал:
"Я "Эпитафию" твою читал".

	На днях забрел я на погост. Аллейки
В то утро были сиры и пусты.
Лишь кто-то вдалеке кропил из лейки
В оградке тесной чахлые цветы
(Как будто воскресить хотел подобья
Ушедших лиц). А я читал надгробья,
Прикидывая в целом, что за срок
Отпущен человеку - к этой теме
Все более меня склоняет время.
И выбор был изысканно широк:
Часы, и дни, и месяцы, и годы.
Один покойник жил сто восемь лет...
А было бы недурно ждать погоды
У моря, пожинать плоды побед
Научных - и приветствовать открытья,
И наблюдать дальнейшее развитье
Политики, искусств и прочих дел,
Но притязаньям нашим есть предел.
Мы все на крах обречены в финале;
Всех, кто когда-то что-то начинал,
И Землю в целом ждет один финал.
Отсюда столько в прозе и в стихах
Слезоточивой мировой печали.
(На что я лично искренне чихал.)
Утрата жизни, денег иль рассудка,
Забвенье, боль отверженной любви -
Я видел все. Господь благослови...
Кого же? Вот бессмысленная шутка.
Раз никому судьбы не обороть,
Да сам себя благословит Господь!

	Я помню твой завет: Memento mori,
И если бы понадобилось вскоре
Снабдить надгробной надписью мой прах,
Вот эта надпись в нескольких словах:
Я с миром пребывал в любовной ссоре.




ТАВОЛГА


МОЛОДАЯ БЕРЕЗА

Младенчески зеленый внешний слой
Береза отделяет, белизной
Пленяя; кто умеет наблюдать,
Тот знает это. Белая, стоять,
Удваивая день и тьму тесня,
Ей нравится в сиянье летнем дня,
И лишь ее верхушка зелена -
На воздух опирается она
Единственная средь пород лесных.
(Прекрасные доверчивей других.)
И кто-то вспомнит, может быть, как он
Рубил кусты, работой увлечен,
И пощадил ее, вблизи стены
Растущую, тростиночки, струны
Не толще, - как удилище потом
Была, чтоб стать теперь таким стволом,
Что и работник ваш сообразит,
Что неспроста красавица стоит,
Не для того, чтоб он ее срубил,
Когда, положим, ты в отъезде был.
Она затем и послана сюда,
Чтоб не иссякла в мире красота.




ЕСТЬ НА ЧТО НАДЕЯТЬСЯ

Коль дело так пойдет, увы,
Здесь будет таволга одна,
Всю массу вытеснит она
Пригодной для скота травы.

Тогда придется ждать, пока
Березок поросль, ель и клен
В конце концов прогонят вон
Сорняк душистый, как врага.

Пахать не станешь средь камней,
Займись другим, покуда мал
Лесок, явившийся меж скал
В пушистой зелени ветвей.

Но вот он пышную листву
Раскинул, вымахал, густой.
Теперь вали шатер лесной,
Чтоб снова вырастить траву.

Лет сто на этот цикл уйдет.
Здесь невмешательство нужней
Стараний наших и затей,
Всему в природе свой черед.

Предвиденье поможет нам,
Итак, оставим все как есть.
Надежду скот не станет есть,
Но spes alit agricolam.




ПИСЬМО БЕЗ МАРКИ В НАШЕМ
СЕЛЬСКОМ ПОЧТОВОМ ЯЩИКЕ

Вы свет зажгли во тьме ночной
Так лаял пес сторожевой.
Вам ни к чему бояться краж.
То я в почтовый ящик ваш
Письмо без марки сунул в щель,
Чтоб знали вы, что я постель
Средь ваших высмотрел земель.
Над ней, как пиковая масть,
Чернела елочка, как часть
Узора, с четкостью такой,
Что парк я вспомнил городской.
Там ночью в воздухе сыром
Я можжевеловым кустом,
Как одеялом, был накрыт,
Под ним во тьме не так знобит
И виден в прорезях ветвей
Огромный лик вселенной всей.
Часам, быть может, к двум в ночной
Тьме камень вырос подо мной
И сквозь траву уперся в бок,
Но повернуться я не мог,
Боясь блаженное тепло
Утратить - словно обожгло
В тот миг таинственный меня:
То капля звездного огня
Из чудом слившихся двух звезд
Помчалась, выгнув белый хвост.
И я, астролог ваш, узрев
Волненье это, присмирев,
Под блеском этим проливным
В себе отметил сходство с ним:
Две вещи, жившие в мозгу
Раздельно, слились на бегу
И, как Огонь Небесный тот,
Пересекли мой небосвод;
И проступило то из тьмы,
Над чем до смерти бьемся мы.
Рассказывая об огне,
Не хвастаюсь, поверьте мне,
Могли и вы увидеть знак,
Что был нам послан, если мрак
За ветхой шторкой вас привлек.
Исполнит каждый свой урок.
Свои заслуги есть у вас,
И разных случаев запас
Накоплен, пусть не потому,
Что спали в поле. Но тому,
Кто так на ферме и в дому
Своем работает, забот
Не счесть, - поэтому-то вот
Пишу о том, что видел сам
In forma pauperis вам.




ДРЕВНЕМУ ЧЕЛОВЕКУ

В бессмертии твоем есть две черты,
Взращенные тобой средь темноты.
О, разреши мне быть с тобой на Ты.

Не знали точно, где и что найдем,
Но вот нашли в пещере над ручьем
То, что назвать позволь твоим жильем.

Следы столь древни, все-таки по ним
Узнали всё, над прахом дорогим
Склонясь, как если б встретились с живым.

Определили по земным пластам
Мы возраст твой, по илу и камням.
Представить нрав твой страшно было нам.

Ты эолит создал и кость взрастил.
Кость скажет больше нам, чем скажет ил
Или кремень: воистину, ты был.

А я? Что рифмы скажут обо мне?
Или костей достаточно вполне?
Их известковый прах всегда в цене.




СРЕДИННОСТЬ ДОРОГИ

Дорога, что за чудеса,
Вдруг на крутом подъеме
Совсем уходит в небеса.
И тут же на изломе,

Уйдя за дальний поворот,
Готова стать покоем
Лесным, не двигаясь вперед.
И все-таки не скроем

Того, что взрывчатый бензин,
Вскипающий в моторе,
Асфальту верен, шуму шин.
Он даль приблизит вскоре

К тебе, но чужд голубизне
Надмирной, повсеместной,
Как и статичной тишине
Той зелени древесной.




ДВА ГЛАВНЫХ СВЕТИЛА

Немало есть светил иных,
Но предпочту я всем - двоих,
Хоть странно сравнивать мне их.
Пусть Солнце светит только днем,
Пусть никогда своим лучом
Оно не освещает ночь.
И все ж оно способно прочь
Любую тьму рассеять вдруг.
Помимо множества заслуг,
За ним еще и право есть
На власть особую и честь.
Луна - другое дело, ей,
При всем изяществе, трудней
Светить, хотя и влюблены
Все астрономы в блеск Луны.
В ночи безоблачной порой
Ее не видно - лунный свой
Иль лунатический каприз
Являет в полдень, присмотрись:
Словно Вирсавия, светла,
Поближе к Солнцу подошла,
Как к Соломону, рядом с ним
Дымком колеблясь голубым.
Его кольцом привлечена
Волшебным, женщина, Луна,
Как безответственна она,
Визит подобный нанося,
Вся - искушенье, нежность вся.




ЖЕЛАНИЕ СОГЛАШАТЬСЯ

Впрямь ли я разглядел
Милликена пылинку?
Я ответил: о, да.
В самом деле, хотел,
Это мне не в новинку,
Видеть то, что велят.
Соглашаться - удел
Мой, со всеми, всегда.
Но боюсь, что мой взгляд
Различить без труда
Лишь ресницу сумел.
И доступно вполне
Лишь моргание мне.




ЖИЛИЩЕ В СКАЛЕ

Там небо желто, как песок,
И там песок, как небо, желт.
Жилья не видно, путь далек,
На горизонте лишь, в стене
Известняка - как бы дупло
Или пятно - заметен вход
В пещеру, кто-то, как во сне,
Полз и карабкался, пекло
И жгло, чтоб дух перевести
От страха, - мне видна мозоль
На пятке - полустертый след
Той жизни: голод, страх и боль,
До нас - за десять тысяч лет.




НАЕС FABULA DOCET

Слепого звали, скажем, Лафонтен,
Себе лишь веря, крался он вдоль стен,
Постукивая палочкой тук-тук:
Сплошное недоверье и испуг.
Лежала на пути его, увы,
Траншея - все предместья таковы:
Прокладка труб, кто с этим не знаком?
Помочь слепому бросился бегом
И путь ему рукою преградил
Не знаю кто, но жалостлив он был.
Назойливостью возмущен такой,
Слепец хотел с размаха, сам не свой,
Сразить беднягу палкой наповал,
Но, промахнувшись, шмяк! - и в ров упал,
Вниз головой, что делать? - жалкий вид:
Рабочими он там же был зарыт.

Мораль

Мораль. Хотя мораль какая ж тут?
Всем тем, кто в одиночестве идут,
Отвергнув помощь - так они горды, -
Не избежать в конце концов беды.




БЕСПЛОТНИЧАНИЕ

Теория, когда мы ей верны,
Нас может убедить и в том, что плоть -
Как змеи кожу - сбросить мы вольны,
Во имя духа вовсе побороть.
Тогда, при атрофии рук и ног,
Останется лишь мозг на берегу
Средь водорослей, сбившихся в клубок,
Вспухать, к камням прижавшись и песку.
Когда-то мы комочками медуз
Уже лежали так, как мы лежим.
Наш мозг одним желанием томим
Рудиментарным: сбросить лишний груз.
Скорей бы, что ли, начался прилив -
Засохнет стих, и так он еле жив.




ПРИ ЧЕМ ЗДЕСЬ НАУКА?

Полна сарказма, в страхе нас держа,
Наука предпочла бы точно знать,
Как мы отсюда думаем бежать?
С ней, нас подведшей к пропасти, дружа,
Уж не ее ли станем мы просить
Нам указать, как можно до звезды
Космические проложить мосты
И световые годы отменить?
Хотя при чем Наука здесь? - Любой
Укажет нам любитель путь прямой.
Путь тот же, что мильоны лет назад,
Когда пришли сюда мы наугад -
Конечно, если помнит кто-нибудь,
Я, например, не помню, вот в чем суть.




ЛЮБОГО РАЗМЕРА

Никто его не видел, часовому
Подобен, сторонясь досужих орд,
Абсурдным откровением приперт
К сверкающему космосу ночному,
Он руки протянул к нему, как к дому,
Держа их параллельно, распростерт
На воздухе. Затем, воскликнув: "Черт",
Себя обняв, сложил их по-другому.
Когда б он мог пространство искривить,
Дрожа, в него всем телом завернуться,
Наука б прояснилась, может быть,
Не надо было б нервничать, тянуться.
Похлопал по груди себя, со всей
Вселенной, глубоко засевшей в ней.




ВЗРЫВНОЙ ВОСТОРГ

Пожаловаться я к врачу пошел
На то, что прежде фермерством любой
Мог заниматься, - нынче труд былой
Нас не прокормит, как он ни тяжел, -
Сельскохозяйственный журнал на стол
Кладу, научный справочник сухой, -
Теперь успех немыслим никакой,
Пока последних новшеств не учел.
Но врач ответил: "Полно, пустяки!
Страдают страны и материки,
Не вы один, голубчик, дотемна
Так крутитесь, как белка в колесе.
Взрыв разрешит проблемы наши все.
Зачем иначе бомба нам дана?"




ИЗОЩРЕННОСТЬ ГРЕХА

Так с чувством кровно связана была
Та фраза, что бессмертье обрела,
Начертана на камне, в ней подвох:
"Спеши продать коня, пока не сдох,
И пусть несут другие наш урон".
Так завещал нам город Ктесифон,
Сумевший на торговле и войне
Нажиться, всё упавшее в цене
Сбывая с рук, - нет слаще ничего.
Но, судя по тому, как от него
Осталось мало, изощренный грех
Не спас его от краха, как и всех.
В дверной проем, как желтый ручеек,
На мозаичный пол вползал песок,
Укладываясь змейками, скрипя,
Обдумывая что-то про себя,
Переводя дыханье в тишине,
Ту надпись оттеняя на стене.




ТОМУ, КТО ПОНИМАЕТ

Оканчивается на "шир" тот штат,
В нем школа есть, в которой жизнь назад
Учился я, - люблю ее с тех пор,
Две тысячи, пожалуй, футов над
Водою, - за грядой Скалистых гор
Не так уж много учреждений есть,
Стоящих выше. Двери видит взор
Для обученья в школе двух полов,
Две двери, обе взяты на запор,
Как будто козней дьявольских не счесть,
И вот, во избежание грехов,
Не учатся, лишь скорбный сонм теней,
Рассевшись на ступенях перед ней,
Спешит расширить узкий кругозор.




АСТРОМЕТАФИЗИЧЕСКОЕ

Господи, это небо
Нравилось мне любым,
Пасмурным и свирепым,
Кротким и голубым.

Вверх я смотрел так часто,
Что как-то раз упал
И с костылем, несчастный,
Долго потом ковылял.

Тяга моя к любому
Из этих небес должна,
Что к первому, что к седьмому,
Быть все же вознаграждена.

Конечно, лишь как о чуде,
Смею мечтать, смущен,
Что скальп мой на небе будет
В созвездие превращен.

Но все-таки втайне верю,
Такой, так сказать, каприз,
Что буду, по крайней мере,
Отправлен вверх, а не вниз.




СКЕПТИЧЕСКОЕ

О звезда на чувствительной фотопластинке,
Черный атом тобой добела раскален,
В твою речь я не верю, помехи, заминки,
Что есть свет, я не знаю, реален ли он?

Я не верю, не верю, что ты из последних,
Что, одна из последних во тьме мировой,
Ты краснеешь, сестер устыдившись соседних,
Что, взорвавшись, так быстро летишь по кривой.

Разобраться в устройстве вселенной не жажду,
Но ее представляет мой внутренний взор
Оболочкою плода, в которой однажды
Я родился, завернут в нее до сих пор.




ПЯТЬ НОКТЮРНОВ

I. НОЧНОЙ СВЕТ

Светильник освещал кровать,
Когда она ложилась спать.
И снились сны плохие ей,
Но Бог сходил в дыму лучей.
Был мрак тем самым убран прочь,
Зато при мне он день и ночь,
И самый страшный, может быть,
Еще придется пережить.

II. СЛУЧИСЬ БЕДА

Средь темных гор, где никакой дороги
Не может быть, фонарик золотой
Споткнулся вдруг на каменном пороге,
Запрыгал вниз, слепящий, одинокий -
Упавшей с неба трепетной звездой.
И я в лесу, задумавшись глубоко,
Был этим светом тронут, видит бог,
Мне тяжело, но мне неодиноко,
Хотя тот путник странный так далеко,
Случись беда, помочь бы мне не мог.

III. БРАВАДА

Когда я, глядя под ноги, сутул,
Под звездопадом брел во тьме ночной,
Не мог я разве быть убит звездой?
Тут был известный риск - и я рискнул.


IV. ПРОВЕРЯЯ, ЧТО СЛУЧИЛОСЬ

И хуже подобрать я
Мог бы себе занятье,
Чем отмечать, когда
Вдруг упадет звезда.

Пусть лишь один недужный
Упал огонь жемчужный,
В скопленье звезд ночном -
Мой долг сказать о нем.

Хоть я и не уверен,
Что надо о потере
Кричать: мол, где звезда
В созвездии Креста?

До звезд не слишком близко.
Я сверю их со списком,
Ведь звезды любят счет.
На это ночь уйдет.

V. ДОЛГОЙ НОЧЬЮ

С любимым другом общий дом
Построю ледяной
Там, где мороз сверкает льдом
И колется иглой.

Мы будем жир топить в огне,
Стихи припоминать,
Поскольку книг в той стороне
Суровой негде взять.

И, если духов ублажить
Сумеет эскимос,
Удастся рыбы наловить,
Перехитрив мороз.

Скажу - и друг поймет меня:
В тепле не страшен мрак,
И ждать обещанного дня
Полгода можно так.




НАЙДИ СВОЮ ЗВЕЗДУ

Звезда (прекрасней в небе нет),
Как не признать за столько лет
На мглистость право за тобой,
Но не на тьму, она-то свет
И выявляет дивный твой.
Всегда в таинственность одет
Тот, кто всех выше, но ему
Не разрешается быть тьмой.
Скажи нам что-нибудь, чему
Поверим так же, как любви,
И говорит звезда: "Горю".
Температуру назови.
По Фаренгейту, не забудь,
Или по Цельсию она?
В твою плавильню заглянуть
Позволь, что так раскалена, -
Быть может, что-нибудь поймем.
Отшельник на небе ночном,
Как Китс сказал о ней, от нас
Звезда не ждет ни громких фраз,
Ни дел, а только высоты,
Чтоб в час, когда толпа решит
Нас восхвалить иль обругать,
Могли бы нечто ей под стать
Найти, вне мелких бед, обид.




НА ВЫРУБКЕ


ПЛОД МОЛОЧАЯ

Порхают бабочки над молочаем, -
Увы, мы никогда не замечаем,
Откуда появляются на свет
Те, у кого и ульев даже нет,
И молочай, цветя у самой двери,
Рождает мысль, что траты и потери
Всему вокруг присущи в равной мере.
Но вот цветок восходит, и о нем
Не говорить сего дня - петь начнем!
Какая тишь, сумятица какая! -
Бесчисленные крылышки, мелькая,
Спешат восполнить щедрой пестротой
Наряд цветка - до скупости простой.
По этой простоте издалека я
Медовый венчик узнаю тотчас,
Но этот мед обманчив: кто хоть раз,
Беспечно стебель надломив колючий,
Отпил из ранки млечный сок тягучий,
Тот знает: он губителен для нас,
Как опиум, он ум людской дурманит
И только бедных бабочек он манит,
Для них он опьяняюще медов,
И, не жалея гибельных трудов,
Они друг друга от травинки каждой
Отталкивать готовы без конца,
Охваченные сладострастной жаждой,
И с крыльев яркая летит пыльца,
И явственно потом висит над лугом
Цветочная дурманящая смесь.
Желанная для этих однодневок
Трава - кто вспомнил бы еще о ней? -
Нашла на триста шестьдесят пять дней
Один такой, что всех других пьяней:
Безумцы смертью здесь пренебрегали!
Бесславно многие окончат бой,
Цветистый след оставив за собой,
Лишенные доспехов и регалий,
Подобно тем из них, что, как назло,
Весь день напрасно бились о стекло.

Но трата, кажется, была основой
Здесь вволю разыгравшихся страстей,
Бесцельнее я не встречал затей.
На месте спелых гроздьев и кистей -
Невзрачный плод, таящий сон бредовый:
Коробочка с отростками когтей.
Антильского забавней попугая,
Загадку лишних трат оберегая,
Висит и смотрит вниз - сорвать и съесть?
Нет, верно, цель была совсем другая. -
Ученый муж, где бабочки, цветы,
В которых будущее видел ты? -
У молочая лучше бы спросили.
Впустую много тратится усилий,
И в этом смысл определенный есть.




БЕЗВОЗВРАТНО

Тем, кто когда-то жил
И кто дорогу эту
С годами проложил,
Бродя по белу свету,
Я верность берегу -
Пред ними я в долгу.

Они ушли вперед
Дорогою иною:
Коней не повернет
Никто теперь за мною,
Не оттеснит с пути,
Не крикнет: "Пропусти!"

И я один иду
По стершемуся следу,
С деревьями веду
Неслышную беседу:
"Листвой обожжены,
Дороги чуть видны".

А солнце все тусклей,
И скоро белым станет
Цветной покров полей,
Но лист резной проглянет
На тропках, под сквозной,
Шуршащей белизной.

От зимних холодов
Я закрываю двери,
Нет на снегу следов,
И лишь лесные звери -
Лиса и мышь - зимой
След продолжают мой.




ОН УСТРЕМЛЕН ВПЕРЕД

Он не беглец уклончивый, пугливый.
С оглядкой он не шел, не спотыкался.
Не позади опасность, а с ним рядом,
По обе стороны, и потому
Порой извилист путь его прямой.
Он устремлен вперед. Ведь он искатель.
Такого же искателя он ищет,
Который ищет вдалеке другого
И в нем себе подобного находит.
Вся жизнь его - искание исканий.
Он будущее видит в настоящем.
Он весь - цепь бесконечная стремлений.




АВГУР

Страшна калифорнийская сиерра:
Ребенком как-то в горы я забрел,
И на меня набросился орел
Почти невероятного размера.

Но не схватил, - в чем тут вина моя?
Мне смысл подобных знамений неведом.
Отец сказал: не быть мне Ганимедом,
Мол, птицей царственной отвергнут я.

Признать, что мне не по плечу работа
Буфетчика! - я злюсь с тех самых пор,
Когда вокруг меня заводят спор,
Что я не подошел бы для чего-то.




ТЯГЛОВАЯ ЛОШАДЬ

Наш фонарь погас на ветру,
Ну а темень - ни зги в полушаге:
Сквозь зловещий бескрайний лес
Мы на шаткой плелись колымаге.

Вдруг какой-то возник человек
Меж деревьев и, глянув недобро,
Лошадь нашу схватил под уздцы
И железо вонзил ей под ребра.

Тяжко рухнул упряжный конь,
Глухо в землю вдавились колеса,
Ветер в чаще завыл, и ночь
Отозвалась хриплоголосо.

Мы безропотны - ты и я, -
Мы не скажем против ни слова,
Да и глупо не видеть вокруг
Ничего, кроме умысла злого.

Видно, так ему повелел
Некто высший, неумолимый,
Чтобы весь остаток пути
Непременно пешком прошли мы.




ОСЛОЖНЕНИЕ

Меня нисколько не тревожит,
Что до сих пор не уничтожит
Никто такую вещь, как Зло:
Что бы с Добром произошло,
Не будь на свете Зла? - едва ли
Они бы просуществовали,
Не различаясь меж собой,
И потому из нас любой,
Мозгами пораскинув, видит,
Что любит он, что ненавидит.
Возлюбим ближних, как себя,
Возненавидим их, любя,
Как и себя, - вот мудрость пифий,
Сокрытая в дельфийском мифе,
Но в том и трудность вся, пойми! -
С тех пор, как стали мы людьми,
С тех пор, как плод запретный съеден,
Мозги - наш бог. Так чем же вреден
(Вы спросите) желудок нам?
Готов признаться, что я сам,
Желудок путая нередко
С мозгами, был осмеян едко
И поваром, и мясником,
И книгой с толстым корешком,
Но не за счет мозгов, бывало,
Сходил за интеллектуала.




ЛЮБОПЫТНЫЕ ВЗГЛЯДЫ

О стекла не ударившись едва,
Взметнулась к небу серая сова,
И крыльев неожиданный размах
Стал алым от заката, и впотьмах
Блеснула проседь перьев и когтей, -
В глазах прижавшихся к стеклу детей.




НА ИЗБРАНИЕ ПОЭТОМ ВЕРМОНТА

Какое сердце этот миг не тронет,
Кем из поэтов не был он возжаждан?
Ты наконец прочитан, узнан, понят
И все равно любезен для сограждан!




НИКТО НЕ ЛЮБИТ, КОГДА НА НЕГО НАСТУПАЮТ

Я мимо грядки проходил
И на мотыгу наступил,
Мотыга же, что было сил,
По голове меня огрела,
И что бы я ни говорил,
А шишка мне была за дело.
Хоть был я поначалу зол,
Но очень быстро отошел,
А успокоившись, нашел,
Что сам был виноват тогда.
Святым писаньем навсегда
И всем завещано, что нужно
Перековать свое оружье
В орудья мирного труда.
Заветы хороши. Но их,
Не наступая на других,
Учитесь соблюдать. Иначе
Дать и мотыга может сдачи.

* * *

Один в непроходимый бор
Зимою я входил,
Ствол выбирал, и мой топор
На снег его валил.

Мерк заполдень недолгий свет,
Я уходил, и стыл
На снежном поле темный след,
Как пятнышки чернил.

Для леса сокрушенный ствол
Не пораженьем был,
И я не насовсем ушел,
А только отступил.




ПОСЛЕДНЕЕ

На последнем пороге,
Не прощаясь, стою,
Я на этой дороге
Башмаков не собью.

Что ушел - не грустите,
Не моя тут вина,
Мне грехи отпустите
За стаканом вина.

Не от божьего гнева
Я спасаюсь, друзья,
Как Адам или Ева, -
Сам себе я судья.

Не из райского сада
Ухожу я во тьму.
Возвращать мне не надо
Ничего - никому.

Если нынче я вышел,
Не дождавшись утра,
Значит, песню я слышал:
"Мне в дорогу пора!"

Но вернусь я, поверьте,
Если что не по мне,
После жизни и смерти
Умудренный вдвойне.


Источник: Фрост Р. Стихи. Сборник./ Сост. и общ. ред. перев. Ю.А. Здоровова. - 
На англ. яз. с параллельным русским текстом - М.: Радуга, 1986.