Кедрин Дмитрий Борисович (1907-1945) День гнева
Содержание
Глухота
"Не дитятко над зыбкою..."
Плач
Ночь в убежище
Завтра
Дом
Осень сорок первого года
Погода
Газ
Жилье
Кукла ("Ни слова сквозь грохот не слышно...")
Девочка в противогазе
Рыбы
"На погост завернула дорога..."
Если
16 октября
Непогодь
История
Толкучий рынок
Следы войны
Мать ("Война пройдет - и слава богу...")
Грипп
Солдат
Станция Зима
На фронт
Завет
Борьба
1941
Не печалься!
"Это смерть колотит костью..."
Фюрер
Хлеб и железо
Старая Германия
Убитый мальчик
Дети
"Начинается ростепель марта..."
Днепропетровск
Октябрьская битва
В булочной
Ясь
День суда
"Полянка зимняя бела..."
Узел сопротивления
Ночной плач
После войны
Кукушка ("Утомленные пушки...")
"Когда сраженье стихнет понемногу..."
Анна
Враг
Пленные
Победа
"Ой, на вербе в поле..."
"Месяц однорогий..."
"В потертых сапогах и в полотняных..."
ГЛУХОТА
Война бетховенским пером
Чудовищные ноты пишет.
Ее октав железный гром
Мертвец в гробу - и тот услышит!
Но что за уши мне даны?
Оглохший в громе этих схваток,
Из всей симфонии войны
Я слышу только плач солдаток.
2 сентября 1941
* * *
Не дитятко над зыбкою
Укачивает мамушка -
Струится речкой шибкою
Людская кровь по камушкам.
Сердца врагов не тронутся
Кручиною великою.
Пусть сыч с высокой звонницы
Беду на них накликает,
Чтоб сделались им пыльными
Пути-дороги узкие,
Крестами надмогильными
Березы стали русские.
Пускай им ноги свяжутся
В пути сухими травами,
Ключи в лесу покажутся
В горячий день - кровавыми,
Костры горят холодными,
Негреющими искрами,
В узилища подводные
Утащат реки быстрые,
Вся кровь по капле вытечет,
Тупым ножом отворена,
Пусть злые клювы выточат
О черепа их вороны.
Над головами ведьмою
Завоет вьюга русская,
Одни волки с медведями
Глядят в их очи тусклые.
Чертополох качается
В степи над их курганами,
Червяк - и тот гнушается
Телами их погаными.
1941
ПЛАЧ
В убежище плакал ребенок,
И был нестерпимо высок,
И был раздирающе звонок
Подземный его голосок.
Не треском смешных погремушек,
Что нас забавляли, блестя, -
Отрывистым грохотом пушек
Земля повстречала дитя.
Затем ли живет он? Затем ли
На свет родила его мать,
Чтоб в яму, в могилу, под землю
Ребенка живым закопать?
Ему не забыть этой были:
Как выла сирена в ночи,
Как небо наотмашь рубили
Прожекторы, точно мечи.
Седой, через долгие годы
Он вспомнит: его увели
От бомб, что неслись с небосвода,
В глубокие недра земли.
И если он выживет - где бы
И как бы ни лег его путь, -
Он всюду, боящийся неба,
К земле будет голову гнуть.
17 августа 1941
НОЧЬ В УБЕЖИЩЕ
Ложишься спать, когда в четыре
Дадут по радио отбой.
Умрешь - единственная в мире
Всплакнет сирена над тобой.
Где звезды, что тебе знакомы?
Их нет, хотя стоит июль:
В пространствах видят астрономы
Следы трассирующих пуль.
Как много тьмы, как света мало!
Огни померкли, и одна
Вне досяженья трибунала
Мир демаскирует луна.
...Твой голос в этом громе тише,
Чем писк утопленных котят...
Молчи! Опять над нашей крышей
Бомбардировщики летят!
13 августа 1941
ЗАВТРА
Когда над стропилами щели
Умолкнут зенитные пушки,
Мы втащим узлы и постели
В убогие наши избушки.
Мы вычистим скарб этот жалкий
И щель нашу плугом запашем,
Посадим ночные фиалки
На бомбоубежище нашем.
И, все забывая на свете,
С улыбкой посмотрим с террасы,
Как наши беспечные дети
Играют осколками в классы.
15 августа 1941
ДОМ
Дом разнесло. Вода струями хлещет
Наружу из водопроводных труб.
На мостовую вывалены вещи,
Разбитый дом похож на вскрытый труп.
Чердак сгорел. Как занавес в театре,
Вбок отошла передняя стена.
По этажам разрезанная на три,
Вся жизнь в квартирах с улицы видна.
Их в доме много. Вот в одной из нижних
Рояль в углу отлично виден мне.
Обрывки нот свисают с полок книжных,
Белеет маска Листа на стене.
Площадкой ниже - вид другого рода:
Обои размалеваны пестро,
Свалился наземь самовар с комода...
Там - сердце дома, тут - его нутро.
А на вещах - старуха с мертвым взглядом
И юноша, старухи не свежей.
Они едва ли не впервые рядом
Сидят, жильцы различных этажей!
Теперь вся жизнь их, шедшая украдкой,
Открыта людям. Виден каждый грех...
Как ни суди, а бомба - демократка:
Одной бедой она равняет всех!
18 августа 1941 г.
ОСЕНЬ СОРОК ПЕРВОГО ГОДА
Еще и солнце греет что есть силы,
И бабочки трепещут на лету,
И женщины взволнованно красивы,
Как розы, постоявшие в спирту.
Но мчатся дни. Проходит август краткий.
И мне видны отчетливо до слез
На лицах женщин пятна лихорадки -
Отметки осени на листьях роз.
Ах, осень, лета скаредный наследник!
Она в кулак готова все сгрести.
Недаром солнце этих дней последних
Спешит дожечь, и розы - доцвести.
А женщины, что взглядом ласки просят,
Не опуская обреченных глаз, -
Предчувствуют, что, верно, эта осень
Окажется последней и для нас!
19 августа 1941 г.
ПОГОДА
Ни облачка! Томясь любовной мукой,
Кричат лягушки, пахнет резеда.
В такую ночь и самый близорукий
Иглу в траве отыщет без труда.
А как луна посеребрила воду!
Светло кругом, хоть по руке гадай...
И мы ворчим: "Послал же черт погоду:
В такую ночь бомбежки ожидай".
8 сентября 1941
ГАЗ
Есть некий газ. Ни с воздухом, ни с влагой
Несходен он на запах и на цвет,
Неуловим лакмусовой бумагой,
Но от него противогаза нет.
Он протечет в убежище любое,
Ты дверь закроешь, он войдет в окно.
И то, что было некогда тобою,
Вдруг замычит, в скота превращено.
Его симптом - не слезы и не кашель,
Он не из тех которыми бомбят,
Но от него синеют щеки наши
И распухают животы ребят.
Он душит все народы друг за дружкой.
Вслед за войной его приходит час...
Сам люизит - лишь детская игрушка
В сравненьи с ним! Царь Голод этот газ!
19 сентября 1941
ЖИЛЬЕ
Ты заскучал по дому? Что с тобою?
Еще вчера, гуляка из гуляк,
Ты проклинал дырявые обои
И эти стены с музыкой в щелях!
Здесь слышно все, что делают соседи:
Вот - грош упал, а вот скрипит диван.
Здесь даже в самой искренней беседе
Словца не скажешь - разве если пьян!
Давно ль ты врал, что угол этот нищий
Осточертел тебе до тошноты?
Давно ль на это мрачное жилище
Ты громы звал?.. А что, брат, скажешь ты,
Когда, смешавшись с беженскою голью,
Забыв и чин и звание свое,
Ты вдруг с холодной бесприютной болью
Припомнишь это бедное жилье?
23 сентября 1941 г.
КУКЛА
Ни слова сквозь грохот не слышно!..
Из дома, где мирно спала,
В убежище девочка вышла
И куклу с собой принесла.
Летят смертоносные птицы,
Ослепшие в прожекторах!
У женщин бескровные лица,
В глазах у них горе и страх.
И в этой семье сиротливой,
Что в щели отбоя ждала,
По совести, самой счастливой
Тряпичная кукла была!
О чем горевать этой кукле?
Ей тут безопаснее всех:
Торчат ее рыжие букли,
На толстых губах ее смех...
"Ты в силах, - спросил я, - смеяться?"
И, мнится, услышал слова:
"Я кукла. Чего мне бояться?
Меня не убьют. Я мертва".
24 сентября 1941
ДЕВОЧКА В ПРОТИВОГАЗЕ
Только глянула - и сразу
Напрямик сказала твердо:
"Не хочу противогаза -
У него слоновья морда!"
Дочь строптивую со вздохом
Уговаривает мама:
"Быть капризной - очень плохо!
Отчего ты так упряма?
Я прощу тебе проказы
И куплю медовый пряник.
Походи в противогазе!
Привыкай к нему заране..."
Мама делается строже,
Дочка всхлипывает тихо:
"Не хочу я быть похожа
На противную слониху".
Мать упрямице курносой
Подарить сулила краски,
И торчат льняные косы
С двух сторон очкастой маски.
Между стекол неподвижных
Набок свис тяжелый хобот...
Объясни-ка ей, что ближних
Люди газом нынче гробят,
Что живет она в эпоху,
Где убийству служит разум...
Быть слоном теперь неплохо:
Кто его отравит газом?
1 октября 1941
РЫБЫ
Туч серебряные глыбы
Расступились - и видны,
Точно призрачные рыбы,
Самолеты близ луны.
Так и кажется, что некто
Сел за рощицей вдали
И, как удочку, прожектор
К ним закинул от земли.
И бежит с негромким треском
В небеса не потому ль,
Как светящаяся леска,
Цепь трассирующих пуль?
На конце их зыбкой нитки
От луны невдалеке
Заплясал разрыв зенитки,
Как наживка на крючке.
Нехитер закон охоты:
Миг - и рыба тут как тут!
Но приманку самолеты,
Проплывая, не клюют.
Если нас не изувечат,
То воронки поутру
Скажут нам - какую мечут
Эти окуни икру!
2 октября 1941
* * *
На погост завернула дорога,
Белый крест осенила сосна...
Ну, приятель! Теперь ни тревога,
Ни бомбежка тебе не страшна.
Как бы звонко сирены ни пели, -
Из-под этой косматой сосны
Ты не встанешь: могильные щели
Не боятся воздушной волны.
Хороши блиндажи гробовые!
И когда начинается бой, -
Что таиться? - Судьбою живые
Поменяться готовы с тобой.
13/X-1941
ЕСЛИ
От бежавших рыцари наживы
Грузовик везут с инвентарем:
"Пригодится, если будем живы,
Обменяем, если не помрем!"
Но не жаль вещей осиротелых
Тем, кто ищет в странствиях приют:
"Лучше справим, если будем целы,
Разживемся, если не убьют!"
Это слово бродит в наших мыслях,
Раздается, как припев звуча...
Надо всеми шеями нависло
Лезвие Дамоклова меча!
18 октября 1941
16 ОКТЯБРЯ
Стоял октябрь, а всем казалось март:
Шел снег и таял, и валил сначала...
Как ворожея над колодой карт,
История загадочно молчала.
Сибирский поезд разводил пары,
В купе рыдала крашеная дама:
Бабье коробку паюсной икры
У дамы вытрясло из чемодана.
Зенитка била где-то у моста,
Гора мешков сползала со скамеек.
И подаянья именем Христа
Просил оборванный красноармеец.
Вверху гудел немецкий самолет,
В Казань бежали опрометью главки.
Подпивший малый на осклизлый лед
Свалился замертво у винной лавки.
Народ ломил на базах погреба,
Несли муку колхозницы босые...
В те дни решалась общая Судьба:
Моя судьба, твоя судьба, Россия!
20 октября 1941
НЕПОГОДЬ
Сегодня выпал день хороший:
С утра осенний дождик льет.
Теряя в слякоти калоши,
Идет по улицам народ.
Туман висит у самых кровель,
Густой и белый, словно чад.
И с гулом падающих бревен
В Москве зенитки не стучат.
Конечно, вечером сегодня
Не вспыхнет ни одна звезда!
И, расхрабрившись, точно ходят
По расписанью поезда.
Бранить погоду нет причины, -
Остались немцы на мели.
Недаром выбрились мужчины
И дамы брови подвели.
В трамвае слышатся остроты,
Друг друга бабы не честят.
Всем ясно: вражьи самолеты
Сегодня к нам не прилетят!
27 октября 1941
ИСТОРИЯ
По целым дням народ, сходя с ума,
Простаивал в очередях огромных,
А по ночам была такая тьма,
Что и старухи не могли припомнить.
Из облаков немецкие листки,
Как ястребы, летели на колени,
И в деревнях гадали старики
По Библии о светопреставленье.
Хозяйки собирались у ворот,
Гремела пушка, как далекий молот.
Ползли слушки. И писем ждал народ.
Стояла осень. Надвигался голод.
А над рекой, над полем, над леском,
Небесный свод пересекая косо,
Вертлявый "юнкерс" узеньким дымком
Выписывал гигантский знак вопроса.
14 ноября 1941
ТОЛКУЧИЙ РЫНОК
Есть под Москвой толкучий рынок.
Туда, едва лишь рассветет, -
Кто на салазках, кто на спинах, -
Сгибаясь тащит скарб народ.
Там старичок, румян и прыток,
Сует прохожему под нос
Альбом двусмысленных открыток...
Ловкач, прости его Христос!
Он всем торгует понемножку:
Меняет сахар на вино,
Мануфактуру на картошку
И патефоны на пшено.
Пускай весь мир летит под горку,
Несется к черту на рога -
Берут курильщики махорку!
Нужна сластенам курага!
В чем недостаток, в чем излишек -
Он обо всем осведомлен.
Возок березовых дровишек
За пачку соли купит он.
Война несет ему достаток,
Деньжата множит и добро.
Пучок засаленных тридцаток
Меняет он на серебро.
К чему он лезет вон из кожи?
Зачем ему такая прыть?
Ужель, два долгих века прожив,
Теперь он третий хочет жить?
Да: с дряблых щек не сходит краска!
И как бы обмер он, узнай,
Что нынче вечером фугаска
В прах разнесет его трамвай!
25 ноября 1941
СЛЕДЫ ВОЙНЫ
Следы войны неизгладимы!..
Пускай окончится она,
Нам не пройти спокойно мимо
Незатемненного окна!
Юнцы, видавшие не много,
Начнут подтрунивать слегка.
Когда нам вспомнится тревога
При звуке мирного гудка.
Счастливцы! Кто из них поверит,
Что рев сирен кидает в дрожь,
Что стук захлопнувшейся двери
На выстрел пушечный похож?
Вдолби-ка им - как трудно спичка
Порой давалась москвичам
И отчего у нас привычка
Не раздеваться по ночам?
Они, минувшего не поняв,
Запишут в скряги старика,
Что со стола ребром ладони
Сметает крошки табака.
25 ноября 1941 г.
МАТЬ
Война пройдет - и слава богу.
Но долго будет детвора
Играть в "воздушную тревогу"
Среди широкого двора.
А мужики, на бревнах сидя,
Сочтут убитых и калек
И, верно, вспомнят о "планиде",
Под коей, дескать, человек.
Старуха ж слова не проронит!..
Отворотясь, исподтишка
Она глаза слепые тронет
Каймою черного платка...
30 ноября 1941
ГРИПП
Меня томит гриппок осенний,
Но в сердце нет былой тоски:
Сплелись в цепочку воскресений
Недуга светлые деньки.
Я рад причудливой бутылке
С микстурой, что уже не впрок,
Свинцовой тяжести в затылке,
Тому, что грудь теснит жарок.
Ведь смерть нас каждый вечер дразнит,
Ей в эту осень повезло!
Не потому ли, точно в праздник,
Вокруг так чисто и светло?
Как бел снежок в далекой чаще!
Как лед синеет у реки!..
Да: впрямь всего бокала слаще
Винца последние глотки!
12 декабря 1941
СОЛДАТ
Гусар, в перестрелки бросаясь,
Стихи на биваках писал.
В гостиных пленяя красавиц,
Бывал декабристом гусар.
А нынче завален по горло
Военной работой солдат.
Под стать пневматическим сверлам
Тяжелый его автомат.
Он в тряском товарном вагоне
Сидит, разбирая чертеж,
В замасленном комбинезоне
На сварщика чем-то похож.
Ну, что же! Подсчитывай, целься,
Пали в механических птиц!
Ты вышел из книги Уэльса -
Не с ярких толстовских страниц.
С гусарами схож ты не очень:
Одет в меховые штаны,
Ты просто поденный рабочий
Завода страданий - войны.
22 декабря 1941 г.
СТАНЦИЯ ЗИМА
Говорят, что есть в глухой Сибири
Маленькая станция Зима.
Там сугробы метра в три-четыре
Заметают низкие дома.
В ту лесную глушь еще ни разу
Не летал немецкий самолет.
Там лишь сторож ночью у лабазов
Костылем в сухую доску бьет.
Там порой увидишь, как морошку
Из-под снега выкопал медведь.
У незатемненного окошка
Можно от чайку осоловеть.
Там судьба людская, точно нитка,
Не спеша бежит с веретена.
Ни одна тяжелая зенитка
В том краю далеком не слышна.
Там крепки бревенчатые срубы,
Тяжелы дубовые кряжи.
Сибирячек розовые губы
В том краю по-прежнему свежи.
В старых дуплах тьму лесных орехов
Белки запасают до весны...
Я б на эту станцию поехал
Отдохнуть от грохота войны.
1941
НА ФРОНТ
Теперь весь мир пошел враскачку,
Шатаясь, как хмельной...
Сошлись приятели на дачку,
Чтоб выпить по одной.
Они велели гармонисту
Наяривать матлот.
Гармонь прервет то дальний выстрел,
То близкий самолет.
А пареньки пьяны немножко:
На фронт им скоро... Что ж!
Им невдомек, что рев гармошки
На реквием похож.
1941
ЗАВЕТ
В час испытаний
Поклонись отчизне
По-русски,
В ноги,
И скажи ей:
"Мать!
Ты жизнь моя!
Ты мне дороже жизни!
С тобою - жить,
С тобою - умирать!"
Будь верен ей.
И, как бы ни был длинен
И тяжек день военной маеты, -
Коль пахарь ты,
Отдай ей всё, как Минин,
Будь ей Суворовым,
Коль воин ты.
Люби ее.
Клянись, как наши деды,
Горой стоять
За жизнь ее и честь,
Чтобы сказать
В желанный час победы:
"И моего
Тут капля меда есть!"
1942
БОРЬБА
Века прошли
В борьбе жестокой:
Врага стараясь превозмочь,
Навстречу дню,
Что шел с Востока,
Шла с Запада
Глухая ночь.
Но как бы
Над землею смутно
Ее ни нависала тень, -
Мир знал:
Непобедимо
Утро.
С Востока
Снова встанет день!
1942
1941
Ты, что хлеб свой любовно выращивал,
Пел, рыбачил, глядел на зарю.
Голосами седых твоих пращуров
Я, Россия, с тобой говорю,
Для того ль новосел заколачивал
В первый сруб на Москве первый гвоздь,
Для того ль астраханцам не плачивах
Дани гордый владимирский гость;
Для того ль окрест города хитрые
Выводились заслоны да рвы
И палили мы пеплом Димитрия
На четыре заставы Москвы;
Для того ль Ермаковы охотники
Белку били дробинкою в глаз;
Для того ль пугачевские сотники
Смердам чли Государев Указ;
Для того ли, незнамы-неведомы,
Мы в холодных могилах лежим,
Для того ли тягались со шведами
Ветераны Петровых дружин;
Для того ли в годину суровую,
Как пришел на Москву Бонапарт,
Попалили людишки дворовые
Огоньком его воинский фарт;
Для того ль стыла изморозь хрусткая
У пяти декабристов на лбу;
Для того ль мы из бед землю Русскую
На своем вывозили горбу;
Для того ль сеял дождик холодненький,
Точно слезы родимой земли,
На этап бритолобых колодников,
Что по горькой Владимирке шли;
Для того ли под ленинским знаменем
Неусыпным тяжелым трудом
Перестроили мы в белокаменный
Наш когда-то бревенчатый дом;
И от ярого натиска вражьего
Отстояли его для того ль, -
Чтоб теперь истлевать тебе заживо
В самой горькой из горьких неволь,
Чтоб, тараща глаза оловянные,
Муштровала ребят немчура,
Чтобы ты позабыл, что славянами
Мы с тобой назывались вчера?..
Бейся ж так, чтоб пришельцы поганые
К нам ходить заказали другим.
Неприятелям на поругание
Не давай наших честных могил!
Оглянись на леса и на пажити,
Выдвигаясь с винтовкою в бой:
Всё, что кровным трудом нашим нажито,
За твоею спиной, за тобой!
Чтоб добру тому не быть растащену,
Чтоб Отчизне цвести и сиять,
Голосами седых твоих пращуров
Я велю тебе насмерть стоять!
Февраль 1942
НЕ ПЕЧАЛЬСЯ!
Не печалься!
Скоро, очень скоро
Возвратится мирное житье:
Из Уфы вернутся паникеры
И тотчас забудут про нее.
Наводя на жизнь привычный глянец,
Возвратят им старые права,
Полноту, солидность и румянец
Им вернет ожившая Москва.
Засияют окна в каждом доме,
Патефон послышится вдали...
Не печалься: всё вернется - кроме
Тех солдат, что в смертный бой пошли.
3 марта 1942
* * *
Это смерть колотит костью
По разверзшимся гробам:
"Дранг нах Остен!
Дранг нах Остен!" -
Выбивает барабан.
Лезут немцы, и пойми ты:
Где изъяны в их броне?..
"Мессершмитты",
"Мессершмитты "
Завывают в вышине.
Шарит враг незваным гостем
По домам и погребам...
"Дранг нах Остен!
Дранг нах Остен!" -
Выбивает барабан.
Толпы спят на полустанках,
Пол соломой застеля.
Где-то близко вражьи танки
Пашут русские поля.
Толстый унтер хлещет в злости
Баб смоленских по зубам...
"ДранГ нах Остен!
Дранг нах Остен!" -
Выбивает барабан.
Рвутся бомбы. Дети плачут.
Первой крови горек вкус.
Воет пьяный автоматчик:
"Рус капут!
Сдавайся, рус!.."
1942
ФЮРЕР
Неужели он был ребенком,
Пил, как все, молоко - и рос
С детским пухом на тельце тонком,
В светлых капельках детских слез?
И, вместилище всякой скверны,
Пропасть зла без краев и дна, -
Неужели сказал он первым
Слово "мама", а не "война"?
Нет! Зачатый тупицей прусским
После выпивки в кабаке,
Он родился с кровавым сгустком
В желтом сморщенном кулачке.
И, явившись из тьмы утробной
В мир сверкающий, стал кричать
Так визгливо, так адски-злобно,
Что его испугалась мать.
1942
ХЛЕБ И ЖЕЛЕЗО
Хлеб зреет на земле, где солнце и прохлада,
Где звонкие дожди и щебет птиц в кустах.
А под землей, внизу, поближе к недрам ада
Железо улеглось в заржавленных пластах.
Благословляем хлеб! Он - наша жизнь и пища.
Но как не проклинать ту сталь, что наповал
Укладывает нас в подземные жилища?..
Пшеницу сеял бог. Железо черт ковал!
7 апреля 1942 г.
СТАРАЯ ГЕРМАНИЯ
Где он теперь, этот домик ветхий,
Зяблик, поющий в плетеной клетке,
Красный шиповник на свежей ветке
И золотистые косы Гретхен?
Пела гитара на старом Рейне,
Бурши читали стихи в кофейне,
Кутая горло платком пуховым,
У клавикордов сидел Бетховен.
Думал ли он, что под каждой крышей
Немцами будут пугать детишек?
19 мая 1942 г.
УБИТЫЙ МАЛЬЧИК
Над проселочной дорогой
Пролетали самолеты...
Мальчуган лежит у стога,
Точно птенчик желторотый.
Не успел малыш на крыльях
Разглядеть кресты паучьи.
Дали очередь - и взмыли
Вражьи летчики за тучи...
Все равно от нашей мести
Не уйдет бандит крылатый!
Он погибнет, даже если
В щель забьется от расплаты.
В полдень, в жаркую погоду
Он воды испить захочет,
Но в источнике не воду -
Кровь увидит вражий летчик.
Слыша, как в печи горячей
Завывает зимний ветер,
Он решит, что это плачут
Им расстрелянные дети.
А когда, придя сторонкой,
Сядет смерть к нему на ложе, -
На убитого ребенка
Будет эта смерть похожа!
1942
ДЕТИ
Страшны еще
Войны гримасы,
Но мартовские дни -
Ясны,
И детвора
Играет в "классы" -
Всегдашнюю
Игру весны.
Среди двора
Вокруг воронки
Краснеют груды кирпича,
А ребятишки
Чуть в сторонке
Толпятся,
Весело крича.
Во взгляде женщины
Несмелом
Видна печаль,
А детвора
Весь день рисует
Клетки мелом
Среди широкого двора.
Железо,
Свернутое в свиток,
Напоминает
О враге,
А мальчуган
На стеклах битых
Танцует
На одной ноге...
Что ж,
Если нас
Враги принудят,
Мы вроем надолбы
В асфальт,
Но дни пройдут -
И так же будет
Звенеть
Беспечный
Детский альт!
Он - вечен!
В смерть душа не верит:
Жизнь не убьют,
Не разбомбят!..
У них эмблема -
Крест и череп.
Мы -
За бессмертный
Смех
Ребят.
1942
* * *
Начинается ростепель марта,
И скворец запевает - он жив...
Ты лежишь под гвардейским штандартом,
Утомленные руки сложив.
Ты устал до кровавого пота!
Спи ж спокойно. Ты честно, родной,
Отработал мужскую работу,
Что в народе зовется - войной.
Мы холодные губы целуем, -
Шлем тебе наш прощальный салют,
В том колхозе, что мы отвоюем,
Твоим именем клуб назовут.
Наши девушки будут в петлице
Твой портрет в медальоне носить,
О тебе тракторист смуглолицый
Запоет, выйдя травы косить.
Ты не даром на вражьи твердыни
Шел за землю родимую в бой:
Ты навеки становишься ныне
Сам родимою нашей землей!
Чисто гроба остругана крышка,
Выступает смола на сосне,
Синеглазый вихрастый мальчишка
По ночам тебя видит во сне:
Он к отцу на колени садится
И его заряжает ружье...
Спи, товарищ! Он будет гордиться,
Что наследовал имя твое.
1942
ДНЕПРОПЕТРОВСК
На двор выходит
Школьница в матроске,
Гудят над садом
Первые шмели.
Проходит май...
У нас в Днепропетровске
Уже, должно быть,
Вишни зацвели.
Да, зацвели.
Но не как прошлым летом,
Не белизной,
Ласкающею глаз:
Его сады
Кроваво-красным цветом
Нерадостно
Цветут на этот раз!
И негде
Соловьям перекликаться:
У исполкома
Парк
Сожжен дотла,
И на ветвях,
Раскидистых акаций
Повешенных
Качаются тела.
Как страшно знать,
Что на родных бульварах,
Где заблудилась
Молодость моя,
Пугают женщин,
От печали старых,
Остроты
Пьяного офицерья...
Друзья мои!
Я не могу забыть их.
Я не прощу
Их гибель палачам:
Мне десять тысяч
Земляков убитых
Спать не дают
И снятся по ночам!
Я думаю:
Где их враги убили?
В Шевченковском,
На берегу Днепра?
У стен еврейского кладбища
Или
Вблизи казарм,
Где сам я жил вчера?
Днепропетровск!
Ужель в твоих кварталах,
Коль не сейчас,
Так в будущем году,
Из множества
Друзей моих бывалых
Я никого,
Вернувшись,
Не найду?
Не может быть!
Всему есть в жизни мера!
Недаром же
С пожарной каланчи
На головы
Немецких офицеров
По вечерам
Слетают кирпичи.
Мои друзья, -
Как их враги ни мучай, -
Ведут борьбу,
И твердо знаю я:
Те,
Кто не носит
Свастики колючей,
В Днепропетровске
Все
Мои друзья!
1942
ОКТЯБРЬСКАЯ БИТВА
Мы песком
На чердаках гасили
Пламя вражьих бомб
В тревоги час.
Фронтовые
Белые автомобили
В гости к смерти
Увозили нас.
Из друзей,
Ушедших в эту осень,
Не один
Простился с головой, -
Но остановили
Двадцать восемь
Вражеские танки
Под Москвой.
Нас босыми
По снегу водили
На допрос и пытку
Из тюрьмы...
Все равно:
Враги не победили!
В этой битве
Победили
Мы!
1942
В БУЛОЧНОЙ
Потеряла карточку старушка...
Сгорбленная, с палочкой в руке,
Старая старушка-побирушка
Плакала у кассы в уголке.
Люди носят черный, носят белый.
Мельком поглядят и мимо, в дверь.
Что им - душам каменным - за дело,
Как она без хлебушка теперь?
Лишь мальчишка в порванной пилотке
Молвил, плюнув мимо сапога:
"Ишь, как хнычет! Голод, знать, не тетка!
Кушать хочет, старая карга!"
Будь семья, - все б легче ей немножко,
Но она, как перст, одна в беде:
Старика засыпало в бомбежку,
Внук - на фронте, дочь - в Караганде.
Что ж ей, старой, делать? Может, просто
Поплестись, прости господь, туда,
Где блестит у Каменного моста
Ледяная черная вода...
1942
ЯСЬ
Вышел Ясь
Из ветхой избушки,
На плетень оперся
У сада.
Видит он:
Бежит к нему с опушки
Его маленький сынок,
Его отрада.
Он в одной руке
Несет веревку,
А другою
Сдерживает сердце:
"Ох, отец!
Нашу старую буренку
Увели проклятые немцы!"
Пожалел старик
Свою скотину,
Он избу стеречь
Оставил бабу,
Чмокнул
На прощанье
Сына
И пошел
К немецкому штабу.
Криками и бранью
Встретил Яся
На крыльце
Фашисчский полковник:
"Уходи, собачье мясо!
Убирайся!
Вот еще
Нашелся
Законник!"
Старый Ясь
Ни с чем
Подходит к дому,
Брызжет дождик
Теплый и редкий...
У села
За стогом соломы
Повстречали Яся
Соседки.
"Ясь!
Покуда ты ходил за коровой -
По селу
Патруль немецкий рыскал.
Ой, убит
Твой сынок чернобровый,
Нет в живых
Твоей женки Марыськи!"
До зари,
Пока не спали певни,
Ясь в ногах просидел
У покойных.
И пошел к попу
На край деревни,
Чтобы мертвых
Погрести достойно.
Он плетется
В горькой обиде,
Смотрит -
Вьется дым синеватый.
Пригляделся старый
И видит:
То горит
Его бедная хата.
Молвил Ясь:
"Не будет с немцем толку!
Стерпим -
Бабы наплюют в глаза нам!.."
Из навоза
Выкопал винтовку
И подался в пущу,
К партизанам.
Хороша
У пущи той дорога,
Да ходить по ней
Врагам неловко:
То из-за куста,
То из-за стога
Достает их
Ясева винтовка!
1942
ДЕНЬ СУДА
За то, что каскою рогатою увенчан
И в шкуру облачен, ты был как гунн жесток,
За пепел наших сел, за горе наших женщин,
От милых сердцу мест ушедших на восток,
За горькую тоску напевов похоронных
Над павшими в огне кровопролитных сеч,
За вбитые в глаза немецкие патроны,
За головы детей, разбитые о печь,
За наши города, за храмы наших зодчих,
Повергнутые в прах разбойничьей пальбой,
За наш покой, за то, что на могилах отчих
Ругаются скоты, взращенные тобой,
За хлеб, что ты украл с широких наших пашен,
За бешенство твоих немецких Салтычих,
За безутешный плач несчастных пленниц наших
На каторге твоей и за бесчестье их,
За всех, кто был убит в церквах, в подвалах, в ригах,
Кто бился на кострах, от ужаса крича, -
Исполнится написанное в книгах:
"Поднявший меч погибнет от меча".
Как бешеного пса, тебя в железной клетке
На площадь привезут народу напоказ,
И матери глаза закроют малолеткам,
Чтоб не путаться им твоих свирепых глаз.
И грохот костылей раздастся на дорогах:
Из недр своих калек извергнут города.
Их тысячи - слепых, безруких и безногих
На площадь приползут в день твоего суда.
И, крови не омыв, не отирая пота,
Не слыша ничего, не видя ничего,
Чудовищной толпой, сойдясь у эшафота,
Слепые завопят: "Отдайте нам его!"
И призраки детей усядутся в канавах,
И вдовы принесут в пустых глазах тоску...
Куда тебе бежать от пальцев их костлявых,
Что рвутся к твоему сухому кадыку?
И встанут мертвецы. Их каждый холм, и пажить,
И рощица отдаст в жестокий этот час.
Их мертвые уста тебе невнятно скажут:
"Ты все еще живешь, злодей, убивший нас?"
Тебя отвергнет друг, откажет мать в защите,
Промолвив: "Пусть над ним исполнится закон!
Мне этот зверь - не сын! На суд его тащите!
Я проклинаю ночь, когда родился он!"
Тогда впервые ты почуешь смертный ужас
И, слыша, как твоя седеет голова,
Завертишься ужом, уйти от кары тужась,
И станешь лепетать о милости слова.
Но проклят всеми ты! И милости не будет!
Враги тебе - земля, и воздух, и вода...
И если правда есть, и если подлость судят,
То скоро для тебя наступит День Суда!
1945
* * *
Полянка зимняя бела,
В лесу - бурана вой.
Ночная вьюга замела
Окопчик под Москвой,
На черных сучьях белый снег
Причудлив и космат.
Ничком лежат пять человек -
Пять ленинских солдат.
Лежат. Им вьюга дует в лоб,
Их жжет мороз. И вот -
На их заснеженный окоп
Фашистский танк ползет.
Ползет - и что-то жабье в нем.
Он сквозь завал пролез
И прет, губительным огнем
Прочесывая лес.
"Даешь!" - сказал сержант. "Даешь!" -
Ответила братва.
За ними, как железный еж,
Щетинилась Москва.
А черный танк все лез и лез,
Утаптывая снег,
Тогда ему наперерез
Поднялся человек.
Он был приземист, белокур,
Курнос и синеок.
Холодных глаз его прищур
Был зорок и жесток.
Он шел к машине головной
И помнил, что лежат
В котомке за его спиной
Пять разрывных гранат.
Он массой тела своего
Ей путь загородил.
Так на медведя дед его
С рогатиной ходил.
И танк, паля из всех стволов,
Попятился, как зверь.
Боец к нему, как зверолов,
По насту полз теперь.
Он прятался от пуль за жердь,
За кочку, за хвою,
Но отступающую смерть
Преследовал свою!
И черный танк, взрывая снег,
Пустился наутек,
А коренастый человек
Под гусеницу лег.
И, все собою заслоня,
Величиной в сосну,
Не человек, а столб огня
Поднялся в вышину!
Сверкнул - и через миг померк
Тот огненный кинжал...
Как злая жаба, брюхом вверх,
Разбитый танк лежал.
1943
УЗЕЛ СОПРОТИВЛЕНИЯ
Через лужок, наискосок
От точки огневой,
Шумит молоденький лесок,
Одевшийся листвой.
Он весь - как изумрудный дым,
И радостно белы
Весенним соком молодым
Налитые стволы.
Весь день на солнце знай лежи!..
А в роще полутьма.
Там сходят пьяные чижи
От радости с ума.
Мне жар полдневный не с руки,
Я встану и пойду
Искать вдоль рощи васильки,
Подсвистывать дрозду.
Но поднимись не то что сам -
Из ямы выставь жердь -
И сразу к птичьим голосам
Прибавит голос смерть.
Откликнется без долгих слов
Ее глухой басок
Из-за березовых стволов,
С которых каплет сок.
Мне довелось немало жить,
Чтоб у того узла
Узнать, что гибель может быть
Так призрачно бела!
1943
НОЧНОЙ ПЛАЧ
На дворе - осенней ночи гнилость,
Затрещал сверчок. Огонь погас.
Мой хороший! Что тебе приснилось
В этот самый сумеречный час?
Твой мирок не то, что наш, громоздкий:
Весь его рукой накрыть легко.
В нем из розовой шершавой соски
Теплое струится молочко.
Отчего ж дрожат твои ресницы
И дыханье стало тяжело?
Что тебе печальное присниться,
Страшное привидеться могло?
Иль тоска рыданий безутешных,
Грудь теснящих в этот поздний час,
С кровью перешла к тебе от грешных.
Слишком многое узнавших - нас?
20 февраля 1943
ПОСЛЕ ВОЙНЫ
Итак, ты выжил. Кончились бомбежки.
Солдаты возвращаются домой.
И выполз ты, еще шальной немножко.
Как муха, уцелевшая зимой.
Ты медленно проходишь пестрым лугом,
Где ветер клонит волны спелой ржи.
Уже почти распаханные плугом,
Еще кой-где чернеют блиндажи.
И ты с улыбкой вспомнил, как, бывало.
Осколки тут жужжали, как шмели.
Теперь здесь тишь. И на дрова завалы
Колхозницы по щепке разнесли.
В кустах ты видишь танков лом железный,
На их броне растет зеленый мох...
Как после долгой тягостной болезни,
Ты делаешь счастливый полный вздох.
"Теперь, - ты думаешь, - жизнь будет длинной!
Спокойной будет старости пора".
И вдруг у ног твоих взорвется мина,
Саперами забытая вчера.
27 февраля 1943
КУКУШКА
Утомленные пушки
В это утро молчали.
Лился голос кукушки,
Полный горькой печали.
Но ее кукованье
Не считал, как бывало,
Тот, кому этой ранью
Встарь она куковала.
Взорван дот в три наката,
Сбита ели макушка...
Молодого солдата
Обманула кукушка!
Лето 1943 г.
* * *
Когда сраженье стихнет понемногу, -
Сквозь мирное журчанье тишины
Услышим мы, как жалуются богу
Погибшие в последний день войны.
22 февраля 1944 г.
АННА
Эту женщину звали Анной.
За плечом ее возникал
Грохот музыки ресторанной,
Гипнотический блеск зеркал.
Повернется вполоборота,
И казалось - звенит в ушах
Свист японского коверкота
И фокстрота собачий шаг.
Эту женщину ни на волос
Не смогла изменить война:
Патефона растленный голос
Всё звучал из ее окна.
Все по-прежнему был беспечен
Нежный очерк румяных губ...
Анна первой пришла на вечер
В офицерский немецкий клуб,
И за нею следил часами,
Словно брал ее на прицел,
Фат с нафабренными усами -
Молодящийся офицер.
Он курил, задыхаясь, трубку,
Сыпал пепел на ордена...
Ни в концлагерь, ни в душегубку
Не хотела попасть она.
И, совсем не грозя прикладом,
Фат срывал поцелуи, груб,
С перепачканных шоколадом,
От ликера припухших губ.
В светлых туфельках, немцем данных,
Танцевавшая до утра,
Знала ль ты, что пришла в Майданек
В этих туфлях твоя сестра?
Для чего же твой отдых сладкий
Среди пудрой пропахшей мглы
Омрачали глаза солдатки,
Подметавшей в дому полы?
Иль, попав в золотую клетку,
Ты припомнить могла, что с ней
Вместе кончила семилетку
И дружила немало дней?
Но послышалась канонада, -
Автоматом вооружен,
Ганс сказал, что уехать надо
С эшелоном немецких жен.
В этих сумерках серых, стылых
Незаметно навел, жесток,
Парабеллум тебе в затылок,
В золотящийся завиток.
Май 1944
ВРАГ
Я поседел, я стал сутулей
В густом пороховом дыму.
Железный крест, пробитый пулей,
Привез мальчишке моему.
Как гунн, топтал поля Европы
Хозяин этого креста.
Он лез на русские окопы
С губной гармоникой у рта.
Он грудью рыжей и косматой
С быком - и то поспорить мог,
Он нес обоймы автомата
За голенищами сапог.
Он рвался, пьяный, в гущу драки,
Глаза от злости закатив,
И выводил в пылу атаки
Баварский сладенький мотив.
Он целый мир - никак не меньше -
Видал у ног своих во сне,
Он прятал снимки голых женщин
В телячий ранец на спине.
"Иван! - кричал он. - Как ни бейся,
Я все равно твой дом взорву!.."
И он глядел сквозь стекла цейса
На недалекую Москву.
Остроконечной пулей русской
Солдат, входящий нынче в Брест,
Навылет возле планки узкой
Пробил его железный крест.
И вот теперь под Старой Руссой
Его червяк могильный ест,
И сунул мой мальчишка русый
В карман его железный крест.
Он там лежит рядком с рогаткой,
С крючком для удочки - и мать
Зовет игрушку эту гадкой
И норовит ее сломать.
А кости немца пожелтели,
Их моет дождь, их сушит зной.
Давно земля набилась в щели
Его гармоники губной.
Среди траншей, бомбежкой взрытых,
Лежит в конверте голубом
Порнографических открыток
Врагом потерянный альбом.
Лишь фляга с гущею кофейной
Осталась миру от него,
И автомат его трофейный
Висит на шее у того,
Кто для заносчивых соседей
Хребет на барщине не гнет,
С ножом выходит на медведя
И белку в глаз дробинкой бьет!
20 июля 1944
ПЛЕННЫЕ
Шли пленные шагом усталым
Без шапок. В поту и в пыли
При всех орденах генералы
В колонне их - первыми шли.
О чем эти люди грустили?
Сбывался их сон наяву:
Без выстрела немцев пустили
В столицу России - Москву.
Здесь пленные летчики были.
Искал их потупленный взгляд
Домов, что они разбомбили
Недавно - три года назад.
Но кровель нагретые скаты
Тянулись к июльским лучам,
И пленных глаза виновато
Глядели в глаза москвичам.
Теперь их смешок был угодлив:
"Помиримся! Я не жесток!
Я дьявольски рад, что сегодня
Окончил поход на Восток!"
Простить их? Напрасные грезы!
Священная ярость - жива!..
Их слезы - те самые слезы.
Которым не верит Москва!
У девушки в серой шинели
По милому сердце болит.
Бредя по московской панели,
Стучит костылем инвалид...
Ведь если б Восток их не встретил
Упорством своих контратак -
По солнечным улицам этим
Они проходили б не так!
Тогда б под немецкою лапой
Вот этот малыш умирал,
В московском отделе гестапо
Сидел бы вон тот генерал...
Но, смяты военною бурей,
Проварены в русском котле,
Они лишь толпою понурой
Прошли по московской земле.
За ними катились машины,
На камни струилась вода,
И солнца лучи осушили
Их пакостный след - навсегда.
22 июля 1944
ПОБЕДА
Шло донское войско на султана.
Табором в степи широкой стало,
И казаки землю собирали -
Кто мешком, кто шапкою бараньей.
В холм ее, сырую, насыпали,
Чтоб с кургана мать полуслепая
Озирала степь из-под ладони:
Не пылят ли где казачьи кони?
И людей была такая сила,
Столько шапок высыпано было,
Что земля струей бежала, ширясь,
И курган до звезд небесных вырос.
Год на то возвышенное место
Приходили жены и невесты,
Только, как ни вглядывались в дали,
Бунчуков казачьих не видали.
Через три-четыре долгих года
Воротилось войско из похода,
Из жестоких сеч с ордой поганой,
Чтобы возле прежнего кургана
Шапками курган насыпать новый -
Памятник годины той суровой.
Сколько шапок рать ни насыпала,
А казаков так осталось мало,
Что второй курган не вырос выше
Самой низкой камышовой крыши.
А когда он встал со старым рядом,
То казалось, если смерить взглядом, -
Что поднялся внук в ногах у деда...
Но с него была видна победа.
5 апреля 1945 г.
* * *
Ой, на вербе в поле
Черный ворон крячет,
У врага в неволе
Полонянка плачет.
Смотрит, затуманясь,
Как на тын высокий
Вешает германец
Проволоку с током...
Барахля мотором,
По щебенке хрупкой
Мимо в крематорий
Мчится душегубка.
В ней - казак, с губами,
Что краснее мака.
В газовую баню
Повезли казака.
Больше полонянка
Не обнимет парня...
Встал на полустанке
Порожняк товарный.
В ноги Украине
Поклонись, Ганнуся,
С каторги доныне
Разве кто вернулся?..
Язычище мокрый
Вываливши жарко,
На дивчину смотрит
Рыжая овчарка.
И на всю округу
Тянет обгорелым
Тошнотворным духом -
Человечьим телом.
Утро просыпаться
Начало, мерцая,
На постах в два пальца
Свищут полицаи.
Но над чьей засадой,
В синеве купаясь,
Вьется чернозадый,
Красноногий аист?
Почему росою,
Как слезами, полный,
Встал среди фасоли
Сломанный подсолнух?
Видно, близко-близко
У степных колодцев
В автоматы диски
Заложили хлопцы!
2 июня 1945
* * *
Месяц однорогий
Выплыл, затуманясь.
По степной дороге
Проходил германец.
С древнего кургана
В полусвете слабом
Скалилась нагая
Каменная баба.
Скиф ладонью грубой
В синем Заднепровье
Бабе мазал губы
Вражескою кровью.
Из куска гранита
Высечены грубо,
Дрогнули несыто
Идоловы губы.
Словно карауля
Жертву среди ночи,
На врага взглянули
Каменные очи.
Побежал германец
По степной дороге,
А за ним хромали
Каменные ноги.
Крикнул он, шатаясь,
В ужасе и в муке,
А его хватали
Каменные руки...
Зорька на востоке
Стала заниматься.
Волк нашел в осоке
Мертвого германца.
3 июня 1945
* * *
В потертых сапогах и в полотняных
Косынках, вылинявших добела,
Толпа освобожденных полонянок
По городу готическому шла.
Был этот город - хмурый и старинный -
Сырой, как погреб, прочный, как тюрьма...
Склонявшийся над свечкой стеаринной,
В нем Гофман некогда сходил с ума.
Как мумия, сухой, как смерть, курносый,
Свободный от ошибок и грехов, -
В нем жил когда-то старичок философ,
Не выносивший пенья петухов.
Морщинистой рукой котенка гладя,
Поднявши чашечку в другой руке,
Он пил свой кофе - в байковом халате,
В пошитом из фланели колпаке.
Румянец выступал на щечках дряблых,
Виски желтели, как лежалый мел.
В неволе ослепленный гарцкий зяблик
Над старичком в плетеной клетке пел.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Июль 1945
Дата публикации: 24.09.2010, Прочитано: 5824 раз |
