Теперь, как раз, если взглянуть на эту почти истреблённую теологию первых столетий после Христа, можно заметить, что в ней, в определённом отношении, есть ещё нечто из того, что человек, обращая свои чувства на обычный чувственный внешний мир, хотя и видит и должен в это верить, но не узнаёт. В этой древней теологии имеется совершенно определённое сознание: сознание того, что вначале надо что-то пережить в духовном мире, а только затем, с этим пережитым в духовном мире, составлять себе понятия, с которыми можно подходить к чувственному миру, и этот чувственный мир, как бы, освещать этими приобретёнными в духовном мире идеями. Только тогда из этого чувственного мира что-то выйдет.

Это в определённом смысле соответствует также тому, что осуществлялось в более древнем, сновидчески-атавистическом ясновидении. Там, ведь, люди тоже, пусть и в сновидческих представлениях, вначале смотрели в духовный мир, а затем то, что они там переживали, применяли к чувственному видению. Эти люди, если бы они обладали только чувственным видением, ощущали себя так, будто находятся в тёмной комнате без света. Но когда они имели своё духовное видение, имели результат чистого взгляда в духовный мир, и применяли его к чувственному миру, если они вначале увидели нечто, скажем, из области творческих сил животного мира и затем применили это видение к внешним животным, тогда они чувствовали себя, будто вошли в тёмную комнату с лампой. Они чувствовали себя выступающими с духовным видением перед чувственным миром, и освещающим его. И только, благодаря этому, они его узнавали. Таким было сознание этой древней теологии. Поэтому вся христология первых христианских столетий, собственно, всегда смотрела изнутри. По сути, процесс снисхождения Христа в земной мир, рассматривался не внешне, а изнутри, с духовной стороны. Вначале Христа искали в духовных мирах, а затем следовали в видении за тем, как он спустился в физически-чувственный мир. Таким было сознание древней теологии.