Оранжевый кот

Провинциалка
                  
А здесь - ни наводненья, ни пожара,
И так же безмятежна синева,
И под конюшни отдана хибара
С заносчивым названием "Синема".

     О, милый городок счастливых нищих!
     Их не тревожат войны и века,
     И вдруг - печаль в немыслимых глазищах
     Молоденькой жены зеленщика.
     И вдруг - печаль в немыслимых глазищах
     Молоденькой жены зеленщика.

Ну, кто сказал, что все это не враки,
И что сегодня в этакую рань
Столичный клоун в белом шапокляке
Опять заглянет в вашу глухомань?

     Ах, ты его когда-то целовала,
     С ума сойти... и, кажется, при всех...
     Моя любовь, моя провинциалка,
     Второй сезон отмаливает грех.

А твой дотошный муж смешон и жалок,
Бросал на сцену деньги и цветы.
Известно, что мужья провинциалок
Искусство ставят выше суеты.

     Как ты была тогда неосторожна,
     Как ты не осмотрительна была:
     Тебе его хохочущая рожа
     И год спустя по-прежнему мила.
     Тебе его хохочущая рожа
     И год спустя по-прежнему мила.

Он постарел, с него вовсю летела пудра,
И он изящно кланялся толпе,
И наступило нынешнее утро,
И он исчез, не вспомнив о тебе...

     А утро было зябким, как щекотка,
     И голосили третьи петухи,
     И были так нужны стихи и водка,
     Стихи и водка, водка и стихи...
     И были так нужны стихи и водка,
     Стихи и водка, водка и стихи...




Бизоны
                  
В степях Аризоны, в горячей ночи,
Гремят карабины и свищут бичи.
Большая охота, большая страда:
Несутся на Запад,
Несутся на Запад
Несутся на Запад бизоньи стада.
Несутся на Запад бизоньи стада.

Брезгливо зрачками кося из-под век,
Их предал лукавый, изменчивый век.
Они же простили его, подлеца,
Как умные дети,
Как умные дети,
Как умные дети дурного отца.
Как умные дети дурного отца.

Их гнали, их били, их мучили всласть,
Но ненависть к веку им не привилась.
Хоть спины их в мыле и ноги в крови,
Глаза их все так же,
Глаза их все та кже,
Глаза их все так же темны от любви.
Глаза их все так же темны от любви.

Какое же нужно испробовать зло,
Чтоб их отрезвило, чтоб их проняло,
Чтоб поняли, черти, у смертной черты
Что веку неловко,
Что веку неловко,
Что веку неловко от их доброты.
Что веку неловко от их доброты.

В степях Аризоны, в горячей ночи,
Гремят карабины и свищут бичи.
Большая охота, большая беда:
Несутся на Запад,
Несутся на Запад
Несутся на Запад бизоньи стада.
Несутся на Запад бизоньи стада.



* * *

Вот улетишь, парус наладишь.
Врач был латыш - светлый, как ландыш.
Сложим вот так белые руки.
Жизнь не берет нас на поруки.

       
        Ангел стоял возле кровати,
        Как санитар в белом халате,
        Август стоял прямо над моргом,
        Август дышал солнцем и морем.

        Я уплывал в белой сирени.
        У трубачей губы серели.
        Это опять мамина странность.
        Я же просил - без оркестрантов.

А над Москвой трубы дымили.
Стыл ипподром в пене и в мыле.
В тысячный раз шел образцово
Детский спектакль у Образцова.

        И, притомясь, с летней эстрадки,
        Мучали вальс те оркестранты.
        Чей это гнев, или немилость?
        В мире ничто не изменилось...

        Я уплывал в белой сирени.
        У трубачей губы серели.
        Это опять мамина странность.
        Я же просил - без оркестрантов.




9 мая 1945 года

Все не верится, черт возьми,
В то, что мы с тобой уцелели
Как шатает нас от весны,
Как мы страшно переболели
Видно в этой войне, мой друг,
Мы утратили слух и зренье,
И как новый и злой недуг
Нас пугает выздоровленье

Как обугленные глядим
На кипящие цветом ветки
После стольких военных лет
Этот май опаляет веки
Как больные - здоровяку,
Как застенчивые – нахалу,
Так завидуем мы цветку,
Что расцвел у ворот, нахал...

Мы стоим посреди весны,
За которую умирали
Уважаемы и скучны
Как живые мемориалы.
Поотвыкли от нас, видать,
Птицы, женщины и деревья,
Надо заново начинать
Завоевывать их доверье




Полицай Иван Осадчий

Горько плачет полицай, кулачище в пол-лица:
- Не таи обиды, Верка, на папаню-подлеца...
...Смотрят из-под кулака два зареванных зрачка:
Ох, и жутко в одиночку слушать вечером сверчка...

Верещит в углу сверчок, верещит – и вдруг молчок...
- Ты себя, папаня, продал за немецкий пятачок...
Помнишь, дождик моросил, ты конфеты приносил,
Ты чего это такое в черном кабуре носил?
Тихо капает вода, забывается беда...
Помнишь Ольгиного Лешку? Ты за что его тогда?!

Горько плачет полицай, кулачище в пол-лица:
- Не таи обиды, Верка, на папаню-подлеца ...
- Помнишь, осенью в Литве ты зарыл его в листве,
А потом с охальным делом приходил к его вдове?
Верещит в углу сверчок, верещит, и вдруг - молчок...
- Ты себя, папаня, продал за немецкий пятачок!

За деревней тает снег. Бог простит тебя за грех,
А покуда за окошком - до утра девичий смех.
Водка зябнет на столе, ты опять навеселе.
Как ты слышишь, как ты дышишь, как ты ходишь по Земле?
Вот приходит месяц май, о былом не поминай.
Помирай скорей, папаня, поскорее помирай!!!

Горько плачет полицай, кулачище в пол-лица:
- Не таи обиды, Верка, на папаню-подлеца ...
Смотрят из-под кулака два зареванных зрачка:
Ох, и жутко в одиночку слушать вечером сверчка...




Разговор с памятью

Давай поглядим друг на друга в упор,
Довольно вранья.
Я - твой соглядатай, я - твой прокурор,
Я - память твоя.

Ты долго петлял в привокзальной толпе,
Запутывал след.
Ну вот мы с тобою в отдельном купе,
Свидетелей нет.

Судьба мне послала бродить за тобой
До самых седин.
Ну вот мы и встретились, мой дорогой,
Один на один.

Мы оба стареем, ты желт, как лимон,
Я лыс, как Сократ.
Забудь про милицию и телефон,
Забудь про стоп-кран.

Не вздумай с подножки на полном ходу
Нырнуть в темноту.
Мы едем с тобою не в Караганду
И не в Воркуту.

Чужие плывут за окном города,
Чужие огни.
Наш поезд отныне идет в никуда,
И мы в нем одни.

...Как жутко встречать за бутылкой винца
Синюшный рассвет.
И знать, что дороге не будет конца
Три тысячи лет.





Замри!

Должно быть любому ребенку Земли
Известна игра под названьем "замри".
Долбят непоседы от зари до зари:
"Замри, замри, замри".

Замри - это, в общем-то, детский пароль,
Но взрослым его не хватает порой.
Не взять ли его у детишек взаймы?
"Замри, замри, замри".

Нам больше, чем детям нужны тормоза,
Нам некогда глянуть друг-други в глаза.
Пусть кто-нибудь крикнет нам: "Черт побери,
Замри, замри, замри!"

Послушай, дружище, а если вдруг
Ты мне не такой уж и преданный друг?
Да ты не пугайся, не злись, не остри,
Замри, замри, замри...

Мой недруг, давай разберемся без драк,
А что, если ты не такой уж и враг?
Былые обиды на время замни,
Замри, замри, замри.

О, как бы легко не сменялись года,
Однажды наступит минута, тогда
Вам некто знакомый шепнет изнутри:
"Замри, замри..."

И память пройдется по старым счетам,
И кровь от волненья прихлынет к щекам.
И будет казаться страшней, чем "умри" -
"Замри, замри, замри..."




Ах ты Боже ты мой

Испытавший в скитаниях стужу и зной,
Изнемогший от бурь и туманов,
Я приеду домой, я приеду домой
Знаменитый, как сто Магелланов.
Ах ты Боже ты мой, ах ты Боже ты мой,
Наконец я вернулся домой.

И потянется к дому цепочкой родня,
Не решаясь промолвить ни слова,
Поглядеть на меня, поглазеть на меня,
На богатого и пожилого.
Ах ты Боже ты мой, ах ты Боже ты мой,   
Наконец я вернулся домой.              

И по первой за встречу, потом по второй,
И пойдут за столом разговоры,
Вот тогда я пойму, что вернулся домой,
И уеду, быть может, не скоро.
Ах ты Боже ты мой, ах ты Боже ты мой,   
Наконец я вернулся домой.             

Испытавший в скитаниях стужу и зной,
Изнемогший от бурь и туманов,
Я приеду домой, я приеду домой,
Знаменитый, как сто Магелланов.
Ах ты Боже ты мой, ах ты Боже ты мой,   
Наконец я вернулся домой.               





Клавочка

Клавка в струночку, лицо - белей бумаги
И сидит, не понимает ничего,
А вокруг - всё киномаги да завмаги,
Да заслуженные члены ВТО.

Что ни слово - Мастрояни да Феллини,
Что ни запись - Азнавур да Адамо,
Так и сяк они крутили да финтили,
А на деле добивались одного:

Припев: 
        Клавочка, вам водочки? Или помидорчик?
        Клавочка, позвольте вас на разговорчик!
        Как сомы под сваями, вкруг твоей юбчонки
        Крутятся да вертятся лысые мальчонки.

А снабженец Соломон Ароныч Лифшиц
В дедероновом костюме цвета беж
Обещал сообразить японский лифчик
И бесплатную поездку за рубеж!

Говорил ей, как он хаживал по Риму,
Как в Гонконге с моряками пировал,
Ой, глушили Клавку так, как глушат рыбу, -
Без пощады, чтобы враз - и наповал!

Припев.

И сидел ещё один лохматый гений,
Тот, которого поймут через века,
Он всё плакал возле клавкиных коленей,
И бессвязно материл Бондарчука.

Всё просил он, все искал какой-то сути,
Всё кричал, что на семь бед - один ответ,
А в конце вдруг объявил, что бабы - суки,
И немедленно отчалил в туалет.

Припев.

Ну а третий всё развешивал флюиды,
Да косил многозначительным зрачком,
Намекал, что, мол, знаком с самим Феллини,
А по роже и не скажешь, что знаком!

Клавка мчится вкругаля, как чумовая,
Задыхаясь и шарахаясь от стен,
Кум Сличенко, внук Феллини, друг Чухрая,
И свояченик самой Софи Лорен!

Припев.

Клавка смотрит вопросительно и горько,
Ей не видится, не дышится уже
В этом диком и цветном, как автогонка,
Восхитительном и жутком кураже.

Но опять шуршит под шинами дорога,
И мерцает дождевая колея,
Едет утречком на лекцию дурёха,
Ослепительная сверстница моя!

Припев.





Песенка короля

Король вас может сделать
Всесильным богачем,
И все на этом свете
Вам будет нипочем!

     Но если вы отпетый
     Повеса и бездельник
     И если вас прельщают
     Игорные дома, -
     Король вам может выдать
     Любую сумму денег,
     Но вряд ли он сумеет
     Прибавить вам ума!..

Король вас может сделать
Военным трубачем
И все на этом свете
Вам будет нипочем!

     Но если вы боитесь
     Расстаться с одеялом
     И если вас пугает
     Мечей и сабель звон, -
     Король вас может сделать
     Любимым генералом,
     Но сделать вас героем
     Не в силах даже он!..

Король вас может сделать
Врачем иль палачом,
И все на этом свете
Вам будет нипочем!

     Король изыщет способ
     Возвыситься над веком,
     Король вам даст возможность
     Сыграть любую роль,
     Но сделать негодяя
     Приличным человеком -
     Вот этого, простите,
     Не может и король!..




Дневник прапорщика Смирнова

Мы шатались на Пасху по Москве по церковной,
Ты глядела в то утро на меня одного.
Помню, в лавке Гольдштейна я истратил целковый,
Я купил тебе пряник в форме сердца мово.

Музыканты играли невозможное танго
И седой молдаванин нам вина подливал.
Помню, я наклонился, и шепнул тебе: "Танька..."
Вот и все, что в то утро я тебе прошептал.

А бежал я из Крыма, и татарин Ахметка
Дал мне женскую кофту и отправил в Стамбул,
А в Стамбуле, опять же, - ипподром да рулетка, -
проигрался вчистую и ремень подтянул.

Содержатель кофейни, полюбовник Нинэли, -
Малый, тоже из русских, - дал мне дельный совет:
"Уезжай из Стамбула. Говорят, что в Марселе
полмильона с России, я узнал из газет".

И приплыл я в багажном в той Ахметкиной кофте,
Как последнюю память, твое фото храня.
Это фото я выкрал у фотографа Кости,
Это фото в скитаньях утешало меня.

Помню, ночью осенней я вскрывал себе вены,
Подобрал меня русский бывший штабс-капитан.
А в июне в Марселе Бог послал мне Елену,
И была она родом из мадьярских цыган.

Она пела романсы и страдала чахоткой,
И неслышно угасла среди белого дня.
И была она умной, и была она доброй,
Говорила по-русски, и жалела меня.

Я уехал на север, я добрался до Польши,
И на пристани в Гданьске, замерзая в снегу,
Я почувствовал, Танька, не могу я так больше,
Не могу я так больше, больше так не могу.

Мы же русские, Танька, мы приходим обратно,
Мы встаем на колени, нам иначе нельзя
Мы же русские, Танька, дураки и паскуды,
Проститутки и воры, шулера и князья.

Мы шатались на Пасху по Москве по церковной,
Ты глядела в то утро на меня одного.
Помню, в лавке Гольдштейна я истратил целковый,
Я купил тебе пряник в форме сердца мово.

Музыканты играли невозможное танго
И седой молдаванин нам вина подливал.
Помню, я наклонился, и шепнул тебе: "Танька..."
Вот и все, что в то утро я тебе прошептал.






Разговор на балу

- Неужто этот ловелас
Так сильно действует на Вас,
Святая простота?
- О да, мой друг, о да.

- Но он же - циник и позер,
Он навлечет на Вас позор
И сгинет без следа.
- О да, мой друг, о да...

- И, зная это, Вы б смогли
Пойти за ним на край Земли
Неведомо куда?
- О да, мой друг, о да...

- Ужель он так меня затмил,
Что я Вам сделался не мил
В тот час – и навсегда?
- О да, мой друг, о да...

- Но я же молод и силен,
Имею чистыми мильон
И ростом хоть куда!
- О да, мой друг, о да.

- И все же мне в который раз
Случится выслушать отказ,
Сгорая от стыда?
- О да, мой друг, о да...

- Ну, что ж, посмотрим, кто есть кто
Годков примерно через сто,
Кто прах, а кто – звезда!
- О да, мой друг, о да...
О да, мой друг, о да!





Не лети так, жизнь

О, не лети так, жизнь, слегка замедли шаг.
Другие вон живут, неспешны и подробны.
А я живу - мосты, вокзалы, ипподромы.
Промахивая так, что только свист в ушах

О не лети так жизнь, уже мне много лет.
Позволь перекурить, хотя б вон с тем пьянчужкой.
Не мне, так хоть ему, бедняге, посочуствуй.
Ведь у него, поди, и курева то нет.

О не лети так жизнь, мне важен и пустяк.
Вот город, вот театр. Дай прочитать афишу.
И пусть я никогда спектакля не увижу,
Зато я буду знать, что был такой спектакль

О не лети так жизнь, я от ветров рябой.
Мне нужно этот мир как следует запомнить.
А если повезет, то даже и заполнить,
Хоть чьи-нибудь глаза, хоть сколь-нибудь собой.

О не лети так жизнь, на миг хоть, задержись.
Уж лучше ты меня калечь, пытай, и мучай.
Пусть будет все - тюрьма, болезнь, несчастный случай.
Я все перенесу, но не лети так, жизнь.





Свадьба

Окна в белый снег одеты,
Словно в белые манжеты,
И дома торжественны, прямы и величавы,
Как родня невесты при венчаньи.
И дома торжественны, прямы и величавы,
Как родня невесты при венчаньи.

Мерзли розы в целафане,
Мы друг друга целовали,
Гости пили, и мурлыкал кот тепло и сонно
Свадебные марши Мендельсона.
Гости пили, и мурлыкал кот тепло и сонно
Свадебные марши Мендельсона.

Где-то полные бокалы
Звонко сходятся боками
А Земля пьяным - пьяна, ах, ей сейчас поспать бы,
Словно гостье с чьей-то поздней свадьбы
А Земля пьяным - пьяна, ах, ей сейчас поспать бы,
Словно гостье с чьей-то поздней свадьбы

Окна в белый снег одеты,
Словно в белые манжеты,
И дома торжественны, прямы и величавы,
Как родня невесты при венчаньи.
И дома торжественны, прямы и величавы,
Как родня невесты при венчаньи.




Гусарский марш

Под причитанья полковых мамаш
Мы вынимаем нотные альбомы.
Давным-давно расстреляны обоймы.
У нас в руках один "Гусарский марш".

Мелодии игрушечных атак,
Мы вас берем сегодня на поруки,
Вас надо петь сурово и по-русски,
Сурово и по-русски! Только так!

Мы трубы, как винтовки, рвем с плеча,
Они ревут тревожно и бессонно.
Сегодня мы хороним Гершензона,
Илюшу Гершензона - трубача...

А степь была безмолвна и седа,
И этот марш казался неуместным.
Но мы его трубили всем оркестром
Отчаянней и громче, чем всегда!

И снова шли, не видя ничего,
А степь горячим маревом шипела.
Мы не играли "Скорбный марш" Шопена,
Мы не играли "Скорбный марш" Шопена,
Мы не успели выучить его...





Мгновения тишины 

Сомкните плотнее веки 
И не открывайте век, 
прислушайтесь и ответьте, 
Который сегодня век. 

В сошедшей с ума Вселенной, 
Как в кухне среди корыт, 
Нам душно от дикселентов, 
Парламентов и коррид. 

Мы все не желаем верить, 
Что в мире истреблена 
Угодная сердцу ересь 
По имени «тишина» 

Нас тянет в глухие скверы 
Подальше от площадей, 
Очищенных от скверны, 
Машин и очередей. 

Быть может вот этот гравий, 
Скамеечка и жасмин – 
Последняя из гарантий 
Хоть как-то улучшить мир 

Не уж то ли наши боги 
Не властны и вольны 
Потребовать от эпохи 
Мгновения тишины. 

Коротенького, как выстрел, 
Пронзительного, как крик, 
И сколько б забытых истин 
Открылось бы в этот миг, 

И сколько бы дам прекрасных 
Не переродилось в дур 
И сколько бы пуль напрасных 
Не вылетело из дул. 


И сколько б «наполеонов» 
Замешкалось крикнуть «Пли!» 
И сколько бы опаленных 
Не рухнуло в ковыли 

И сколько бы наглых пешек 
Не выбилось из хвоста 
И сколько бы наших певчих 
Сумело дожить до ста! 

Консилиумы напрасны 
Дискуссии не нужны 
Всего и делов-то, братцы, - 
Мгновение тишины. 



Пушкин

Тает желтый воск свечи,
Стынет крепкий чай в стакане,
Где-то там, в седой ночи,
Едут пьяные цыгане

Полно, слышишь этот смех
Полно, что ты, в самом деле?
Самый белый в мире снег
Выпал в день твоей дуэли

Знаешь, где-то там вдали,
В светлом серпантинном зале
Молча встала Натали 
С удивленными глазами

В этой пляшущей толпе
В центре праздничного зала
Будто свечка по тебе,
Эта женщина стояла

Встала и белым бела
Разом руки уронила
Значит, все-таки, была,
Значит, все-таки, любила!

Друг мой, вот вам старый плед
Друг мой, вот вам чаша с пуншем
Пушкин, Вам за тридцать лет
Вы совсем мальчишка, Пушкин!

Тает желтый воск свечи,
Стынет крепкий чай в стакане,
Где-то там, в седой ночи,
Едут пьяные цыгане




Война 

Что же это был за поход, что же это был за народ
Или доброты в этот год на планете был недород?
Если б не в степях воронье, я б решил, что это вранье,
Я бы переживший войну так и не поверил в нее

Не поймет ни сын твой, ни внук, как же это сразу и вдруг,
Населенье целой страны выродилось в бешенных сук
Детям не поставишь в вину, что они играют в "войну"
И под словом "немец" всегда подразумевают страну

Как же мы теперь объясним горьким пацанятам своим,
Что не убивали детей братья по фамилии Гримм
Если вдруг чума, то дома, все-таки на прежних местах
Если люди сходят с ума, все-таки не все и не так.

Что же это был за поход, что же это был за народ
Или жизнь и смерть в этот год понимались наоборот?
Если б не в степях воронье, я б решил, что это вранье,
Я бы переживший войну так и не поверил в нее





Так повелось промеж людьми...

Так повелось промеж людьми,
Что мы стронимся любви,
Когда любовь почти равна смерти.
Я ем и пью, и слез не лью,
Живу и жить себе велю,
Но я люблю ее, люблю, верьте!

Хоромы царские белы,
Поют сосновые полы,
Холопы ставят на столы ужин.
А ты бежишь из темноты
Через овраги и кусты
И ей не ты, совсем не ты нужен!

Не наживай беды зазря,
Ведь, откровенно говоря,
Мы все у батюши-царя слуги.
Ты знаешь сам, какой народ:
Понагородят огород,
Возьмут царевну в оборот слухи.

Снеси печаль на край земли,
Оставь до будущей зимы,
Зарой, забудь, не шевели, плюнь ты!
- На край земли? Какой земли?
Да, что вы все с ума сошли?!
Да, что вы все с ума сошли, люди?..

Я ем и пью, и слез не лью,
Но я люблю ее, люблю,
И говорить себе велю: "Нужен!"
Довольно благостной возни,
Господь, помилуй и казни!
Ведь Ты же можешь, черт возьми,
Ну же!.. Ну же!.. Ну же!..




Подарок Андерсена

Ты не веришь в таинственность радуги
И загадок не любишь совсем.
Ты сегодня сказал мне, что яблоки -
Это тот же коричневый джем.

И глаза у тебя улыбаются,
И презрительно морщится нос.
Ведь у взрослых ума не прибавится,
Если к ним относиться всерьез.

Ты не числишься в сказочном подданстве
На седьмом от рожденья году.
Это яблоко - самое позднее
Из оставшихся в нашем саду.

Это яблоко - солнечной спелости,
Как последний счастливый обман,
Дарит Вашей Взрослеющей Светлости
С уважением, - Ганс Христиан.




Оранжевый кот

У окна стою я, как у холста,
ах какая за окном красота!
Будто кто-то перепутал цвета,
и Дзержинку, и Манеж.
Над Москвой встает зеленый восход,      
по мосту идет оранжевый кот,            
и лоточник у метро продает              
апельсины цвета беж.                    

Вот троллейбуса мерцает окно,
пассажиры - как цветное кино.
Мне, товарищи, ужасно смешно
наблюдать в окошко мир.
Этот негр из далекой страны             
так стесняется своей белизны,           
и рубают рядом с ним пацаны             
фиолетовый пломбир.                     

И качает головой постовой,
он сегодня огорошен Москвой,
ни черта он не поймет, сам не свой,
словно рыба на мели.
Я по уличе бегу, хохочу,                
мне любые чудеса по плечу,              
фонари свисают - ешь не хочу,           
как бананы в Сомали.                    

У окна стою я, как у холста,
ах какая за окном красота!
Будто кто-то перепутал цвета,
и Дзержинку, и Манеж.
Над Москвой встает зеленый восход,      
по мосту идет оранжевый кот,            
и лоточник у метро продает              
апельсины цвета беж.                   
Апельсины цвета беж.
Апельсины цвета беж.




Високосный год

Памяти ушедших товарищей

О високосный год, проклятый год! 
Как мы о нем беспечно забываем 
И доверяем жизни хрупкий ход 
Все тем же самолетам и трамваям.
А между тем в злосчастный этот год 
Нас изучает пристальная линза, 
Из тысяч лиц — не тот, не тот, не тот — 
Отдельные выхватывая лица.
И некая верховная рука, 
В чьей воле все кончины и отсрочки, 
Раздвинув над толпою облака, 
Выкрадывает нас поодиночке.
А мы бежим, торопимся, снуем — 
Причин спешить и впрямь довольно много 
И вдруг о смерти друга узнаем, 
Наткнувшись па колонку некролога.
И, стоя в переполненном метро, 
Готовимся увидеть это въяве:
Вот он лежит. Лицо его мертво. 
Вот он в гробу. Вот он в могильной яме...
Переменив прописку и родство, 
Он с ангелами топчет звездный гравий, 
И все, что нам осталось от него, — 
Полдюжины случайных фотографий.

Случись мы рядом с ним в тот жуткий миг -
И смерть бы проиграла в поединке... 
Она б взяла его за воротник, 
А мы бы уцепились за ботинки.
Но что тут толковать, коль пробил час! 
Слова отныне мало что решают, 
И, сказанные десять тысяч раз, 
Они друзей — увы! — не воскрешают.
Ужасный год!.. Кого теперь винить? 
Погоду ли с ее дождем и градом? 
...Жить можно врозь. И даже не звонить. 
Но в високосный будь с друзьями рядом.
 
 



Песенка о дуэли 

Не важно то, что вас нечаянно задели, 
Не важно то, что вы совсем не из задир, 
А важно то,что в мире есть еще дуэли, 
На коих держится непрочный этот мир. 

Не важно то, что вы в итоге не убиты, 
Не важно то, что ваша злось пропала зря, 
А важно то, что в мире есть еще обиды, 
Прощать которые обидчику нельзя. 

Не важно то, что вас мутит от глупой позы, 
Не важно то, что вы стреляться не мастак, 
А важно то, что в мире есть еще вопросы, 
Решать которые возможно только так. 

Не важно то, что для дуэли нет причины, 
Не важно то, что ссора вышла из за дам, 
А важно то, что в мире есть еще мужчины, 
Которым совестно таскаться по судам. 




Песенка о мистификаторах

Мир привык менять одежду, 
Что ни день - уже в другой, 
Так что нет различий между 
Господином и слугой. 
Показал толпе бумагу, 
Где печать и вензеля, 
И, глядишь, тебя, бродягу, 
Все сочли за короля. 
Пропустил стаканчик лишку, 
Покуражился слегка, 
И, глядишь, тебя, трусишку, 
Все сочли за смельчака. 
Изменил хотя бы просто 
Выражение лица, 
И, глядишь, тебя, прохвоста, 
Все сочли за мудреца. 
Но, подняв бокал кларета, 
Скажем добрые слова 
В адрес тех, кто делал это 
Только ради озорства. 
Кто, служа перу и кисти, 
В мире пестрой мишуры 
Не знавал иной корысти, 
Кроме радости Игры. 
Кто, - блефуя всенародно, 
Потешаясь над толпой, 
Был порою кем угодно, 
Но всегда - самим собой!..