ISBN 978-82-9969-52-7-5

С о д е р ж а н и е:

Предисловие автора

1. Интеллектуальность: рассудок и разум

2. "Массовое сознание" как иллюзия действительности

3. Сущность корпоративного менталитета

4. Герменевтический аспект социальной коммуникации

5. Коммуникация с позиций гетеанизма

6. Внутреннее восприятие рецепиента

7. Проблема индивида: дух или "сообразительная обезьяна"?

Ставя перед собой в этой работе задачу взглянуть на процессы социальной коммуникации с позиций индивида, не заинтересованного в усвоении манипуляторских навыков СМИ и каких-либо корпоративных идеалов, я понимаю, как мало читателей, и в особенностей "специалистов", будут разделять мою точку зрения. Это обстоятельство не только не является для меня препятствием, но, напротив, усиливает мою убежденность в том, что надо сделать это уже сегодня: понять неправомерность основных положений теорий массовой коммуникации.

Моей задачей не является ни "улучшение", ни тем более, "опровержение" каких-либо почтенных, хорошо всеми изученных доктрин, украшенных именами академиков и профессоров. Не станет моей задачей и спекуляция на предмет "отмены всех теорий", поскольку нет такой, даже самой поверхностной теории, которая не приносила бы, в своей органиченной области, определенную пользу познанию. В мою задачу входит рассмотрение роли мышления в коммуникационных процессах, и в целом роли мысляшего Я, индивида, духа.

В своих оценках я исхожу из непосредственного наблюдения коммуникационных процессов, какими их преподносит мне моя журналистская, писательская и академическая практика, при этом соотнося результаты моего индивидуального опыта с основными положениями теории познания Рудольфа Штейнера и делая на этой основе попытку ввести как в научный, так и в повседневный оборот идеи современного гётеанизма.

В отличие от господствующей сегодня в сфере социальной коммуникации идеи "прогресса вширь" (технологическая парадигма), гетеанизм ориентирован на поики "прогресса вглубь", что само по себе предполагает у человека развитое мышление и силу воли. И если общей и ведущей чертой всех имеющихся сегодня теорий массовой коммуникации является их нацеленность исключительно на наблюдение, ограниченное чувственным восприятием, то гетеанизм ищет пути приведения наблюдений к единству, что возможно осуществить лишь средствами мышления. Пафос сегодняшних теорий коммуникации заключен именно в недоверии к мышлению, в приписывании мышлению "недостаточности" для постижения сути дела, в превознесении над мышлением чувственного восприятия, во всеоружии его технологий. Решение "великих загадок" поручается в связи с этим рассудочному и в целом корпоративному эксперименту, оперирующему статистически-вероятностными "фактами", как наблюдаемыми чувственно, так и ненаблюдаемыми, априорно вводимыми в рассмотрение. При этом сам рассудок выступает всего лишь как некий инструмент, "суммирующий оператор", будучи в содержательном плане пустым: данные чувственного опыта приводятся в систему, и этим ограничивается уяснение сути факта (коммуникационного сообщения). Коммуникационный процесс представляется в виде "линии" одного только чувственного опыта, ради удобства сдобренного кантовскими суждениями a priori, такими, как "массовое сознание", "общественное мнение", "мнение общественности" и др. Получаемая таким образом метафизическая схема есть ни что иное, как отказ мышлению в праве исследовать смысл коммуникационного сообщения, сведение всего богатства мышления к сухой рассудочной систематизации фактов. Отсюда неправомерное ограничение коммуникационных процессов "социальным хронотопом", исключение из акта коммунизирования вне-пространственно-временных "частей" человека, его души и духа. Неудивительно поэтому, что грядущее "информационное общество" обещает бытьнормально бездуховным.

Представляя систему социальной коммуникации в виде глобальной информационной паутины, охватывающей все стороны жизни, никто сегодня толком не знает, в чем состоит цель человеческого мышления. И даже если бы бурные успехи материалистической науки принесли "окончательное решение" вековых проблем, никто (за исключением технологов) не смог бы сказать, зачем вообще решать такие загадки. Именно недодуманность (слабомыслие, малодушие) жизненных задач, среди которых задача коммунизирования выступает на первый план, ставит сегодня мир в такие условия, когда человек не знает, зачем нужно то, ради чего он проживает свою жизнь.

Однако сама уже природа мышления, а именно, вырабатывание и осмысление идей, указывает на мыслительную способность восприятия, выходящую за рамки чувственного (материального) мира. Объективность поэтому не ограничивается одними чувственными данными: объективно данное включает в себя еще и идеи. Подобно тому, как чувственно воспринимаемые факты являются предметом "внешнего", чувственного опыта, так и идеи являются предметом "внутреннего" опыта. И органом этого внутреннего наблюдения является мышление.

Гетеанизм исходит в познании из данности, при этом включая в данность не только чувственное, но и идеальное, в целом составляющие полную картину объекта. В применении к коммуникационным процессам, гетеанизм вскрывает задействованность в коммуникационном акте мыслительной активности индивида, активность Я, полагая именно этот духовный, независимый и самоуправляемый центр человека решающим обстоятельством в понимании смысла сообщения и целей общения.

Рассмотренные с гетеанистических позиций, основные положения сегодняшних теорий коммуникаций наглядно выступают в своей метафизической сути, тем самым вскрывая непригодность как теорий, так и самой коммуникационной практики, для нужд человеческой эволюции.

В работе использованы тексты Р. Штейнера: "Философия свободы", "Очерк теории познания, отвечающей гетевскому мировоззрению", "Естественнонаучные труды Гете" ( все в электронном варианте), а также ряд текстов из электронной библиотеки массово-коммуникативных исследований, в связи с чем отсутствуют постраничные ссылки.

О.Рёснес, доктор филологических наук.

Среди великих устремлений сегодняшней социально-коммуникационной культуры на первый план выступает глобальное "поумнение" человека: люди умнеют с каждым днем, стремительно оставляя позади свое же наивное прошлое, в котором было еще место "простой человеческой душевности". Ум человека, подпитываемый колоссальной механической мощью компьютера, уже не нуждается сегодня в "разборках" с самим собой, все больше и больше склоняясь к тому, чтобы в один прекрасный день стать... машиной. Именно в такой ситуации оказывается сегодня индивид, так или иначе втянутый в социально-коммуникационные процессы: умнеть так и дальше или... оставаться все-таки "при своем". В повседневной практике подобные вопросы даже и не ставятся, и само их звучание показалось бы странным для натренированного управленческими стереотипами уха: конечно же, умнеть! Умнеть до такой степени, пока не исчезнет последняя нить догадки: человек призван к куда более великим, чем "управление-подчинение" задачам.

Вся система правовых, производственных и культурных отношений ориентирована сегодня на создание исключительно "массового продукта", в связи с чем и сама социальная (массовая) коммуникация определяется как "механизм реализации власти". Никто при этом не задумывается, что "подвластным" оказывается человек, а, собственно, властвующим - могучее надчеловеческое, рассудочное начало. Искусственно эмансипированный из человеческой целостности рассудок - это тот культурный ориентир, на который делают ставку современные информационные процессы. Не разум, с его обращенностью к индивидуальности, к идеальному, но систематизирующий, суммирующий, разделяющий чувственные восприятия рассудок, - вот база сегодняшней "культуры связи".

Рассматривая человека в его телесно-душевно-духовной целостности, можно выделить в ней как "управляемое", так и "неуправляемое". Физически-минеральный состав тела подчинен закономерностям неорганической природы; органическая, обменная составляющая действует по законам "жизни"; душевно-психическое (астральное) начало управляется силами космоса; и только один член человеческой целостности, его интеллектуальность, полностью находится в распоряжении самого человека.

Интеллектуальность представлена сегодня у человека его мышлением. Это - чисто идеальный процесс, непосредственно связанный с деятельностью человеческого Я. Если за каждой отдельной мыслью стоит определенная нервно-мозговая, т.е. физическая, активность, то связываются между собой мысли уже силами Логоса, и это и есть мышление. Если бы эта идеальная объективная реальность, Логос, не существовала, не было бы вообще никакой нужны в мыслях: мышление "открывает окно" в самодостаточный, покоящийся на самом себе духовный мир. Деятельность мышления в направление Логоса есть разум, тогда как мыслительная деятельность в направление чувственно постигаемых "вещей" есть рассудок.

В своей устремленности к идеальному (что можно сказать также и об "идеях материализма") разум человека не подвержден никакому контролю. Вопрос только в том, каковы эти идеи. В плане человеческой космической эволюции можно говорить о двух устремленностях мышления: вниз, к материи, и вверх, к духу. И то и другое правомерно и на определенных этапах эволюции играет доминирующую роль. Все дело заключается в том, что человек, будучи существом свободным, способен в своем интеллекте совершенно отмежеваться от задач своей же эволюции и примкнуть к иной эволюции, не отвечающей потребностям человеческого развития. И если в задачу дальнейшей эволюции человека входит "поднятие" мышления до реальности Логоса, то противоположной задачей было бы дать мышлению "опуститься" до уровня "контроля" чувственных восприятий и "застрять" на нем. Именно эту, вторую, тенденцию питает сегодня вся система социальной коммуникации, отводя человеку роль "получателя" информации и в конечном итоге подчиняя его чувственно-рассудочную деятельность законам механики, правомерность которых относится лишь к неорганической природе. Человек "коммунизирует" своей низшей частью, своей "животностью", своим обращенным исключительно на чувственный мир рассудком, при этом предавая забвению как раз то, что и делает его человеком.

Сущностным, "родовым" качеством человека является свобода выбора, что делает его изначально "расподчиненным" по отношению к догме, авторитету, обычаю или долгу. И если утверждается именно подчиненность долгу, моральным заповедям и т. п., то делается это добровольно, хотя бы уже потому, что всегда есть возможность этого не делать. Добровольность скрывается обычно за фасадом "нормальности", удобства, страха, и потребность осознания факта этой добровольности настолько мала, что это и не принимается во внимание. Потребность самопознания далеко не всегда становится для человека жизненным ориентиром, хотя бы уже потому, что удовлетворение ее требует внутренней сосредоточенности, но главное - достаточно развитого мышления. В культуре, которую мы имеем сегодня, развитию мышления уделяется так мало внимания, что, непрерывно "умнея", человек рискует оказаться на грани потери обыкновенного здравого смысла, питаемого здоровой устремленностью к познанию реальных вещей. Сегодня совершенно очевидна повсеместная зависимость мыслительный привычек людей от извне привнесенных "идеалов", не имеющих ничего общего с собственно человеческими задачами: мышление порабощается рассудочными схемами, автоматизирующими как реакции человека на его же предметно-чувственный опыт, так и его целевые устремленности, сводя последние к "идеалам бдагоденствия". Люди охотно соглашаются сегодня с тем, что "культура деградирует", что "становится хуже, чем было раньше", при этом смутно догадываясь, что наряду с видимым адресатом повседневного недовольства в жизнь вплетены невидимые, но при этом крайне деятельные силы. Это - силы "обратного хода" человеческой эволюции, силы "падения" человека. И поскольку интеллект человека свободен, развитие может идти в ту или иную сторону, и вопрос сегодня в том, как привести интеллект в правильное, эволюционное направление. В том случае, если "падение" человека все-таки произойдет (на возможность чего не устает указывать повседневность), человек станет значительно "проще", и все, что было наработано в плане развития индивида, начиная с первых веков христианства, окажется для людей потерянным. Это вполне реальная перспектива: уже сегодня историческое прошлое Европы, с его великими духовными исканиями и потерями, сводится "специалистами" к простым политическим актам; стираются такие, важнейшие поворотные пункты развития, как вступление в мир космической силы Христа, как регулярные, с периодом в 666 лет, вторжения ислама в поток мировых свершений, как возникновение и разгром ордена тамплиеров, не говоря уже о Мистерии Голгофы, внутренняя сущность которой "экранируется" догмой и вымыслом.

Прогрессирующая "потерянность" человека непрерывно подпитывается безотказностью тщеславия и лжи, ставших сегодня нормой общения. Эти качества наилучшим образом удовлетворяют идеалу противоэволюционного развития человека: идеал понижения уровня сознания. Сегодня никто в этом уже и не сомневается: вся система социальной коммуникации, начиная от СМИ и кончая внутренним распорядком какого-либо предприятия, нацелена именно на "упрощение" человека, а по сути - на упразднение человеческого духа как реальности.

Основной предпосылкой создания социально-коммуникативной культуры, какой мы видим ее сегодня, явилось совершенно определенное, сознательное человеческое устремление утаить истину. Это не только "торговля" тем или иным недоброкачественным информационным товаром, это - идеология, принявшая в ХХ веке глобальный масштаб. Согласно этой хорошо проработанной рассудком идеологии, стремление знать истину, то есть сущность вещей, скрытую за их чувственно воспринимаемым явлением, есть стремление не только "излишнее", но "незаконное", "болезненное" и в любом случае - отталкивающе "антиобщественное". Сегодня предпринимаются колоссальные усилия в сфере информации, чтобы перевести прирожденное право человека мыслить в разряд второстепенных, а в перспективе - рудиментарных. Незримо вплетенные в человеческое развитие силы "отката эволюции" вызывают у людей, в том числе и "высоко образованных", своего рода "вожделение к низости": человек не желает для себя духовного развития, комфортно устраиваясь в рассудочном пространстве правил и догм. Это сознательное предпочтение "недочеловеческого" выступает, как правило, под флагом того или иного "прогресса", "блага для всего человечества" (или народа), и средства донесения таких "идеалов упрощения" до "масс" технически не органичены. Заранее предвиденный результат этой социально-коммуникативной обработки таков: привести человека к состоянию "рассудочной животности", сначала в воззрения, а потом в волевых импульсах. Так, чтобы человек оказался в конце концов неспособным в своем наивнутреннейшем существе, в своем Я, к переживанию своей духовной сути.

Задолго до того, как идеалы (а это ведь идеалы, несмотря на принижение ими идеальной сущности коммунизирования) социальной коммуникативности стали, наряду с идеалами купли-продажи, важнейшим критерием "полезности" информации, в мир пришел, вместе с поэтическим и научным творчеством Гёте, иной взгляд на межчеловеческое общение и познание в целом: человек как носитель чистой человечности, внутренней уверенности в гармонической завершенности своего Я, переживающий свой внутренний мир как мир действительный, и как следствие этого - практикующий такое межчеловеческое общение, сам способ которого проистекает непосредственно из духовной сущности человека и мира. "Человек со своим мышлением, если только он достаточно его углубит, - отмечает Р.Штейнер в "Очерке теории познания", - обитает непосредственно в мировой действительности, как действительности духовной".

Специалисты в области массовых коммуникаций озабочены сегодня исключительно рассмотрением технологической стороны межчеловеческого общения. При этом понимание "методов" или "способов" социальной коммуникации ограничивается лишь пространственно-временной компонентой общения, так называемым "социальным хронотопом", представляющим собой единство "социального времени" и "социального пространства". На первый взгляд, все стоит на своих местах: речь идет об интуитивном ощущении как "многообразия", так и "течения" социальной жизни, в связи с чем социальная коммуникация выступает как оперирование идеальными смыслами. Но как только речь заходит о "социальных смыслах", утрачивающих свою ценность с течением астрономического времени, тут же выявляется подмена интуитивности рассудочностью: идеальное ограничивается понятием, обращенным лишь к чувственно воспринимаемой действительности. То, что "подвержено старению", есть принадлежность "мира сего", мира чувственных восприятий и "округляющих" их понятий, тогда как интуитивное обращено непосредственно к духовному мировому содержанию, которое "не стареет", будучи вневременным. Если бы речь в самом деле шла об "интуитивном ощущении", это означало бы поиск не "многообразия", ноединства, чем, собственно, и являются "идеальные смыслы". Многолики явления, тогда как "идеально выраженный" смысл (законы природы, тип, вид, индивид) - один, и он постигается интуитивно.

Также "ощущение" социального времени (по определению, "интуитивное") ставится в зависимость от интенсивности социальных изменений, т.е. определяется извне, а не из внутреннего мира индивида. Понимание социальной коммуникации как переноса идеальных смыслов из материального хронотопа в социальный хронотоп и обратно, сводит коммуникационный процесс к манипулированию инструкцией, догмой, правилами игры и контролем за их выполнением, если при этом не признается самодостаточность, "самовоспламеняемость" мышления, как раз и являющаяся "базой" интуиции. Специалисты же, говоря об "интуиции", подразумевают исключительно рассудок, с его понятийным богатством, но и с "отрезанностью" от духовного мирового содержания. Ни один "уважающий себя" специалист не допустит признания того, что духовный мир существует объективно, отсюда - невозможность понимания природы интуиции.

В сфере чистого мышления ("идеальных смыслов") нет как таковых пространства и времени, из чего следует, что "социальный хронотоп", произвольно "наделенный" свойствами восприятий (протяженность-множественность), есть понятие метафизическое, нигде в действительности не наблюдаемое.

Косвенное признание этого обстоятельства мы видим у Т.В.Науменко, в "Теории массовой коммуникации", где указывается, что "в теории массовой коммуникации сложилась ситуация, когда она, опираясь на методически недостаточно выверенные парадигмы, оказалась лишенной в данный момент времени научных средств для удовлетворительного в научном плане объяснения собственного предмета". Речь идет о том, чтобы удовлетворить духовную потребность, поскольку результатами любой науки может быть только идеальное. Тем не менее, дальше рассмотрения понятия и тут речь не идет: "К настоящему времени четко осознан тот факт, что для нашей науки наступило время, когда ее дальнейшее развитие зависит, прежде всего, от совершенствования ее теоретического фундамента... от систематизации уже полученных, довольно значительных (объемных) знаний... Ядром этой задачт является дальнейшая разработка категориальной системы теории... то есть системы общих основополагающих понятий, которые позволяют понять сущность". Итак, чтобы определиться наконец с предметом социальной коммуникации, нужно привести в действие рассудок, суммирующий и разлагающий понятия, которые, в свою очередь, являются результатом сопоставления "чистых фактов". Здесь упускается из виду одно принципиальное обстоятельство: рассудок, как "суммирующий" механизм абстрактного мышления, сам по себе бессодержателен, и чтобы наполнить его действительностью, нужны гораздо более сильные мыслительные средства, схватывающие содержание вещей в их непосредственной сути: нужны идеи. "Теория как таковая, - замечает в своих "Афоризмах в прозе" Гёте, - и сама по себе ничего не стоит, но лишь в силу того, что она заставляет нас поверить во взаимосвязь явлений". Какова связь между нашим мышлением о предметах действительности и ею самой?

На этот и подобные вопросы теории социальной коммуникации наложили раз и навсегда табу: никто сегодня такие вопросы не задает. И если порой и делается то или иное "открытие", увлекающее за собой вихрь столь же рассудочных, как и оно само, спекуляций, решение таких важнейших проблем социальной коммуникации, как проблема смысла и проблема понимания, остаются по-прежнему "непаханной целиной". Ибо решение этих проблем выходит за рамки рассудка и лежит в сфере деятельности человеческого Я, в сфере идеального переживания человеком идеальной сущности вещей.

Одной из наиболее гротескных "расправ" с интуицией как способом уяснения смысла вещей выступает теория "двух мозговых систем", предложенная нобелевским лауреатом, американо-израильским психологом Д. Канеманом. Этот всемирно известный гуру сравнивается сегодня с Дарвином и Коперником (The Economist), его творения обещают быть актуальными на протяжение столетий (The New York Times), словоохотливая процессура величает его "одним из самых значительных психологов в истории" (Financial Times). Короче, это как раз тот мыслитель, который горазд переиначить существующий способ рассмотрения вещей. К теории "двух мозгов" Д.Канеман пришел в результате пятидесятилетнего труда над собственной "интеллектуальной автобиографией", основным событием которой стало выявление двух различных способов мышления: система номер один, быстродействующая, интуитивная, не требующая никакого напряжения; и система номер два, замедленного действия, требующая внимания, анализа и размышления. Первая система используется для узнавания лиц людей, понимания языка, простого счета, - всего того, что совершается "автоматически". Вторая же система вступает в действие тогда, когда первая система "не справляется", когда приходится что-то "обмозговать". Уже из этого ясно, что в первом случае речь идет о чувственном восприятии (многократное повторение которого вызывает "привычную" реакцию), а во втором случае - о понятийном мышлении, рассудке. Если ребенок, мышление которого совершенно не затронуто рассудком, смотрит на Луну и говорит, что она "не больше тарелки", это вовсе не значит, что он исходит в своем суждении из интуиции: это всего лишь "чистый опыт", говорящий очень мало о сути наблюдаемого явления. Прежде чем пользоваться интуицией, надо иметь к ней способность, и эта способность вырабатывается в ходе мыслительной активности, в том числе и из прошлых жизней человека. Если ребенок судит о явлении неправильно, это не означает, что "интуиция его подвела", как сказал бы американо-израильский гуру; это означает как раз обратное: отсутствие и недостаток интуиции приводят человека к ошибочным суждениям.

В своем походе против интуиции Д.Канеман действует прямо и просто: сначала он отождествляет интуицию с чистым опытом ("первым впечатлением"), потом, со ссылкой на непродуктивность такого способа "узнавания", отказывает "системе номер один" в какой-либо особой для человека значимости. На этом фоне предпочтение отдается исключительно рассудку, с его "стистическими необходимостями": при "подключении" системы номер два зрачки у человека расширяются, пульс учащается, резко возрастает потребление калорий, кровь приливает к мозгу. И только лишь нежелание чрезмерного напряжения и удерживает человека, по мнению гуру, от слишком частого "включения" второй мозговой системы. Короче, все уровни мышления (в том числе и "интуицию") американо-израильский гуру относит исключительно к мозгу, при этом совершенно игнорируя идеальную, внемозговую,деятельность Я. И поскольку именно интуитивное-внемозговая активность приносит в мир все, в том числе и естественнонаучные, открытия, Д.Канеман "подвергает испытанию" сами естественнонаучные идеалы, с целью их опровержения. Этот ведущий психолог мира призывает мир к отказу от Я, с его интуициями и воспоминаниями, с его самодостаточностью и полнотой в самом себе. Взамен гуру призывает "проверять и перепроверять" на основе расширенного сбора информации, поиска "аьтернативных решений", доказательности "на основе фактов". Это как раз то, чем занята сегодня журналистика, ориентированная на метафизические, рассудочные идеалы "массового сознания" и "общественного мнения".

Рассудочное мышление, являюшееся сегодня для многих людей единственной формой мышления, оказывается действенным только для какого-то одного рода объектов: рассудок прекрасно приспособлен к тому, чтобы мыслить чисто механические зависимости, то есть пространственно-временные процессы. И такой способ мышления, совершенно правомерный в области "хронотопа", объявляется за всеобщий. Так, сегодняшней задачей, по мнению Т.В.Науменко, является "формулировка объяснения предмета массовой коммуникации в адекватной действительности системе понятий, отвечающей требованию логически непротиворечивой рациональности". Понятие по самому своему определению адекватно действительности в плане его соответствия законам природы, действующих в пространственно-временном континууме, тут никакого нового требования нет. И нет ничего нового в том, чтобы понятия связывались между собой логически, это - норма естествознания. В поставленной таким (рассудочным) образом задаче нет местасодержательному аспекту предмета рассмотрения, то есть полностью игнорируется сама действительность человека как индивида. Подобная научная бесплодность стала сегодня нормой, вырваться за пределы которой чрезвычайно трудно. "У нас имеется наука, - пишет Р. Штейнер, - которой никто не ищет, и научная потребность, которую никто не удовлетворяет".

И так будет продолжаться до тех пор, пока научное мышление не поднимется ступенью выше, не поднимется над понятием, не станет созерцательным.Рассудочная научность сыграла уже свою великую роль в развитии естествознания, и сам дух естествознания требует включения в мышление самопознающей компоненты: истинный дарвинизм, к примеру, начинается с рассмотрения индивида как отдельного вида, и это рассмотрение выходит за рамки действия законов "борььбы за существование" или "приспособления к окружаюшей среде". Рост мышления к самопознанию, выявляюшему сущность вещей в наивнутреннейшей части человека, в его Я, удовлетворяет сегодня требованию гетеанизма, стремящегося не к открытию новых чувственно-воспринимаемых фактов (их множественность бесконечна), но к открытию новых точек зрения, нового способа рассмотрения человека и мира.

Начиная с последней трети XIX века, рассудок получает определяющую роль в человеческом существе, вытесняя претензии разума гармонизировать отношения между "чистым опытом", собственно рассудком и миром идей. Перевес резко обозначается в сторону абстрагирования как отсодержательности межчеловеческого общения, так и от смысла коммуникационных процессов: к рассмотрению принимается, в широком культурном плане, исключительно схема "социальной коммуникации", представляющая собой ни что иное, как произвольное вычленение из человеческой целостности ее рассудочно-технологической компоненты. И хотя сегодня было бы напрасной тратой сил умалять значение в жизни людей социальной (массовой) коммуникации, правомерно поставить вопрос: какую социальную коммуникацию мы имеем сегодня.

Так называемые теории социальной коммуникации, а их сегодня очень много, являются, бесспорно, апофеозом американской мечты о "глобальной управляемости" несовершенным миром, нуждающимся в наличии особой "элиты". Уже сама эта постановка вопроса, о разделении людей на "умных" и "недоумков", свидетельствует о статистически-механическом подходе к человеку, не учитывающем то обстоятельство, что в "состав" человека, помимо физического тела, обменно- жизненных процессов, душевно-психических процессов, входит еще и его Я, человеческий дух. Это не простое "арифметическое сложение" (или, при желании, "вычитание"), но неразъединимая целостность, любое нарушение которой неизбежно ведет к катастрофическим последствиям как для отдельного человека, так и для социума в целом.

За сто с лишним лет своего победоносного шествия по миру массово-коммуникационная система, охватившая в своей глобальности не только СМИ, рекламу и все виды официального и неофициального информирования, сделалась самим менталитетом современного человека: сегодня лишь единицы в состоянии отличить себя от "массы" и опираться в своих суждениях и оценках на свое собственное мышление. Станет ли таких людей еще меньше, или из этих единичных "очагов мысли" разовьется в будущем гармоничная культура, питаемая сознанием ценности человеческой целостности, - этот исход во многом зависит от наполненности процессов социальной коммуникации идеями, превышающими "узколобие" рассудка. Откуда придут эти, пронизанные светом разума идеи? Они могут придти только из глубин человеческого Я. Из той самой "инстанции", реальность и действенность которой не принимается во внимания ни одной из существующих сегодня "теорий коммуникаций".

Одного только беглого взгляда на "список" (и это список, разумеется, неполный) дискутируемых направлений массово-коммуникационных исследований достаточно, чтобы удостовериться в принципиальной схожести, если не сказать, повторяемости предлагаемых "точек зрения". Теория "социального научения": усвоение моделей поведения от окружающих, запоминание модели, обдумывание, нахождение, извне или изнутри, мотивации действия. Теория "культивирования": постепенное изменение у людей представлений о действительности с помощью СМИ, унификация взглядов по единому образцу. Теория "социализации": СМИ - главный источник знаний о мире и о роли в нем человека. Теория "использования и удовлетворения": СМИ как "продукт" на все случаи жизни. Теория "повестки дня": навязывание с помощью СМИ общественных интересов (о чем нужно думать). Теория "конгитивности": усвоение информации СМИ на фоне имеющихся у человека знаний, включая "активное осмысление" усвоенного, но при этом человек следует ментальным схемам, основанным на прошлом опыте.

Нетрудно усмотреть во всех этих ( и многих других) теориях общий принцип: линейность и однонаправленность коммуникационного процесса. Исключением из этой "серой" нормы может показаться последняя, когнитивная теория, но это только иллюзия: так называемое "активное осмысление" полученной информации осуществляется лишь на "прошлом опыте", то есть на повторяемости одного и того же, без какого-либо мыслительного прорыва к такой точке зрения, которую, возможно, не имел еще никто. Когнитивная теория "мудро" допускает, что индивид, скорее всего, "выйдет за пределы фактически представленной информации и сделает такие умозаключения относительно людей и событий, которые хорошо согласуются с ранее сформированными схемами".

Никаких принципиальных изменений в сути указанных теорий не способна сделать и так называемая "социономика" академика Ф.И.Шаркова, оставаясь односторонней, хотя и добротной в отношении "количества информации" презентацией и обзором "всех" известных сегодня массово-коммуникационных направлений. Само по себе "описание" той или иной концепции, даже в самых подробных деталях, мало что дает, если при этом не принимается во внимание сущностное обстоятельство межчеловеческой коммуникации, а именно, активность самого человеческого Я. С таким же "научным" успехом можно было бы утверждать, что, к примеру, паровоз едет благодаря получаемому от сгорания угля теплу, и это было бы в узком смыле правдой, но распространять эту "правду" на всю действительность движения паровоза и исключая тем самым из рассмотрения роль машиниста, было бы для любого здравомысляшего человека ложью. Здравомыслие, как необходимое условия ясности мышления, как раз и отсутствует у сегодняшних теоретиков "масс-медиа".

Таким образом, налицо принципиально важное обстоятельство "презентации" процесса социальной коммуникации: мышление человека оказывается замкнутым в пределах рассудка и схемы. Тот, кого это удовлетворяет, может и дальше так "теоретизировать", привлекая в качестве "доказательств" все новые и новые рассудочные аргументы, не содержащие в себе полноты действительности. Но тогда надо сказать открыто и честно: мы, теоретизирующие от имени безликого "мы", готовы уже сегодня изъять у человека его дух, прокладывающий самостоятельные пути к пониманию сути происходящего. Изъять у человека его высшую, развивающуюся, независимую от внешних обстоятельств и условий часть, не делимую и не разделяемую ни с кем, его Я. Животное не имеет "я"-организации, его высшим управляющим центром является коллективная душа вида, которая к тому же не совпадает с телесной конфигурацией отдельной особи. У человека же все - в нем самом, внутри, а не снаружи, в связи с чем любая попытка "укоротить" или "отсечь" ту или иную часть ( как это пытаются делать, к примеру, пророки нанотехнологий, подсовывающие человеческой индивидуальности вместо физического мозга его компьютерный суррогат), превращает человека в недочеловека.

Понятие социальной коммуникации отождествляется обычно с понятием "массовой" коммуникации, в связи с чем объектом рассмотрения неизбежно оказывается "массовое сознание". Тут же возникает вопрос: а что это, в самом деле, такое, "массовое сознание"? Вопрошающего можно временно успокоить пояснением, к примеру, Т.В.Науменко о том, что "удовлетворительной ясности в понимании массового сознания пока нет". Иначе, налицонеясность относительно самой "основы", на которой строится "небоскреб" теорий социальной коммуникации. И чтобы хоть как-то "сдать здание в экспуатацию", будущим "жильцам" ( а это, кстати, люди), всучивают количественное определение: массовое сознание там, где людей "много". Но что если человек один? Может ли быть ему привито это мифическое "массовое сознание"? Или, если поставить вопрос "наоборот": может ли в "гуще толпы" иметь место сознание "не массовое"?

Подобные вопросы относятся к самым страшным табу сегодняшних "коммуникационных теорий", оперирующих догмой представлений о человеке, наилучшим выражением которой могла бы стать пара слов: человек пуст. Пуст, к примеру, в своем обыденном сознании, в которое, если следовать принятой сегодняшними теоретиками схеме, не проникает никакой "высшей разумности" (Эйнштейн чинит себе ботинки). Более того, теоретики склонны (например, Т.В. Науменко) отождествлять обыденное сознание с практической деятельностью как таковой, противопоставляя ей деятельность духовную, под которой подразумевается деятельность "теоретическая" или "специализированная". Отсюда немедленно вытекает удобная рассудочная схема: практическая деятельность как материальное преобразование действительности и отвечающее ему "массовое сознание", с одной стороны, и духовная деятельность как теоретическое отражение действительности и отвечающее этому "не массовое сознание", с другой. Абсурдность этой принятой теоретиками схемы очевидна: Эйнштейн не смог бы починить себе ботинки, если бы не имел предварительно идеи обуви как таковой. Действительность такова, что человеческое Я воспринимает все "сигналы" чувственного мира, обращая свой внутренний "взор" на конкретную вещь и "возвращая" этой вещи ее идеальную сущность. Именно то обстоятельство, что человек наделен индивидуальным духом, и делает возможным проявление сути вещей в человеческом мышлении. Сама природа и в целом окружающий человека мир физических явлений не "выставляют наружу" своей скрытой сущности, она обнаруживается в результате мыслительной активности человека. Когда же, вслед за Т.В.Науменко, утверждают, что "отношение практической (материальной) и духовной деятельности не есть отношение двух видов в рамках единого "рода", то попросту игнорируют человеческую целостность как физически-душевно-духовного существа. Согласно этой, повсеместно распространенной точке зрения, "общество есть система практической деятельности, включающей духовную деятельность как свое относительно обособившееся опосредование", т.е. роль духовной деятельности состоит лишь в приведении чистого опыта к понятию и этим ограничивается. Приняв такие заведомо куцые установки, нетрудно придти к полной путанице отношений индивида и социума: "если продуктом духовной деятельности выступает идеальное в чистом виде (что совершенно верно) как духовный потенциал общества (это прежде всего духовный потенциал самого духовно деятельного индивида), то продуктом духовно-практической (Эйнштейн чинит себе ботинки согласно "идее обуви") деятельности являются те же духовные ценности (идея ботинка), но усвоенные людьми ( а до этого они были усвоены... Эйнштейном). Соответственно этому, "предметная область массовой коммуникации лежит в сфере духовно-практической деятельности, при этомжурналистика создает духовный продукт, а СМИ выполняют практическую дейтельность". Действительность же такова, что журналист можетвыступить самостоятельным, самодостаточным, опирающимся только на свое Я автором слова, но он же сам добровольно становится вспомогательным звеном в реализации с помощью слов (или визуальных средств) чисто рассудочныъ "программ" конкретных СМИ.

Понятие "массовое сознание", играющее ключевую роль во всех теориях социальной коммуникации, является, с моей точки зрения, наиболеенепродуманным из имеющихся в распоряжении теоретиков понятий. Это в не меньшей степени абстракция, чем понятие атома, которому, в связи с невозможностью наблюдать "атом" как таковой приписывают свойства чувственно наблюдаемых объектов (размеры, момент вращения и т.п.). Говорить о "массовом сознании" как о чем-то реальном можно лишь с позиций кантовского суждения a priori, адресованного непознаваемой "вещи в себе". Приняв такую априорность за норму построения теории, следует предварительно оговорить условия, при которых эта теория верна, и в случае социальной коммуникации этим условием неминуемо оказывается требование упрощения человека до его "бездуховного состава", о чем было уже сказано. Но даже и это, на первый взгляд, правомерное требование (взять, к примеру, слаборазвитую в ментальном плане Африку) реализуется только в плане выпадениячеловека из его эволюции. Таким образом, мы имеем теории социальной коммуникации, влияние которых огромно на ход развития культуры, но которые ориентируют людей на идеалы вырождения.

Я ставлю вопрос так: может ли быть сознание человека массовым? То, что обеспечивает человеку его сознание, целиком и полностью относится к егоиндивидуальности, и это именно его астральное тело (душа) и его Я. Человек в принципе не может разделить свое сознание с другим, оно принадлежит ему целиком, являясь его родовым признаком. Но обладая свободой выбора, человек может и не пользоваться своими возможностями, не только не развивать их, но вполне добровольно гасить их, ограничивая свои восприятия действительности исключительно чувственными восприятиями. Лишенный восприятий своей внутренней жизни (если такое вообще возможно), человек становится слабым в отношение своих переживаний окружающего мира: "управляющий центр" его Я не получает доступа к внешним, эмоциональным и волевым реакциям, что делает человека крайне уязвимым по отношению к жизненному "негативу" (болезнь, инфляция, безработица и т.д.). При максимальном понижении уровня сознания человек закономерно впадает в панику (чувствует себя беззащитным, обиженным, брошенным на произвол судьбы), "замерзает" в своей, лишенной руководящих идей воле, и тогда налицо тот самый "эффект толпы", о котором так охотно рассуждают теоретики социальной коммуникации. При этом рассуждающие упускают из виду одно принципиальное обстоятельство: в каждом отдельном случае понижения уровня сознания происходит добровольно, человек вожделеет к забытью самого себя, отдаваясь приятному чувству внутренней безответственности и безнаказанности, топая с остальными в такт, нога в ногу, согласно "песне в одну глотку". Это ничто иное, как чувство животности, стремление к которому для человека неправомерно. Ряд теоретиков так прямо и адресует свои коммуникационные идеалы человеко-животному. Но если животное управляется своей "животностью" самым наилучшим, совершенным образом, то человек, добровольно сводя себя к своей низшей природе, попросту вычеркивает себя из эволюции. Таким образом, ориентированная исключительно на "недочеловека", реальность социальной коммуникации становится сегодня существенным тормозом человеческого развития.

Социально-коммуникационная культура переживает сегодня решающий момент своего развития: куда пойдет человеческая интеллектуальность, к творческой индивидуализации или в "братскую могилу" омассовления. Вопрос этот, впрочем, сегодня не ставится, да и вряд ли может быть поставлен технологами "управления человеком". Но без ответа на этот вопрос дальнейшее развитие социальных коммуникаций обречено быть сведенным к хаотическому приспособлению межчеловеческого общения к безжизненному диктату рынка.

Характерной очевидностью сегодняшней социальной жизни становятся такого рода объединения людей, само существование которых предполагает понижение уровня человеческого сознания: в них действует принцип групповой душевности. Этот принцип иначе можно назвать корпоративным принципом, а отвечающий ему тип культуры - корпоративной. Оценивая факт существования корпоративной культуры как нечто "очевидное", с чем "спорить глупо", сегодняшний теоретик масс-медиа заранее расписывается в бесперспективности собственных усилий: его рассудок, озабоченный лишь "методами управления", постепенно оказывается перетянутым из сферы человеческой действительности в чуждую человеку область мертвых абстракций. Ведь само понятие "корпоративности" таково, что в нем отсутствуют какие-либо индивидуальные указатели: это "комплекс предположений, бездоказательно принимаемых всеми членами коллектива и задающих общие правила поведения... ориентация на общие цели, мобилизация инициативы... совокупность моделей поведения в процессе адаптации к внешней среде и внутренней ситуации". Уже в самой этой формулировке "идеала корпоративности" полностью вымораживается "межчеловеческое", в угоду "надчеловеческому", спекулятивно-рассудочному, мертвому. Человек, включенный тем или иным способом в "корпоративность", не только автоматически расстается с самим собой, приглушая голос своего Я, но признает необходимость такого самокалечения, испытывает нужду в душевной "стадности". Каждый вступает в корпорацию добровольно, хотя внешне это выглядит как "нужда": человек добровольно продается. Если сравнить этот повседневный процесс с классической "ситуацией Фауста", в которой тот отписывает собственной кровью собственную душу предприимчивому гибриду Люцифера и Сатаны, то становится очевидной та опасность, перед лицом которой окажется в конце концов "все человечество", опасность переиначивания духовно-душевной сути человека.

Корпоративная "психология общения" не имеет ничего общего ни с идеалом морального и физического здоровья человека, ни, собственно, с идеалом "качества выпускаемой продукции". Сущность межчеловеческого общения самым революционным ("бездоказательным") образом выворачивается наизнанку: на место здоровой душевности типа "человек-человек" корпоративная культура ставит искусственно определяемую рассудком (статистика, правила поведения, догма) игру в "мы", смысл которой состоит в расхищении как физических, так и душевных ресурсов человека. При этом "правила игры" задаются теми, кто сам не участвует в "производственном процессе", но, тем не менее, "управляет" им. То есть управление исходит не из сути самого "производства", но привносится со стороны в виде той или иной директивы. Человек оказывается "защемленным" между "указаниями шефа" и собственной "исполнительностью", исключающей самостоятельность принятия решений, и это - вполне трагическая ситуация.

Коммуникационные процессы в условиях корпоративности предельно просты и отвечают требованиям "взаимодействий" на уровне неорганической природы: сигнал-путь прохождения сигнала-прием сигнала (существует бесчисленное множество вариантов этой основной схемы). При этом даже и не скрывается естественнонаучный подход, согласно которому строятся все без исключения инструкции корпоративной коммуникации, хотя внешне эти абстрактные установки выступают как "ценности" культуры. Вот некоторые из них: сотрудник должен все делать правильно, в соответствии с желаемымипараметрами, надо запрограммировать его поведение, задать параметры его отношений с коллегами, привить чувство лояльности, установить, что, когда и как он должен делать, мотивировать его действия, контролировать. И еще: корпоративная культура - это система координат, помогающая сотрудникам выстраивать свое поведение; это духкомпании, комплекс базовых предположений, передаваемый членам организации как единственно правильный.

Дух Мефистофеля, с его безграничным презрением к духовной основе человеческого существа, с его непоколебимой уверенностью в победе калькулятора над созерцательными усилиями разума, со всей аморальностью его "технологий подчинения", - это и есть дух сегодняшней корпорации, будь то газета, религиозная секта, политическая партия или обувная фабрика. Корпоративный дух не признает никакой "незаменимости" рядовых членов корпорации, придавая значение лишь должности и зарплате, в связи с чем всякие пожелания "творческой инициативы" или "нестандартности решений" оказываются пустыми словами. Много ли стоит "инициатива", заранее втиснутая в стандарт мышления шефа? А шеф должен мыслить именно стандартно, иначе теряется смысл всей корпоративной пирамиды и рассудочно построенному "небоскребу" грозит обвал.

Коммуникация в пределах стандарта (жесткие инструкции, правила внутреннего распорядка, стиль одежды, служебный жаргон и т.д.) чрезвычайно затрудняет понимание участниками дела конечной сути выполняемых ими заданий, каждый занят лишь "узким" вопросом, а с учетом вредности многих сегодняшних производств (также и манипуляторской вредности СМИ), большинство старается и не вникать в суть дела, лишь бы вовремя платили зарплату. В чем заключается, к примеру, сущность коммунизирования подчиненного и шефа? Любой факт "распоряжения начальства", помимо той или иной конкретности "производства" и ссылок на "правила игры", содержит в себе еще и информацию об индивидуальности самого "управляющего": уже в самом выборе стандарта выявлен уровень мышления шефа. Если кто-то уведомляет шефа, что с радостью выполнит полученное задание, при условии, что никто не будет его к этому принуждать, то шеф незамедлительно ответит, что долг подчиненного - выполнять его распоряжения именно по принуждению. Этот пример классический, в нем выявлена сама сущность корпоративности, ее антииндивидуальный характер. Закономерно возникает вопрос: как обстоит дело с индивидуальностью самого "управляющего"? Чаще всего речь идет о так называемой "межгрупповой коммуникации": небольшая "элитарная" группа навязывает свои правила игры гораздо большей по численности группе "подчиненных". Но если взять саму "элитарную" группу, по определению, "самостоятельно мыслящую", то нетрудно усмотреть в ней всего только одну индивидуальность, идеи которой принимаются( с той или иной степенью "несогласия") всеми остальными. Никакого "группового решения" тут нет и быть не может, поскольку каждый мыслит сам за себя, но манипулировать собственной точкой зрения доступно каждому, и именно это имеет место в любой "системе управления" (так называемая "гибкость", она же "продажность" политиков, например). Все когда-либо принятые законы есть именно согласие членов данной общности (народ, нация) с идеалами одной, наиболее продвинутой в мышлении личности. Историю делаю вовсе не "массы", как это привыкли представлять себе историки, ноиндивидуальности. Ввиду фиктивности самого понятия "массовое сознание", нет ни малейшего смысла (если не считать смысла манипулирования рассудком) продолжать дальше "игру в корпоративность": ложные основания неминуемо ведут к катастрофическим результатам. Откуда все так называемые "кризисы"? От несоответствия правовой и производственной доктрин духовным потребностям индивида. До тех пор, пока духовное, индивидуальное, не будет рассматриваться как нечто совершенно самостоятельное, самодостаточное, на самом себе основанное, социальные коммуникации не смогут играть полноценную роль в социуме.

Главная проблема социальных коммуникаций состоит сегодня в недостаточности развития мышления индивида. Условия "материального благополучия" таковы, что индивид уступает принципам животности: приспособлению к окружающей среде, борьбе за существование, защите потомства и т.д., тем самым понижая статус своего Я. На фоне этого повсеместно развиваются такие животные качества, как "умение толкаться локтями", "нахрап", беспредельнакя жадность к деньгам и т.д. Параллельно этому складывается, в условиях патологически ослабленного сознания, совершенно иллюзорные социальные "идеалы", единственное назначение которых - подменить рассудочной схемой мыслительный процесс как таковой.

Социальное коммунизирование, какими бы численными "алиби" оно не располагало, есть изначально дело индивида, которое каждый решает с самим собой. В любой "ситуации принуждения" (еретика заставляют отказаться от своих взглядов накануне сожжения на костре) у каждого есть возможностьсамостоятельного выбора. Вопрос в том, насколько развито у индивида понимание истины. В этом - корень так называемой "проблемы смысла" социальной коммуникации, в более мягкой форме выступающая как "проблема понимания". В манипулятивном пространстве корпоративной культуры эта проблема в принципе никогда не может быть решена. И то, что пока еще спасает от полного и окончательного коллапса (как "производственного", так и морального) корпоративную практику, так это именно не предусмотренная корпоративным кодексом правил внутренняя инициатива индивида. Такое заведомо мертвое дело, как установление "единой системы координат", бездоказательно принимаемой всеми членами коллектива ради противоестественного "соответствия единой модели поведения", держится на поверхности действительности лишь потому, что те или иные индивидыпускают в ход "запрещенный" корпоративностью способ коммуникации: идеальное постижение происходящего. Помимо рассудка (абстрактное мышление), задействованного на жестком следовании "правилам игры", в интеллектуальный оборот человека вступает иной мыслительный процесс: мышление о самом мышлении, самопознание, раскрывающее идеальное содержание "вещи" или "процесса". Индивид "отрывается" от "нормы соответствия" правилу и инструкции, становится свободным. Корпоративность и свобода несовместимы друг с другом; и если корпорация есть добровольное рабство, то в свободе индивид достигает подлинного единения, уже на духовной основе, с другими индивидами. Поэтому сегодня нет ни малейшего смысла "развивать" теории социальной коммуникации на основе существующих, рассудочных принципов, но есть первейшая необходимость развивать науку о свободе.

Внутренняя активность ставит индивида в совершенно особое положение относительно "заданных параметров": теперь уже не извне, но искоючительноизнутри определяется воля индивида к поступку. Будучи действенной лишь "на крыльях" понятия или идеи, воля человека получает силу несущего его мышления, и в случае корпоративной нивелировки мышления воля к поступку слаба и питается"страхом наказания". Следствием этого неизбежно становится исполнение самых абсурдных распоряжений, в полезность которных никто не верит, и мнимая "ценность" которых покрывается болезненной круговой порукой. Между шефом и исполнителем (это может быть "правительство" и "народ") зияет непроходимая пропасть, ни о какой "коммуникации" в общепринятом смысле тут не может быть и речи. Тем не менее, при условии внутренней активности "рецепиента", последний внутренне коммунизирует с "коммуникатором": мышление доставляет "рецепиенту" праобразы вещей, их скрытую за "явлением" суть. Результаты такого внутреннего "узнавания" могут быть самыми неожиданными: это может привести к внутреннему горячему энтузиазму по отношению к "обреченному на провал" делу, а может, напротив, вызвать внутреннее отвращение к успешному предприятию. Здесь имеет место акт свободы, акт независимого от внешних обстоятельств суждения. В этом мыслительном акте раскрывается внутренний потенциал индивида, другое дело, будет ли он когда-либо применим. Такой мыслительный акт неизбежно является критическим суждением, а сама устремленность к познанию сути происходящего не может обойтись без любви к скрываемой за фасадом "правил игры" истине. Таким образом, наряду с мертво-рассудочным регламентом корпоративного общения есть еще и совершенно выпадающий из-под контроля "правил" интуитивный способ коммунизирования. Эта внутренняя "обратная связь" существует всегда, и именно благодаря ей и выравниваются промахи, неизбежные при статистически-рассудочном подходе к межчеловеческому общению. Рассудок "задает параметры", а разум втихомолку их отменяет. "Параметры" рассудка есть в конечном счете та или иная "механика", тогда как разум устремлен в идеальности своих свершений к идеальному же содержанию мира. Поведение рецепиента "программируется", но мышление уносит индивидуальность в свои необозримые дали. Рецепиенту предписывается все делать "правильно", но единственным спасением дела может оказаться как раз "неправильность" ("безрассудство") действия. Рецепиенту "прививается" чувство лояльности, но каждый сам делает моральный (или аморальный) выбор. В связи с этим возникает вопрос: может ли человек быть удовлетворенным бездоказательным принятием тех или иных "правил игры"? Такое оказалось бы возможным, если бы человек был только материальным объектом, вещью, абстрактной статистической "единицей". Но уже рассудок требуетдоказательности, а разум ищет понимания сути происходящего.

Бездоказательная "правомерность" корпоративных "правил игры" есть чистая условность, своего рода "вопрос веры", то есть попросту догма, служению которой люди отдают свою жизнь. И когда эта догма становится "внутрикорпоративной идеологией", она ничем не лучше порядка, принятого в религиозных сектах.

Архитекторы корпоративного менталитета предусматривают в своих коммуникационных схемах своего рода "этику", моральное пространство которой довольствуется точным исполнением инструкции. В целом это - этика "социального хронотопа", с его обусловленностью поступков и мнений пространственно-временными "параметрами" данности. При этом имеется в виду только данность явления, тогда как данность идеи полностью игнорируется. Здесь-то и лежит корень всех недоразумений и ошибок: идея, как данное индивиду в мышлении, не зависит от социального хронотопа, это - внутренний принцип. И если этот внутренний принцип непосредственно вступает в чувственный мир, становясь в нем причиной поступка, то речь идет о воле: "воля - это сама идея, постигаемая как сила" (Р.Штейнер). Каждый поступок - это действующая в чувственном мире идея. Именно поэтому основание поступка не меряется меркой природной необходимости, как это имеет место в неживой природе, и не исчерпывается корпоративной инструкцией,

но может быть оценен только мерой свободы. Человек, сообразующий свое поведение исключительно с "данными условиями" (нормы поведения, инструкции, "производственный климат"), несвободен. В этом случае он (добровольно) уподобляется стадному животному. Но как существо познающее,каждый сам ставит себе идеалы, являясь своим собственным законодателем. Если истина ищется лишь в соответствие с внешними критериями (авторитет, норма, вера), то налицо догматизм, с чем как раз и имеет дело корпоративная культура, выражением "этики" которой становится приказ. В рамках этой корпоративной этики человек действует из соображений долга (таких "долгов" бесчисленное множество: долг перед родиной, перед партией, перед семьей и т.д.). Но при этом импульс к поступку исходит не из самого человека, но приходит извне, и плодотворность поступка поэтому ограничена "исполнением от и до". Можно сколько угодно превозносить корпоративные успехи (например, успехи строительства коммунизма), но достигнутые результаты очень быстро оказываются смытыми в небытие. Плодотворна лишь такая деятельность, в том числе и в коллективе, которая основана исключительно на собственной идее: человек действует не из долга или страха наказания, не по приказу и не согласно инструкции, но исключительно из любви к объекту. Не корпоративность с ее мертвыми схемами, но братство, как живая основа всякого производства, "местонахождением" которой является мыслящее Я. Не существует такой копрорации, члены которой исполняли бы свои обязанности, исходя из принципа самого дела: если бы стало вдруг так, "корпоративность" тут же отпала бы за ненадобностью. Если, например, к интересу книгоиздания добавляется устремленность к получению прибыли, тогда издатель не желает "книгу ради книги", с ее содержательной и художественной ценностью, но желает нечно другое, не имеющее никакого отношения к "книге". В этом случае совершается поступок против идеи самого дела, а значит и против воли издателя, действующего, например, из эгоизма. При этом издатель не испытывает ни малейшего интереса к своему "продукту", его действия не являются выражением его внутренней потребности, для него это всего лишь "необходимость" производства, а значит - принуждение. И если представляется случай заняться более прибыльным делом, издатель тут же бросает свой "бизнес", переключаясь, к примеру, на торговлю туалетной бумагой.

Все, что совершается в рамках корпоративности, в угоду приказу или статистике производства, все это несвободно. Принцип корпоративности изначально мертв: "общие для всех" нормы поведения, стандарты, инструкции и законы совершенно бесполезны для индивида. Корпоративное приспособление к "общепринятому" делает свободу невозможной, утверждая лишь ординарность, ограниченность и мещанство на фоне отрицания всего значительного и выдающегося. Отсюда неизбежный упадок морали членов корпорации, и в конечном итоге - полный ступор самого "производства".

Корпоративная этика есть некая сумма норм, каждая из которых берется в качестве "готовой", бездоказательной догмы, наподобие "закона природы", с его четким и однозначным детерминизмом. Иначе говоря, то, что совершенно правомерно для неорганической природы, переносят на человека, который "состоит" не только из одной "неорганики". Вот почему исполнение предписанных корпоративным уставом норм оказывается столь мучительно для индивида, и столь же разрушительно для его душевно-духовной жизни: живое втискивают в "железный башмак". В результате сохраняется видимостьзаинтересованности делом, при внутреннем равнодушии к делу. Здесь налицо хроническое непонимание того, что этика без индивида, а это именно корпоративная этика, есть совершенно пустое понятие, из ряда метафизических квазипонятий. "Этическое деяние, - пишет Р.Штейнер, - является продуктом того, что осуществляется в индивидууме". Прежде чем "корпорироваться" с другими, индивиду следует разобраться с самим собой, статьсвободным, черпая идеи из своих интуиций. Созерцательное мышление приводит всех к одному и тому же, к идеальному содержанию мира, и в этомсостоит основа истинного, братского единения людей.

Несмотря на свой почтенный публицистический и философский "возраст", вопрос "Что делать?" остается сегодня "основным вопросом" культуры. Как раз эта формулировка очень удобна корпоративному менталитету, гонящего человека кнутом "работы" по виражам все новых и новых бессмысленностей. Что делать, чтобы стало лучше? Что делать, чтобы не стало хуже? Вопросы эти справедливо ставят многих в тупик: адресованные исключительно "внешнему миру", эти вопросы безответны. Но тогда... что же все-таки делать? Все дело в том, что не существует и никогда не существовало общих, раз и навсегда данных человеку законов, что делать и что не делать (это относится и к таким "священным" книгам, как Библия или Коран): индивид отвечает за свои поступки сам. Вопрос не в том, что делать, но ради чего, ради какого внутреннего принципа делается то или это (можно ведь делать исключительно "добрые дела", имея при этом "злые цели"). В чем состоит внутренняя сущность того или иного поступка, понять это можно лишь интуитивно. Так становятся ясными истинные намерения политиков, при всей внешней запутанности жизненных обстоятельств. Не метафизика "общественного мнения" или "мнения общественности", на которые так охотно ссылаются архитекторы корпоративного менталитета, но внутренняя работа индивида. Не "коллективное бессознательное" и не внутренняя мистика столь же бессознательных "прозрений", но сознательная работа мышления. Возможность проявить себя в жизни социума, коллектива, группы, - именно этой глубочайшей духовной потребности индивида и призвана содействовать система социальной коммуникации (сегодня она действует в противоположном направлении). Что же касается управления (рабочим коллективом, социальной группой, государством), то оно может быть продуктивным только в случае, если "управляющий" внутренне сопрягает свою индивидуальность с сутью предпринимаемого дела. Для политического лидера это интуитивное проникновение в характер своего народа, действие в "духе народа". "Самое лучшее законодательство, - пишет Р.Штейнер, - это в отдельных предложениях выразить характер народа". К примеру, характер и дух русского народа нисколько не выражен в привносимом извне ( из американо-агасферических корпораций) "идеале демократии", ориентированной на железные тиски рассудка. И если бы, к примеру, большинство русских захотело идти именно этим путем (т.е. в одночасье, рывком, сделать державу "нормальной демократической страной"), в действительности противоречащим собственной природе русского народа, то продуктивный политик должен руководствоваться здесь не случайными требованиями стотысячных демонстраций (или даже "большинства"), но только духом народа. На это указывает Гете в своих "Изречениях в прозе": "защищать от народа интересы народа".

Исходя из интересов дела (и не путая это с не относящимся к сути дела интересу к получению прибыли), продуктивный руководитель доверяет себе, как познающему индивиду, чье мышление в своем тяготении к единому мировому содержанию выносит на поверхность все новые и новые идеи, добровольно усваиваемые участниками коллектива в условиях полной интеллектуальной свободы. Корпоративный принцип "бездоказательного подчинения" изживается и отпадает за ненадобностью, сметаемый в небытие принципом братства и отвечающим ему этическим индивидуализмом.

Прежде чем говорить о смысле (или бессмысленности) коммуникационных процессов, правомерно поставить вопрос: в чем состоит духовная потребность индивида в процессах общения? Рассмотрение этого вопроса в его философском аспекте выявило два основных подхода: логико-семантический, трактующий "язык" в качестве нейтрального относительно содержания самого высказывания инструмента (Рассел, Карнап, Витгенштейн) и, собственно, герменевтический (Хайдеггер, Гадамер), трактующий "язык" как "тотальность", всеобщность некоего активного идеального начала. Первый из этих подходов "равнодушен" к участникам процесса коммуникации и потому не представляет здесь интереса, тогда как второй, герменевтический, содержит в себе ряд положений, располагающих к поискам сути процесса коммуникации.

Традиционно герменевтика выступает как толкование смысла "вечных" текстов Библии и Священного писания, изначально же она обозначает "деятельность Гермеса", приносящего людям весь богов. Сразу необходимо отметить, что человек "времен Гермеса" был устроен иначе, чем нынешний: в те отдаленные времена нормальным состоянием человека было остаточное ясновидение (оно же герменевтическая способность), позволяющее "читать" сообщения из духовного мира. Способности к такому "видению" были с течением веков утрачены (в связи с развитие других познавательных способностей, ориентирующих человека на изучение материального мира), из-за чего и возникла потребность понять смысл "вечных книг", уже более не "читаемых", как прежде, ясновидчески. Примерно к началу ХХ века человек полностью расстается со своим "Гермесом", становясь тем самым одиноким в мире, оторванным от своей духовной родины. Именно в это время Ницше объявляет, что "Бог умер", и целые философские школы бросаются со всем своим остроумием и проницательностью на поиски "утраченного смысла" как человеческого познания, так и в целом жизни. Спаянность самого европейского менталитета с тематикой и образами Библии вызывает в это переломное время стремление вернуть "вечное" в ослабленную атеистической деструктивностью западную культуру, в связи с чем имеет место осмысление сущности языка (то есть "сообщения" как такового) в процессах межчеловеческого общения. Следуя скорее интуиции, чем жестким требованиям "практики", философы ищут некий "человеческий абсолют", обосновывающий сам себя и исчерпываемый собой, который можно было бы принять на начало коммуникационных процессов. Значительным результатом этих поисков становится концепция Хайдеггера, в которой язык полагается активным началом: человек встроен в язык, и язык, в свою очередь, "пользуется говорящим". "Не только существование человека является условием открытия истины, - пишет Хайдеггер, - но и открытие истины является условием существования человека". Иначе говоря, человек не только "вырабатывает" свое духовное содержание, но и оказывается сам "выработан" им: налицо некий духовный центр, постоянно пополняемый своим содержанием и распространяющий это содержание на "всего" человека. Но при этом "язык" остается чем-то по отношению к человеку "внешним" (поэтому в него можно оказаться "встроенным" и им же "использованным"): это то "пространство", где бытие приходит к существованию, то есть к явлению, к "вещи". Сущность этой "вещи" постигается определенного рода "слышанием": в "языке" раскрывается "весть", то есть истина. Отсюда коммуникация как всеобщий процесс "раскрытия вести ( истины) в явлении, глобальность связи "внимающего истине" и "вещающего бытия", как модель человеческого существования. Речь идет, однако, лишь о "явленном" бытии, к которому, как и к любой "вещи", применимы те или иные понятия и гипотезы (последние выступают как "предрассудки"). Именно поэтому проблема поиска смысла сообщения (текста) так легко переиначивается в проблему понимания текста. Примером может служить попытка понятьбиблейские тексты: сопоставляются различные переводы с древних языков, ищется их "общий знаменатель". Но каким бы скрупулезным не был перевод, каким бы высоким уровнем владения "мертвым" языком не обладал переводчик, донесение истинного, первоначального смысла библейского текста этим еще не гарантировано. Ведь во времена написания Библии человек не обладал еще абстрактным, рассудочным мышлением, оно было развито гораздо позже. Поэтому сегодняшнее понятийное мышление и не применимо к трактовкам "вечных" текстов. Как бы парадоксально это сегодня не звучало, но Библию надо понимать буквально! Но при этом задействовать в процессе понимания интуитивные способности, позволяющие оглядеть понимаемое "с орлиного полета". Уже этот многозначительный пример мог бы заставить задуматься современных теоретиков коммуникации: уровень понимания "вечного" стоит гораздо выше понятийного мышления, ориентированного на "вещность". Существуют совершенно трагические казусы "понятийного перевода" Библии, вытравливающие из "вечного" текста последние следы тех высоких духовных откровений, перевод которых на "обычный" язык и является содержанием Библии. Можно ведь удовлетворить свой рассудок (и заодно те или иные идеологические соображения), "упростив" текст до примитивной схемы (как это делают сегодня многочисленные "комментаторы" Библии), при этом принимая иллюзию "понятности" за скрытую от понимания истину, в связи с чем питаемые подобным "прочтением" человеческие поступки с необходимостью будут носить характер, противоположный устремлениям евангелиста. Это напоминает детскую игру в "испорченный телефончик", когда кто-то из участников "круговой коммуникации" попросту перевирает сказанное. И так обстоит дело всякий раз, когда в процессе раскрытия смысла сообщения задействован один только рассудок: объяснение будет умным, но ложным.

В "Истине и опыте" Гадамер подходит весьма близко к "разгадке" тайны межчеловеческого общения: надо понять "суть дела", а потом уже на этой основе понять собеседника. Беря "суть дела" за точку отсчета, к которой каждый из собеседников добирается с помощью своего понятийного аппарата ( "набор предрассудков"), Гадамер словно бы забывает о том, что прежде чем иметь какие-то "предрассудки", надо иметь мышление. Откуда, как не из мышления, приходят к человеку понятия и идеи? И если, следуя Гегелю, считать идею "первичной", или, следуя Гадамеру, черпать "готовые идеи" из "традиции", т.е. Библии, то остается только принять идею на веру. Любая метафизика, выносящая "суть вещей" в недоступную человеческому пониманию область мира, есть ни что иное, как отказ мыслить. И на этой "точке замерзания" останавливаются все сегодняшние изыскания в области "смысла коммуникации", да иначе не могло бы и быть, поскольку в основе всех рассмотрений лежит лишенная действительного содержания абстракция "массового сознания": из мертвого не рождается живое.

"Точка замерзания" сегоднящнего теоретизирования относительно социально- коммуникационных процессов такова, что в ней не совершаетсяестественного перехода мыслящего к самому мышлению, как не нуждающейся ни в каком обосновании действительности. И пока этого не произойдет, пока мышление не будет взято за исходный пункт коммуникационных процессов, теоретики обречены бродить по заколдованному кругу предрассудков.Это современное кантианство, узаконивающее непознаваемость "вещи в себе", повторяет, вслед за Гадамером, метафизический канон "отчужденности" сути вещей от человека: язык (понятия и идеи), в котором нечто "обретает язык" (т.е. выявляет свою суть), "не является достоянием и не находится в распоряжении того или иного из собеседников". Иначе говоря, понятия и идеи как бы "парят" над человеком, явившись неизвестно откуда. Здесь налицо смешение мышления и субъекта: мышление образует понятия объекта и субъекта, при этом само находясь "по ту сторону" обоих, оно не субъективно и не объективно. В познавательном акте мышление выводит человека за пределы его самого, его духовного опыта, и связывает с объектом, одновременно и отделяя Я от объекта, противопоставляя его исследуемой вещи в качестве субъекта. Субъект, являясь всего лишь образованным мышлением понятием, конечно же не имеет в качестве своей "собственности" понятия и идеи ("язык"), но мышление, как атрибут Я, является истинным "владельцем" идеального. Посредником же между мышлением и наблюдением (в данном случае, опытом "беседы") оказывается сознание: в сознании встречаются и соединяются понятия и "чистые факты". Сознание есть одновременно и самосознание: получив то или иное сообщение, человек знает, что это именно онполучил данное сообщение, т.е. наряду с сообщением он воспринимает и себя самого, "образ" сообщения соединяется в сознании с его Я, которое при этом обогащается новым содержанием, а именно, представлением об объекте. Таким образом, "суть" вещи, выраженная идеально, пополняет состав опыта Я, иначе говоря, находится в распоряжении человека.

Далее Гадамер утверждает, что "собеседники оказываются во власти истины обсуждаемого ими дела, которая объединяет их в новую общность. Чем подлиннее беседа, тем в меньшей степени ее ведение зависит от воли собеседников". Иначе, "подлинная" коммуникация есть некий безволевой акт усвоения информации. Следует тут же заметить, что любой мыслительный акт уже есть волевой акт, и "сама по себе" воля, без окрыляющей ее идеи, пуста. Воля к тому или иному познанию, человек обретает истину именно в своем мышлении, это его истина и одновременно истина его мыслящего собеседника, поскольку истина, как таковая, одна. Но объединяет собеседников не "власть" этой истины, а свободное стремление к ней. Можно ведь высказать "абсолютную истину" и тут же навязать ее собеседнику в качестве догмы, тем самым поставив его на ложный путь (как поступают, например, все сегодняшние церкви).

Автор сообщения (коммуникатор) выступает для Гадамера в качестве некоего "первого читателя", первого звена в бесконечной цепи традиции, источник которой навсегда скрыт в недоступной познанию "вещи в себе". Язык стоит не только "выше автора", не являясь продуктом его индивидуальной активности, но также "выше пространства и времени": это абсолют "вещи в себе". При этом не учитывается то, что в акте мышления Я не только обращено к объекту, но и к самому себе: оно наблюдает собственную деятельность. Иначе говоря, Я не только "комментирует" полученное извне, из чувственного опыта (или "переводит" сказанное на иной язык), но привносит в полученное извне что-то свое. Деятельность Я дополняет доставленную чувственным восприятием информацию (которая сама по себе никогда не может быть полной): явлению вещи мышление несет навстречу смысл вещи. Подлинное авторство есть именно выявление качественной глубины, сути, на базе растущего вширь чувственного и понятийного опыта. Человек может "очень много знать", при этом ничего о сути вещей не зная, и это типично для сегодняшнего "академика", озабоченного лишь потребностями рассудка. Идеальный опыт мышления есть углубление идей с целью "прободения" познания в стоящий за явлениями мир духа.

Полагая одной из важнейших задач герменевтики "предотвращение неправильного перевода текста в язык", Гадамер не вдается в подробности такой "неправильности", ограничиваясь лишь намеком на то, что "понимание начинается с того, что нечто к нам обращается". Сразу следует уточнить, что любое "обращение" может быть "услышано" лишь при условии наличия "органа слуха": к глухому обращаться бесполезно. Но на тот случай, если все-таки кто-то обращается к "глухому", Гадамер предлагает "кричать": "сущность вопроса заключается в открытии возможностей" (понимания). Выходит, достаточно каким-то воздействием извне "открыть уши" глухому, и истина польется туда со своих неведомых высот. Но это не так. Свои собственные "уши" каждый открывает сам. У Гадамера есть прекрасные слова: "То, что является жизненным, в действительности никогда по-настоящему не познается предметным сознанием, напряжением разума, который стремится проникнуть в закон явлений. Жизненное не такого свойства, чтобы можно было извне достичь постижения жизненности. Напротив, единственный способ постичь жизненное - это постичь его изнутри". Эти слова отвечают познавательному принципу гётеанизма, принципу полноты действительности, включающей в себя как свою чувственно постигаемую, так и идеальную стороны. Остается только найти ту "точку опоры", в которой, собственно, разыгрывается "драма понимания" коммуникационных процессов. Находит ли ее Гадамер?

Такой "находкой" может оказаться только мышление, но оно как таковое не наблюдаемо в повседневной жизни, его как бы "нет". Мышление является ответом на передаваемое сообщение, то есть на нечто внешнее: мыслится какой-то предмет, а не сам процесс мышления. В ходе мыслительного акта индивид не может мыслить о своем мышлении, он может сделать это лишь "задним числом", когда мысль уже "готова". Например, мыслится какая-то инструкция, схема, распоряжение, индивид "вникает" в детали сообщения, но как он сам при этом мыслит, можно сказать лишь наблюдая мышление "со стороны", а для этого нужны определенные условия (воля, мыслительные навыки и т д.). Если такое наблюдение за мышлением осуществляется индивидом, у него впервые появляется возможность самоконтроля, что и позволяет ему, выражаясь словами Гадамера, "предотвратить неправильное превращение текста в язык".

Этому принципиальному обстоятельству не уделяет внимания ни одна из современных теорий коммуникаций: "коммунизирующий" остается чувственно-рассудочным существом, с определяемой извне активностью. На основе такой "упрощающей" человека схемы коммуникация сводится к передаче набора "мнений", отвечающих "точечным" характеристикам вещи, но не ее сути (можно в деталях описывать благотворительность миллиардера, но при этом не ведать, откуда у него миллиарды). Сам факт (передаваемое сообщение) формируется "с двух сторон": со стороны чувственного восприятия (зрительный образ, звук, цвет и т.д.) и со стороны мышления (понятия, идеи, интуиция). В "нормальной" коммуникационной теории принимается в расчет только первая из составляющих, а именно, информация, подступающая к факту со стороны физической реальности. Человек пребывает в физической реальности только одной своей частью, телесной организацией и обращенной к ней рассудком; другая же его часть, отличающая его от всего остального (минерально-растительно-животного) мира, обращена к Логосу и тем самым имеет универсальный характер. И если обращенное к индивидуальным чувствам и рассудочным оценкам мышление (то самое мышление, которое только и принимакется во внимание теориями коммуникаций) только лишь скользит по поверхности вещей, неизменно оставаясь "личным", особенным, то та высшая часть мышления, которая обращена к Логосу, только и дает понимание сути вещей. "В мышлении нам дан элемент, соединяющий нашу особую индивидуальность в тодно целое с космосом, - пишет в "Философии свободы" Р. Штейнер, - мы видим, как в нас получае бытие прямо-таки абсолютная сила, имеющая универсальный характер, но мы знакомимся с нею не при ее истечении из центра мира, но на одной из точек периферии". Этот элемент мышления, вырывающий человека из узко личного, сиюминутного, актуального, как раз и доносит до человеческого сознания весть из области сущностей. И если, согласно Гадамеру, "понимание начинается с того, что нечто к нам обращается", то "заканчивается" понимание ответом на это "вопрошание": прорывом мышления в область универсальных законов духа.

Намереваясь "постичь "жизненное" изнутри" исключительно на основе "традиции" (уже имеющегося набора понятий и идей), Гадамер тем самым упраздняет гётеанистический принцип: получаемая картина мира выглядит законченной без мышления. Тогда как гётеанизм "постигает жизненное изнутри", подпуская к нему мыслящее сознание. Само уже "воспитание культуры" с помощью существующих теорий социальной коммуникации ставит серьезные преграды развитию именно "надличной" части мышления: эта "космическая" часть человека вроде бы "отпадает за ненадобностью". Тогда как в ней-то все и дело! "Благодаря тому, что мышление в нас выходит за пределы нашего отдельного бытия, - пишет в "Философии свободы" Р.Штейнер, - и находится в связи со всеобщим мировым бытием, в нас возникает влечение к познанию. Существо без мышления лишено этого влечения".

Именно "существо без мышления" и есть тот "массовосознательный человек", действительность которого берется за основу теорий коммуникаций. Действительность же такого "непознающего человека" равна нулю, это всего лишь пустое понятие рассудка. Последовательно проведенное воззрение на процесс коммуникации, в котором не имеющее влечения к познанию существо коммунизирует с таким же без-мысленным существом, - такое воззрение приводит к результату, противоположному своей предпосылке: коммуникация как таковая отсутствует. Поэтому сама эта предпосылка, а именно, наличие "массового сознания", неверна. И даже в том случае, когда та или иная теория коммуникаций "допускает" сознание "не массовое", "специализированное", "элитарное", выводы делаются те же: суть коммуникации в управлении, задании параметров, контроле и т.д. Убедительность современных теорий коммуникаций подобна постройке двухэтажного дома, на первом этаже которого рецепиент коммунизирует с коммуникатором, а на втором этаже - у рецепиента отсутствует индивидуальное сознание: второй этаж валится на первый, что может означать только крах теории.

Для сегодняшних социологических исследований в целом характерно игнорирование духовной основы человека: человек рассматривается как некая "данность", для которой справедливы статистические, вероятностные и в целом естественнонаучные картины мира. Если бы это было так, у человека никогда бы не возникла потребность что-либо познавать, и когда ему "научно" предписывают качества "вещи" или "товара", одновременно "наделяя" его легко управляемым, корпоративно усеченным "массовым сознанием", остается только навсегда закрыть Книгу Бытия и вычеркнуть из скрижалей мира смысл человеческой эволюции. Тем не менее, как "массовость", так и "корпоративность" с прилагающейся к ней "пиарностью", претендуют сегодня на роль ведущих принципов культуры, и многие охотно согласятся с тем, что это - культура распада.

Но прежде чем нынешние деструктивные, антиличностные (и тем самым антисоциальные) тенденции сложились в ХХ веке в хорошо просматриваемую глобальную систему информации, претендующую на статус "информационного общества", в мир пришел совершенно иной взгляд на человека, познание и межчеловеческое общение - способ рассмотрения действительности, исходящий из существа явления, представленный в поэтических и естественнонаучных сочинениях Гёте. Ни современники великого мыслителя, ни последующие поколения ученых не разглядели этот поворотный пункт в развитии мышления, и сегодня перспективы на будущее культуры таковы, что без гетеанизма это будущее окажется тотальной механизацией "упрощенного" до состояния "вещи" человека.

Коммуникационные процессы призваны сыграть сегодня не только "информационную" роль, но нести в себе михаэлический принцип духовного единения человечества (не случайно ведь такие великие современники Гете, как Шиллер и Бетховен, вдохновились призывом "Обнимитесь, миллионы!"). Нынешняяэпоха Михаэля определенным образом созвучна с эпохой завоеваний Александра Великого, этого распространителя эллинизма, как высшего типа сознания, по всему миру. И если во времена Александра единственным способом "распространения информации" были военные походы (целью которых было не столько завоевание, сколько приобщение), то сегодня это - глобальная система связи. В техническом отношении сегодняшняя "сеть" являет собой нечто "сверхчеловеческое", сверхрассудочное, и именно это обстоятельство дезориентирует человека, затмевает чисто технологической стороной деласуть информационных процессов. А суть эта в том, чтобы донести до всех новый михаэлический импульс: повернуть сознание человека от предметности к созерцательности.

С этой задачей сегодняшняя система социальной коммуникации не справляется. Со всей обстоятельностью излагая само собой разумеющиеся "истины рассудка", сегодняшние бесчисленные "социономики" попросту не тянут на истины разума. И даже в тех случаях, когда (как у Гадамера) делается попытка истолкования части сообщения через целое, налицо бессилие соотнесения этого "целого", то есть сути, с "явлением", что дало бы полную картину действительности. Единственным научным результатом становятся поэтому детальные описания тех или иных коммуникационных явлений, без заглядывания в их суть.

Как бы парадоксально это не звучало, но сегодняшний принцип рассмотрения социальной коммуникации таков: разрушить чтобы познать. Нет ни одного исключения из существующих сегодня методов социальной коммуникации, в котором не препарируется труп межчеловеческого общения: ни один из этих методов не имеет дела с действительным человеком. Удовлетворяя определенную научную потребность, а именно, понятийную потребность рассудка, сегодняшние коммуникационные теории рассудочно же расчленяют телесно-душевно-духовное триединство человека, с целью "выбросить лишнее", и им оказывается мыслящее Я индивида. Это намерение прямо противоположно тому, чего хочет, собственно, природа: в ее творениях видно восхождение форм организации "камень - растение - животное - человек". В теориях социальной коммуникации налицо нисхождение от мыслительный высот Я к многословной суете рассудка и дальше, к механизации всех человеческих реакций на воздействия окружающего мира (идеальная модель "управления"). Даже логика дарвинизма, будучи проведенной последовательно, с необходимостью требует дальнейшего развития индивида как вида, в сторону его особых, не свойственных животному миру, органов. "Формообразование человека, - пишет Гёте, - в особенности образует те органы, которые стоят на службе духовных функций". Естественнонаучные принципы (детерминизм, вероятность, статистика), положенные в основу теорий социальной коммуникации, допускают "проверку" тех или иных коммуникационных навыков человека на … мышах (доходит до того, что такие сложные человеческие чувства, как симпатия или любовь, "объясняются" мышиными реакциями). Ничем не обоснованные "гипотезы" тот час же становятся "открытием", неумолимым опровержением которого рано или поздно оказывается действительность. Так, в газете "Афтенпостен" (Aftenposten, 9.02.2012)презентируется одно из таких "открытий", сделанных на базе наблюдений "человекообразных" обезьян: оказывается, что "коммуникация" приматов становится более интенсивной в "группах". При этом отмечается, что "индивидуальное многообразие усиливается в больших группах. Исследователи выдвигают гипотезу, согласно которой, чем многочисленне группа, тем больше потребность коммунизировать с помошью мимики, что приводит к развитию более простой мимики".

Это и подобные "исследования" проводятся, разумеется, с одной целью: "применить" подсмотренное в мире животных к человеку. Спрашивается, зачем? А затем, чтобы управлять "человеческим стадом". Попутно возникает следующий вопрос: почему не исходить из самого человека? Этот вопрос ученые относят к разряду строжайших табу. Ведь посмей кто-то из них засомневаться в том, что существуют человекообразные обезьяны, и его тут же исключат из числа здравомыслящих. С моей точки зрения, которую я не призываю "разделять" со мной, но которая, тем не менее, согласуется со здравым смыслом, можно было бы говорить об "обезьяноподобном человеке", но никак не наоборот. Ведь именно наличие мыслящего Я проводит черту между человеком и животным: либо индивид, либо групповая душа. Приписывать же индивидуальность обезьяне (или, скажем, тигру) все равно, что индивидуализировать человеческий палец или другую часть тела: животная "индивидуальность" есть групповая душа, но не отдельная особь. И если ученый не видит (попросту не желает видеть) надуманности и пустопы понятия "человекообразный", то это может означать лишь одно: недоверие к собственному мышлению. Своими неправомерными аналогиями такой "специалист" способствует не только отуплению своих читателей, но и себя самого. Исходя из коммуникационно-обезьяньих рекомендаций можно уже сегодня бросить глобальный призыв: "Люди, сбивайтесь в стада и стаи! Коммунизируйте! Стройте друг другу рожи!"

Как раз мимика и прочие внешние проявления "коммуникации" свидетельствуют о коммуникационной беспомощности: мысль мелка, зато глубока проложенная ею на лбу морщина. Мимика есть обращенность к внешнему, есть имитация движения при внутреннем застое. Не случайно именно мимическое богатство характерно для "неразвитых народов", коммуникация которых затрагивает в основном область восприятия. Если обратить внимание на мимику глухонемых, то налицо именно ее упрощенность, "функциональность" (набор "букв"), и это при значительной интенсивности самих движений. С требованиями мимики вынужден считаться актер, сама деятельность которого "вывернута наружу". И если и оставлять за мимикой какую-то коммуникационную роль, то только на самом примитивном, чувственнол-предметном уровне.

Задолго до "очеловекоображивания" обезьяны, Гете приходит к пониманию идеального центра каждого из существующих на земле "царств", неорганического, растительного, животного и человеческого. Те законы, что совершенно правомерны для неорганической природы, уже не годятся для описания жизни, и тем более - неприменимы к человеку. Гете постиг эти мировые принципы интуитивно, развивая свои воззрения на фоне вступающего в силу материалистического естествознания. В чувственной действительности, согласно его взглядам, в бесконечном множестве пространственно разделенных друг от друга форм, вплоть до человека, реализуется идеальная типичная форма, сама по себе в чувственный мир не вступающая. Эта идеальная форма, действующая из мирового целого, "управляет", на соответствующем уровне сознания, камнем, растением, животным и человеком, она есть центр данного вида. У животного этот центр выступает в качестве "групповой души", пребывающей вне самого животного, в космических далях; миром растений правят "эфирные" силы космоса, а мир неорганики подчинен весьма отдаленным от земли "властям". Только человек сам управляет как своей внешней, так и своей внутренней жизнью, имея в глубинах своей души мыслящее Я.

Гете указывает на то, что, восходя к человеку, идеальная типичная форма (выступающая у человека в его Я) собирает в себе все формообразующие принципы: если у каждого животного вида на первый план выступает одна система органов и все животное выражено в ней, то у человека системы органов образуются так, что одна система дает простор другой, в полной гармонии, "контролируемой" его Я. Отсюда, всякая попытка умаления значимости для человека его Я, перевод идеального в разряд "воображаемого" и "недействительного", оборачивается для жизни в целом и познания в частности трагическими казусами.

Чтобы подойти к проблеме понимания смысла как внешних, так и внутренних восприятий, Гете прослеживает путь от явления к понятию и далее, к идее.

Любое сообщение, до того, как мышление рецепиента оказывается включенным в процесс коммуникации, можно рассматривать, вслед за Гете, какчистый опыт: это всего лишь хаос фактов, их совместность в пространстве и времени, их равноценность, позволяющая ставить их в "ряд", стирающий значимость отдельности. Само "рядоположение" выступает сегодня как ведущий принцип СМИ, в частности, телевидения: смысл сказанного (если он вообще есть) тонет в потоке непрерывно меняющихся восприятий, объединенных, единственно, ударной сенсационностью зрительных образов (такой же "ряд" имеется в текстовом варианте, где "свинья" равноценна "жемчугу"). При условии пассивности мышления метод "ряда" становится эффективным средством притупления внимакния: восприятия "мелькают", не оставляя в сознании никакого следа. Но всякая познавательная деятельность, не сопровождаемая работой мышления, "уносится" от индивида прочь, опустошая его Я. Если в мышлении индивид соединяется с мировым содержанием, то в отсутствии мышления индивид изолируется от мира, становится "отдельностью", "вещью". И если для неорганической природы совершенно справедлива причинно-следственная связь "сообщение - прием", исчерпывающая содержание воздействия одной "вещи" на другую, то подобного рода причинность далека от касающихся человека истин. В чистом опыте (неосознанном "ряде" восприятий) познавательно-коммуникационный процесс имеет хаотический, бессвязный характер, причем, это касается не только "внешних" фактов, но и фактов внутреннего восприятия: собственная личность представляется человеку всего лишь изолированной частностью. Именно к такому состоянию и стремятся привести сегодня "потребителя" СМИ: для самого себя индивид оказывается одним из бесчисленных восприятий, не имеющих связи с мировыми процессами. Отсюда - страх одиночества, незащищенности перед жизнью, иллюзия "безопасности в группе". Что касается так называемых "аналитических программ" СМИ, то и здесь за основу берется тот же "ряд" чистого опыта, только более расширенный, с включением в него "ряда мнений". Возникает вопрос: а есть ли вообще такой способ рассмотрения вещей, который заложен в самой сути вещей? Этим вопросом как и раз и задавался Гете, выразивший эту мысль так: "Мы не в состоянии выйти за пределы природы, средство для ее объяснения следует искать внутри нее". И таким средством является мышление, как более высокий опыт в опыте, выводящее познание за пределы бессвязности. Гете утверждает принцип опыта в его экстремальном значении, мыслительный опыт. При этом само мышление, как деятельность Я, как некое внутренее переживание, имеет ту же самую природу, что и идеальное, истинное содержание вещи. В мышлении выявляется подлинная закономерность тех процессов, которые привели к "явлению" вещи. Но для этого само мышление должно обладать определенными представлениями и идеями, должно быть развитым.

Все сегодняшние теории социальной коммуникации "обрываются" именно на этом: на "стартовой кнопке" мышления. Дело выглядит так, будто восприятия уже достаточно для коммуникации: "реципиент воспринимает сообщение". Поэтому необходимо детально рассмотреть именно мыслительную составляющую процесса коммуникации.

Для наивного человека мысль есть нечто "субъективное", не имеющее ничего общего с чувственно воспринимаемым, "видимым" миром. Именно поэтому мышление идет как бы "само по себе", в лучшем случае претендуя на создание "образа действительности", с помощью которого удобнее управляться с "фактами". Именно так и строятся все сегодняшние теории коммуникации, уделяющие мышлению роль исключительно "описательную" и "систематизирующую". В результате мы имеем теорию, "незаметно" отрицающую предпосылки своего же создания: теоретик мыслит, одновременно отказывая мысли в ее действительности. И действительность эта такова, что мысль только обнаруживается на арене субъективности, по получает свое содержание объективно (Р.Штейнер. Философия свободы). Идеальное содержание мира существует и помимо человека, но в мышлении это содержание мира разворачивается в соответствие с его собственной природой. "Взаимодействие между мыслью А и мыслью В, - пишет Р.Штейнер, - определяется не нашей субъективной организацией, но единственным определяющим моментом является содержание самих А и В. Наш дух (Я) осуществляет складывание мыслительных объектов исключительно по их содержанию".

На фоне этой истины совершенно очевидна нацеленность социально-коммуникационных процессов на исключение такой возможности: связывания мыслей согласно их содержанию. Вместо этого упор в процессах коммуникации делается на "недомысленную мысль" рассудка, оперирующего "частностями" явлений. В силу нацеленности рассудка именно на восприятие, создается иллюзия "достаточности" содержания воспринимаемого: с точки зрения рассудка это и есть полная картина действительности. При этом рассудок не в силах "узреть", что мышление, активизируясь в направление "вещи", способно идти дальше, в свои мыслительные дали, само по себе. "Наш мыслительный мир, - указывает Р.Штейнер, - представляет собой построенную полностью на самой себе сущность, замкнутую в самой себе, совершенную и законченную в самой себе реальность".

Мыслить и при этом отрицать суверенность процесса мышления, равносильно тому, чтобы пить и отрицать действительность воды. Гетеанизм утверждает как принцип абсолютное доверие к мышлению: деятельность Я выявляет действительность идеального, имеющего свои собственные законы. Не "много мыслительных миров", соответственно "множеству индивидов", но единое мыслительное содержание, в которое врабатывается каждое индивидуальное мышление. Этот духовнонаучный факт с необходимостью должен быть положен в основу социально-коммуникационной практики, так или иначе претендующей на присутствие в ней смысла.

Постепенное врабатываение индивидуальности в единый мыслительный центр мира и есть сегодняшняя задача культуры. Выполнению этой задачи противостоит внедренная во все сферы жизни культура социальной коммуникации, и понимание этого противостояния - дело исключительно индивилуальное. Собственно, дело сводится к тому, чтобы дать процессу коммуникации "выговорить" свои закономерности, подобно тому, как в свое время Гете заставлял природу "выговаривать" свои законы в особых, характерных условиях.

Уже во времена Гете широко распространялось мнение о "нереальности" понятий: это всего лишь образ мира, и сам мир дает понятию его содержание. Такое отрицание действительности понятия мы имеем сегодня повсеместно: достаточно указать на безответственность "игры понятиями" в СМИ ("прожиточный минимум", "жизненный стандарт", "правовое государство", и т.п.), на корпоративную догматизацию понятий ("интересы индивида в условиях строгого распорядка" и т.д.). Но в этих случаях (а они сегодня только и "случаются") можно смело утверждать, что понятие, не будучи само по себе действительным, не имеет никакого значения для объективности, являясь, самое большее, посредником между вещью и рассудком. В чувственно воспринимаемом мире "и так все есть", незачем "добавлять" к нему еще какое-то мысленное содержание. Но когда "специалист" говорит о понимания "смысла сообщения", как он при этом поступает? Он попросту не знает, как ему быть: у него достаточно средств, чтобы "сфотографировать" какой-то факт, понимаемый им как "завершенность", просто "считывать", нумеровать, исчислять и описывать вещи, полагая явление вещи за ее суть. Иначе говоря, смысл сообщения (факта) ищется исключительно на поверхности вещей, в их сиюминутной "явленности", беспрестанно сменяемой следующей их "явленностью". Устойчивость такого "смысла" аналогична прочерченным на песке фигурам, смываемым морской волной.

Оставаясь на уровне "чистых фактов" и соответствующих им понятий, можно придти лишь к многообразию вещей, не находя ничего общего даже между двумя, принадлежащими одному и тому же роду вещами (предвыборным девизом у одного кандидата в президенты оказывается "перемена", а у другого - "единение", но суть их устремлений одна, и если бы она была осознанной, не было бы нужды в выборах). Критерий или правило, согласно которому единственно и можно отличить существенное от несущественного, может быть найден только в мышлении. Так, говоря о прафеномене как действующем в неорганической природе законе, Гете подчеркивает необходимость выхода за пределы чистого опыта и входа в опыт мыслительный. В самом себе, согласно своей идеальной природе, мышление схватывает суть вещей, смысл сообщения, факта. "Мышлению доступна та сторона действительности, - пишет Р.Штейнер, - о которой никогда ничего не узнало бы существо, наделенное голой чувственностью". Но если именно это, последнее, и является социально-коммуникационным "идеалом"? Если весь энтузиазм во отношению к действительности планомерно и настойчиво сводится к простым, механически управляемым реакциям "рецепиента"? Тогда мы имеем некое "информационное общество", всеми своими ресурсами развернутое против индивида.

Те ученые, что сами разрабатывают рассудочные коммуникационные схемы, охотно соглашаются с тем, что "дело идет все хуже и хуже", предвидя, что в недалеком будущем их сегодняшний труд будет упразднен гораздо более "умным", чем они сами, компьютером. Но пока это "завтра" еще не наступило, пока еще есть время, ученым полезно было бы внутренне пережить отпугивающую их истину: мышление имеется не для того, чтобы пережевывать содержание чувственности, но чтобы проникать в то, что от нее скрыто (Р.Штейнер). Уже сегодня, пока еще не пришло роковое "завтра", научные изыскания следует овеять чистым дыханием гетеанизма: дать мышлению возможность идти своим путем.

Абстрактно-логическое мышление, положенное в основу построения всех теорий коммуникации, может многое, при этом будучи неспособным к одному: к образованию представлений об объекте (сообщении, факте). Коммуникационный опыт индивида ограничивается таким образом восприятием факта (сообщения) и не выходящих за его пределы "готовых" понятий. Что при этом отсутствует? Отсутствует способность "поднимать" из индивидуальных глубин мыслительного мира индивидуализированное понятие, оно же представление. Само сообщение (факт) и дает мышлению повод выделить из мыслительного мира именно "такое" содержание, индивидуально "вычерпать" определенное, "свое", понятие из имеющегося в распоряжении индивида "запаса". В этом смысле индивид "беден" или "богат", соответственно уровню его мыслящего сознания. И в этом смысле нет никакого "равенства" между индивидами. Отсюда - интенсивность коммуникации, как и сама ее возможность, определяется силой мышления индивида, и ничем иным. Великолепны сказанные Р. Штейнером слова: "Наше мышление является переводчиком, истолковывающим жесты опыта". В этой роли "толмача" мышление решает абсолютно все поставленные перед познанием задачи. Вопрос только в том, хочет ли человек мыслить.

Содержание сообщения является своего рода "зеркальным отражением" человеческого мыслительного мира, и "получатель сообщения", рецепиент, смотрится в это зеркало, "узнавая" себя. Но прежде чем "признать себя" в образе (восприятии сообщения), нужно иметь внутреннее ощущение "себя", как свою "самость": прежде чем "коммунизировать", рецепиент должен состояться как личность. Сам индивид и является единственным гарантомкоммуникации как таковой, с ее познавательной трехчленностью восприятия-понятия-представления. При одном только чувственном восприятии (на что и нацелена вся сегодняшняя система социальной коммуникации) смысл сообшения остается скрытым от рецепиента навсегда. Поэтому и бесполезно решать "проблему смысла", не задействовав в коммуникационном процессе мыслительной активности. Собственно, что это такое, смысл сообщения? Это законили прафеномен для фактов неорганической природы, это вид для жизненных явлений, и это идеальные закономерности для индивида. И поскольку в социальной коммуникации речь идет в целом о межличностном общении, необходимо "дознаться", как рецепиент обращен к самому себе.

Между "явлением" сообщения (в зрительном, звуковом и т.д. виде) и его смыслом всегда есть незримый мост, мыслящее Я индивида. Сверхчувственная природа Я такова, что одним своим "оком" оно взирает на мир чувственных явлений, тогда как другое его "око" обращено к духовному миру ("одноглазое", с пониженным уровнем сознания, Я "пялится" исключительно на внешний мир). Как деятельное существо, Я соединяет в своей активности восприятие факта и идею. Сами же идеи в буквальном смысле не производятся (наподобие пищеварительного сока в желудке), но воспринимаются из объективной реальности духа. В эту идеальную реальность индивид вписан своим Я, которое является органом духовного восприятия. Таким образом, к рецепиенту подступают извне, со стороны чувственного мира, его внешние восприятия, а изнутри, со стороны его Я, восприятия внутренние. Задача "нахождения смысла сообщения" выступает поэтому как задача соединения "внешнего" и "внутреннего", и эта задача решается мышлением.

Исключение из коммуникативной схемы мыслительного самовосприятия "обрывает" процесс коммуникации на уровне деятельности рассудка, с его "множественностью сознаний", никогда не приходящих к единству. Рассудок расчленяет и суммирует, тогда как уровень "единства" лежит выше, в сфере интуиции, в самом в себе определенном и на себе покоящемся мире идей. Рассудок смотрит "вширь", фиксируя количество индивидов, тогда как Яобращено своей деятельностью "вглубь", к мыслительному, идеальному содержанию вещи, и для этой деятельности безразлично, сколько индивидов обладает одним и тем же мыслительным содержанием. Поэтому "мнение большинства", "мнение общественности" или "общественное мнение" не имеетникакого отношения к пониманию сути вещей: это всего лишь корпоративный "реверанс" рассудку. В действительности есть только одно мыслительное содержание мира, и мыслящее сознание есть орган восприятия этого мирового содержания.

Действенная коммуникационная "теория" является по существу практикой, основанной на знании того, что "мышление есть сущность мира, а индивидуальное человеческое мышление есть частная форма проявления этой сути" (Р.Штейнер). Обращаясь к чувственному факту (сообщению) за "смыслом" и при этом не осмысливая сообщение, можно придти только к нонсенсу. Так, в 2011 году известный всему миру Билл Гейтс выступил с тремя официальными "глобальными" программами: поголовное изучение во всех школах мира "Большой истории" ("новейшая", естественнонаучная версия сотворения мира), поголовная вакцинация от ряда болезней, глобальное внедрение "нового поколения пищевых продуктов", получаемых из человеческих экскрементов (на реализацию всех этих программ выделяются астрономические суммы). Рассудочные аргументы в пользу необходимости каждой их этих программ могут быть самыми "убедительными", и с учетом быстродействующих коммуникационных технологий, могут стать уже сегодня "заботой" многих правительств. И вот что получается в случае "успеха" гейтовского мероприятия: пытающийся приникнуть к "истоку сотворения мира",вакцинированный против мышления, поедающий собственные экскременты "представитель человечества". Мышление, как только оно вступает в силу, тут же усматривает единую подоплеку всех трех глобальных программ: упрощение человека до податливой в управлении, "рассудительной" машины. Каждая из этих трех программ есть сама по себе уродство бездуховного рассудка, но с помощью одного только рассудка узреть это невозможно. Как невозможно, оставаясь только рассудительным ученым, узреть подвох в "требованиях к автору", желающему публиковаться в журнале "Вопросы философии": автор обязан указать, в "рамках какого американского гранта или программы" он настрочил свой текст (который к тому должен быть представлен по-английски). Это ли не "четвертая" инициатива Билла Гейтса? С рассудочным узрением формальных связей тут все в порядке, но сущностные связи остаются невыявленными, и философы, как могут, окупают своей корпоративной усидчивостью гранты, стипендии, премии, а также свое звучащее по-английски имя. И сегодня это не исключение, но норма.

Рассудочное мышление дает возможность узреть лишь формальные связи, смысл же вещей раскрывается только в интуиции. Безупречна "рассудочность" компьютера, и рассудочно ограниченный "специалист" тут же поручает компьютеру "всё", при этом даже не подозревая, что "сущность вещи выявляется лишь тогда, когда она связывается с человеком, ибо лишь в нем обнаруживается суть каждой вещи" (Р.Штейнер). Ведь что такое "факт", как не результатдействующих "позади факта" идеальных процессов? И они могут быть познаны только идеально, в мышлении.

Чтобы исключить все неясности, касающиеся как "смысла сообщения", так и "самовосприятия рецепиента", необходимо выделить в коммуникационном процессе именно его "человеческий" аспект, связанный непосредственно с деятельностью Я.

В неорганической природе мы наблюдаем ряд явлений, в которых "характер процесса с прозрачной ясностью следует непосредственно из природы рассматриваемых фактов" (Р.Штейнер), и эта явления, будучи облаченными рассудком в понятия, тождественны законам природы. Закон - это некий "фундаментальный факт", прафеномен, вырванный рассудком из хаоса случайности и поднятый до необходимости. При этом мышление следует простой причинно-следственной схеме: при наличии А и В с необходимостью возникает С. Именно такой тип причинности, правомерный для процессов в неорганической природе, и задействован во всех схемах социальной коммуникации: коммунизируют не индивиды, но вещи (в психо-физиологическом разрезе речь ведь тоже идет о материальных процессах в нервах и т.д.). Но если, сопоставляя факты сообразно их природе, мы получаем для неорганического мира закон природы, прафеномен, но для органического мира рассудочный подход уже негоден: здесь речь идет не о законе, совпадающем с явлением, но о виде, сущность которого лежит вне явления и постигается интуицией; в случае же рассмотрения межчеловеческих связей в качестве "вида" выступает индивид, на стороне которого действует уже весь космос, и эти отношения постигаются лишь созерцательным мышлением.

Самовосприятие рецепиента (а также коммуникатора) является поворотным пунктом процесса коммуникации: здесь индивид всерьез обращается к себе, к своей способности суждения. Вопрос о том, останется ли это суждение на уровне догматического a priori, в пределах "ничего не знающего" рассудка, или вырвется на просторы созерцательности. В чисто прагматическом смысле, это вопрос о лени, о врожденном или приобретенном в ходе неправильного образования нежелании "напрягаться". Это к тому же вопрос идеологии, жестко ограничивающей познавательные устремленности взятой "от дяди" схемой. Для сегодняшнего "идеолога социальной коммуникации" любой знак доверия к мышлению есть "экстравагантность", а то и просто "вредительство общему делу". Один университетский профессор прямо так и говорит: "Я не изучаю со студентами Ницше, потому что это сложно". Именно так, избегая внутреннего труда, и учат безмыслию. В сущности, вся сегодняшняя социально-коммуникационная система есть гигантская школа безмыслия. И "спонсором" этой школы, ее бессменным "ректором" являются те же разрушительные, враждебные человеку силы, которые порождают воинствующий материализм, большевизм, информационный тоталитаризм, нанотехнологическую "интеллектуальность".

Центром самовосприятия (и восприятия в целом) является Я индивида: из этого центра "всплывает" мышление, связывающее внешнее (чувственное) восприятие с внутренним (самовосприятием). Все восприятия определяются Я идеально, и мышление противопоставляет их в качестве субъекта изучаемой вещи (объекту). Уже исходя из этого, видно, насколько велика в процессе коммуникации роль мышления: без него индивид никогда не определится "с самим собой", оставаясь только "вещью среди других вещей". Внутренняя самодостаточность индивида начинается там, где вступает в силу интуитивное, созерцательное мышление: индивид коммунизирует как замкнутая в самом себе духовная сущность, не требующая для себя "мандата на существование" в виде родового, политического или какого-то иного внешнего штемпеля. Проштемпелеванный же индивид коммунизирует однобоко и часто наперекос обычному здравому смыслу, сводя все богатство самопознания и живого интереса к ближнему к мертвой, сухой схеме. В качестве одного из самых "громкоговорящих" российских коммуникаторов, радиостанция "Голос" распространяет воззрения, согласно которым в стране "недостает демократии", одновременно предлагая решить этот вопрос выкупом (а еще лучше, конфискацией) Газпрома и передачей этой денежной машины в "надежные лапы". Подобного рода "аргументы" (да еще подпитанные сиропом американских спонсоров) есть ни что иное, как игра в пустые понятия, неизменно сопровождаемая новыми витками разрушения как индивида, так и социума в целом. Игра эта потому так легка и приятна (тем более, что играющие в нее не платят сами), что мышление спит и видит во сне тотальность "управления всем", не имея при этом никакой коммуникации с действительностью.

Некоммуникабельность, а значит, и неудовлетворенность, являются "вечной" движущей силой разрушительных процессов: в мир изливаются потоки информации, а индивил при этом пуст.

Не признавая за мышлением самодостаточности и независимости как от внешних условий жизни, так и от самого "телесного состава" человека (в мыслительном акте телесное оттесняется на второй план), ряд "специалистов" приходят к своего рода "метафизике бессознательного": индивид управляется извне "коллективным бессознательным", а изнутри - бессознательным же мышлением. Но если бы мышление было бессознательным, сами эти "специалисты" пребывали бы в непробудном сне, окруженные бессвязными образами мира. Каждый из "специалистов" так или иначе дает себе отчет о своих мыслях, в состоянии наблюдать ход мыслей и тем самым определять свою "самость". Все дело в том, что такое наблюдение носит идеальныйхарактер, и "специалист" попросту не решается признать идеальное за действительное. В результате "специалист" приписывает мышлению метафизическое свойство "быть нигде", при этом беря за основу модель чувственного восприятия.

Определение своей "самости" в ходе наблюдения мышления, самовосприятие, возникает в мыслящем сознании как интуитивное переживание "себя", как некое внутренне чувство: Я - сознание. Сила этого Я-сознания есть предлог для коммуникации, тогда как само действительное Я, как духовный центр индивида, осуществляет коммуникацию ( и в целом познание). Ослабленное Я-сознание позволяет лишь "снимать копии" с готовых, мысленно проработанных "образцов" (это наблюдается сплошь и рядом при "корпоративном менталитете"). По отношению к мышлению, Я-сознание вторично: оновозникает из мышления, и именно в силу того, что в сознании индивида запечатлеваются следы мозговой мыслительной дейтельности (Р.Штейнер). Самовосприятие есть отношение мышления индивида к его мозговой активности, отношение сознания к рассудку (не случайно, приходя в себя после снятия наркоза человек переживает это буквально как "вход" в телесный организм). Я-сознание стоит поэтому всегда "выше" рассудка, тем самым обладая "правом вето": к самовосприятию притекают волевые импульсы. В коммуникационной практике это выражается в том, что Я-сознание "открывает" или "закрывает" перед индивидом "дверь в мышление": мысляшее Я либо проникает в суть вещей, либо отворачивается от нее. Если чувственное восприятие сообщения каким-то образом "ущемляет" самовосприятие (оскорбляет внутреннее чувство индивида), индивид попросту "не желает ничего знать". Это одно из самых распространенных препятствий в коммуникационном процессе: индивид "закрыт" для света самовосприятия.

Внешнее (чувственное) восприятие без самовосприятия - вот тот корпоративно-коммуникационный идеал, к которому сводится сегодня "схемы общения". В действительности же подобные схемы представляют "идеал некоммуникабельности", неизменно сопровождаемый индивидуальной несвободой и насилием долга над живым интересом к делу. Идеал "коммуникабельности марионеток" не имеет ничего общего с задачами человеческой эволюции.

В силу того, что к самовосприятию (Я-сознанию) подступают из телесной организации волевые импульсы, процесс коммуникации в целом являетсяволевым актом. Ниже уровня самовосприятия волевым побуждением к коммунизированию могут стать лишь понятия, указующие на чувственное восприятие сообщения ("логика" зрительных, слуховых и т.д. впечатлений): рецепиент "хватает налету" частности, не примеряя их к себе, как бы "отсутствуя". Волевым же побуждением в сфере самовосприятия и мышления в целом становится чистое мышление, идея, идеал. Здесь рецепиент "выходит на связь" исключительно добровольно, согласно своему свободному выбору, при этом находя "ресурсы связи" в своем Я. При этом отпадает какая-либо нужда в какой-либо "корпоративности": индивид действует в соответствии со своей внутренней природой, и только.

Современные коммуникационные "технологии", с их чисто рассудочными "методами общения", построены так, чтобы исключить по возможности чисто мыслительную деятельность индивида ("отучение от мышления"). Существует бесконечно много приемов "исключения самовосприятия", коснемся лишь некоторых из них. Самовосприятию (Я-сознанию) может препятствовать повторение на протяжение длительного времени одних и тех же или сходных чувственныхх восприятий, с которыми рецепиент связывает определенные волевые цели: образующиеся при этом представления "срастаются" с характером индивида, и он, минуя размышления, "автоматически", переходит от восприятия к действию (эффект рекламы). Другим тормозом самовосприятия может оказаться "пристрастие" рецепиента к "контексту" чувственного восприятия: сам характер "факта" отвращает индивида от интуитивного "парения" над этим фактом. Так, в предпринятом СМИ "всестороннем анализе" известного "дела Брейвика" (взорвавшего правительственное здание и расстрелявшего свыше семидесяти человек) налицо неспособность "аналитиков" шагнуть от восприятия "злодейского поступка" к чисто интуитивному осмыслению оснований этого поступка. Если бы произошло последнее, т.е., если бы "аналитик" поднялся в своем мышлении над рассудочной нормой "преступления и наказания", он тут же получил бы возможность коммунизировать с преступником, тем самым продвигаясь к пониманию сути дела; вместо этого рассудок с легкостью объявляет Брейвика "недееспособным" (и это с учетом колоссальной, проделанной в одиночку работе по подготовке и осуществлению теракта). Еще более жестким примером порабощения мыслительной активности индивида содержанием его чувственных восприятий остается (не подлежащий сомнению или критике) "факт холокоста": многократно описанные "ужасы газовых камер" затмевают интуитивные прозрения относительно действительной роли самих жертв в длительном процессе подготовки трагедии.

Изъятие Я-сознания из корпоративно-коммуникационных схем является сегодня недвусмысленным вызовом дальнейшему человеческому развитию: либо к "удобству" рассудочной, привязанной к чувственному восприятию "нормы", либо - прочь от ограничений рассудка, на просторы интуиции; либо стирающее индивидуальность "технологизирование общения", либо такое отношение к факту, которое признает основание истины лишь в качестве ее идеального содержания.

Ставя вопрос о "понимании" и "смысле" сообщения и не находя на него удовлетворительного ответа, правомерно предположить, что вопрос этот поставлен некорректно. Вопрос этот адресован в теориях коммуникации некоему "массовому сознанию", которое нигде не воспринимается как таковое.Тот, кто утверждает, что "массовое сознание" существует, не знает, о чем говорит: это всего лишь неправомерная гипотеза, мнимое понятие, имеющее лишь форму понятия. За этим любительским квазипонятием не стоит никакой конкретной действительности. Отсюда и "нерешаемость" проблемы понимания и смысла сообщения.

Описание содержания восприятий - это все, что позволяет себе рецепиент. При этом сами понятия, которыми оперируют как рецепиент, так и коммуникатор, не рассматриваются в теориях коммуникации как часть действительности, как нечто действительное само по себе, но только лишь как "образы" или "обозначения". Конкретный автомобиль действителен, но "идея автомобиля" ничего общего с действительностью не имеет - таков утверждаемый теориями коммуникации "порядок" коммунизирования. Есть "идея демократии", а есть "восприятие демократии", носящее изменчивый характер ввиду текучести самих "демократических процессов", которые, тем не менее, остаются "демократическими": идея демократии обладает гораздо большей действительностью, чем конкретные явления демократии. Одна и та же идея может скрываться за внешне непохожими явлениями: так, большевизм может внешне варьировать свой облик в широком спектре, от "мультикультурного общества" Запада, до "демократической диктатуры" Востока. И чтобы распознать скрывающееся за явлением идеальное содержание, необходимы навыки интуиции, обладателем которых может быть только индивид. Проблема понимания и смысла сообщения решаема на путях созерцательного, интуитивного мышления.

Вопрос сегодня в том, на каком уровне понимания себя находится индивид. Не "технологии общения", но глубина самовосприятия, вот что определяеткачество коммуникации.

Но что же такое "индивид" с точки зрения "генетического человековедения", претендующего сегодня на роль ведущего мировоззрения? Биологи рады наконец сообщить, что "первородный грех наследуется" и что бесполезно поэтому доискиваться в человеке какого-то иного основополагающего принципа. "Когда-то мы верили, - иронически замечает Д. Уотсон, "отец" двойной ДНК- спирали, - что наша судьба лежит среди звезд", и ему с энтузиазмом вторит сегодняшняя гететика: теперь-то мы знаем наверняка, что наша судьба заключена в генах.

От этой "генетической судьбы" веет верой в непогрешимость центральной догмы, постулированной в 1958 году Ф.Криком: вся информация (всеинструкции), касающаяся человеческого индивида, заключена в ДНК, и она затем "читается" и "переводится" другой нуклеиновой кислотой, РНК, в продукт протеинов - и тем самым, в нас самих, как вид и как индивидов. Короче, индивид - это набор протеинов, и в этом все дело. Или: индивидуальное есть свойство материи. С этой основополагающей точкой зрения материалистического естествознания хорошо уживаются корпоративно-культурные инициативы, сводящиеся к простой причинно-следственной "механике": исполнять, не думая. При этом всерьез ведутся споры о так называемом "генетическом детерминизме" (врожденное или приобретенное), базирующемся на "центральной догме" генетики. Эти ученые споры касаются "великих вопросов" об индивиде, воспитании, свободе воли и, собственно, коммуникации. "Короче говоря, - пишут в газете "Афтенпостен" Д.О.Хессен, профессор биологии университета в Осло, и Д.Е Ундлиен, профессор медицинской этики университетской клиники в Осло, - что есть человек, помимо того, что он является бесшерстной, но весьма смышленой обезьяной?" (Aftenposten, 9.02.2012).

Итак, весьма сообразительная, на уровне профессора университета, хотя и бесшерстная обезьяна. С ней охотно имеет дело система социальной коммуникации, предназначенная по большому счету "внедрять" в "массовое сознание" те или иные полезные вещи. Одной из таких "полезностей" выступает взлелеянное публицистами понятие "свободная воля", под которое тут же подводится "опора" в виде "конкретного случая" "свободы вероисповедований". Однако в действительности ничего подобного не происходит: воля "сама по себе", как "свободная воля", есть не более чем фикция, поскольку каждое воление неразрывно связано с идеей, доносящей волю до "пункта назначения". Иначе говоря, вне рассмотрения мышления говорить о воле бессмысленно. Что же касается "свободы вероисповедований", то в самих вероисповедованиях (а также в какой бы то ни было церкви) отпадает всякая нужда, когда индивид вступает в сферу свободы: в этой области духа каждый сам становится для себя "церковью", а "вероисповедание" оказывается устремленностью к истине ( Я есть жизнь, истина и путь).

Сообразительной обезьяне, разумеется, не до этого: она вся в "земном", в материально- посюстороннем, и она достаточна "разумна", чтобы усомниться в наличии у нее какой-то "незримой части".Но вот что интересно: незадолго до того, как началось триумфальное шествие по миру "центральной догмы" генетики, одна молодая (в то время) американка сделала затмевающее даже эту святыню открытие, согласно которому вирусоподобные "куски" ДНК "оплетают" генную массу и придают ей иное назначение. Оказывается к тому же, что ДНК человека только на два процента состоит из "реальных генов", тогда как происхождение и назначение остального "генетического материала" остается неясным. "Если рассматривать наш геном (общий объем "наследственной массы" в каждой из клеток) в качестве книги, - пишут те же профессора, - то в ней имеются лишь незначительные фрагменты легко читаемого текста, в форме генов. Большая же часть текста представляется сегодня бессмысленной". Уже из этого усматривается метафизичность понятия "ген": это всего лишь квазипонятие, не менее далекое от действительности, чем понятие "массовое сознание". Вот тут бы ученым и схватить себя за руку (или, лучше, за нос), но вместо этого они рассуждают, сообразно догме генетики, дальше: "Если мы являемся "нашей ДНК", являемся ли мы в таком случае больше вирусом, чем человеком? Можно с полным на это правом утверждать, что в нас находят приют клетки бактерий, численность которых в десятки раз превышает численность наших собственных клеток, а количество бактериальных генов намного превосходит количество наших собственных".

Предварительным результатом этих ученых умозаключений могла бы стать простая, как формула, "генетическая картина" индивида: два процента "своей" материи, остальное черт знает что. Такое "научное мышление" пригодно, в частности, для "актуализации" в деле индивида его "идеального", но тем не менее, вполне по-птичьи оперенного "ангела-хранителя", роняющего свои ангельские перья непосредственно в кошелек "ясновидящей" принцессы Марты (ученые биологи в университете Тромсё готовы со всей серьезностью исследовать ДНК этих "перьев"). На этом пути материалистических иллюзийученый рассудок забредает довольно далеко: "Наши гены оборудованы, - пишут удачливые профессора, - химическими кнопками выключателей, с помощью которых, будучи включенными или выключенными, гены могут влиять на весь ход жизни, а в некоторых случаях и на жизнь следующего поколения". Эта чисто механическая модель "индивида" поразительно схожа с коммуникационной моделью, в которой одно "включается", в другое "выключается", и общее между ними в том, что в обоих случаях полностью исключается основанная на самой себе действительность духа. Можно ставить природу ( в том числе и телесную природу человека) в такие искусственные условия, при которых происходят "генные манипуляции", ноуправлять человеком может только его Я. Часто употребляемое понятие "человеческий фактор" не имеет ничего общего с индивидом: это всего лишь статистическая, средняя "единица". И когда кто-то толкует о "функциональном изменении человеческого фактора в информационном обществе", речь идет все о той же механике "внешнего": обладание информацией наделает человека властью.

Индивид, понимаемый как вид, не может быть "подчинен" другому виду, но может проникнуться мыслями другого индивида и добровольно принять или отвергнуть их. Как раз этого хронически не понимают "специалисты", путающие самодостаточное, на самом себе покоящееся мышление индивида с групповым сознанием обезьяны.

Имея на одном своем полюсе "массовое сознание", а на другом - генную, механически управляемую машинерию, сегодняшняя парадигма науки сводитвсе мировые и внутричеловеческие процессы к механике: "эпигенетические механизмы являются существенной частью нашего индивидуального развития, и они определены внешними факторами". В связи с этим "принцип поведения мыши" распространяется на человека. Механическое "включение" и "выключение" генов, а также "исправность" самих "кнопок", это единственное, что требуется для "нормального развития" человека. Одно только обходится при этом молчанием: кто нажимает кнопки? Такой простой и законный вопрос, но на него-то и нет ответа. Потому что индивид, как идеальный, духовный центр человека, не принимается наукой в расчет. В результате мы имеем только "вещи", как на генетическом, так и на социально-коммуникативном уровнях: "комбинируя детальное описание генов с анализом различных эпигенетических модификаций, можно составить эпигенетическую карту, показывающую, какие гены "включены", а какие "выключены" в различных типах клеток". Статистические методы исследования "общественного мнения" имеют аналогичный принцип. Статистика допускает, впрочем, некоторое разнообразие в ученом вопрошании о сути индивида, но только лишь затем, чтобы тут же "статистически опровергнуть" даже малейший намек на то, что индивид более становится таким, чем рождается таким. Если индивид все же "становится" тем, что он есть, немедленно возникает вопрос: что является движушей силой этого становления? Либо это "внешний мир", являющийся индивиду в его чувственном восприятии, либо это - мир самого индивида, внутренние просторы его интуиции. Но как только речь заходит о "внутреннем", на него тот час же навешивается ярлык "мистики", без малейшего понимания того, что мистика, в отличие отмысляшего сознания, толкует о вещах недействительных. В сущности, то, о чем сообщает ученому миру "центральная догма" генетики, и есть мистика, правда, приодетая по нормам механики: "Несмотря на то, что картина ("генетики индивида") детализируется и модифицируется, ДНК по-прежнему остается решающим фактором... и хотя эпигенетические отношения ("включение-выключение") наследуются и их механизмы являются основополагающими для функционирования наших клеток, а тем самым, и для нашей жизни в целом, ничто не говорит в пользу того, что изменения этих эпигенетических отношений наследуются и передаются новым поколениям". Суть индивида метафизически скрыта здесь под столь же метафизическим покровом "механики генов", вопрос о сути подменен вопросом о соответствии ненаблюдаемых процессов "центральной догме".

Обращаясь же к "центральной догме" теорий социальной коммуникации, а именно, к постулату об определяемости коммуникационных процессов "массовым сознанием", нетрудно усмотреть ту же патологическую неразборчивость в понимании сути индивида: разум индивида - ничто, коллективный разум - всё. При этом субъектом социальной коммуникации полагается либо индивид, либо "социальная группа", вносящие в "массовое сознание" социальные установки, согласно своим мировоззренческим парадигмам, выраженным в форме "групповых идеологий", ориентирующие "массовое сознание" в нужном для субъекта направлении. Уже в одном этом "классическом" определении заложены все пороки теорий коммуникаций: "управляющая" социальная группа наделена неким "групповым сознанием" (оно же и "массовое"), метафизичность которого очевидна; и это "массовое сознание" якобы ориентирует другое "массовое сознание"; при этом "незаметно" подсовывается знак равенства между индивидом и "группой" и тем самым сознательно стирается всякое различие между мыслящим Я и довольствующимся догмой "мы". В любой социальной группе, в том числе и "законодательной", идеи "производит" только один индивид, остальные же просто берут их готовыми, "присваивают": все когда-либо принятые законы, во всех имевших место обществах, переживались поначалу одной персоной, как внутренние прозрения (интуиции), и только по прошествии времени принимались обществом в виде социальных законов. Главенствующий сегодня корпоративный тип социальности оставляет этот факт тщательно скрытым: инициатива общения, информирования, познания исходит, единственно, от индивида. Цель этой "скрытности" еще более скрыта: искусственно создать такое "информационное общество", в котором для духовной части человека, его Я, не предусмотрено никакого места.

Существующая сегодня система социальной коммуникации, с ее метафизической основой, ни при каких условиях не может удовлетворить индивидуальную потребность в истине. Но паутина социальной коммуникации оплетает мир, и рвать ее так же бесполезно, как и пытаться "приспособить" уже имеющиеся "технологии общения" к "запросам индивида". Есть лишь один способ оздоровления межчеловеческого общения и информационных процессов в целом: постепенное введение в научный, а затем и в повседневный обиход духовнонаучных истин. Другого пути нет и не может быть найдено ни в каком "будущем", которое само уже состоится лишь в том случае, когда достаточная часть людей проникнется истинами антропософии.

Проблема истины, смысла и содержания факта (сообщения) в целом может быть решена только при условии включения системы социальной коммуникации в социальное триединство, утверждающее самостоятельность и гармоническую взаимосвязь производственной, правовой и духовной жизни социума.

Подобно тому, как триедин человек, с его нервной системой (головой), дыхательно-кровеносной системой и системой обмена веществ (конечностей), триедино в своей действительности и общество: производство-право-культура. Система социальной коммуникации ориентирована сегодня на такой социум, в котором главенствует производство, с его рассудочной, "головной" устремленностью к "земному", "посюстороннему". "Всё есть товар", - вот суть производственно-корпоративного менталитета, и сама коммуникация обретает в связи с этим "товарный характер", в совершенно определенном, имеющим денежное выражение, смысле. При этом коммунизирующие стороны добровольно вступают в область иллюзии единственности, а отсюда и всесильности экономических критериев: не "какие истины и идеалы" несет в себе тот или иной процесс, но "сколько это стоит". Тому, кто взял бы на себя труд осмыслить саму идею корпоративно-социальной коммуникации, стало бы рано или поздно ясно, что информация, отвечающая сути вещей (т.е. искомый "смысл сообщения") ни при каких условиях не может стать "товаром": это часть единого мирового содержания. В условиях же "тотальной товарности" доступа к "смыслу сообщения" у человека попросту нет, и "искать" его на этом пути, значит, предаваться самообману. Глобальный характер этого самообмана свидетельствует о борьбе за смысл, за понимание сути вещей, и эта битва происходит в самом Я, здесь каждый решает проблему с самим собой.

Мышление, окрепшее в своей устремленности к созерцательности, немедленно "взрывает" тщательно "зачесанную на пробор" корпоративную догматику: в мышлении индивид проходит "пробу на шторм". Став на свои "ноги" ( а это интуиция), индивид не нуждается ни в какой "корпоративности", и сама идея "производства" обретает в связи с этим исключительно подчиненный характер: не человек для производства, но производство для человека, не получение прибыли, но удовлетворение жизненной потребности. В законодательной сфере, занятой сегодня исключительно "корпоративным правом", коррекция со стороны самостоятельно мыслящего индивида столь же необходима: государство, возвышающее производство в ранг закона, призванотолько к чистому законотворчеству, и законы тем лучше, чем больше возможностей самореализации они предоставляют индивиду. Эти возможности нужны индивиду для духовной активности, которая питает и направляет как правовую, так и производственную сферы. "Питание" это исходит исключительно от индивида, с его интуициями, но не от рассудочно-догматически-заземленной "корпорации", которая есть односторонее выпячивание нужд производства на фоне деградации права (есть ли такие "средства", которые "не хороши" для корпорации?) и усыхания духовной жизни. Те "идеалы общения", что глобально распространяются сегодня, отвечают в своей "товарности" лишь приспособительным навыкам рассудка, и их можно смело копировать с обезьяньих образцов.

Сама "товарность" информационного сообщения есть некое измышленное качество, ориентирующее рецепиента на одно только чувственное восприятие(как видишь или слышить, так и "покупаешь"). При этом создается видимость "богатого" опыта восприятий ("я это видел сам"), нисколько не относящегося к способности суждения рецепиента. В действительности же дело обстоит так, что одни только восприятия не могут быть названы "человеческим опытом", поскольку восприятие имеется и у животных. Опыт индивида - это его представления, в которых чувственные восприятия (часть "вещи") сливаются с понятием вещи. Неверно поэтому говорить, что рецепиент "воспринимает сообщение": он его представляет и только таким образом получает. Представление есть индивидуальный образ понятия о вещи, само же понятие берется из понятийного запаса, которым располагает каждый в отдельности, т.е. из духовной жизни индивида. С одними лишь чувственными восприятиями или с одной лишь понятийной дейтельностью индивид не способен коммунизировать: смысл сообщения остается им не познан. Коммуникация наступает в "момент" интуитивного соединения чувственных восприятий с их понятийными образами. Вне интуиции (созерцательного мышления) есть только видимость коммуникации: рассудок тонет в хаосе внешних впечатлений, выбирая из них же "ответ".

Относя процессы социальной коммуникации исключительно к социальному хронотопу, "специалисты" тем самым произвольно вычленяют из человеческого (и мирового) целого один лишь его чувственно воспринимаемый, пространственно-временной фрагмент, отвечающий лишь сиюминутным потребностям рассудка. В социальном хронотопе мы имеем дело лишь с "воспринимаемым" глазом, ушами, рассудком, но при этом упускаем из виду, что отношение между восприятиями строит мышление. И эта идеальная активность выводит рецепиента за рамки социального хронотопа: смысл сообщения лежит не в области "зримого", но в области идеального мирового содержания.

Совершенно правомерные для материалистического естествознания принципы, будучи распространенными на социальные процессы, оказываются непригодными для суждений об индивиде и процессах коммуникации. Рассудок способен "упростить" и свести к удобной схеме не только наблюдаемые, но также и нигде и никем не наблюдаемые "факты", тем самым приравнивая метафизическое к действительному. Социальная метафизика ХХ века охотно называет это столетие "веком масс", тогда как в действительности это век трагедии индивида.

12 января - 7 марта 2012

© О. Рёснес

Дата публикации: 12.03.2011,   Прочитано: 7967 раз