"Двадцать пять лет тому назад Рудольф Штейнер обосновал Антропософию.
Он учил нас преодолевать агностицизм, духовную смерть.
Он вернул нам религиозность, стоящую вне всяких сект. Сегодня, когда нам было дано пережить вместе этот святой торжественный обряд, вспомним, как к Рудольфу Штейнеру пришли пятьдесят богословов, прося его дать им возможность связать снова их богословие с жизнью духа. В белом зале Гетеанума, из которого впоследствии распространился огонь, Рудольф Штейнер установил тот обряд, который теперь совершается над ним самим — священниками Христианской Общины.
Мы знали Рудольфа Штейнера — самого правдивого, самого внутренне прекрасного, самого доброго и самого святого человека из встречавшихся нам в течение десятков лет. При помощи всех способностей, данных нам самым трезвым веком мира, исследовали мы его дело. Мы не могли обнаружить ни одного пятна на этом человеке. И все же его поносили и клевещут на него даже теперь, когда он еще не предан земле. Но Рудольфу Штейнеру обязаны мы также и тем, что мы никого за это не осуждаем.
К выявлению истины — науки о духе — Рудольф Штейнер присоединил еще выявление красоты. Он дал нам эвритмию, он дал вместе с Гетеанумом новую архитектуру, новую пластику, новую живопись. Данное им нам в Гетеануме мы не сможем охватить словами. Разрушение Гетеанума разрушило и его жизненные силы. С тех пор он перестал быть от природы жизненно-сильным человеком, а продолжал им быть только благодаря своей необычайно укрепленной воле, той воле, которая непрерывно возобновлялась мудростью сверхчувственного.
В день Михаила он, уже больной, в последний раз пришел к нам. После этого он лежал в своей мастерской в ногах статуи Христа, которую он сам создал, и работал там с утра до поздней ночи. Он поручил доставлять ему каждую новинку книжного рынка, и в его мастерской скоро составилась большая библиотека; это указывает на то, что Рудольф Штейнер до последней минуты любил мир.
Я хотел бы говорить также и как швейцарец. Многие швейцарцы, любившие Рудольфа Штейнера, хотели, чтобы он стал гражданином их страны. Одна швейцарская община предназначила для этого Дорнах (и Дорнах наверняка принял бы его) и предложила ему по единогласному решению право гражданства. Но Рудольфу Штейнеру не суждено было стать швейцарцем.
Я хочу сказать еще несколько слов о болезни нашего Учителя. Ему становилось очень трудно ходить оттого, что прежде всего жизненные силы покинули его ноги. Также и питание становилось все затруднительнее. Но это не мешало его сердцу биться все с той же любовью, а голове думать все столь же ясно — до последней минуты. Еще в последнюю пятницу Рудольф Штейнер оставил кровать и пересел на кушетку, потому что на ней ему было легче. Он оживленно беседовал с окружающими, мы говорили себе, что кризис миновал. На следующий день я его опять застал на кушетке, но он был молчалив и грустно смотрел на нас. Я спросил врача [доктора Иту Вегман], почему Доктор так печален; она сказала мне о своих опасениях. В воскресенье произошел возврат болезни, решительно лишивший его физических сил. Но и эта потеря сил не затронула ни его сердца, ни мышления. Рудольф Штейнер до самого конца сам давал указания относительно того, что надо делать. Даже борьба со смертью не была для него борьбой. Не было того, что обычно видишь при умирании, не было агонии, было лишь тихое дыхание. И в его устремленном взгляде читалось глубокое размышление. Нам казалось, Рудольф Штейнер погружен в глубокую божественную проблему. Он думает над божественной истиной. И это мышление переходило — все больше — в молитву. Впечатление было такое, что Доктор в духе царит над своим телом, становящемся все бестелеснее. Он в духе смотрел вниз на это тело. Иначе думать было невозможно; и в тот момент, когда он в последний раз вздохнул, показалось, что разорвалась нить, которую слабо потянули: это было совсем слабое, - нельзя сказать «болезненное» содрогание, - но совсем нежное, нежное высвобождение. И в этот момент Рудольф Штейнер закрыл глаза".
В захватывающих, поэтических образах обрисовал Штеффен утрату Антропософского Общества так, как она представляется духовному взору.
"Рудольф Штейнер часто говорил о Граале. Он был исполнителем — Парсифалем. Он нам снова показал мир таким, что мы смеем верить тому, что мир изшел от Бога. И он умер так, что мы чувствовали присутствие Христа в его смерти. Пусть он воскреснет в наших делах, пусть его дух воскреснет в наших делах и мы постараемся, насколько сможем, освящать наши дела".
По просьбе Альберта Штеффена каждый про себя произнес слова христианской мудрости, которые Рудольф Штейнер в этом помещении не раз посвящал почившим друзьям.
