Последний современник

                Итак, повернем истории карусель,
                Как сказал Жан-Жак Руссель...
                - Прстите, товарищ, не Руссель, а Руссо.
                - Хорошо, повернем колесо.
                                                    В о л ь п и н       [1]

1

Я свой корабль
            на север вёл,
на север...
            далеко...
Ворочался,
            как черный вол
на бойне,
            ледокол.
Крепился Цельсий
            худ и хмур,
и, сжавши ртуть
            в комок,       [2]
так низко пал,
            что Реомюр
его достать
            не мог!
На пуговицы и очки
ветвистый
            лег налет,
и я, остекленев почти,
как мамонт,
            лег на лед.
И чуял
        зыбкой льдины
                        крен,
и тихо подмерзал,
друзьями брошенный Мальмгрен -       [3]
снежинками мерцал.
Я дрыхнул
            массу тысяч лет
в постели
            белых глыб,
и оставляла
             в небе след
дорога
            звезд и мглы.
Когда же
            я продрал глаза,
(не дождь!
            не лёд!
                    не зной!) -
белел пятиугольный зал
            больничной белизной.
- Спасли...
            Не Красин ли?       [4]
                        Но ах!
Но - грудь моя нага...
Сиделка - галка
            в головах,
и два врача
            в ногах...
- Ну, что же!
            Выспался часок!
Но этот дом -
            он чей?
Но голос
            тихий, как песок,
шуршащий шаг
            врачей?
Лежу,
        и явно без кальсон.
Опущен стыд
            ресниц....
Я бы
        подумал:
                    - Это сон! -
когда-б я не проснись.
Вот календарь.
            И отворя
глаза,
        взглянул наверх:
Три пары букв
            календаря -

МАЙ.
            ПЯТИСОТЫЙ ВЕК.

- Вот это выспался!
            Сия
оказия чудна!
Что ж! Пятисотый век!
            И я
рукой ищу судна.
Но нет судна
            у этих дядь!
Невыносимо мне!
Они-ж не пьют
             и не едят,
у них желудков нет.
Я, озабоченный
             бельем,
ищу, хотя б забор!
И вижу:
            не забор -
                        мильон,
мильард!
            бильардных лбов.
Я голый
            прячусь по углам,
и слышу
             крик врача,
без помощи
            катодных ламп
сильней громов
             крича:

        "Аано дао
                            Амбио
        Эора паоадо,
        Теаро? ао! аио,
        Анабиои, ао!
        Каиоэо? Эоту
        Миэи аниою"

            А я стараюсь
                        наготу
прикрыть
            хоть простынею.
Но два
        безротых молодца
берут меня
            на вынос,
зал щупает
             мои глаза
и руки,
            и невинность.
Глазеет
            пятисотый век
распущен
            и разнуздан.
Пустите!
            Я же человек!
Я только что
            проснулся!

А дальше
            улицей текла,
медлительно слаба
в одеждах
            тонкого стекла
спокойная толпа.
Их небледнеющие дни
в стекло
            погружены,
глаза-ж
            настолько холодны,
что словно
            не нужны.

Растительности
            никакой
в стране
            Стеклянных Дуг.
На площади
            под колпаком
стоит
        последний дуб,
и движимые рычагом
            Центрального Ума -
как солнечные часы,
            ворочаются дома!..

декабрь, 1927 г.       [5]


2

Я живу в пятисотом веке,
в веке, канувшем далеко...
В небе носятся человеки
без пропеллеров и поплавков.

От безмолвия охриплый,
я живу без моих друзей,
мне остались одни архивы...
библиoтека и музей.

В библиoтеке имени Ленина
небо и пол тишиной оклеены.

Много в хранилищах темных скрыто
палимпсестов и манускриптов.

Оком плафона глядит циклоп
белых и бледных дней...
Сколько воды и дней утекло,
сколько осталось на дне?

Много было боев и осад!
Горы сходили вниз...
Тысячу лет тому назад
был коммунизм...

Если бы жил и нес Иловайский       [6]
этих столетий налоги,
он потонул бы в супеси вязкой
хронологии:

ИСТОРИЯ МИРА
III-й том
Греция, Рим Египет.

"В Нильской долине, иссохшей потом,
(Гельмгольц. История Jbid)
жил, процветал и шел вперед
сильный и трудолюбивый народ,
как сообщает историк Миронов,
под властью фараонов.
Но в результате частых измен
(что подлежит проверке),
был низложен Тутанхамен
чернью в XX-ом веке.
А фараоны (титул короля)
сброшены были другими,
под руководством раба Хвевраля       [7]
(древне-еврейское имя).
Памятники этих эпох:
древне-латинско-скифский сапог,
древне-египетский, рваный и грязный
флаг белосинекрасный".

            ----------

В бурсе, за это б трудилась лоза,
взяли б студента в розги,
а в Комакадемии все волоса
рвал бы с себя Покровский...       [8]

ИСТОРИЯ ПИСЬМЕННОСТИ
Де-Ваб.

"...известна легенда, будто
жил великий писатель Вапп,
но этот вопрос запутан,
так как, как ни старались мы -
От Ваппа остались: "Война и мир",       [9]
и "Слово о полку Игореве"...

            ----------

И только среди людей и дат,
живших в веках когда-то -
всегда, навеки одна и та,
навек нерушимая дата,
и долго седины земли серебря,
ею нам осеняться:
            25 октября,
                        1917 г.

Историки, сжатые в книжный плен,
путают forum и plenum,
но имя одно не тронул тлен
и вечно живет нетленным.

Июнь. 1928

3

Хуже чем боль, чем смерть, чем декофт.
О, как тоска наверчена!
В "Комсомольскую правду" ни сдать стихов,
ни поужинать в "Доме Герцена"!       [10]

Я от тоски превратился в тень.
Мне - хоть бумаги десть!
Писал бы по тысяче строчек в день,
да некому их прочесть.

Блестит земля, стеклянный лоск
улицами стекает.
С жизнью искусство уже слилось -
все говорят стихами.
Хочется слова простого, но
где-то увязло и спит оно.

Где ты, о, Коган? Приди, начинай!       [11]
как прежде, круглые сутки,
читай, прошу, в тишине ночной
доклад "Гораций и Уткин"!       [12]

Память о нем - до-красна горит
и сердце лекцию просит!
Где Луначарский? Пускай говорит
о Гельцер и Наркомпросе!       [13]

Нет великих! Вернуть нельзя.
Речи великих стихли.
Но сохраняет Колонный зал
древних речей пластинки.

Колонною стражею загнанный вглубь,
в молчаньи громовом -
на камышевом стебле, в углу
цветет голубой граммофон.

Солнечные системы пластинок
на этажерках стынут.

Лестничкой лезу на высоту,
взял одну и приладил.
И закружился черный сатурн
на токой иглы
                      брильянте:

            Белей снег гор ли
            марли у горл
            орлы гор мерли
            о вери май герл.

Из гор май вырван
ирландец запел,
ирландия ирлэнд
ты пери и перл.

            Мы банк в бок дули
            летели в галоп,
            и пинг понг пули
            спикеру в лоб.

О том, Том Джони, быть вам в Чоне,
                        том, том рооо
ты наш нач бриттен, а мне быть вридом,
            ври там рооо.

Кружится пластинка, шуршит, шуршит,
тихим спешит фокстротом.
Звон фортепьяный, хрипок и шип,
и я до глубин растроган.

Взял другую, она залегла
в шуршащий, странный всхлип.
И вдруг застряла в звон игла.
Слышу:

            Вы ушли,
                        как говорится,
                                    в мир иной!..

            Владмир Владимыч!
                        Сколько лет!
(что кирпичей в мажанге),       [14]
а впрочем, только
            в феврале
за чаем на Таганке.

Вы дамы ждете
            к королю,
на стуле
            храп бульдога.
- Володя, хочешь
            тюрлю-лю,
конечно,
            если много!

А Лиля Юрьевна:       [15]
            - Зачем?
- Чтобы на всех
            хватило.
На Гендриковском,
            между тем,
в снегу
            хрипит квартира,

В морозах топчется Москва,
Замоскворечье,
            ругань...
Звонок.
            Пружиня на носках
и потирая руки,
            вошел Асеев:
                        - Драсси, драссссь...
И сел у самовара.
С мажонгом,
            Родченкой,
                        борясь,
в сенях стоит
            Варвара.       [16]
И как в кают-компании,
            в морозный
                        снежный шторм -
свистит Москва
            кабанья
в щелях
            сосновых штор.
Москва
            в шевре и юфти,
бредут,
            молчат,
                        поют...
- Где Ося?
            - Спит в каюте,
в одной
            из трех кают...       [17]

Бредет мороз
            по Трубной,
небо Москвы
            в рядне.
Кончается!

                    Не трудно
сделать жизнь
                    значительно трудней...       [18]

Колонный зал,
            как был,
                        и мертв,
и глуховат,
            как прежде.
Москва -
            огромный натюрморт,
в морщинах
            древних трещин.

Музей -
            где жить -
                        не продохнуть,
где все углы
            в таблицах,
а рупор тянется
            к окну
и шорохом
            теплится!

Тверже шаг держи колонна,
            в даль смотри,
слушай песню батальона,
            ать, два, три,
шаг второго батальо...
второго батальона
помни точно, брат, второго
            ать, два, три

Другая черная змея
шипит какой-то вальс.
Быть может, где нибудь моя
пластинка завалялась?
Хотя б обломок голоса!
На крайней этажерке
ищу, дрожу (от холода?)
нашел - "Kirsanofs Werke"

За горло ручки заводной!
(Одесса... Море... Детство...)
Тупа иголка! За одной
другую!
            Наконец то
звук заворочался в тюрьме,
и нет на мне лица -

            "Мери-наездница,
                        у крыльца
            с лошади треснется
                        цаца!"       [19]

Врешь, пластинка! Читал не так,
это чужая глотка.
Моя манера не понятa -
нужно легко и лётко.

Нужен звон, а не мертвый лоск,
который не уцелеет, -
чтобы после стихов жилось
выше и веселее.

Я докажу, то что сказал,
не дамся гнилью в растрату -
сегодня полон Колонный зал,
я выхожу на эстраду.

В Колонном зале
            тишь,
и даже мухи
            стихли.
Ни лиц, ни стульев,
            лишь
на полках спят
            пластинки.

Июнь. 1928

4

Врос
        в пятисотого века быт.
В ихнем кружусь бомонде.
Сплю под стеклом, ни дрязг, ни обид,
и даже одет по моде.

            Легко
                    белье азбестовое,
            пенснэ
                        из бемских звезд,
            как встарь
                        стихи выплескивая,
            былые рифмы
                                    свез.

Ночь,
        как и прежде, чернеет, толпя
немеркнущие созвездия,
воздушный газетчик в оконный колпак
сбрасывает "Известия".

Чайную дозу шприцем вкрутив,
сглотнув
            витаминов таблетки,
я погружаю хрусталик
                        в курсив
            статьи

                        "О ПЯТИСОТЛЕТКЕ"

Цифры, что кадры Пате текут,
и тут же - нежно и плавно -
поэт воспевает Патетику
пятисотлетнего плана!

"План пелиан паан лааано
пла иово на!
Лейся нежней, чем нарзанная ванна,
вкусней витамина А.

Будет в первом квартале плана
Цвет небес улучшен,
40 процентов озона землянам
кинется а-лучем.

За радио углем кинемся вместе
на дальний Меркурбасс,
по новой дороге на Семизвездье
пойдут поезда, горбясь..."

Душу мою
            услаждает поэзия,
но с неба
             нежданный выблеск,
и снова газетчик
            швыряет лезвия:
"Экстренный,
            экстренный выпуск".

Хватаю газету!
            Скорее взглянуть
на черных букв зиянье:

ЮГОВОСТОЧНЫЙ ПЛАНЕТНЫЙ ПУТЬ
                   ЗАНЯЛИ МАРСИЯНЕ.

"В ответ захватчикам мы зовем
немедленно подписаться
на тысячу триста III-ий заем
                        индустриализации".       [20]

И небо века уже сопит
воздушной канонеркою,
и в арсенальных снарядах спит
внутриатомная энергия.
И верхом идут, и низом гудут,
шаги опуская веские,
как в двадцать девятом моем году, -
солдаты древние советские.

На шпалы дней столетья рельс
клади, под звездным реяньем!
Ты слышишь дальний крик, Уэлс,
даешь
        машину
                    времени!

Знамен ракетный фейерверк
земля опять колеблет -
на пять минут
            в двадцатый век
                        пусти меня,
                                    о, Герберт!

5

Какие, правда,
            ужасы -
земля - глуха,
            нема,
как солнечные
            часы,
ворочаются дома.
Куда иду?
            Кому нужны
шаги таких
            веков,
когда ни друга,
            ни жены,
ни пуховиков.
Дошел до пристани,
            Дымок
какой то мчится
            к пристани,
я разобрать дымка
            не мог,
хотя вперялся
            пристальней.
Почти вплотную
            луч дымка.
Не верю.
            Девс екс махина -
из дыма вылезла
            рука,
лицо, манишка,
            ах! Она -
Машина.
            Да!
                Какой визит!
Седок окликнул
            окриком:
- Алло, май дэр
            ват яр из ит.
И снял пылинку
            с смокинга.

Пошли вдвоем.
            Идем, поем,
почти друзья с британцем.
Ну, как
        твой серый Альбион?
- О вэлл!
            И ну брататься.
А я хитер:
            - За табачком
схожу,
        - пою мущине,
а сам за угол
             и бочком,
бочком, бочком
            к машине.

Схватил машину,
            сел, нажал,
нажал, нажал
            педаль...
Тебя, о век,
            не жаль, не жаль,
лечу.
        В какую даль?

Эх, мимо Марсов,
            мимо Вег,
мимо
        звезд засады. -
Вот мелькнул
            ХХХ век.
Вот сверкнул
            ХХ-й.
Туже стягивай
            ремни,
подожди!
            повремени!
Не года -
            зыбь, зыбь!
Но куда?
            - Сыпь! Сыпь!
Я с лучами заспорю,
            рычагами
                        зазвеню,
Ну-к машину
            застопорю,
и зайду
            к Карамзину.
Он чаек
            пьет в сервизе,
глаз
        не обращает,
пишет сказ
             о Бедной Лизе
и слезу
            пущает.

Не хотите,
            и не надо!
Стягивай
            ремни,
Перед Семкою
            Эллада,
стоп машина
            времени!

Льет на землю
            мед луна.
Три афинца
            спрыгнуло,
я кричу:
            - Немедленно
дать сюда
            Перикла.

А они:
        - Периклов нет.
Новых
        не явилось.
Если ж нужен
            Архимед,
он из ванны
            вылезет.

Мчи машина
            времени,
еду
    на машине
поболтать с евреями
            в древней
                        Палестине.

Коло храма
            римский пост,
яма рядом
            вырыта.
В яме той
            Исус Христос
дует в кости
            с Иродом.

Стягивай
            ремни,
мчи машина
            времени,
время дует,
            дует в бок.
Вижу - бог.
            Дядя бог,
это что за дама?
Отвечает хмуро
                    бог:
- Та?
        Жена Адама.

Дальше!
            Дома
                    буду завтра,
в свой пинжак
            оденусь,
а пока
        с динозавром
гомо
        примигениус;
питекантропы
            ползут,
звери
        об одном глазу,
торможу
            у дуба я,
ан!
    кинжалозубое.
Лезет ящер
            носат,
поворачивай
            назад,
век-век,
            год-год,
средний ход!
            Полный ход!
Мимо
        пещерного дыма!
Во-на!
        упала колонна,
с вида
        уйди пирамида.
Упал
        купол,
сбили
        готики шпили,
ближе
        московские крыши.
Громом
        на голову Бронной.
Дома!
        и сразу в софу -
ффу!

1929

________________________________________

ПРИМЕЧАНИЯ С КОММЕНТАРИЯМИ
(Подготовил Павел Маслак)

[1]

…Итак, повернем истории карусель...

Это четверостишье часто цитируется в перефразированном виде. Начало этому, должно быть, положил В.Маяковский в своем выступлении 23 сентября 1929 года на Втором расширенном Пленуме Правления РАПП:

"...Я могу привести прекрасное стихотворение эпиграфом, восьмистишье Вольпина:
        - Поэтому, как говорил Жан-Жак Руссель,
        заворачивай истории крусель.
        - Не Руссель, товарищ, а Руссо.
        - В таком случае, не карусель, а колесо."

Кстати, не совсем логично в контексте выступления звучит само слово "эпиграф". Возможно, к осени 1929 года Маяковский уже был знаком с "Последним современником" и, приведя стихи Вольпина, машинально, по аналогии с поэмой Кирсанова, назвал их "эпиграфом".

Вольпин

Вольпин Михаил Давыдович (1902-1988) - советский поэт, сценарист. В двадцатые годы писал тексты для "Окон РОСТА", печатал в периодике сатирические стихотворения, работал для театров в соавторстве с В.Типотом, И.Ильфом и Е.Петровым, В.Ардовым и Н.Эрдманом. Несмотря на то, что с 1933 по 1937 год был в сталинских лагерях, с 1938 года вместе с Н.Эрдманом писал комедии и сценарии художественных и мультипликационных фильмов. Сценарист таких фильмов, как "Смелые люди", "Царевна-лягушка", "Морозко", "Огонь, вода и медные трубы", "Капризная принцесса", "Как Иванушка-дурачок за чудом ходил", мультфильма "История одного преступления". В 1988 году погиб в автомобильной катастрофе.
Михаил Вольпин всегда славился как мастер экспромта. Например, в 1974 году во время празднования десятилетия московского Театра на Таганке на подарок А.Вознесенского - щенка-волкодава - отреагировал экспромтом:

        Не зря театру в юбилей
        Поэты дарят кобелей.
        Театру, трудная судьба чья
        Была воистину собачья.

[2]

…и сжавши ртуть
                      в комок...

Речь идет о сильном морозе - ниже сорока градусов.
В наше время мы практически не сталкиваемся с метеорологическими термометрами на основе ртути, но такой прибор более точен, чем обычный спиртовый термометр. Правда, он ограничен в своем нижнем диапазоне, поскольку ртуть плавится при -38,8°С.

[3]

…друзьями брошенный Мальмгрен...

Мальмгрен (Malmgren) Финн (1895-1928) - шведский геофизик, исследователь Северного Ледовитого океана. В 1928 году был участником арктической экспедиции У. Нобиле на дирижабле "Италия". Погиб при попытке пройти по дрейфующим льдам с места катастрофы дирижабля к Шпицбергену, для того чтобы сообщить о катастрофе "Италии" и организовать спасение оставшихся в лагере. По версии следовавших с ним итальянцев Мариано и Цаппи, из-за полученой ранее конфузии плеча, поврежденной ноги и сильнейшей простуды Мальмгрен не мог двигаться дальше, отдал теплую одежду и продукты напарникам, а сам лег умирать в вырубленной в многолетнем льду нише. Оставшиеся в живых полярники были спасены советским ледоколом "Красин". Эти события отображены в фильме М. Калатозова "Красная палатка" (1971).
Смерть Мальмгрена овеяна всевозможными подозрениями: его, обессилившего, могли просто бросить, забрав теплую одежду и остатки еды, а то и съесть (слишком уж цветущий вид был у спасенного офицера Цаппи!). Кроме того, непонятно, как Мальмгрен мог "забыть" отдать доверенные ему письма участников экспедиции, почему не написал ни единой прощальной строки своим родным?.. Эта тема активно распространялась в советской прессе того периода в первую очередь потому, что итальянцы (ядро экспедиции) воспринимались исключительно как "фашисты". В. Маяковский в июле 1928 года отреагировал на эти события стихотворением "Крест и шампанское":

        …Мы ждем
                           от Нобиле
                                        живое слово:
        Чего сбежали?
                               Где Мальмгрен?
        Он умер?
                     Или бросили живого?..

Образ Мальмгрена появляется и в современной поэзии, например, у Б. Ахмадулиной:

        О, смилуйтесь, хоть вы не обещали.
        Совсем одна, словно Мальмгрен во льду,
        заточена, словно мигрень во лбу.
        Друзья мои, я требую пощады!
                ("…Я думаю: как я была глупа…", 1967)

[4]

…Спасли...
              Не Красин ли?..

Имеется в виду ледокол "Красин".
Корабль "Святогор" был построен в 1916 году по заказу России в Ньюкасле (Великобритания). Во время гражданской войны был затоплен на фарватере в устье Северной Двины, чтобы преградить путь кораблям интервентов вверх по реке. Был поднят англичанами и в 1922 году продан Советской России за 20 000 фунтов стерлингов. В 1927 году постановлением ВЦИК РСФСР ледоколу было присвоено имя "Красин" (в честь политического деятеля, инженера Л.Б. Красина (1870-1926). В 1928 году ледокол сыграл главную роль в спасении полярной экспедиции генерала Умберто Нобиле.

[5]

декабрь, 1927 г.

Дата под первой частью поэмы заслуживает особого внимания. В завязке поэмы явно прослеживается влияние событий, связанных с экспедицией У. Нобиле и ее спасением (Мальмгрен, "Красин"). Но события эти происходили ... в июне 1928 года! Так, кстати, датированы вторая и третья часть "Последнего современника", что полностью исключает возможность опечатки ("1927" вместо "1928"). Возможно у Кирсанова возник замысел поэмы о далеком будущем в декабре 1927 года? Но почему именно тогда? "Холодно-стеклянный" мир грядущего представлен поэтом фактически как сатирическая антиутопия, причем дух и реалии этого мира очень уж напоминают будущеe из романа Замятина "Мы"... А на русском языке роман Замятина печатался как раз в 1927 году, в Праге, в эмигрантском журнале "Воля России". Можно предположить, что в декабре к Кирсанову попали пражские журналы с романом "Мы", тогда-то и появилась идея новой поэмы, тогда же, возможно, были написаны первые наброски о "стране Стеклянных Дуг". Но активная работа над поэмой "Последний современник" началась не ранее июня 1928 года.

[6]

Если бы жил и нес Иловайский...

Иловайский Дмитрий Иванович (1832-1920) - русский историк. Автор широко распространенных в конце XIX века учебников по всеобщей и русской истории для средней школы.
Надо признать, что отношение к этим учебникам было неоднозначное - с одной стороны они имели глубоко консервативный характер, были написаны с позиций защиты монархизма, с предвзятостью и тенденциозностью. Потому-то и вышла в 1911 году книга-пародия "Всеобщая история, обработанная "Сатириконом". С другой стороны, многие ценили работы Иловайского за живость языка, яркость изложения, за передачу истории через личности, творившие ее. Эти качества отмечает, например, Марина Цветаева в автобиографическом очерке "Дом у Старого Пимена" (1934), где пишет о своем сводном деде - Д.И. Иловайском.

[7]

...под руководством раба Хвевраля...

Невольно возникает ассоциация с заметками Маяковского из "Записной книжки Лефа":

"...12 марта в "Правде" появилась поэма Орешина "Распутин", в "Известиях" появилась она же, но в сокращенном виде.
В "Правде" кончалась словами:

        "И царя со всею знатной дрянью
                          сшибли Октябрем".

В "Известиях":

                "И царя со всею знатной дрянью
                          сшибли Февралем".
Все удивительно в этой двухвостой поэме. Почему "октябрь" и "февраль" оказались одним и тем же, почему вместо двух разных революций какой-то один общий комбинированный "дуплет" получается, почему на одного поэта целые две революции и две газеты пришлись и почему этот один - Орешин".
("Новый Леф", 1927, №4).

[8]

...рвал бы с себя Покровский...

Покровский Михаил Николаевич (1868-1932) - русский историк-марксист. С мая 1918 года - заместитель наркома просвещения РСФСР, по совместительству - председатель президиума Социалистической (с 1924 - Коммунистической) академии, ректор Института красной профессуры, председатель Общества историков-марксистов, заведующий Центрархивом. Сторонник и пропагандист воинствующего большевизма и беспрекословного исполнения партийных директив; считал, что исторические знания следует использовать в борьбе с политическими противниками. "История есть политика, опрокинутая в прошлое" - вот его главный лозунг.

[9]

...От Ваппа остались: "Война и мир"...

ВАПП - Всероссийская ассоциация пролетарских писателей была создана в октябре 1920 года, а в 1928 году реорганизована и переименована в РАПП (Российская ассоциация пролетарских писателей). Сначала ассоциацию возглавляли Г. Лелевич, С. Родов и И. Вардин, позже - Л. Авербах, Ю. Либединский, В. Киршон и В. Ермилов. ВАПП заявляла о себе не только как о пролетарской писательской организации, но и как о проводнике главной линии партии в литературе. В статьях журнала "На посту" вапповцы постоянно нападали на "попутчиков" и всю непролетарскую литературу в целом, в том числе классово-чуждыми считали и группу Леф, произведения своих же писателей всячески возвеличивали вне зависимости от их художественных достоинств.

[10]

...ни поужинать в "Доме Герцена"!..

Дом Герцена (Тверской бульвар, 25) - особняк Яковлевых в центре Москве, где родился русский писатель А.И.Герцен. Советской властью дом был передан писательским организациям - МАПП, ВАПП, ЛОКАФ, "Кузница". С 1933 года - здание Литературного интситута.
В 20-х годах в ресторане "Дома Герцена" бывали многие литераторы, проводили дискуссии, читали стихи. Бывали здесь и лефовцы, но Маяковский, хотя и слыл завсегдатаем этого заведения, отозвался о нем так:

        "Прав
                   один рифмач упорный,
        В трезвом будучи уме,
        На дверях
                      мужской уборной
        бодро
                    вывел резюме:
        "Хрен цена
        вашему дому Герцена".
Обычно
        заборные надписи плоски,
но с этой - согласен!
                                В. Маяковский"
("Дом Герцена", июль 1928)

[11]

...Где ты, о, Коган?..

Коган Петр Семенович (1872-1932) - историк литературы, критик, профессор I и II МГУ, с 1921 года - президент Государственной Академии художественных наук, противник модернизма и эстетизма. Был популярным лектором по истории современной литературы, хотя не пользовался уважением ни у вапповцев, ни у лефовцев. "Петра Семеновича Когана Маяк. презирал, как воплощение всяческой тупости. Издевался над ним в стихах" (Дневник К. Чуковского от 24.06.1964). И подтверждение тому:

        Чтобы разнеслась
                              бездарнейшая погань,
        Раздувая
                         темь
                                пиджачных парусов,
        Чтобы
                  врассыпную
                                  разбежался Коган,
        Встреченных
                          увеча
                                   пиками усов...
(В. Маяковский. "Сергею Есенину", 1926)

[12] 

...доклад "Гораций и Уткин"!..

Уткин Иосиф Павлович (1903-1944) - поэт, автор поэмы "Повесть о рыжем Мотеле, господине инспекторе, раввине Исайе и комиссаре Блох" (опубликована в 1926 году), сборников стихов, в которых революционный пафос сочетался с бытовыми чертами провинциального еврейства. Официальная критика называла Уткина "поэтом мелкой буржуазии" за то, что его лирика была пронизана сентиментальностью и романсной чувствительностью. В конце 20-х Уткина сравнивали чуть ли не с Байроном.
Известна эпиграмма О.Мандельштама на И.Уткина:

               Один еврей, должно быть, комсомолец,
               Живописать решил дворянский старый быт:
               На закладной под звуки колоколец
               Помещик в подорожную спешит.

[13] 

...о Гельцер...

Гельцер Екатерина Васильевна (1876-1962) - легендарная русская балерина. На сцене Большого театра с 1894 года, там же продолжала работать и после октября 1917 года. Любимица московских театралов была сторонницей сохранения в неприкосновенности балетов наследия, "чистых" танцев классического балета, хотя, в то же время, охотно выступала в драматических спектаклях А.А.Горского, а в 1920-х годах в новых балетах, поставленных для нее мужем В.Д.Тихомировым.
Еще в 1915 году София Парнок посвятила Екатерине Гельцер стихотворение ("И вот она! Театр безмолвнее / Невольника перед царем...").
Нельзя не упомянуть строк Ивана Бунина из "Окаянных дней" (1925-1927 гг.), где говорится о солдатском лазарете времен Первой мировой войны: "Солдатики" были объектом забавы. И как сюсюкали над ними в лазаретах, как ублажали их конфетами, булками и даже балетными танцами! И сами солдатики тоже комедничали, прикидывались страшно благодарными, кроткими, страдающими покорно: "Что ж, сестрица, все Божья воля!" - и во всем поддакивали и сестрицам, и барыням с конфетами, и репортерам, врали, что они в восторге от танцев Гельцер (насмотревшись на которую однажды один солдатик на мой вопрос, что это такое по его мнению, ответил: "Да черт... Чертом представляется, козлекает...").

[14]

...что кирпичей в мажанге...

Имеется в виду Ма-Джонг (мажонг) - китайская логическая игра Mah Jong, суть которой состоит в том, чтобы разобрать определенным образом сложенную многослойную конструкцию из фишек, снимая только парные. В полный традиционный набор для игры входит от 136 до 144 костей. Игра появилась в Китае в конце XIX века, а в 20-х годах ХХ столетия маджонговая "лихорадка" охватила весь мир.
Ма-Джонг был любимой игрой лефовцев, о чем вспоминают многие современники. Упоминается маджонг и в посвящении Алексея Крученый Борису Пастернаку в сороковых годах:

                …Но ханжа,
                но маньяк -
                дряхлых трынок,
                ты маджонга
                пил коньяк.

[15]

...А Лиля Юрьевна:
                                      - Зачем?..

Вряд ли есть необходимость рассказывать о Лиле Юрьевне Брик - "музе Маяковского". В контексте поэмы Кирсанова "Последний современник" стоит присмотреться к стихотворению Алексея Крученых, посвященному Л.Ю.Брик и написанному в октябре 1929 года:

        Л.Ю.Б.

        Лечу!
                   Тороплюсь!
                                        Волнуюсь!
        Жмаю сердца таксомотор
        - как будто меня щекочет
                                                        ЛУЭС -
        прорвать последний затор!
        Как будто с Марса сорвался
        и упал в Гендриков
                                          переулок,
        о, славься,
                         славься,
                                     славься
        сегодняшний день - новорожд -
                                                                     счастливый турок!..
(30.X.29 г.)

[16]

...в сенях стоит
                    Варвара...

Степанова Варвара Федоровна (1894-1958) - художник, мастер конструктивизма. Жена и соратница А. М. Родченко, вместе с которым активно участвовала в деятельности ЛЕФа.
В раннем периоде своего творчества (в то время - "заумь" и беспредметные стихи) использовала псевдоним "Варст".

[17]

...- Где Ося?
                    - Спит в каюте,
в одной
               из трех кают...

Брик Осип Максимович (1888-1945) - литературовед, драматург, критик, сценарист. Вместе с Маяковским редактировал журналы "ЛЕФ" и "Новый ЛЕФ". С 1926 с женой Лилей Брик жил у Маяковского в его трехкомнатной квартире в Гендриковском переулке (правильней - Гендриков переулок).
Существуют противоречивые мнения о связи О.Брик с ЧК и ГПУ. С начала двадцатых годов, например, С.Есенину приписывают такую эпиграмму:

        Вы думаете: здесь живет Брик,
        Исследователь стиха.
        Ошибаетесь: здесь живет шпик
        И следователь ЧК.

[18]

                            ...Не трудно
сделать жизнь
                             значительно трудней...

Этот парафрз из стихотворения Маяковского "Сергею Есенину" звучит едва ли не пророчески как и по отношению к самому Маяковскому, так и к СССР в целом. Следует помнить, что это был 1929 год...

[19]

..."Мери-наездница,
                у крыльца
      с лошади треснется
                цаца!"

Раннее стихотворение Семена Кирсанова "Мери-наездница" (опубликовано в 1925 г.) очень любил и ценил Маяковский. Первые две строфы звучат в нем так:

        Мери-красавица
        у крыльца
        С лошадью справится -
        ца-ца!

        Мери-наездница
        до конца
        С лошади треснется -
        ца-ца!

[20]

..."В ответ захватчикам мы зовем
      немедленно подписаться
      на тысячу триста III-ий заем
                                    индустриализации".

Государственный внутренний 6% выигрышный заем индустриализации народного хозяйства СССР проводился трижды - с 1927 по 1929 год.
В 1929 году велась активная агитация среди населения за подписку на III-й заем индустриализации. Особо широкий размах эта кампания приобрела после 10 июля, когда маньчжурские войска захватили Китайско-Восточную железную дорогу (КВЖД), нарушив существовавшие советско-китайские соглашения о совместном ее управлении. Любопытен тот факт, что уже 6 августа в газете "Правда" появилась статья М. Горького со следующими словами: "...На      социалистическое     соревнование,     введённое     нами     в     работу строительства новой жизни, враги ответили нам разбойничьим налётом на Дальнем Востоке. Мы отвечаем ускоренной подпиской на заём индустриализации".