1

…О, "русский путь" - звучит старинно…

Россия двигалась вперед.

                        2

…О, «русский путь» - звучит старинно...

Взойдёт звезда Елизаветы, -

Накатит век Екатерины;

Да изумятся лишь поэты!

Таков предмет: мать Иоанна

Провозгласит себя "царицей";

В крещенье примет имя Анна,

В ту пору слыв еще девицей.

В девицах звать: Елизавета,

Христина и Екатерина.

В руках с крестом, полков напором

Власть отберет у ней к рассвету

Петрова дочь, покрыв стремнину,

Прибыв в казармы к гренадерам.

                        3

Прибыв в казармы к гренадерам,

Страдать безвестному невинно".

                        4

Страдать безвестному невинно:

Его родные виноваты.

Вот так - ни коротко, ни длинно -

Расслышат в детской и солдаты.

Принц Ульрих с сыном - под арест.

И манифест скрепит престол;

В нем гневный выражен протест:

И… пал немецкий произвол.

И Брауншвейгскую принцессу

Сошлют, Совет и Остермана:

В глубинку строго под надзором.

Казнь отменив, как дань прогрессу,

"Сидеть зачинщикам обмана

Решит царица под затвором".

                        5

Решит царица: под затвором

Проснется Анна, удивясь…

                        6

Проснется Анна, удивясь.

За цесаревной, глядь, конвой:

Да - на порог, благославясь,

И… в Леопольдовны покой.

Елизавета ей: "Сестрица!

Пора вставать!" – "Как, это вы?" -

Уразумев тотчас царица.

Перевороты - не новы.

И умолив Елизавету не делать зла её семье, -

Смутивши гвардии сердца, -

Поспешно фрейлиной одета

В меха на шелковом белье,

И в сани - ехать из дворца.

                        7

И в сани - ехать из дворца

С судьбою горькой примирясь.

                        8

С судьбою горькой примирясь,

Прогнавши регента Бирона,

Проспавши царство и ленясь, -

Брауншвейгский дом ронял корону.

Елизавета то склонялась:

Семейству - почесть и - домой,

То откровенно колебалась

Между Европой и тюрьмой

. Все ж одолело опасенье,

Что возвратится чуждый род.

…Так Иоанн забыл отца…

Его с любовью в заточеньи

Прозвал Иванушкой народ,

С утратой трона и венца.

                        9

С утратой трона и венца,

Упрятать тайно под замком.

                        10

Упрятать тайно под замком…

И бунтарю - не сдобровать.

Король дал знак ему кивком

Особ наследных воровать.

И деньги подал сверху меры

Бунты раскольникам чинить:

Иван Антоныч - старой веры,

Его в цари и воротить.

Весной приплыть за ним "купцам"

И выкрасть принца в самом деле.

Путь на восток - вот цель их плана!

И вняв российским образцам

Царю служить для этой цели.

…И сторожить пришлось Ивана…

                        11

…И сторожить пришлось Ивана

Трём самодержцам в свой черёд.

                        12

Трём самодержцам в свой черёд

Доходит слух об Иоанне:

Мол, он для партий - флаг, оплот

И государь еще при Анне.

…Пётр робко выйдет из игры:

В прицел берут его галеру,

А все столичные дворы

Бранят голштинскую манеру.

Монарх не стоил и мизинца, -

В Европе ропщут меж послов:

Жена сметёт одним рывком

Ивана так же, как голштинца;

И рассуждают с чьих-то слов:

С крестом в руках иль со штыком?

                        13

С крестом в руках иль со штыком

В толк не возьмут чужие страны?

                        14

В толк не возьмут чужие страны:

Царице в радость и шажок…

Чтоб исцелять больные раны,

Издаст «Наказ», чиркнёт стишок.

Не признавая рабских мнений,

Спешит Вольтеру подрожать.

Митрополит - монах Арсений

Посмел, однако ж, возражать:

Мол, "не природная царица";

И Пугачёв не клал поклон.

Того - казнит; того - запрёт.

Принцесса Цербстская гордится

В сословный быт внедрить закон.

…Россия двигалась вперед!

                        15

Россия двигалась вперед…

…О, русский путь - звучит старинно.

                         1.

Он на Земле почил не в бозе.

Где был злодейски замурован.

                         2.

Он на Земле почил не в бозе.

Его загадочен портрет…

Он освящён в стихах и в прозе,

И не исчерпан все ж предмет…

Он родился стать принцем духа!

Взор агнца; ростом невелик.

И слава лишь терзает ухо

И оскорбляет бледный лик,

И до сих пор смущает слух:

Кто ж - незнакомец, бедолага?

Судья ³опеку учредил.

О, мир к нему бывал и глух…

В Ансбахе ⁴кончил путь бедняга.

Его лорд Стэнхоп посетил…

                        3.

Его лорд Стэнхоп посетил…

Он принял смерть в смертельной дозе.

                        4.

Он принял смерть в смертельной дозе.

За что гоним? Куда бежал?

Известно, что в склоненной позе

Он сердцем повстречал кинжал…

Он вихрем мчится до Ансбаха,

Чтоб сообщить: "Я вновь убит"…

И на ходу, не чуя страха,

Самим собой руководит.

Так было прежде: блеск металла,

Кровь бьёт со лба, взметая жар;

Тогда от ран едва остыл,

Чуть не погиб… страдал немало,

Но удержать сумел удар,

Когда убийцы след простыл.

                        5.

Когда убийцы след простыл…

"Найдёныш", "принц", "дитя Европы"!

                        6.

Найдёныш, принц, дитя Европы!

Его "нашёл" пытливый век…

Преодолев пути и тропы,

Каспар смог жить как человек.

…Он, появясь, не долго ждал

В Нюрнберге, в Троицыны дни,

В руке, зажав, конверт держал

С письмом напутственным «родни».

"Костюмчик странный и покрой", -

Дивились полднем Вайкман с Беком, ⁵

Навеселе бредя вдвоём;

И показался им герой

Потешным с виду человеком:

Он потерял и стол, и дом.

                        7.

Он потерял и стол, и дом,

…Он из дворца попал в "окопы":

                        8.

Он из дворца попал в "окопы"…

В письме просили аферисты

Учить юнца скакать галопом:

Зачислить в полк в кавалеристы.

К письму приложена записка:

Мать отреклась, назвав Каспаром.

Затем о бедности отписка,

Мол, прокормить не в силах даром.

Крестила сына при рожденье,

Отдать мечтая в "кавалеры".

Подкидыш, взят, мол, батраком:

Его семейство в затрудненье…

…Так стал он жертвою аферы,

Отпущен где-то за бугром.

                        9.

Отпущен где-то за бугром,

С ним сам в родстве Наполеон.

                        10.

С ним сам в родстве Наполеон⁶.

Кому ж мешал приёмный внук?

Король бы выдал миллион -

"Узнать", чьих дело это рук…

Россия смяла Бонапарта.

Упущен Пфальц ⁷ - пропал кураж,

В большой интриге бита карта:

Бессмыслен Людвигу ⁸шантаж.

И лорд готовится к развязке:

Подростка б в Англию, учиться,

Там ждут и Оксфорд, и веселье.

Он принца выманил как в сказке,

Чтоб погубить, как говорится…

О, одинок затворник кельи!

                         11.

…О, одинок затворник кельи,

Похищен в детстве и прикован.

                        12.

Похищен в детстве и прикован

Железной цепью так за ножку,

Что каждый жест весьма рискован,

Во тьме он видел, словно, кошка.

Грудным младенца подменили,

Упрятав в Бойггене⁹ сперва,

Потом и в Пильзах¹⁰ заточили,

Когда пошла о том молва.

И вот к шестнадцати годам

С ним некто ходит в коридоре,

Он слышит речь… он приручён.

Невинный сердцем как Адам:

Так пусть живет себе на горе,

Чтоб в срок не смел взойти на трон.

                        13.

Чтоб в срок не смел взойти на трон,

Вдыхал он воздух подземелья.

                        14.

Вдыхал он воздух подземелья,

А вскоре стлал себе постель.

И день за днем от «новоселья»

Он бурных прожил семь недель.

Он утомлялся от толпы

И сон терял, и аппетит.

Померкли звезды и цветы,

И яркий свет глаза слепит.

И тут, как пена из вина,

Известье Нюрнберг облетело:

Что гость - едва ль не коронован,

Двор чтит судью-опекуна.

Ему откроет мальчик смело,

Где был злодейски замурован.

                        15.

…Где был злодейски замурован

Он на Земле почил не в бозе…

Я Ливадийского дворца

Всхожу по мраморным ступеням.

Россия помнит их творца

И взоры шлет навстречу теням,

Прозреет ли средь бела дня

Своей судьбы предначертанье?

И в плен Ливадии маня,

Забудет слово покаянья?

О, мимолетный крымский сон!

Покой царям ты обещал

И ткал непрочный их союз;

Под колокольни бойкий звон

Ты сердцу ль счастье предвещал

И был исполнен тайных уз?..

Я Ливадийского дворца

Коснусь ли тайны вящей лирой,

Чтоб песнь от первого лица

Пропеть убогой или сирой?

Я внять хочу и чем жива,

И чем живут народы мира,

И тем мучительней слова:

"Не сотвори себе кумира!.."

Страшусь дотронуться строкой

В сердцах единственной струны

И, слоги меря по саженям,

Ступая медленной стопой,

В свой дом, в историю страны,

Всхожу по мраморным ступеням.

Всхожу по мраморным ступеням.

И в классной комнате Княжон -

Портрет: и руки по коленям,

И близких круг…им окружен…

Их всех тогда догнали пули.

Иных - погубит злой навет,

Иных в подвал сырой толкнули,

А тех - в чужбине сгинет след.

Почтим того, кто честь Державы

И путь терновый удержал,

Прошел с семьею до конца.

В Гааге он увенчан славой:

К согласьям в мире призывал;

Россия помнит их творца!

Россия помнит их творца.

В согласьях - жертвенная сила!

Про то у самого крыльца

Мне совесть звонко голосила…

И чую плач исповедальный

О том, как предали Россию,

Творили грех первоначальный,

Отринув миссию-Мессию.

И бродит дух, душа - в томленьи:

Христос вину снимает с нас, -

Но суд Его мы не отменим, -

Он ждет и наше поколенье

И видит оком скорбный час,

И взоры шлет навстречу теням.

…И взоры шлет навстречу теням.

И тени бдят, пока мы - слепы,

Пока мы саван не наденем,

Стучат, сколачивая склепы.

Их точны, грубы молотки

И нощно бьют бесперебойно,

И рубят тесно потолки,

И шутки шутят непристойно.

Ни тени, темь - явленье ада,

Оно - слепое большинство.

Не те ль Распутина кляня,

Его травили, всыпав яду?

Тот лестью подчевал его -

Прозреет ли средь бела дня?

Прозреет ли средь бела дня,

Чем отплатит за попеченье

Высокородная родня

Тому Посланцу в облаченьи?

Леченье горьки и рецепт:

Недуг Царевича, война.

Знал и целитель и адепт -

Царица в гневе иль больна.

Он вездесущ, неотвратим,

Иль принимаем, иль отвергнут.

Имел и больше, чем признанье -

Он стал им всем необходим,

И предрекал, и в бездну ввергнут,

Своей судьбы предначертанье.

Своей судьбы предначертанье

Нам предъявляет должный срок,

И есть фигура умолчанья…

Таков на Родине Пророк!

Спасти Россию - назначенье

И смысл загадочной души,

В ней - все: и рок, и искупленье,

И выстрел грянет из глуши.

Народ и царь - все тот же нерв,

И долго зреет ход событий.

И чашу Гнева накреня,

Я заклинаю толпы стерв:

"Уймите вопль кровопролитий", -

И в плен Ливадии маня…

И в плен Ливадии маня,

Не снизойду до возраженья

Тем, кто главы не преклоня,

Навяжут правду откровенью.

И кто подпал свободе мненья, -

Их власть Романовых гнетет;

Кто не одобрил их паденья,

И чья амбиция растет.

Их разобщеньем тяготится

Здесь дух, витая над гнездом,

Пройдя чрез муки испытанья,

Он тех не звал, чтобы проститься,

Кто в языке своем родном

Забудет слово покаянья.

Забудет слово покаянья,

Не вразумится пред крестом,

Но справедливость воздаянья

Всех осенит своим перстом.

Кому должник, и кто - в ответе?

О, предстоит незримый бой…

Мы познаем на этом свете

Науку духа - быть собой!

Непротивляясь злу - сразиться

И правды высшей добиваться,

Не императорских погон, -

Ничто не должно повториться,

Иль свыше нам не оправдаться.

О, мимолетный, крымский сон!

О, мимолетный, крымский сон!

Повей опять в уединеньи

Княгинь и княжеских персон,

Таких застенчивых в волненьи.

Еще не взвились пистолеты,

Гуляют в парке для гостей,

Слышны застольные секреты

Для "Петербургских новостей".

Уже ль надвинется беда

И шкет доложит без запинки

Как чернь голодную стращал?

О, страшно вздрогнут господа:

"Греми, расстрел, под стать Ходынке", -

Покой царям ты обещал.

Покой царям ты обещал,

И пропасть близил отреченья,

И демон мести поощрял

Суровый промысел служенья.

Себя и сына разорял:

От двух отрекся в пользу брата,

Россию с болью царь терял…

И до последнего солдата.

…На роль пособника в войне,

Столкнувши ранги всех мастей,

Прейдет двусмысленный француз.

Царя, народ враждой вдвойне

Враг оплетал клубком страстей

И ткал непрочный их союз.

И ткал непрочный их союз,

И крах умножил катастрофу.

И вот, взвалив тяжелый груз,

Страна вздымалась на Голгофу.

Омылась кровью революций,

Металась, плавилась в огне,

Душили долгом контрибуций,

Топили пьяную в вине.

Распято тело, бездыханно,

И любим горше пядь Земли

И Ей одной до пят поклон,

О, племя, племя - окаянно!

Его ломали как могли

Под колокольни бойкий звон.

Под колокольни бойкий звон

Мы, будто, верим в Русь иначе:

Христос в ней - жив, страдать как Он -

И долг и трудная задача.

Не права римского статуты,

Святой настрой - служить Христу -

Нас собирает сбросить путы,

Вот так, уехав за версту.

Под сводом ранним ренессанса

Былой Отчизны не вернуть,

И "нежный стиль" нас чуть смущал,

В нем чисто русские нюансы…

И русский дом, где наша суть -

Ты сердцу ль счастье предвещал?

Ты сердцу ль счастье предвещал?

Молчи и будь подобен сказке!

Ты жизнь владельцев освещал

И сочетал убранства краски.

Картуш Каррары с вензелями

И герб Романовых при входе,

И парк с цветистыми полями,

Где лозы спеют по погоде.

Помолвка Никки, радость встреч

С принцессой гессенской крови

Под шепот пенный волн и муз;

И - государственная речь,

Когда одел венец любви

И был исполнен тайных уз…

И был исполнен тайных уз,

Когда, взирая в даль террас,

Вдыхал с семьей соленый вкус

Морских ветров в который раз.

Так покидал навеки Крым

Последний русский государь

И, верно, всматривался в дым

И доносящуюся гарь…

Русь - тот корабль в открытом море,

Плывет вперед он в плеске дней.

Надежны ль снасти у пловца

Нести свой крест в потоках горя?

О том молилась средь камней

Я Ливадийского дворца

Я есть творец великого ничто.

Как антиквар, я вещь не сберегаю.

Я взор не прячу в чёрное манто

И бросил вызов, фальшь ниспровергая!

Наследник я славянский ремесла,

А не подельщик глянцевых традиций;

И геометр, я смысл постиг числа,

Что подтверждаю прямо, без амбиций.

О, чем чертёжник, к слову, не поэт?

Безгрешен стиль, всегда отменно строгий;

Я форму форм воздвиг как достиженье!

Мне б пересесть подстать в кабриолет….

В век самых модных, прочных технологий

Наперекор ли шествовать движенью?

Я есть творец великого ничто:

Взрываю на полотнах элементы,

Живописуя это, или то;

Ловлю палитрой точные моменты.

Как в сон во тьму материи теку,

И сталкиваю вещи мирозданья;

И в глубь эпох, и вдоль миров влеку,

Не устыдясь учёного незнанья.

Так выявляю красоту предмета:

Я погружаюсь в беспредметный мир;

Там части я структуры распыляю,

В природу помещая света.

В нем извлекаю замысла эфир.

Как антиквар, я вещь не сберегаю.

Как антиквар, я вещь не сберегаю.

Мне сущность не важна - лишь роль.

Предмет исчез… Я новый сотворяю,

А тот преобразую в ноль,

Сознанья спектром образ высветляю.

Он, будто семя, в почве зреет.

В срок… "красной" кистью освежаю:

Он из-под кисти рьяно рдеет.

Меня ли попрекнёт скупой эксперт

За дерзкость, что направил поколенье

И вырвал из бессилья, и за то,

Что Солнце "победил" пустой мольберт,

Явивший мысль и способ выраженья?

Я взор не прячу в чёрное манто.

Я взор не прячу в чёрное манто.

И в знак эпохи водрузил фигуру,

И ясно запечатал полотно,

Чем озадачил рабскую натуру.

Я помню триумфальный тот успех,

Когда под звуки траурного пенья

Светило погасили, как на грех,

Как идола "частичного затменья".

…А дальше - озаренье, шаг вперед, -

Подобный вспышке внутреннего солнца, -

Оно сошло ко мне как весть благая.

Я принял безусловно: "Всё пройдёт"…

Я дух свободы предпочел червонцам

И бросил вызов, фальшь ниспровергая.

И бросил вызов, фальшь ниспровергая…

Рубеж тот осознав, попал в "десятку":

Достигну большего, слегка играя,

Эпохе загадав, как сфинкс, загадку!

Я плоть от плоти слыл "продуктом" века,

И мне к лицу серьезность и азарт.

Как анархист, я понял человека.

И сам возглавил русский авангард.

Поляк из Киева, корнями - русский.

Рос на приволье, знал и жизнь народа.

И тяга к красоте меня спасла.

Я стал артистом, круг предельно узкий,

Не свекловаром сахарным с завода.

Наследник я славянский ремесла.

Наследник я славянский ремесла.

И быт любил крестьянский и икону.

Любовь моя с годами проросла.

Я ей служил как вечному канону.

"Автопрортретом" я хочу признаться:

Не конформист, не труженик без шанса,

Я - реформатор, мне ль не состояться?

И как художник - гений Ренессанса

Карьеру начинал с "примитивизма":

Влияния ль Парижа так глубоки?

Но овладел искусством интуиций.

Простых людей живописал харизму:

Я живописец, вот мои истоки,

А не подельщик глянцевых традиций.

…А не подельщик глянцевых традиций,

Не подтасовщик древности сусальной,

Но самородок, редкий, круглолицый,

И родился без бабки повивальной.

Каких не повидал красот в столицах,

Но не встречал той нежности и боли,

И беспредельности, тоскующей на лицах,

Как у "Крестьянок в церкви", или в поле.

Я не последовал законам перспективы.

И черпал мастерство из тех же сфер:

На холст кладя гуаши и масла,

В иконах зрил народные мотивы.

Я - практик, мой отточен глазомер,

И геометр, я смысл постиг числа.

…И геометр, я смысл постиг числа

И прописал три формулы нетленной.

Рука сама на холст их нанесла

И обобщила таинства Вселенной.

Как ни почтить искусного Сезанна?

Природу свёл до конусов, кубов:

Моя "Цветочница" благоуханна,

Вооружен "Гвардеец" до зубов.

"Круг", "Крест" "Квадрат"… И свист бичом,

Куда летит "Бегущий" человек?

Он не желает сдать своих позиций

Между крестом страданья и мечом.

Я так же, как и он, стремлю свой бег,

Что подтверждаю прямо, без амбиций.

Что подтверждаю прямо, без амбиций,

То может стать и достояньем сотен.

Героев индустрии вереницей

Не прославлял я множеством полотен.

Вот "Голова крестьянина" - Христа:

Он дарит взгляд, исполненный трагизма;

Из гущи масс взирает он с холста,

Не ободряя рай социализма.

А вот из "металлической" основы

Пронзает Клюна видящее око,

И глаз дробит двоящийся портрет.

В его чертах очерчен нос сурово…

Он чует в духе времени… пророка.

О, чем чертёжник, к слову, не поэт?

О, чем чертёжник, к слову, не поэт,

Чья линия охватит terra nova ,

Чья склонность - подготавливать расцвет,

Заботиться о будущности крова.

И вот, склонился мощный "Лесоруб",

Наметив инструментом грань разлома,

Чтоб сделать срез напористый и сруб

Для крепкого бревенчатого дома.

Как скоро затупиться инструмент,

"Точильщик" хватко выполнит заданье.

Металл крошит в руке не диск убогий:

Но в каждый пребывающий момент

На пике острия звенит призванье…

Безгрешен стиль, всегда отменно строгий.

Безгрешен стиль, всегда отменно строгий:

И сочетал с кубизмом футуризм.

Но, отягчая ветвь генеалогий,

Переродился вновь в супрематизм,

Вобравши все плоды и все теченья,

Я, превзойдя и шарм, и артистизм,

В чистейшем акте творческого генья

Обосновал "заумный" реализм.

Запомнил Петроград: и "Мону Лизу",

И "Даму…", "Англичанина в Москве"

С набором букв: "частичное затменье",

И оперу "Победы" …, и эскизы…

Пощечину же вкусу - в декабре:

Я форму форм воздвиг как достиженье!

Я форму форм воздвиг как достиженье:

Как зов из бездны - "Чёрный" мой квадрат.

Он разум побуждал самодвиженью

И в живопись врывался как пират!

Грабитель - для препон самопознанья

И страж - свободомыслящим умам,

Их мыслесущество, хранитель знанья,

И вреден слабонервным господам.

Над "красным" он, как смоль, навис углом:

То жест был беспримерный эпатажа.

"Икона?" - " Без оклада?" - "Что за бред?" -

"Досталось же искусству!" - "Поделом",

Катилось в галерее вернисажа…

Мне б пересесть подстать в кабриолет!

"Мне б пересесть подстать в кабриолет", -

Я рассуждал на полпути, спеша.

"Им не по вкусу и квадрат, и "цвет"?

Что ж, краска белая и впрямь свежа".

…Мечтая, восходил по ступеням

Неслыханно далекого проекта:

И в селах, городах, по деревням

Я насаждал шедевры интеллекта,

Мне снились живописные объемы,

И я тенил тогда конструктивистов:

"Супремусы" пространных аналогий

Парили над пространством, невесомы,

И падали под пресс полиграфистов.

В век самых модных, прочных технологий.

В век самых модных, прочных технологий,

Пространство, ритм, динамика, покой,

Прорвав тиски познанья и пороги,

Заметно пошатнут и весь устой.

Я предлагаю переделку мира.

В космическую высь - "Архитектоны":

Не ловкий фокус и не трюк факира,

А - новые научные законы.

Я верю в человеческий прогресс,

В бесстрашную науку о духовном,

И вырваться в иные измеренья,

Достичь над тяготеньем перевес

Святым всегда считал и делом кровным.

Наперекор ли шествовать движенью?

Наперекор ли шествовать движенью?

Я возвожу в "квадрат" значенье эры!

Но не режима, и его свершенья,

Поправших здравый смысл и чувство меры.

Как в действе очистительном дождя,

Я время вызывал на откровенность:

Мне неприемлем культ и кличь вождя.

Провозглашаю культом - современность!

…Искусство я традиций погребал:

Оно дождалось гибельного часа.

"Я" создаёт ни "как" и "что", но "кто", -

По чёрному я белым начертал

И предъявил свою tabula raca :

Я есть творец великого ничто!

Царь Дмитрий спит и видит сон:

Вот он возвысился в Москве,

Вот сам возвел себя на трон

И встал Державы во главе!

И где-то тайну скрыла мгла…

В теченьи Волги - Углич-град;

Тут - тень ночная пролегла

На холм, поникший без оград…

То ль внятно молвит: "Ночь спасенья…",

Теснится в грудь его печаль;

То уж к венцу ведет Марину,

С ней обручен без промедленья.

Ему ль и царства ей не жаль?

Твердит: "Любить я не премину".

Царь Дмитрий спит и видит сон:

В Россию из Самбора с войском

В сопровожденьи двух персон…

Поход готовит в стане польском.

Он при содействии поляков,

Распространяет весть, что жив;

И к Сигизмунду ездит в Краков,

Надежду в сердце заронив.

Вот в битве у Узруй-реки

Он победил; и - в пух повергнут!

Вдруг он воспрял в чудесном сне

И на Москву повел полки,

И вновь любим, и не отвергнут.

Вот он возвысился в Москве.

Вот он возвысился в Москве.

Врагам Бориса дал прощенье.

Не вопреки ль людской молве

Он мстит, но, мстя, не жаждет мщения?

Он упразднил сыскной отдел,

Сполна долги вернул Бориса,

Облегчить тяжбу повелел

В суде, прибегнув к компромиссу.

Бороться с взятками чинов

Решил на праведной земле,

Введя реформу и закон,

Как образец иных основ.

Спешит к просителям в Кремле.

Вот сам возвел себя на трон.

Вот сам возвел себя на трон,

Взметнул палаты над Кремлем.

То мчит, охотясь между крон

За зверем, прытким напролом.

К нему от Папы граф Рангони

Тут послан лично проследить

За тем, чтоб, сев на русском троне,

Не смел б назад поворотить:

Народ "в латинство обратить"

Царю напомнил обещанье.

Царь, общей следуя канве,

Издал указ предотвратить

Солдат и граждан обнищанье

И встал Державы во главе!

И стал Державы во главе:

Несут посланье Аквавивы…

Засели строки в голове,

В строках - сердечные мотивы.

Димитрий внял иезуиту:

Готов коллегию открыть

И иноземную элиту

В родную почву насадить.

И что ж? Приблизил иностранца!

Не лжет ли сон, иль сам - себе?..

…О, как искусны силы зла.

Не те ли руки - самозванца

И Русь вверяли злой судьбе?

И где-то тайну скрыла мгла…

И где-то тайну скрыла мгла…

Царь двойствен слыл, но не тиран.

Молилась Русь или кляла,

Он жаждал миловать крестьян.

Но не держался и обычья:

Не спал в обед, не мылся в бане,

Не соблюдал подчас приличья,

Потех не жалуют дворяне.

Любил "потешную войну"

И отдавал полякам крепость.

Ее прозвали "русский ад"…

Его увидеть шел к окну,

Тотчас припомня, - вот нелепость! -

В теченьи Волги - Углич-град…

В теченьи Волги - Углич-град

Весной стоял лучист и светел.

Играл царевич близ палат,

Никто б худого не приметил.

Царевич падал бездыханным,

Кровь растекалась на дворе,

Склоненный лик казался странным,

Как день померкнув, на одре.

Как скорбный вопль утих Марии,

Кортеж побрел в свой путь прощальный;

Царица впрямь занемогла.

Вот гроб приняли в склеп Нагие.

Звон закатился погребальный,

Тут - тень ночная пролегла.

…Тут - тень ночная пролегла.

Мысль самозванца об обмане:

Бессильно ль совесть в нем спала

И беспробудно, как в дурмане..?

Что ж? Поучал он крепко в думе.

Ему бояре: "Царь, не лги!".

Зайдет ли речь о крупной сумме,

Так предпочтет латать долги.

Как ценит роскошь, титул, двор!

И челядь ждет ли повеленья;

Вдруг отвратит, потупит взгляд,

В лице мелькнет немой укор,

И смотрит: мимо, в отдаленье

На холм, поникший без оград.

На холм, поникший без оград,

И кроткий крест отводит взор,

На возведенных стен фасад,

Бесславный чуя свой позор.

Дух беспокойства им владеет.

У ног царя лежит страна, -

И слышит: ветер смуты веет,

Она над ним уж не вольна.

Он в забытье впадает чаще.

Бормочет "исповедь" свою.

Гнетет его ярмо сомненья:

Тот иль не тот? Чем ложь не слаще?

Тот ли погиб в глухом краю?

То ль внятно молвит: "Ночь спасенья"…

То ль внятно молвит: "Ночь спасенья"…

Он - тот дитя, забыть ли ласки?

И из простого опасенья

Позднее предал факт огласке.

Он есть законный сын Ивана!

И пал к Романовым, Черкасским

Не с тем, чтоб след сокрыть обмана

Иль сочинять полякам сказки.

Вздор! То был заговор бояр.

Он был раскрыт. Бежал в Острог,

В именье князя; снова - в даль,

Спустя в ответ нанес удар

По Годуновым: то - урок!

Теснится в грудь его печаль.

Теснится в грудь его печаль:

Царь, наделенный всею властью,

Долг превозмогшей и мораль,

Сам одолен любовной страстью.

Давно ль, признавши города:

Орел, Воронеж, Курск, Елец

Открыли двери и врата

Царю царей? Он - не юнец.

Он обладать желает Мнишек

И перешел в иную веру,

Явив невинности картину.

И жертвой став иных страстишек.

То он казнит себя не в меру,

То уж к венцу ведет Марину.

То уж к венцу ведет Марину,

Примерив веру как наряд;

"По католическому чину",

Представив мысленно обряд,

То уговаривает сходу

Венчаться чисто в русском стиле:

В большом скоплении народу

Одежды б польские смутили.

Но долгожданный пробил час:

В палаты шествуют; в собор.

Димитрий, как бы в ослепленьи -

С невесты не отводит глаз.

Исполнить брачный договор -

С ней обручен без промедленья.

С ней обручен без промедленья;

Венчан при множестве гостей.

Акт завершился "отреченья" -

Предлог для смуты и страстей.

Курьер, желанный в Ватикане,

Помчался к Папе на поклон

С известьем: русский царь в капкане!

Свершилось… будто б то - не сон.

Народ убит и потрясен:

Царь отказался от причастья?

Так он - не царь, обманщик, враль!

Полячку б - в шею, и - спасен:

На православных несть напасти!

Ему ль и царства ей не жаль?

"Ему ль и царства ей не жаль?" -

Разносят с площади повсюду, -

"Врешь! Наши бабы лучше краль!

А платья? Сколь в них сраму, блуду…".

Пять дней гуляли на пиру,

Столица в ночь не замирала.

Рим ловко вел свою игру,

И шляхта трон облюбовала.

Святая ль Русь врагам подвластна?!

Они не поняли народа.

Мужик и гнет, а держит спину.

И сколь страдает он безгласно,

А такова его природа,

Твердит: "Любить я не премину".

Твердит: "Любить я не премину"

И царь Димитрий поутру.

Беда, коль счастью нет помину,

Взять бердыш в руки по нутру.

Царь - грозно: "Я вам не Борис".

Но… обратился быстро в бегство.

И чрез окно ль, бросаясь вниз,

Быть может, каялся как в детстве:

Кому настлал к Кремлю пути

И тропку выстелил к казне?

Купил жену за миллион.

Я б рад и к "смертным" снизойти…

Всему - конец, как в страшном сне.

…Царь Дмитрий спит и видит сон.

Лишилось человечество опеки.

Жизнь возродив на линии лишь точки,

Дух Времени² проникся к человеку,

На древе жизни обновив листочки...

Перерасти себя - равно к себе возврату.

Вернуться в детство - равно тяге к раю:

Как грустно пережить его утрату.

Сознательно свободу выбираю!

Не Homo sapiens, но libertis - свободный,

Врастая в истину и до корней,

Осуществив: "Вначале было Слово...",

В кратчайшем слове утверждает пункт исходный;

Им дорожили Геккель и Линней.

Несут потомки крест пути земного.

Лишилось человечество опеки...

И лично Посвященный освятил

Творенье из "ничто" в двадцатом веке

И с кафедры о нём провозвестил:

"Творить из "ничего" есть плод усилья,

И требует он личности, не стад,

Не акта вандализма и насилья,

Но подвига и нравственных затрат.

Культура сердца - культ самопознанья.

Культурный варвар в прошлом суть бунтарь:

Его деянья, в сущности, "цветочки"...

Провидец учредил без назиданья

В сознанъи ясном вспыхнувший алтарь,

Жизнь возродив на линии лишь точки!

Жизнь возродив на линии лишь точки,

Он опроверг границы естества:

Опору перенёс, как букву в строчке,

На линию духовного родства.

Над i поставил точку Посвящённый,

Основы камень³ заложив в Науке.

И понимал проблему как учёный,

Вослед Христу взойдя для крёстной муки:

"Не знать Христа - великое несчастье"...

Он основал на Дорнахском холме

И новый Иерусалим, и Мекку,

"Верженье камня"⁴: высший род причастья.

Склонились Иерархии к Земле:

Дух Времени проникся к человеку!

Дух Времени проникся к человеку:

Эпоху одарить пришла пора

И воспитать не "римляна" и "грека",

Но друга Иерархий из раба.

Усильями народов создан храм⁵:

Он Запад охватил и сень Востока.

Учитель Духа высшим внял мирам,

Их низводя из горнего потока.

И сердцем познавая круг явлений,

Смог охватить все сферы бытия

И бережно лелеял их росточки.

И воскрешал на уровне свершений

Живую философию⁶ из "Я",

На древе жизни обновив листочки.

На древе жизни обновив листочки,

Учитель указал Христьянству путь:

Раскрыв зеленый листик каждой почки,

Сумел в природу глубже заглянуть.

Души прозрел он суть как прарастенья,

Ей импульс дал развиться и цвести:

Тем Гёте отстоял мировоззренье

С идеей "фикс" - межчелюстной кости.

И разъяснял отличье родовое

Людей от приспособленных животных,

Хоть человек и родственник примату.

Теория же Дарвина - благое

Для душ, непробуждённых и дремотных.

Перерасти себя - равно к себе возврату...

Перерасти себя - равно к себе возврату:

Преодолеть привычный эгоизм

И сострадать заблудшему как брату -

Вот кодекс христианский и монизм.

Здесь самоотверженья идеал

И пониманье подлинных преград:

В моральном шаг назад лишь подтверждал,

Что обуздать себя - сойти во ад.

Учиться в равновесьи наблюденъю,

Чтоб в каждом встречном видеть лик Христа,

"Умри и будь!" науку постигаю.

И, радуясь азов приобретенью,

Вбираю свет голгофского креста.

Вернуться в детство - равно тяге краю!

Вернуться в детство - равно тяге краю:

Осознавать позор грехопаденья

И мир любить от края и до края

Под детский лепет, возглас умиленья!

И, исцелив с рассудком чувств разлад,

Решительно рассеяв тень сомненья,

Как счастье и награду из наград

Прочувствовать всю сладость исцеленья;

Пресуществлять праобраз изначальный!

Душа лишь крепнет - в ней растет Христос!

И должно ей пожертвовать в уплату

Величьем рая; плен его печальный -

Из ветхой пелены невинных грёз.

Как грустно пережить его утрату...

Как грустно пережить его утрату...

Но ностальгия - райский хвост из щели.

Не хватит добродетелей Сократа

Яд претерпеть смертельный жала в теле.

Искать Христа как ветра дуновенья:

Трудами из бессилья восходить

И творчески стяжать дух утешенья,

И средствами усилий находить!

"Я верю, ибо это невозможно,

Абсурд", - твердит хитро Тертуллиан.

И слов запал на деле проверяю.

Иначе положенье безнадежно:

Иллюзий хвост захлопнет вновь капкан.

Сознательно свободу выбираю.

Сознательно свободу выбираю:

Готовность супостату дать отпор.

Себя в самостояньи обретаю,

На "Я" перенеся вполне упор:

Он - метод вызыванья пустоты,

Как опыта духовного сознанья,

Момента достиженья полноты

Стремленья встать на путь самопознанья.

Сражаться с супостатами полезно,

Осознавая цели впереди,

Задействовав в себе источник сверхприродный,

Пожертвовав природой безвозмездно, -

Восстанет "Представитель"⁷ из груди,

Не Homo sapiens, но libertis - свободный!

Не Homo sapiens, но libertis - свободный

От предрассудков и страстей крови:

Он импульс Духа восприемлет благородный

Христа, вступившего как жест любви!

Жест Антропоса - альфы и омеги,

Созревший удержать "Я есмь Я"

В приветствии сотрудника-коллеги,

Расширя смысл понятия "семья"!

Так выпрямился вольный индивид

Среди себе подобных в окруженьи.

"Я" с вами, - рек Он, - до скончанья дней":

Так ко Христу стремится род, не вид,

Тот, кто в себе воздвигнет крест служенья,

Врастая в истину и до корней...

Врастая в истину и до корней:

Отождествясъ с Землёю как с песчинкой,

Где странствует Христос среди людей,

Омыв ее кровавою слезинкой.

Он умер с Солнца, чтоб достичь Земли

И - на Земле, чтоб смерть постичь Голгофы;

И тернии вонзались и влекли

Пройти ничто Вселенской катастрофы.

И Он прошёл, воскреснув на заре

Иной всечеловеческой культуры,

Как провозвестья подлинно иного

Возложен камень⁸ зданья на горе,

Чтобы воздвигнуть место для скульптуры,

Осуществив: "Вначале было Слово...".

Осуществив: "Вначале было Слово...",

Запечатлив Его как дань планете,

Учитель вдохновлял почти сурово:

"Нет образа возвышенней на свете,

Чем крест Голгофы, крест самосознанья!

В нём тайна становленья плоти Словом,

Мистерия земного увяданья

И зарожденья жизни под покровом".

В строительной идее, в витражах,

Он, говоря о будущем расцвете,

Отобразив его этап как переходный,

В большом, как шлем, и малом куполах,

Расписанных сподвижниками в цвете,

В кратчайшем слове утверждает пункт исходный.

В кратчайшем слове утверждает пункт исходный:

На фреске начертав трезвучье "ICH",

Он, словно, статус поднял ввысь международный,

Чужих объединяя и своих!

Iesus Christos - вот залог альянса!

И нет в нем большевистского "товарищ";

И нет, предупреждал, другого шанса:

Европа содрогнётся от пожарищ.

И испытания - начало потрясений,

И срок предуказал в грядущем зверю,

Чтоб различать врагов или друзей.

Брал на себя и бремя всех гонений, -

Христово "ICH", восполнит лишь потерю, -

Им дорожили Геккель и Линней.

Им дорожили Геккелъ и Линней;

На древе родословном зрели всходы:

Ступени восхождения людей

Составили и расы, и народы.

Возникло эволюции ученье,

Но в нём "застрял" естественный изъян:

Инстинкт определяет поведенье,

Совсем как и у диких обезьян.

Что проку в выведении породы

С наследственным господством и борьбой,

И с личными пристрастьями слепого?

Возвысившись над царствами природы

Духовною работой над собой,

Несут потомки крест пути земного.

Несут потомки крест пути земного...

И всюду разветвляется стезя,

Но ветви вдалеке сплетутся снова,

Корнями закрепятся в общем "Я".

Как слаб ничтожно вопль увещеванья:

Услугу не окажет умозренью

И к сердца не пробьётся пониманью,

Умножив в головах предубежденья.

Но... в царстве Иерархии свободы

Все члены отвечают друг за друга,

Заботясь о больном и о калеке:

Живительно поддерживают своды

Вселенского спасительного круга!

Лишилось человечество опеки.

                     1

Будь славен, северный Брабант

И городок Хертогенбос!

Средь самой гущи Нидерланд

Твой сын Хиеронимус Бос

В семье Ван Акенов родился.

В старинном роде редкий дар

От предков к правнукам копился,

То исчезал как дым иль пар.

Его постигнет ли мудрец?

Вобравши крепости и меры,

Он вне препон и вне преград

Открылся чуткости сердец

Как сей оплот блаженной веры,

Воображенья райский сад!

Будь славен, северный Брабант!

Так перст предчувствуя судьбы,

Тебе стихи слагал вагант

В толпе снующей голытьбы.

Он пел бродягам о свободе

И все пенял на инструмент,

Тогда поэты были в моде,

Как этот ветреный студент.

Но наш герой не презрел чин

И простецом не пел во след,

Женившись, выгодно возрос

И стал заметный господин...

И мир увидел свой портрет,

И городок Хертогенбос!

И городок Хертогенбос

На лаврах мирно б опочил,

Когда б не страх лишиться грез

Его бессонницей точил.

Вотще пороков убоясь,

Трепещет обыватель ныне

И чует меж событий связь,

Себя признавши на картине.

Он, живописца труд почтив,

Приобрести спешит панно

Или купить тотчас талант,

Склонясь пред мастером, учтив,

И пьет за здравие вино

Средь самой гущи Нидерланд!

Средь самой гущи Нидерланд

Прослыл наш мастер, тверд и смел.

Одним расписывал он кант,

Иных разул он и раздел.

Он усадил иных на птиц,

Гепардов, пони иль грифона,

На рыб крылатых и мокриц

На лоне девственного фона.

И запестрел видений круг.

И ожил сладостный Эдем:

Тут - древо жизни, здесь - Христос,

В хитросплетеньях ног и рук -

Виновник первобытных тем -

Твой сын, Хиеронимус Бос.

Твой сын, Хиеронимус Бос,

Тебе, о город, в назиданье

В большой телеге выслал "Воз",

Он к аду катит мирозданья.

Шедевр - не шутка, не экспромт,

И смысл навеял всем тревогу,

Вдали за стогом - горизонт,

На стоге Ангел молит Богу.

Меж тем, людей давят колеса,

Влачится за возом эскорт,

Кругом, толпясь, народ рядился,

А впереди - уступ утеса...

О, гений мрачный, едкий сорт,

В семье Ван Акенов родился!

В семье Ван Акенов родился

Дух мощный. Землю населить

От дня творенья он трудился,

И тех заслуг не умалить.

Он воскрешал палитрой древо

И бытие пресуществлял

От прародительницы Евы,

Чей чудный лик обожествлял.

О, как метафора взрывалась

И в яви триптих представал,

И всех, грядущих миру кар

И снов, фантазия врывалась, -

О, в ней от века пребывал

В старинном роде редкий дар!

В старинном роде редкий дар

Сродни и венчикам ракушки,

И выставлялся как товар,

Как жемчуга иль безделушки.

Но древний дом не одолен;

Пронзили кисти алтари

И нарядили в шелк и лен

Пурпурный свет златой зари.

Он, источая фимиам,

Собой искусство напитал,

Ему простой народ дивился...

О, мастер Босх писал векам,

И неразменный капитал

От предков к правнукам копился.

От предков к правнукам копился

Всесокрушительный запал,

И человечеству склонился

Предупреждающий оскал...

"Иоанн Креститель", "Страшный суд",

В наружных створках - Яков странник,

Святой Бавон - богач и плут,

И божьей милостью избранник;

И "Блудный сын", и "Сена Воз",

И "Воспаренье в эмпиреи", -

И весь трагический кошмар

Внушал неслыханный хаос, -

Так образ ткал свои затеи,

То исчезал, как дым иль пар.

То исчезал, как дым иль пар,

То расцветал подобно парку,

Тут громоздил людской базар,

Там воздвигал конструкций арку...

И вновь ваятель подражал

Творенью, таинством владея,

То кисть глумиться понуждал,

Кичась волшебством чародея.

Здесь мчит нагая кавалькада

Под сенью выспренных строений.

Летит с удилом прочь гонец;

Лелеет мастер Эльдорадо:

Любовью солнце наслаждений...

Его постигнет ли мудрец?

Его постигнет ли мудрец?

Вдохнуть усладу ли успеет,

Иль отвратит свой нрав, гордец,

Лишь грусть ему мольберт навеет.

Или завоет он навзрыд,

Зверей почуявши стада,

Младых мужей, не знавших стыд,

И дев-купальщиц у пруда?

Иль вспомнит речи заверений

И неуемный долг табу,

И безупречные примеры, -

В саду безмолвных откровений?

Он уж готов пытать судьбу.

Вобравши крепости и меры.

Вобравши крепости и меры,

Он толковать уж жаждет сны,

Да предрассудки и химеры,

И рамки узкие тесны.

Не в умаленье веских слов:

Изрек же некто, вертопрах,

Есть жизнь значительнее снов

И бросил всуе впопыхах.

Да есть! Но там ли смотрит око

И разглядеть предмет спешит?

Да только зрит оно фасад.

О, Босх заглядывал глубоко...

И видел в том, в чем жизнь вершит

Он вне препон и вне преград.

Он вне препон и вне преград

Делил охотно потрясенье

Прозреть сквозь сон, и рай, и ад,

И всех вещей происхожденье.

Иных существ совокуплял

На сей немыслимый манер,

Вон человека выдворял

Из первородных царств и сфер.

И искажал людей подобья,

И тем оттачивал свой стиль;

И Тот Един - на ком венец,

Кому не в тягость прах надгробья.

Взирая вдаль на сотни миль,

Открылся чуткости сердец.

Открылся чуткости сердец

Из самых отдаленных мест,

И равно долги путь и крест,

Начало их и их конец...

Так через ненависть любовь

Ведет к "Несению креста"

И к покаянью через кровь

Во царство Божие Христа.

Ведет чрез тлен грехопаденья,

Через тропу камней и слез,

Из новой, недоступной эры

Чрез вечный космос становленья

Пришлец, воскресший как Христос,

Как сей оплот блаженный веры!

Как сей оплот блаженный веры

Не возвратится впредь всерьез,

Вопрос ханжи иль лицемера:

А был ли тот, в ком жил Христос?

В душе проснется впечатленье:

Кто уж однажды пробужден,

В ком бьет источник обновленья -

С самим Христом отождествлен!

К великой школе мастеров

Причислен может быть не всяк,

Ей приобщиться всякий рад,

Ему отпустит часть даров,

Иль незначительный пустяк

Воображенья райский сад!

Воображенья райский сад

Призвал отчаянных на тризну

И тех, чей обветшал наряд,

И кто любить умел отчизну.

Тому - страна везде и всюду,

Пред ним - нездешний стол и кров,

И города подобны чуду,

Он гость их ангельских садов!

Таков и Босх с его загадкой:

Он правде верен и себе.

Не усомнится и педант,

Он начертал б рукою хваткой

Печатью ясной на гербе:

Будь славен, северный Брабант!

                    1

Судьба отметила Верону

Лишь с появленьем Веронезе

И привела его к амвону

Тропой бесстрашною аскезы.

Там претворил он сердца жар

В неподражаемость письма,

По вдохновенью божий дар

Черпая бережно весьма.

Там облачал он красок пир

В покровы чистых откровений

И, донося нам их мерцанье,

Воткал рубины и сапфир

В канву чарующих плетений,

Чей свет горит чрез расстоянья.

Судьба отметила Верону,

Ее воздвигнув над столицей,

Как венценосную Мадонну,

С которой вряд ли кто сравнится.

Она б могла гордиться, кстати,

Венком имен, расцветших скоро:

Паоло, званным Фаринати,

Батистой Анджело дель Мора,

Иль Доминико Брузозорче.

Учась у Джулио в Мантуе,

Затмив архаику и грезы, -

О, как их кисти стали зорче,

Но, век поныне знаменуя,

Лишь с появленьем Веронезе.

Лишь с появленьем Веронезе

Вновь засияли алтари.

Он сыном слыл каменореза,

Снискавши имя Кальяри.

Он отличался прилежаньем,

И мастерство пришло не вдруг,

По сохранившимся преданьям,

Был вхож в веронский тесный круг.

И лоном принятый богемы,

Беря уроки у Бодиле,

Он не последовал канону

И избегать стремился схемы;

В нем мысль ранняя бродила

И привела его к амвону...

И привела его к амвону

Потребность к истине пробиться,

Он исчерпал запас картону

И уж опять готов трудиться.

Намереваясь в мир шагнуть,

Себя забыв по воле неба,

Он рад свершить, рискуя, путь,

И не едино ради хлеба:

Исполнен жаждой обновленья,

Искусству ревностно служа,

Не тщась заботой бесполезной,

Пойдя вперед без промедленья,

Через преграды поспеша,

Тропой бесстрашною аскезы.

Тропой бесстрашною аскезы

Ступал он бодро день за днем

И восходил в эфир надзвездный

За синий высей окоем,

И, созерцая лик небес,

Он совлекал язык любви,

Взирая в сферы под отвес

И крепость чувствуя крови.

И проницая дух святилищ,

Там познавал вселенной строй

И обнимал светила шар,

И водворяясь в тьму узилищ,

В них обретал глубин покой.

Там претворил он сердца жар.

Там претворил он сердца жар,

Не в куще светских церемоний,

Вновь заалел его стожар

Красой божественной гармоний.

Из далей сладостных вибраций,

Чей лад струится на картины

Санта Мария делла Грация

И "Обрученье Катерины", -

Нас настигает гений фразы,

И поэтические строки

Ему - ответная мольба:

Так превращает кисть алмазы,

Их драгоценный блеск глубокий,

В неподражаемость письма.

В неподражаемость письма

Вплетал он злато и жемчужны,

Их безупречная тесьма

Расшила холст, искрясь наружно.

О, сколь ни краток Ренессанс -

Воскреснет славою Паоло,

Продлив блистательный альянс

В полотнах Риччи и Тьеполо,

И возвратится в новый век,

И возродит того, не чая, -

Кто в торжества явясь разгар,

Казался все еще далек

Своей эпохе, расточая

По вдохновенью божий дар!

По вдохновенью божий дар

Чистейшей влагою пролит,

Преобразуя легкий пар

В венецианский колорит.

Виченце, Мазер, Зал Совета,

Портреты знатные персон -

Палитра таит до рассвета...

И нас овеивает сон:

"Триумф Венеции" - над троном;

Меж возносимых ввысь колонн

Сидит Венеция сама,

Среди божеств и над балконом,

Десницей милость и закон,

Черпая бережно весьма.

Черпая бережно весьма

От царской власти и щедрот;

Одежд роскошная "кошма",

Внизу столпившийся народ,

В гирляндах облак знать и двор,

Вокруг - искусная резьба,

И конных всадников напор,

Им мощно вслед трубит труба.

Слетая, ангел из высот

Венец республике дарует,

Она - царица и кумир,

В ней - воплощенье всех красот,

В ней праздник пышет и ликует,

Там облачал он красок пир!

Там облачал он красок пир,

Еще не ведая чумы,

Еще пленительный сатир

Смущает робкие умы -

В античных виллах и дворцах,

Живописал Любовь и Мудрость

И примечал во всех концах,

И покорял размахом скудность.

Искал меж средств иных убранств

У Эмпедокла и Павсанья,

И в средоточьи их решений,

В игре классических пространств

Сокрыл секреты мирозданья

В покровы чистых откровений.

В покровы чистых откровений

Одел он своды Сан Франческо,

Сан Себастьяно; вне сравнений,

Он овладел искусством фрески.

В Санти Джованни э Паоло,

В Санта Корона, что в Виченце,

Склониться светлому престолу

Перед Марией на коленце

Пришли волхвы и пастухи.

В чудесных магов подношеньях -

Благоговейный плод познанья,

То вспыхли звезды, к нам глухи,

Отображаясь на строеньях

И донося нам их мерцанье.

И донося нам их мерцанье

На хлеве ветхом и дворце,

Чтоб миг блаженного узнанья

Воспрянуть мог и в простеце.

Здесь всюду высказана тайна:

В младенце с девою и крове

И умиляет нас нечайно

В осле, воле или корове.

В науке той непревзойден,

Напечатлел художник вместе

Мотив Христа и отзвук лир:

Уменьем дивным наделен,

В наряды скромные невесте

Воткал рубины и сапфир.

Воткал рубины и сапфир

На ткани трепетной "Вечери"

И разгорелся тайный "Пир"...

В Паоло свойственной манере.

Над аркой зданья занялась

И встала яркая звезда,

В высоком небе раздалась

И потускнела борозда.

Что книги Серлио, Кантари?

В древнейших линьях капители

Ни тени поздних наслоений.

Среди гостей и сам Кальяри,

Его глазами мы глядели

В канву чарующих плетений.

В канву чарующих плетений

Наш упадал, печалясь, взор.

На ветви каменных растений,

Переплетающих узор.

Не в нем воспет ли Элион?

И скорбен жест пред чашей ныне -

Род человеческий вскормлен

И напоен от сей твердыни.

Лишь то и вечно под луной,

И что избегнет увяданья -

Неброский нимб над головой,

Чей свет горит чрез расстоянья.

Чей свет горит чрез расстоянья,

Предвосхищенный "Браком в Кане"

И пламенит воспоминанье,

Грустя в очах Ла Белла Нани,

Сияет обликом богини,

Не узнан часто, но храним, -

Принадлежит одной святыне,

Восторг пред коей - несравним.

Она - итог святой Голгофы,

Огонь, чей отблеск нестерпим,

Его призыв подобен звону.

И полнотою дышат строфы,

Исток живой - неугасим;

Судьба отметила Верону!

                     1

Мгновенья плен - и я влюблен,

И миг невольно сберегаю,

И слогом беглым наделен,

Сонет без удержу слагаю.

Я пред Тобой не властен скрыть:

С безумством это крайне схоже,

Я чудаком не прочь прослыть,

И оттого Ты мне - дороже.

О, идеал моих мечтаний!

Столь фантастичен и таинствен,

То привлекателен, то строг,

Из всех чарующих созданий,

Чей норов кроток иль воинствен,

Лишь Ты не впустишь в свой чертог!

Мгновенья плен - и я влюблен,

Я рад вневременной напасти,

И ворот нежно набелен,

И рот твой ранит жалом страсти.

Не спать поэту уж ночей

И петь тот блик в очах тягучий,

Вдыхать с трезвучьем скрипачей

Тот аромат, как сень пахучий.

Но шелк мне Твой не ворошить,

Гляжу в святящуюся точку,

Как в фокус, будто постигаю;

Поэта долго ль сокрушить

И каплей жемчуга на мочке?

И миг невольно сберегаю.

И миг невольно сберегаю...

О, для любви великий шанс!

К нему невольно прибегаю,

И он дает мне вновь аванс.

Его я даром не растрачу

И помещу в ларец души,

Прибавлю преданность в придачу

И на засов запру в тиши.

Не это ль выход для поэта?

Нет, сочинив прелестный вздор,

Он чувством жарким окрылен,

Его фантазия задета,

Он смел затеять разговор

И слогом беглым наделен.

И слогом беглым наделен,

В чреде волнующихся встреч

И дивной легкостью пленен,

С какой его стремится речь

Твое вниманье занимать

И жаждать тем расположенья,

Ответной склонности внимать

Иль ждать покорно пораженья.

Нет, право, стоит расточать

Цветы стихов своей богине,

Богатства ль я не предлагаю?

И чтоб не слишком докучать,

Иль не застрять в словах лавине,

Сонет без удержу слагаю!

Сонет без удержу слагаю

Твоей чудесной красоте, -

Все то, чем я располагаю,

О чем тревожусь в суете,

Преподношу к Твоим ногам,

В надежде взор Твой заслужить,

Всем предпочтя его благам,

И тем безмерно дорожить,

Что я с Тобой едва знаком,

Но мнится, будто бы века,

И оттого младую прыть,

С какою я к тебе влеком,

Тебя смутившую слегка,

Я пред Тобой не властен скрыть.

Я пред Тобой не властен скрыть

Того, чем вызвал вдруг смятенье,

И норовлю запечатлить

Сиюминутность впечатленья;

На драгоценные холсты

Я нанесу ланит румянец,

Омою в пурпуре персты

И наведу приветный глянец,

И над челом развею пух

Прелестной шляпки ало-красной,

И блеск зажгу на гладкой коже;

Чтоб огнь любовный не потух,

Лик оживлю игрой опасной, -

С безумством это крайне схоже!

С безумством это крайне схоже:

Я полюбил сплетать из слов

То расточительней, то строже,

То многозначнее покров,

И придавать искусству краски

Весь живописный лоск одежд,

Натуры явственность под маской

Слегка прикрыв от глаз невежд;

От их непрошенных суждений,

Их голоса сквозь Лету канут,

Забвенья реку не проплыть!

О, я поклонник редких мнений,

Сии поэту лишь пристанут, -

Я чудаком не прочь прослыть!

Я чудаком не прочь прослыть,

Писал бы славно пируэты, -

Вот способ Даме отплатить,

Когда не мил ей звон монеты.

Прекрасноликое творенье!

Твое живое естество

Не умолит отображенье,

И в нем повеет Божество!

С Тобой за честь почту шутить

И лепет сердца обожать;

Но, может быть, я тот прохожий,

Кто Ариадны держит нить

И чье призванье - побеждать,

И оттого Ты мне дороже!

И оттого Ты мне дороже,

Мне облик Твой - есть средостенье,

Я угадал его, о, Боже!

Молю Творца изобретенье!

В атласно-синих одеяньях

Иль простотелой наготе

Ты мне являлась в ожиданьях,

Томящей будней пестроте.

Сколь неприметен детский вид

И непосредственный оттенок,

В котором тени нет роптаний,

В нем все о неге говорит

И даже в росписях простенок...

О, идеал моих мечтаний!

О, идеал моих мечтаний!

Восторг, сорвавшийся с пера,

Низвергнул пропасть расставаний

И реет радостным "ура!"

Я понял! Ты была всегда!

Ты есть, и Ты бывала прежде,

Я будто слышал это "Да",

Я - здесь, в решительной надежде!

И к чувству первому взываю,

Благословенен звук имен,

Но меж других один-единствен,

Его внезапно прозреваю,

В нем целый мир напечатлен,

Столь фантастичен и таинствен!

Столь фантастичен и таинствен

Случайный дым далеких грез,

И кистью мастера заимственен,

Зияет перед ним всерьез.

И воссоздать мечтая сон,

О, как он близок к прегрешенью:

К разгадке призрачных икон,

Их вечных истин выраженью;

Чей зрак горит, чтобы процвесть,

Чей свет душевный пламенит

И переносит за порог,

Чтобы над бездною провесть;

Так образ Твой войти манит:

То привлекателен, то строг.

То привлекателен, то строг

Он живописцу и поэту.

Кто тот невидимый игрок?

Я переплыть готовлюсь Лету!

Я приберег еще мазки

Зелено-розовому тону,

Лишь хорошеет от тоски

Лицо, подобное бутону.

И искушает, и хранит

От искушенья светлый гений:

Он сам истец любви признаний,

Над кроной райскою царит,

Кто б избежал его велений

Из всех чарующих созданий!

Из всех чарующих созданий

Я помню необыкновенно,

Как плод от дерева познаний

Вкушала Ты попеременно.

Таков был стройный колорит

И старомодный сад Эдем,

И Купидон пред ним парит

Напоминаньем дерзких тем.

И две четвертые доски -

Как ветхой памяти приметы,

Их ровный фон - слегка убийствен,

Дробятся в смутные куски,

Рождая слабо силуэты,

Чей норов кроток иль воинствен.

Чей норов кроток иль воинствен

И не особенно пытлив -

Тот иль лукав, или витийствен,

Иль непременно говорлив.

В Тебе же трогательно то,

Что Ты, как ландыш или мак.

Я б подавал Тебе манто,

И это вовсе не пустяк.

Ты так ясна и так свежа,

И полнота невольно дышит,

И проникая к пальцам ног,

Меня наполня и кружа,

Невнятным отзвуком колышет:

Лишь Ты не впустишь в свой чертог!

Лишь Ты не впустишь в свой чертог!

Тебя постигнуть - испытанье,

Пройдя все тяготы дорог,

Стопы не чуют расстояния.

Ты ж - неподвижна откровенно,

Так изваял Тебя Вермеер!

Моя богиня - несравненна,

Рука, возможно, держит веер -

Шедеврам - должно оживать,

Им не исчезнуть, не истлеть,

Стою безмолвно, пропылен,

О, счастье - быть и пребывать!

Я б вечность мог преодолеть,

Мгновенья плен - и я влюблен!

Внезапный мир шестого чувства

Родился в сумерки из света

И стал наглядностью искусства

И вдохновеньем для поэта:

Взломил привычные устои,

Взроил вериги и запреты,

Взмолил неведомо-иное,

Взмывая крыльями сонета!

Не вечный юноша ль Гермес,

Похитив стадо и трезубец,

Беспечной удалью играя

И спорясь с волею небес,

Смышленый ветреник-безумец,

Явился нам в преддверье рая?

Внезапный мир шестого чувства

Распался множеством примет,

Разбрызгав яростно и густо,

Рассеяв красочности цвет,

Разверзся он подобно грому,

Разъялся точно дождь иль град,

Разнесся вихрями разлома

И разбросал за рядом ряд.

То расплескался бурный век

И нам поет, лия обломки,

Их облик дыбит облака:

Творит палитрой человек,

Чтоб зорче видели потомки

Во мгле, неведомой пока.

Родился в сумерки из света

Едва свободный, смелый дар,

Уж кисть юнца свинцом прогрета

И метит точно свой удар,

Каскады красок низвергая

И обращая мрачный фон,

И ход вещей ниспровергая,

Поправ со всех его сторон;

И мощен ток миров растущий...

Его напор влечет низвесть

Их гулкий звон на пиках стрел,

Окрепший дух, во тьму несущий

В крылах пронзительную весть:

Он в пору юности созрел.

И стал наглядностью искусства!

Лишь краткий миг в его плену.

Он полон вечности присутства,

Свергая время пелену!

Он стал творцом, предавшим формы

Всеочащенью и огню,

Он ныне сам приемлет нормы

И сам кует себе броню;

Всмотрись и ты в владенья духа,

Взгляни на мастера творенье,

Услышь знакомые черты;

Их пляска гибельна для слуха

И ухо ловит в отдаленьи:

О, страх, стань жаждой красоты.

И вдохновеньем для поэта!

Вдыхая смерть, он ищет жизни,

И песнь любви едва им спета,

Он у любви поет на тризне...

Поет, художник - суть одно:

В свершеньях выношен их слог

И плод их плоти - полотно,

Оно - и семя, и росток!

О, что за образ, за пейзаж!

Украся сердца уголок,

Питает он живое древо -

Не ветхий символ иль коллаж,

И мчится жизненный поток

В холстов иссохшееся чрево!

Взломил привычные устои,

Прорвал пороги и тиски,

И бьется в битве будто воин,

Сбиваясь в пятна и мазки:

Мольберт иль щит в руках послушный

Горит над всадника плечом

И, вот, сражен дракон тщедушный,

Мечась и корчась под мечом.

Святой Георгий-Михаил

На синей птице иль коне

В смятенном зареве лиловом

Свой пыл на брани прокалил

Верхом в кольчуге и броне,

Круша врага мечом иль словом!

Взроил вериги и запреты,

Клеймя клеймом вчерашний день,

Грядущих дней отверз приметы

И отделил от света тень

О, грозен вызов от творца!

Отобразить грозу эпох,

Избрал он кисть и холст борца,

Повелевая: "Кто как Бог?"

И голос труб из поднебесья

Ревет, ликуя и гремя,

Ему ответствует гобой

И недрам вторит равновесье,

Оркестр затихнет, пророня

Звенящий нотою покой;

Взмолил неведомо-иное,

Единый звук благословил

И в царство музы неземное

Иной строфой препроводил...

Дрожит мелодия меж строф,

И манит вдаль неодолимо

Младой предутренний покров.

И легкий вздох проносит мимо.

Нездешний прелестью повеет

Нежданный трепетный мотив…

И радость новая вспорхнёт,

Она парить повсюду смеет,

Перо невольно отпустив,

Она взовьется и взмахнёт,

Взмывая крыльями сонета,

И ввысь далеко полетит,

В полете - музыка рассвета,

О том весь мир оповестит!

Хотеть и сметь - вот торжество!

Сколь страстно муза в том радела,

Познать былое мастерство,

Взлетев до нового предела;

Предел - начало лишь познанья:

Его незыблимо значенье

Иль чает вовсе раствориться,

Но в час чарующий узнанья,

Как встарь, дразня воображенье,

Исчезнет вновь, чтоб появиться.

Не вечный юноша ль Гермес,

Пометив памятные вехи

И гермы, тотчас же исчез

И вновь примчался без помехи?

Чудесный отпрыск, озорник,

В крылах летающих сандалий

С сумой и множеством регалий

Пред взором внутренним возник.

Он смертных ловкий проводник,

Лукавый спутник постоянства,

Сей страж фетишей и камней;

Он путь не помнит напрямик

Через эпохи и пространства,

Привратник хитрый, Пропилей.

Похитив стадо и трезубец,

Плутишка знал предметам цену,

Не пас коров среди распутиц

И не смущал трезубцем пену.

О, не обидел он и птахи,

Впервые лиру смастерив,

Огромный панцирь черепахи

Для сих забав употребив.

Он лиру выменял на стадо,

Отдав в придачу и свирель,

И Аполлона покорил:

Волшебный жезл златой в награду

За ослепительную трель

Ему бог Солнца подарил.

Беспечной удалью играя,

Проник Гермес к священным тайнам,

По разным поводам гадая,

Или забавным иль печальным:

Помочь героям и богам

Дела устроить, суд решить

И, распрядясь, по городам,

Чужие распри затушить.

Дерзая ставить прежде личность,

Он покровитель стал наук,

И трижды прозванный великим,

Прославил позднюю античность,

И, не считая всех заслуг,

Прослыл, тем паче, многоликим.

И, спорясь с волею небес,

Не чаял вдруг лишиться спора,

Париса вызвав интерес,

Внушая, яблоко раздора

Отдать прелестнейшей богине,

Великолепной Афродите,

Быть может, жаль, что не Афине,

О том вы, верно, рассудите.

Как не достался фрукт и Гере;

И с той поры она гневится;

Он предназначен был лишь той,

В чьей обольстительной манере

И взоре утренней денницы

Витает отблеск озорной!

Смышленый ветреник-безумец,

Влюбленный в магию движенья.

Поэт, художник, вольнодумец!

Ему слагают во служенье

Язык мифический письмен,

И смысл его предназначенья

Не предначертан и нетлен,

И сон таит напечатленья...

Их пронизает ясный взор

Туда, где ткут благие силы

И осеняет мыслей строй,

И выпрядает свой узор

Воскресший луч сквозь сень могилы,

Пленен божественной игрой.

Явился нам в преддверье рая

Так наш предвестник и гонец,

И жест к светилу простирая,

Hас посвящал и маг и жрец.

И не в мистическом тумане,

Пылая, небо нам текло,

Моля распахнутые длани

Приять любви своей тепло...

Не пастырь дум и не священник

Не вольны сны воспламенить:

Рожденный дух бежит напутства...

Спешит счастливый современник,

Его лишь властен окрылить

Внезапный мир шестого чувства!

Пропой мне весть из Монтсеррата!

Взлелей на сердце Ты мечту,

Увижу ль вновь долину Льобрегата,

Ее, как встарь, стихом почту!

Обитель древняя, целительница наша,

Прими узреть сокровища ланит

Смуглянки той, кто в хронике Акаши

Свой взор паломникам хранит!

Он примиряет их с собой,

Он породняет их с Богами,

Его врата душе открыты;

Внуши им, Дева, твой покой,

Овей их милости благами,

Они в лишениях избыты.

Пропой мне весть из Монтсеррата!

К тебе мой путь тернист и долог,

Я брел с восхода до заката

И укрывался в звездный полог!

И вот я здесь, у Сант Микела,

Достигнув скит крутой тропой,

Любуюсь ввысь на крест твой, стела,

Почуя твердь всю под стопой,

Забыв на миг про лен самшитов;

Владыки древ - дубы и сосны,

Тугие пики кипарисов

Средь скал, пещер и сталактитов

Растут, роскошно венценосны,

В цветеньи вересков и тисов.

Взлелей на сердце Ты мечту

Мне охватить пытливым взглядом

Святыни горней красоту,

Пробравшись монастырским садом

В тенистый, тихий уголок

К часовне Матери Скорбящей,

Иль подвязать на листьях узелок,

Легко по ветру шелестящий,

На древе райском - исполинском дубе,

Подобном фрескам Ватикана;

В его раскидистых ветвях

Не сосчитал б колец на срубе-

Эпох, кружащих, без обмана,

На оголенных жерновах.

Увижу ль вновь долину Льобрегата?

Склонясь над пропастью у старого скита?

Пройду ль дорогою исхоженной Кольбато,

Помяну ль прежние места?

Там, Пиренеев в глубине,

Чуть дремлют гордые массивы,

И на хладеющей спине

Лежат недвижны и сопливы.

Там с высоты полета птицы

Зияют гнезда человечьи,

Птенцы все новые летят

В скитов простертых вереницы,

И на своем гласят наречьи,

Ликуют в стаях и галдят!

Как встарь, Твой край стихом почту!

Гора, Святыня, место встреч!

Не в ветхих хрониках прочту-

В просторах подлинную речь.

Я - Твой Вердагер, Твой поэт!..

Палящим пламенем вспоённый,

Глотками вольными сонет

Я пью, их жаром окрыленный!

Покой безмолвия таю,

Молюсь чудесному наитью,

Чтоб монтсерратские лампады

Придать, как прежде, фитилю,

И тонкой огненною нитью

Оплесть венки на их фасады!

Обитель древняя, целительница наша!

Священный замок, редкостный сосуд!

Твоих историй нет на свете краше,

В них - мифа чистый изумруд!

В девятом веке граф Эль Пилос,

Остановив земель захват,

Как то в преданьях говорилось,

Спас от арабов Монтсеррат.

То первый письменный исток:

Он в монастырь Риполь ведет,

Всходя ко графу Барселоны,

И уж течет времен поток,

И в Пиренеев глубь влечет,

Скрываясь в заросли и склоны.

Прими узреть сокровища ланит

Маре де Деу, Девы и Мадонны,

К ее коленям преклонит

Потомок Пилоса вериги и каноны!

Служеньем строгим верный сын Олибы

Стяжал ей имя - Монтсеррат,

Прославить боле не могли бы

Его, чем доблестный аббат!

Ла Моренетта - Нигра Сум,

Невеста - черна и красива,

Санта Мария - Песня Песней,

В ее чертах сияет ум.

Темней, чем спелая олива,

Суровый облик, и прелестней.

Смуглянки той, кто в хронике Акаши

Зарей к заутрене глядит,

Кропя слезой Граали Чаши

По глади девственных ланит.

Их не забыл…В пылу исканий.

Дерзая жажду утолить,

Я рад был в краткий миг признаний

Их сладкой песней упоить.

Король Испании когда-то

Контиги лику посвятил…

Альфонсом мудрым наречён,

Пленясь зарей Монтсеррата

Ее рассвет предвосхитил,

Блаженной страсти обречён.

Свой взор паломникам хранит

Она, поэтам и скитальцам,

И огнь молитвенно горит,

И льется к тунике и пальцам

В очах романской каталонской Девы,

Богини - Матери, венчаемой на троны;

И не померкнут, вдруг, златые хлевы

В величьи царственном короны,

Несомой Ангелами свыше

Под сень святую Монтсеррата,

В лучах блистая и десницах.

И звук таинственней и тише,

Дышащей младостью кантаты,

Играет трепетно на лицах.

Он примиряет их с собой,

Детей, поющих весть завета,

Под деревянною резьбой

Она нетлённою воспета;

На токе разноцветной диадема

Льнет к волосам, ниспущенным под токой,

И грезит многоликая богема

Земли Твоей по Деве темноокой.

Твоим приникнув одеяньем,

Сан Жерони, Портелья Гран,

Коваль Бернат и Сентинелья

Обстали вкруг с немым молчаньем,

И облик их в Твой плат воткан,

Не чужд страданья, ни веселья.

Он породняет их с богами;

Клоняся ниц к твоим престолам,

Громады высятся скалами,

Стоя спиной к лесам и долам.

Утесы Рока Фарадада и Кадирета,

исполины, Видны с дороги Кан Масаны -

Песок и взвесь, армады глины,

Крушат торжественно осанны!

Они на страже в вечном Храме,

К их именам манят легенды,

Покрыты утренним туманом,

Взирают к дальней панораме

Через холмов хребты и ленты

Они в служеньи неустанном.

Его врата душе открыты,

И храм тот зрим, царица в нём

С времен, как-будто, неолита

Сидит державная с дитём.

Под аркой Ангелы крылаты,

Стены и купол - в мозаике,

Одним стремлением объяты,

Хоть своды их и невелики:

Они приемлют мать с младенцем,

К ним путь в свечах неисследим;

И весть летит под неф собора,

И сердце, грея иноземцам,

Хорам звучит, неудержим,

Взывает светлый гимн мажора!

Внуши им, Дева, Твой покой -

Всем тем, кто волею судьбы

Исполнен болью и тоской

И шепчет кроткие мольбы;

Им укажи Ты на алтарь,

Он в камне высечен горы,

Всяк безутешен, всяк, кто тварь,

Найдет пред ним Твои дары:

Пред алтарем - просвира, хостья -

Распятый на кресте Христос,

Вершеньем Пасхи осенённый,

И силуэт белеет кости

С венцом и веточкой из роз,

Над головой его склонённой.

Овей их милости благами -

Всех тех, кто радуется ладу,

И кто неробкими шагами

Прийдет сложить Тебе балладу.

Кто в крестном таинстве Голгофы

Постигнет смерть Христа и суть

И впишет жизненные строфы,

Пронзая мрак: "Умри и будь!"

Кто, нисходя в могильный склеп,

Среди каррарских скорбных плит

Проникнет к жизни за гробами,

Кто в тьме гробнице не ослеп,

Лишь пробудился там, где спит,

Не скован цепкими пудами.

Они в лишениях избыты -

Все те, кто отдал дань Святыне,

В ее анналах не забыты,

В ней погребенны и поныне.

"Но бренна плоть, свободен дух, -

Речет их тень в монастыре, -

Душа - одна едина в двух,

И смерть не властна на заре!"

Живая истина для мира -

И для святых, и королей;

Ей вторит гулкий звон набата,

С ним спорит счастливая лира,

И эхом в аркам галерей:

"Пропой мне весть из Монтсеррата!"

Я в снах увидел дивный край

И гимн полдневный пропою

Про Землю, Солнце и про рай,

Про Каппадокию мою,

Ее я Девой назову.

Я к ней явился женихом

Уже не в снах, а наяву

Благословить любви стихом.

Я посетил ее с восходом,

В закатном пламени блуждал

И узнавал немотный сон:

В нем все сбывалось мимоходом

И в хрупком воздухе дрожал,

Распространялся ясный звон.

Я в снах увидел дивный край

И посчитал б теперь не лишним

Шепнуть надежде: "Умирай",

Чтобы предстать перед Всевышним!

Так красота открылась взору,

Доступна чувству одному,

Картина странная узора,

Непостижимая уму.

Я будто заново родился

Среди остынувших вулканов,

Гуляя в бездне на краю,

И мыслью вольною гордился:

Я род прославлю великанов

И гимн полдневный пропою!

И гимн полдневный пропою,

И протанцую голос скал,

На пяди гладкой устою

Из белой туфы, как коралл.

Вперед, к вершине устремляясь,

Хватаю шляпу налету,

Навстречу ветру выпрямляюсь

И ставлю гибкую пяту.

Изгиб вздымающихся форм

Меня влечет к себе на гребень:

Их низвергал титан Архай

На сотни верст вне всяких норм;

Не позабыл базальт и щебень

Про Землю, Солнце и про рай.

Про Землю, Солнце и про рай

Поведал камень без утайки,

Про старый Караван-Сарай

Рассыпал дряхленькие байки.

И как светлы монахов кельи,

Они - не склепы, не гробы,

Из их оконц глядят ущелья,

Растут дольмены иль грибы.

Их насадил огонь вулканов,

Точили воды и ветра;

И, словно, песня - соловью,

Под бой небесных барабанов,

Твердит, надтреснувшись, кора

Про Каппадокию мою!

Про Каппадокию мою

Журчат легенды и сказанья:

От их ручьев священных пью

И собираю мед познанья.

Купаюсь в образах долины:

Вот - вход в египетский Карнак,

Там храмы греческой лепнины,

Вон - караван, а вон - ишак.

Вдали орла взмывает крест,

Краса величественных недр

Переплела венком главу

Печальной самой из невест,-

Я на слова не слишком щедр,-

Ее я Девой назову.

Ее я Девой назову

И всех подружек хоровод

Полюбоваться позову

Из вулканических пород.

Сравнится с нею лик сикстинский,

А рядом малое дитя,

И вечный профиль материнский

Цветет миллионы лет спустя.

Могучий дух самой природы

Ее из пены так ваял

В скалистом месте и сухом,

И потекли вослед народы,

Как и они, я сердцем внял,

Я к ней явился женихом!

Я к ней явился женихом,

Я принял истину свободы.

В привычном мире и глухом,

Где давят низенькие своды,

Там иногда глоток иного

Необходим, как Солнцу - луч…

И - нет птенцу гнезда родного,

Он, оперившись, жаждет круч.

Сорвавшись с прежнего насеста,

Летит неведомо куда,

Кружит над полем, иль в хлеву…

Порыв ли - то, иль жест протеста?

Вела ль меня моя звезда

Уже не в снах, а наяву?

Уже не в снах, а наяву

Искал я вовсе не напрасно

Туманных далей синеву,

Хоть глубины ее опасны.

Но вновь, во внутренней стране,

Добыть сначала надлежит

И то, что мыслимо вовне,

И то, чем сердце дорожит.

И тем пополнить достоянье,

И краску нужную сыскать,

Жемчужну выразить штрихом:

И смысл жертвенный деянья

И Деву - девственную мать

Благословить любви стихом!

Благословить любви стихом

Мне довелось ту часть Земли,

Где пыль эонов скрыта мхом,

Где погасали короли.

С доисторических времен

Здесь жили люди неолита,

Их многочисленных племен

Свидетель стал кусок гранита.

Их всех манила длань твердыни

Как исполинские угли

Пред их таинственным приходом.

И я достиг той благостыни,

Почуя тягу издали,

Я посетил ее с восходом.

Я посетил ее с восходом.

Пройдя нехоженой тропой,

Как если б был отсюда родом,

По тонкой стежке и скупой.

Из высей зрел подножья гор,

Куда текла когда-то лава,

Тут древних действовал напор

И хетт основывал державу.

Он правил царством сотни лет,

Слияясь в новые династьи,

И мир его обожествлял,-

Империй этих больше нет,-

И я, припомня все напасти,

В закатном пламени блуждал.

В закатном пламени блуждал

И вспоминал про Александра,

И сам с собою рассуждал,

Дивясь на прелести меандра.

И вдруг, пронзили ненароком

Далекой давности событья,

Перед моим разверзшись оком,

И я утратил нить развитья.

Вот - Александр громит восстанье

В четвертом веке до Христа;

Мчит колесница под уклон,

Вот - диадохов притязанья,

И я в мольбе сомкнул уста,

И узнавал немотный сон.

И узнавал немотный сон:

Велик и в смерти Македонский,

Оставив власть родне и трон,

Свой путь свершивши вавилонский.

На том иссяк и мой ресурс,

В дальнейшем черпал я из книг

Тот исторический экскурс,

Который с легкостью постиг.

Там я прочел про Ариарта.

Он в Каппадокьи воцарится,

Блогодаря былым походам,-

Пылает в них огонь азарта,

Как в сне моем, как говорится,

В нем все сбывалось мимоходом.

В нем все сбывалось мимоходом,

Я проезжал вдоль древних стен,

И был туристом, пешеходом,

И был готов продлить свой плен.

И всюду грезились мне чары,

Монастыри или церква,

Муллы, мечети и товары,

Иль роспись тюркского ковра.

Вот я забрел в подземный город:

Тут было сыро и темно,

Свод меж столпов его держал

Я приподнял, пригнувшись, ворот,

И свет от лампы бил в стекло,

И в хрупком воздухе дрожал.

И в хрупком воздухе дрожал,

И, будто крался, шелк речей,

Я жизнь людей воображал

Среди тоскующих ночей.

Их руки высекли жилища,

Чтоб затворяться от врага,

И, покидая пепелища,

Сюда ступала их нога.

Укрылись позже христиане,

Неподалеку Савл родился,

Умам их близок друг Филон

И не сломили латиняне,

Из их купелей доносился,

Распространялся ясный звон.

Распространялся ясный звон,

Тот неусыпный страж стремнины,-

Каппадокийский легион,

Который слышен и поныне.

О, сколь целительно познанье,

Когда любовь исполнит мир,-

Бог, источающий сиянье,-

Ее источник и кумир!

Как обручалось с сердцем слово,-

О том не спорили отцы…

Поэтам верь и доверяй,

Я гимн и сам пою все снова,

То - лишь простые образцы…

Я в снах увидел дивный край!

Он тот, кто послан ниоткуда,

И держит путь свой в никуда,

И кто являет миру чудо

Лишь тем, что просто скажет: "Да".

В сраженьях он исполнен силы

И не страшится проиграть.

Он будет верным до могилы

И подымать за ратью рать.

Но в час любой его не встретить,

Ведь он не жаждет быть узнан, -

Его натура благородна;

Он тот, кто знает, как ответить,

И кто на трудный путь призван,

И чья душа - навек безродна.

О тот, кто послан ниоткуда,

И это б можно предпослать…

Читатель, смилуйся покуда

Поэт возьмется за тетрадь,

Его смятенье очевидно,

И он готов и отступить,

Поэта роль - не так завидна,

И рвется там, где тонко, нить.

О, испытать на прочность веру,

Заставить чаще биться сердце,

К тому ж, совсем не ерунда,

Невольно следовать примеру,

Где сам герой толкает дверцу

И держит путь свой в никуда.

И держит путь свой в никуда,

Подобно страннику-бродяге,

Смирен душою, и всегда

Глоток вина хранит во фляге.

Еще подобен он рапсоду,

Далекий рыцарь неизвестный,

И ценит песню и свободу,

Свершая каждый шаг тот крестный.

Он непорочен и сметлив,

С собой не ведает разлада.

И странна в нем одна причуда:

Он тот, кто вторит свой мотив

Под звон неслыханного лада

И кто являет миру чудо.

И кто являет миру чудо,

И тем, что вовсе молчалив;

И рассыпается на "блюдо"

Его волос златой отлив.

И в ком ни капли нет лукавства,

Тому доставит хлеб и соль

И восхитительные явства -

Предмет невиданный дотоль.

Читатель, верно, догадался,

Тут речь идет о некой тайне

И ясно, собственно, куда…

Но, как бы он не сомневался,

Поэта он обяжет крайне

Лишь тем, что просто скажет: "Да".

Лишь тем, что просто скажет: "Да",

Он сам отправится к событьям,

Где дальних связей череда

Его откроется наитьям.

Читатель! Выкажи доверье,

Оно, ведь, надобно явленьям!

Ох, ложен опыт суеверья,-

Лишает крыльев он сомненьем.

Прими несложные условья -

И рыцарь тверд уж победить, -

(Они не многим будут милы),

Ну, что ж, тем лучше, предисловье

Ему, чтоб к бою вдохновить,

В сраженьях он исполнен силы!

В сраженьях он исполнен силы,

И мысли меч - всегда при нем,

И рукоять с щитом не хилы.

И надпись сквозь: "Крещен огнем".

Беспорно первый он боец,

Его, завидя, враг трепещет,

И незавидный ждет конец,

Когда клинок стальной заблещет.

Могучий Ангел-Херувим,

Вход преграждая в цитадель,

Не стал бы им пренебрегать.

Так рыцарь быстр, неуязвим,

Он атакует прямо в цель

И не страшится проиграть!,

И не страшится проиграть,

Когда уж близок миг победы,

А пробил срок - так умирать,

Как умирали раньше деды.

Он чтит науку: воскресать!

И прозревает век суровый…

(О, как бы это описать

И не забыть про цвет багровый).

Он, как его духовный брат,

Прошел чрез дол непроходимый,

Грааль сыскал в звездах сивиллы.

И принял смерть у райских врат,

И свет познав неугасимый, -

Он будет верным до могилы!

Он будет верным до могилы

Тем драгоценным письменам,

Что унаследовали жилы,

Чья кровь текла по племенам,

Весьма высокое наследство:

Где дух - преемник и душа,

И сны, воспрявшие из детства,

Растут, преграды сокруша.

Здесь есть, чем юность наставлять,

И есть, что девству приберечь,

И дар - на подвиг ободрять;

Но прежде - слово отстоять,

Вновь взявши обоюдный меч,

И подымать за ратью рать!

И подымать за ратью рать,

Под знамена вставать святые,

Священной власти покорять

Любви Христа сердца простые!

Он до скончанья века с нами,

И в нас во все пребудет дни,

Хоть ненасытными устами

Еще кричим: "Его распни!.."

Ему не нужны наши царства,

Он не пришел, чтоб сесть на трон,

Уже ль могли мы не приметить:

Он нам простил и то коварство,

Исполня время и закон?

Но в час любой Его не встретить.

Но в час любой Его не встретить,

Коль не постичь любовных уз

И кротким возгласом приветить

Душою трепетный союз.

Из задушевной глубины

Взывает голос безыскусный,

А мы под спудом пелены

Не различаем облик грустный.

О, сколь поэт бывал речист,

Когда аннал сплетал сказаний,

Тогда казался он профан,

Так с давних пор - таится лист,

Он чужд ненужных притязаний,

Ведь он не жаждет быть узнан.

Ведь он не жаждет быть узнан

И впредь, надеясь на везенье,

В доспехи рыцаря убран,

Живое вызволив виденье.

Читатель, вслушайся в рассказ!

В нем боль и сладость исцеленья

Не выставлял я напоказ

И весть несу освобожденья!

И речь веду о нас с тобою...

Я тяжко брался за перо,

Судьбе ли было то угодно?

Мой рыцарь радовался бою,

И таково - его нутро,

Его натура - благородна!

Его натура - благородна

И сострадает всякий раз,

Где чья-то доля безысходна, -

И пробудиться чает в нас.

Ее в себе ты обретешь,

Одолевая гордый нрав,

Коль мимо правды не пройдешь,

И будешь ты, читатель, прав.

Слепому ль мужество дано?

Негоже трусить пред судьбою,

Как ни заманчиво расцветить

Иль преукрасить полотно,

Но лишь представ перед собою, -

Он тот, кто знает, как ответить.

Он тот, кто знает, как ответить

И как страданье выносить,

И ход грядущему наметить,

И в сердце доблесть воскресить.

И всюду рыцарю - дерзанье…

И вот он едет по Земле,

В руках его - копье познанья,

Он крепко держится в седле.

Бывает пешим иль верхом,

При нем - его вооруженье.

Каким же именем прозван?

Его ль напутствуем стихом,

В ком идеал горит служенья,

И кто на трудный путь призван?

И кто на трудный путь призван,

Тот милость выспросит у Бога,

Ее источник - несказан,

И неизменна та дорога.

Не тщетно ль всуе передать

Те поучительные вехи,

Впитавши кои, благодать

На нем почиет без помехи?

Он испытует состоянья,

В котором тени нет тревог,

И в коем станет суть свободна.

Наш рыцарь - зрел уж для деянья,

Чей недвусмысленен итог,

И чья душа навек безродна.

И чья душа навек безродна,

Стряхнувши прах своих оков.

И, вспрять, родится первородна,

В себя приемля дух Христов!

Отныне таинству любви

Она внимает неустанно,

В нем обновляя ток крови,

Преображаясь постоянно.

Так молвит слово рыцарь мира…

Бесценный им добыт сосуд.

Пусть ропщут скептик иль зануда

Или какой-нибудь задира,

Герой знавал и строгий суд…

Он тот, кто послан ниоткуда!..

                        1

Вспомянем вольные народы

И разграбленные святыни,

И дерзких викингов походы,

Чей ратный строй гудит и ныне!

Ряды смыкались их на брани.

Французы звали их "норманны",

"Варанги" где-то, и "датчане",

"Варяги-русь" и "аскеманы".

Внушал им страстьк лихим набегам

Не предок рабий робкий Трэль,

Не пахарь иль строитель;

Последним Хеймдалля побегом

Стал ратник Ярл, стрелок, воитель

И покоритель всех земель.

Вспомянем вольные народы!

Они спускались издали

Чрез каменистые породы,

Чьи были прочны корабли!

Опустошая чуждый край,

Они везли домой добычу.

Средь ярых волн и диких стай

Им веял ветр морей привычный,

Доспехи легки, шлем рогат,

Копье, кинжал и меч надет,

Даруя войну благостыни

И все, чем горд и чем богат.

Он оставлял беспечно след

И разграбленные святыни.

И разграбленные святыни,

И разоренья, и вражда,

И оскверненные твердыни

Под клич неистовый вождя…

О, не нашествие ль сравнимо

Страстей нахлынувших и бед

С тем, что вокруг неумолимо

Сокрылось заревом побед?

Берсеркры бились, одержимы,

Ожесточая дух пред боем,

Стяжая дар тот у природы,

Чьи узы ткут, несокрушимы,

В своем живительном настрое,

И дерзких викингов походы!

И дерзких викингов походы

Вспоили древним тем истоком

Владыки племени иль рода

Под неусыпным ясным оком.

Лелеял викинг лишь удачу,

Благоволенью вняв богов,

Богатство брал и жен впридачу

И в плен полдюжины рабов.

О, как внезапен, плыл эскорт!

Он наносил стремглав удар…

И ход замедля на стремнине,

Не повернет - и ровн, и тверд,

Так в устья рек входил драккар,

Чей ратный строй гудит и ныне;

Чей ратный строй гудит и ныне,

И весел реет гулкий взмах

В столь героической картине,

Рассеяв тьму преданий в прах.

И разночтений слог поправ,

Штурмует скальд отважно "рифы",

И тем кует свободный нрав

И поэтические мифы.

То словно чертит в море путь,

Взвивая строфами бразду,

То шаг чеканит в вражьем стане,

И волен он, как встарь, вспорхнуть

И скакунам взметнуть узду,-

Ряды смыкались их на брани.

Ряды смыкались их на брани…

Иной боец вгрызался в щит

Иль на скаку, проворней лани,

Слыхал, как меч его трещит.

Кружа у смерти на краю,

Теснит он рой на пораженье,

И если канет вождь в бою,-

То падал замертво в сраженьи.

Так обращая в бегство рать,

Рагнар Лодброг вошел в Париж,

И, расставляя тут капканы,

Грозил разить он и карать,

И жег, бичом подняв престиж.

Французы звали их норманны.

Французы звали их норманны;

Ярл Ральф, французов взявши в плен,

Не пощадил и их карманы,

Принудив земли выдать в лен.

И всколыхнулся весь Монмартр,

Живописуя пересказ

О том, что взяты Гамбург, Шартр,

И Линлесфарн, к тому ж, погас.

"Спастись от северных людей!

Они сожгли недавно Нант.

О, всюду их настигнут длани!

Что проку нам то их затей?

И кличут скопища их банд

"Варанги" где-то и "датчане".

"Варанги" где-то и "датчане"…

Не где-то… в старой Византии!

И проклинают англичане,

И нагнетают истерии.

Англосаксонские анналы

Не беспристрастны. Это так…

И европейские скандалы

Для них и вовсе не пустяк.

Они твердят наперебой,

Что христианский добрый мир,

Когда в него проникли даны,

Стенал меж бойней и войной;

Как величали "смертью" - пир

"Варяги-русь" и "аскеманы".

"Варяги-русь" и "аскеманы",

Меж тем, просторы бороздили

И величавые мужланы,

Царей востоку насадили.

Свет разуменья, а не злость

В среде славянской занялся.

Тут и желан варяжский гость,

Тут и в дружину нанялся.

О, скандинавских сих мужей

Желал и франк заполучить

И англичанин звал с ночлегом.

И был язычник всех мудрей,

Мечтая ловко проучить,

Внушал им страсть к лихим набегам.

Внушал им страсть к лихим набегам,

Вооружался враз до пят,

И не спешил пристать к телегам

Или надеть простой наряд.

Едва заря, уж он - на брань;

И шел на Запад и Восток,

Толь собирать с лихвою дань,

Толь выкуп с пленников в залог;

То ладил водные пути

По Волге, Дону и к Булгарам,

То стлал соломою постель…

О, чем герой не во плоти?

Его прославил род недаром

Не предок рабий робкий Трэль!

Не предок рабий робкий Трэль!

Что ликом безобразен,

Качал, склоняясь, колыбель,

Сутул и несуразен…

Но тот, кто усердно сплетал тетиву

И к луку прилаживал стрелы,

И крепкой рукой направлял в синеву,

Чьи пальцы и гибки, и белы,

И в чьем дому сухой настил,

Стол полон яств и хлеба,

Тогда то ту обитель

Нежданно Хеймдалль посетил.

Так родился Посланец неба -

Не пахарь иль строитель.

Не пахарь иль строитель,

Что рыжий брат румяный,

Но грозный повелитель,

Чей взор змеиный - рьяный.

Он и быка не приручил,

И не возвел сарая.

День целый стрелы он точил

И дротики, играя.

Щитами воздух потрясал

И плавал, будто бы дельфин,

Нырнув в волну с разбегом,

И на коне копье бросал.

И рос как юный господин

Последним Хеймдалля побегом.

Последним Хеймдалля побегом

Он слыл от избранной четы,

Хранимый точно оберегом,

Ее наследовал черты.

В наследство ж Хеймдалль дал селенья

И имя редкое, и руны,

И предназначил во владенья

Леса, и земли, и лагуны.

Он, как гласит об этом сага,

Укрыл свой чин, назвавшись Риг,-

И воспитатель, и учитель,

Лишь одному он отдал благо.

И тем, кто смысл его постиг,

Стал ратник Ярл, стрелок, воитель.

Стал ратник Ярл, стрелок, воитель

Могуч и всем подобен асу,

И тем коленам прародитель,

Из коих - воинская раса.

Ярл передал и тайны рун.

Кон знал искусства, птиц язык,

Мог волшебством сердечных струн

Заговорить и волчий клык.

От той божественной крови

И бравых конунгов плеяды.

Их ждут на поле Идавелль!

И в родословной их ветви -

Бессмертных викингов армады,

И покоритель всех земель!

И покоритель всех земель

И сторож древа мирового,-

И есть неслыханный досель

Владелец рога золотого.

Он протрубит из Гьяллархорна

Не разжигая сильных губ…

Тот звук - пронзительнее горна,

Тот рог небесный громче труб!

Оповестит он верный круг

Об Иггдрасиль и Рагнарек,

Что час настал петь сны и оды

И распознать, кто враг, кто друг…

Отныне он - не одинок.

Вспомянем вольные народы!

                            1

Бог всем богам - пробудился ас!

Радость эйнхериям - взвить свой стяг!

Рог Гьяллархорн протрубил тотчас!..

Время грядет для стихов и саг.

Рать обагрил первый солнца луч,

Тень воскресив среди тьмы ночной.

Ветер поднялся с прибрежных круч.

Войны ль сойдутся на смертный бой,

Смерти ль бессмертный не ведал герой?

Дол содрогнётся и неба край.

Войн пошатнёеся, падёт в седле,

В грохоте битв обретет покой,

Долг почитая и воинский рай,

Кровь проливая по всей Земле.

Бог всем богам - пробудился ас!

Кличет дружину - дрожит чертог.

Одина властный доносится глас,

Коротка речь его, облик строг:

"Живу ли быть - проиграть не бойтесь!

Будет ли жарко, тесно и людно,

Ближе клином, теснее стройтесь!

Здесь поляжем ли непробудно?"

Хор одобренья гремит из вальгаллы

Славных избранников "дикой охоты".

Громче других вторит гордый варяг,

Ввысь возводя укрепленья и валы.

Войны встряхнулись от тяжкой дремоты,

Радость энхейриям - взвить свой стяг!

Радость энхейриям - взвить свой стяг!

Один копье вверх занес над толпой,

Жест его - тверд и умерен шаг;

В войске царит боевой настрой.

Едет он вдаль к великану Мимиру

Мудрость испить от источника мёда.

Верит и Вёльве: конец скоро миру,

Бальдра, помянув и недруга Хёда.

Хладно струит голубой поток.

Скрыл в нем Мимир драгоценнную вещь:

Око - глубоко, всеведущий глаз,

Одина мудрость припрятал в залог;

Выпив глоток, князь содеялся вещ.

Рог Гьяллархорн протрубил тотчас!

Рог Гьяллархорн протрубил тотчас!

Бьет копытом о землю Слейпнир,

Тянет узду, получивши приказ

Мчаться на остров, на Оскопнир.

Вспомнился Фафнир - хранитель сокровищ

Одину вслед и потомок Сигурд.

Будто бы он вопрошал у чудовищ:

Сгубит ли асов прожорливый Сурт?

Место пытая сражений богов,

Фафнира спрашивал дерзкий Сигурд;

Змея убил и, смекнувши, что наг,

Пару златых прихватил сундуков.

Норна ль смутилась по имени Урд?..

Время грядет для стихов и саг!

Время грядет для стихов и саг!

Скульд, Урд и Верданди резали руны,

Щепки бросая в дымящий очаг,

Судьбы готовили детям фортуны.

Жребий судили семье великана,

Роду людей, королям и героям,

Тем или этим, и асам, и ванам,

Турсам и ётунам, карликов роям.

Знает князь асов, что норны гадали.

Вёльва рекла, вперив взор сквозь миры,

Как мёд поэзии - свеж и тягуч!

Одина струи его опьяняли…

Видит: зардевшись с высокой горы,

Рать обагрил первый солнца луч.

Рать обагрил первый солнца луч.

Слышит: заводит уж бой барабан.

Свод разбухает от полчища туч,

Гром навлекает на вражеский стан.

Стрелы ли скальд наточил или перья,

Браги умелый, отдавшись труду?

Роет и хищник добычи в преддверьи

Пропасть зловещую всем на беду.

Движутся копья и кони на брань.

Боги сплотились, Хлидсьяльв опустел.

Валит туман, точно дым печной.

Вечер ли, сумерки, полдень иль рань?

Мьёлльнир ударил над скопищем тел,

Тень воскресив среди тьмы ночной.

Тень воскресив среди тьмы ночной,

Молот пробил черепа исполинам,

Сдвинул утес, вздыбил ил речной,

Клочья взметнул по холмам и долинам.

Мечутся девы - валькирьи над схваткой:

Асгарта стены гудят позади,

Жертвы хватая и цепко, и хватко,

В крепость влачат, прижимая к груди.

Молнии блещут на шлеме девицы,

Лик освещая иль мертвый оскал,

Воздух гнетущий тяжел и пахуч.

Тор крепко держит стальной рукавицей

Мьёлльнир отвесный, усилив накал.

Ветер поднялся с прибрежных круч.

Ветер поднялся с прибрежных круч.

Пеною брызжет, вздымается фьорд,

Воды кидает о скалы, могуч,

Бури хозяин, разгневанный Ньорд,

Обземь лежит, подпирающий сушу,

К небу крепящийся донизу мост.

Сверху, давяся, ломая и руша,

Муспелля войско сметает Биврёст.

В гребнях морских выплывает Нагльфар:

Локи вращает мертвецким рулем.

Бездна проносит чудовищный вой;

Скрежет зубовный, клубящийся пар,

Ноздри, смердящие чёрным огнем…

Войны ль сойдутся на смертный бой?

Войны ль сойдутся на смертный бой?

Гибнут в обломках смятенные орды,

Мидгард снося или Утгард долой,

Вырвались звери и вскинули морды.

Час разгорелся святой Рагнарёк!

Гарм лает громко у Гнипахеллира.

Демонский пес, надрываясь, предрёк

Одина гибель от волка Фенрира.

Ермунганд - Тор, Локи злой - и Хеймдалль;

Фрейр бьется с Суртом, дразня его тать.

Видар, рискуя сыновней главой,

К пасти приставив горячую сталь,

В сердце Фенрира вонзил рукоять,

Смерти ль бессмертный не ведал герой?

Смерти ль бессмертный не ведал герой?

Мстил за Отца и людей, и богов.

Силу несметную вёл за собой,

Спесь сокрушая свирепых врагов.

Древо трепещет, немой Иггдрасиль,

Корни напряг, ствол скрипит, накренясь,

Клонятся ветви на тысячу миль,

Лист обрывая и тонкую вязь.

Тор погибает, гудит Етунхейм,

Нидхен глодает остывшие трупы.

Видар чуть жив, отбиваясь от стай.

Мутные реки несут в Нифльхейм

Нечисть, дробя о брега и уступы.

Дол содрогнётся и неба край…

Дол содрогнется и неба край…

Солнце затмилось, посыпались звезды.

В поле безудержен рёв ли иль лай,

Птицы, сорвавшись, покинули гнезда.

Кружат орлы, и клокочут стихии,

Вороны вьются, терзают куски.

Сучья трещат, пламенея, сухие.

Сур уж сужает пожарищ тиски.

Пламенем жжёт, насылая повсюду.

Лес и пустыни бушуют в огне.

Все, что живое, он душит в петле.

Нет и пощады ни зверю, ни люду.

Всадника сгубит на резвом коне.

Войн пошатнётся, падет в седле.

Войн пошатнется, падет в седле.

И позабудет о грозном скитаньи,

Рухнет с коня, пропадет в золе,

Грудой останков истлев без названья.

Пламя до облак достигнет и выше.

Жар нестерпимый палит мирозданье:

Ввысь охватил и чертоги и крыши,

Мир поглощая до основанья,

И доставая до средостенья.

Нет ни единой души в целом свете.

Меч не подымется пылкой рукой.

Хаос вокруг, тлен и мрак запустенья.

Войн, попирающий смерть на планете,

В грохоте битв обретёт покой.

В грохоте битв обретет покой

Всякий боец, покоряясь отваге.

Слезы восторга и песни рекой

Льются ль, как прежде, в хвалебные саги?

Подвиг служенья вместит ли аннал?

Голос возвысить и тронуть сердца

Призван поэт - тот, кто храбр и удал,

С доблестью война стоит до конца!

Равенство есть меж мечом и пером:

Оба добро защищают и честь,

Оба надежде велят: умирай!

Войн и поэт - неизменны нутром:

Оба поют всепобедную весть,

Долг почитая и воинский рай!

Долг почитая и воинский рай,

Воин не станет в стенах затворяться.

Грянет беда - ей врата отворяй,

Скорбь и любовь на клинке заострятся.

Рад тут вояка и скальдом назваться!

Было бы дело ему поважней,-

Смел бы и острым пером поквитаться,

Гнев примиряя и слог все дружней.

Бремя поэта - взрослеть и трудиться,

В том и раденье его велико.

Мера за меру - потребны во зле.

В жертвенном слове лишь Слово родится.

Войн возвещает уж о Нем далеко,

Кровь проливая по всей земле.

Кровь проливая по всей земле,

Горькую твердь он собой напоил.

Зазеленели хлеба во мгле,

Заколосились в лучах светил.

Встретились боги на Идавелль-поле.

Мирно беседуют, глядя в просторы.

Снова, воспрявши, играют на воле.

Сгинули прочь на века их раздоры.

Хёнир вернулся, и Бальдр, и Хёд.

Видар - речёт, привечая Владыку!

Заново тут бы начать рассказ…

Люди в росе породнились в народ;

В роще поутру прокатится зыко

Бог всем богам - пробудился ас!