Пожертвовать, spenden, donate
Главное меню
Новости
О проекте
Обратная связь
Поддержка проекта
Наследие Р. Штейнера
О Рудольфе Штейнере
Содержание GA
Русский архив GA
Изданные книги
География лекций
Календарь души52 нед.
GA-Katalog
GA-Beiträge
Vortragsverzeichnis
GA-Unveröffentlicht
Материалы
Фотоархив
Видео
Аудио
Глоссарий
Биографии
Поиск
Книжное собрание
Авторы и книги
Тематический каталог
Поэзия
Астрология
Г.А. Бондарев
Антропос
Методософия
Философия cвободы
Священное писание
Die Methodologie...
Печати планет
Архив разделов
Terra anthroposophia
Талантам предела нет
Книжная лавка
Книгоиздательство
Алфавитный каталог
Инициативы
Календарь событий
Наш город
Форум
GA-онлайн
Каталог ссылок
Архивные разделы
в настоящее время
не наполняются
Поэзия

Кирсанов Семен Исаакович (1906 — 1972)

Последний современник



                Итак, повернем истории карусель,
                Как сказал Жан-Жак Руссель...
                - Прстите, товарищ, не Руссель, а Руссо.
                - Хорошо, повернем колесо.
                                                    В о л ь п и н       [1]


1

Я свой корабль
            на север вёл,
на север...
            далеко...
Ворочался,
            как черный вол
на бойне,
            ледокол.
Крепился Цельсий
            худ и хмур,
и, сжавши ртуть
            в комок,       [2]
так низко пал,
            что Реомюр
его достать
            не мог!
На пуговицы и очки
ветвистый
            лег налет,
и я, остекленев почти,
как мамонт,
            лег на лед.
И чуял
        зыбкой льдины
                        крен,
и тихо подмерзал,
друзьями брошенный Мальмгрен -       [3]
снежинками мерцал.
Я дрыхнул
            массу тысяч лет
в постели
            белых глыб,
и оставляла
             в небе след
дорога
            звезд и мглы.
Когда же
            я продрал глаза,
(не дождь!
            не лёд!
                    не зной!) -
белел пятиугольный зал
            больничной белизной.
- Спасли...
            Не Красин ли?       [4]
                        Но ах!
Но - грудь моя нага...
Сиделка - галка
            в головах,
и два врача
            в ногах...
- Ну, что же!
            Выспался часок!
Но этот дом -
            он чей?
Но голос
            тихий, как песок,
шуршащий шаг
            врачей?
Лежу,
        и явно без кальсон.
Опущен стыд
            ресниц....
Я бы
        подумал:
                    - Это сон! -
когда-б я не проснись.
Вот календарь.
            И отворя
глаза,
        взглянул наверх:
Три пары букв
            календаря -

МАЙ.
            ПЯТИСОТЫЙ ВЕК.

- Вот это выспался!
            Сия
оказия чудна!
Что ж! Пятисотый век!
            И я
рукой ищу судна.
Но нет судна
            у этих дядь!
Невыносимо мне!
Они-ж не пьют
             и не едят,
у них желудков нет.
Я, озабоченный
             бельем,
ищу, хотя б забор!
И вижу:
            не забор -
                        мильон,
мильард!
            бильардных лбов.
Я голый
            прячусь по углам,
и слышу
             крик врача,
без помощи
            катодных ламп
сильней громов
             крича:

        "Аано дао
                            Амбио
        Эора паоадо,
        Теаро? ао! аио,
        Анабиои, ао!
        Каиоэо? Эоту
        Миэи аниою"

            А я стараюсь
                        наготу
прикрыть
            хоть простынею.
Но два
        безротых молодца
берут меня
            на вынос,
зал щупает
             мои глаза
и руки,
            и невинность.
Глазеет
            пятисотый век
распущен
            и разнуздан.
Пустите!
            Я же человек!
Я только что
            проснулся!

А дальше
            улицей текла,
медлительно слаба
в одеждах
            тонкого стекла
спокойная толпа.
Их небледнеющие дни
в стекло
            погружены,
глаза-ж
            настолько холодны,
что словно
            не нужны.

Растительности
            никакой
в стране
            Стеклянных Дуг.
На площади
            под колпаком
стоит
        последний дуб,
и движимые рычагом
            Центрального Ума -
как солнечные часы,
            ворочаются дома!..

декабрь, 1927 г.       [5]


2

Я живу в пятисотом веке,
в веке, канувшем далеко...
В небе носятся человеки
без пропеллеров и поплавков.

От безмолвия охриплый,
я живу без моих друзей,
мне остались одни архивы...
библиoтека и музей.

В библиoтеке имени Ленина
небо и пол тишиной оклеены.

Много в хранилищах темных скрыто
палимпсестов и манускриптов.

Оком плафона глядит циклоп
белых и бледных дней...
Сколько воды и дней утекло,
сколько осталось на дне?

Много было боев и осад!
Горы сходили вниз...
Тысячу лет тому назад
был коммунизм...

Если бы жил и нес Иловайский       [6]
этих столетий налоги,
он потонул бы в супеси вязкой
хронологии:

ИСТОРИЯ МИРА
III-й том
Греция, Рим Египет.

"В Нильской долине, иссохшей потом,
(Гельмгольц. История Jbid)
жил, процветал и шел вперед
сильный и трудолюбивый народ,
как сообщает историк Миронов,
под властью фараонов.
Но в результате частых измен
(что подлежит проверке),
был низложен Тутанхамен
чернью в XX-ом веке.
А фараоны (титул короля)
сброшены были другими,
под руководством раба Хвевраля       [7]
(древне-еврейское имя).
Памятники этих эпох:
древне-латинско-скифский сапог,
древне-египетский, рваный и грязный
флаг белосинекрасный".


            ----------

В бурсе, за это б трудилась лоза,
взяли б студента в розги,
а в Комакадемии все волоса
рвал бы с себя Покровский...       [8]

ИСТОРИЯ ПИСЬМЕННОСТИ
Де-Ваб.

"...известна легенда, будто
жил великий писатель Вапп,
но этот вопрос запутан,
так как, как ни старались мы -
От Ваппа остались: "Война и мир",       [9]
и "Слово о полку Игореве"...


            ----------

И только среди людей и дат,
живших в веках когда-то -
всегда, навеки одна и та,
навек нерушимая дата,
и долго седины земли серебря,
ею нам осеняться:
            25 октября,
                        1917 г.

Историки, сжатые в книжный плен,
путают forum и plenum,
но имя одно не тронул тлен
и вечно живет нетленным.

Июнь. 1928

3

Хуже чем боль, чем смерть, чем декофт.
О, как тоска наверчена!
В "Комсомольскую правду" ни сдать стихов,
ни поужинать в "Доме Герцена"!       [10]

Я от тоски превратился в тень.
Мне - хоть бумаги десть!
Писал бы по тысяче строчек в день,
да некому их прочесть.

Блестит земля, стеклянный лоск
улицами стекает.
С жизнью искусство уже слилось -
все говорят стихами.
Хочется слова простого, но
где-то увязло и спит оно.

Где ты, о, Коган? Приди, начинай!       [11]
как прежде, круглые сутки,
читай, прошу, в тишине ночной
доклад "Гораций и Уткин"!       [12]

Память о нем - до-красна горит
и сердце лекцию просит!
Где Луначарский? Пускай говорит
о Гельцер и Наркомпросе!       [13]

Нет великих! Вернуть нельзя.
Речи великих стихли.
Но сохраняет Колонный зал
древних речей пластинки.

Колонною стражею загнанный вглубь,
в молчаньи громовом -
на камышевом стебле, в углу
цветет голубой граммофон.

Солнечные системы пластинок
на этажерках стынут.

Лестничкой лезу на высоту,
взял одну и приладил.
И закружился черный сатурн
на токой иглы
                      брильянте:

            Белей снег гор ли
            марли у горл
            орлы гор мерли
            о вери май герл.

Из гор май вырван
ирландец запел,
ирландия ирлэнд
ты пери и перл.

            Мы банк в бок дули
            летели в галоп,
            и пинг понг пули
            спикеру в лоб.

О том, Том Джони, быть вам в Чоне,
                        том, том рооо
ты наш нач бриттен, а мне быть вридом,
            ври там рооо.

Кружится пластинка, шуршит, шуршит,
тихим спешит фокстротом.
Звон фортепьяный, хрипок и шип,
и я до глубин растроган.

Взял другую, она залегла
в шуршащий, странный всхлип.
И вдруг застряла в звон игла.
Слышу:

            Вы ушли,
                        как говорится,
                                    в мир иной!..

            Владмир Владимыч!
                        Сколько лет!
(что кирпичей в мажанге),       [14]
а впрочем, только
            в феврале
за чаем на Таганке.

Вы дамы ждете
            к королю,
на стуле
            храп бульдога.
- Володя, хочешь
            тюрлю-лю,
конечно,
            если много!

А Лиля Юрьевна:       [15]
            - Зачем?
- Чтобы на всех
            хватило.
На Гендриковском,
            между тем,
в снегу
            хрипит квартира,

В морозах топчется Москва,
Замоскворечье,
            ругань...
Звонок.
            Пружиня на носках
и потирая руки,
            вошел Асеев:
                        - Драсси, драссссь...
И сел у самовара.
С мажонгом,
            Родченкой,
                        борясь,
в сенях стоит
            Варвара.       [16]
И как в кают-компании,
            в морозный
                        снежный шторм -
свистит Москва
            кабанья
в щелях
            сосновых штор.
Москва
            в шевре и юфти,
бредут,
            молчат,
                        поют...
- Где Ося?
            - Спит в каюте,
в одной
            из трех кают...       [17]

Бредет мороз
            по Трубной,
небо Москвы
            в рядне.
Кончается!

                    Не трудно
сделать жизнь
                    значительно трудней...       [18]

Колонный зал,
            как был,
                        и мертв,
и глуховат,
            как прежде.
Москва -
            огромный натюрморт,
в морщинах
            древних трещин.

Музей -
            где жить -
                        не продохнуть,
где все углы
            в таблицах,
а рупор тянется
            к окну
и шорохом
            теплится!

Тверже шаг держи колонна,
            в даль смотри,
слушай песню батальона,
            ать, два, три,
шаг второго батальо...
второго батальона
помни точно, брат, второго
            ать, два, три

Другая черная змея
шипит какой-то вальс.
Быть может, где нибудь моя
пластинка завалялась?
Хотя б обломок голоса!
На крайней этажерке
ищу, дрожу (от холода?)
нашел - "Kirsanofs Werke"

За горло ручки заводной!
(Одесса... Море... Детство...)
Тупа иголка! За одной
другую!
            Наконец то
звук заворочался в тюрьме,
и нет на мне лица -

            "Мери-наездница,
                        у крыльца
            с лошади треснется
                        цаца!"       [19]

Врешь, пластинка! Читал не так,
это чужая глотка.
Моя манера не понятa -
нужно легко и лётко.

Нужен звон, а не мертвый лоск,
который не уцелеет, -
чтобы после стихов жилось
выше и веселее.

Я докажу, то что сказал,
не дамся гнилью в растрату -
сегодня полон Колонный зал,
я выхожу на эстраду.

В Колонном зале
            тишь,
и даже мухи
            стихли.
Ни лиц, ни стульев,
            лишь
на полках спят
            пластинки.

Июнь. 1928

4

Врос
        в пятисотого века быт.
В ихнем кружусь бомонде.
Сплю под стеклом, ни дрязг, ни обид,
и даже одет по моде.

            Легко
                    белье азбестовое,
            пенснэ
                        из бемских звезд,
            как встарь
                        стихи выплескивая,
            былые рифмы
                                    свез.

Ночь,
        как и прежде, чернеет, толпя
немеркнущие созвездия,
воздушный газетчик в оконный колпак
сбрасывает "Известия".

Чайную дозу шприцем вкрутив,
сглотнув
            витаминов таблетки,
я погружаю хрусталик
                        в курсив
            статьи

                        "О ПЯТИСОТЛЕТКЕ"

Цифры, что кадры Пате текут,
и тут же - нежно и плавно -
поэт воспевает Патетику
пятисотлетнего плана!

"План пелиан паан лааано
пла иово на!
Лейся нежней, чем нарзанная ванна,
вкусней витамина А.

Будет в первом квартале плана
Цвет небес улучшен,
40 процентов озона землянам
кинется а-лучем.

За радио углем кинемся вместе
на дальний Меркурбасс,
по новой дороге на Семизвездье
пойдут поезда, горбясь..."

Душу мою
            услаждает поэзия,
но с неба
             нежданный выблеск,
и снова газетчик
            швыряет лезвия:
"Экстренный,
            экстренный выпуск".

Хватаю газету!
            Скорее взглянуть
на черных букв зиянье:

ЮГОВОСТОЧНЫЙ ПЛАНЕТНЫЙ ПУТЬ
                   ЗАНЯЛИ МАРСИЯНЕ.

"В ответ захватчикам мы зовем
немедленно подписаться
на тысячу триста III-ий заем
                        индустриализации".       [20]

И небо века уже сопит
воздушной канонеркою,
и в арсенальных снарядах спит
внутриатомная энергия.
И верхом идут, и низом гудут,
шаги опуская веские,
как в двадцать девятом моем году, -
солдаты древние советские.

На шпалы дней столетья рельс
клади, под звездным реяньем!
Ты слышишь дальний крик, Уэлс,
даешь
        машину
                    времени!

Знамен ракетный фейерверк
земля опять колеблет -
на пять минут
            в двадцатый век
                        пусти меня,
                                    о, Герберт!

5

Какие, правда,
            ужасы -
земля - глуха,
            нема,
как солнечные
            часы,
ворочаются дома.
Куда иду?
            Кому нужны
шаги таких
            веков,
когда ни друга,
            ни жены,
ни пуховиков.
Дошел до пристани,
            Дымок
какой то мчится
            к пристани,
я разобрать дымка
            не мог,
хотя вперялся
            пристальней.
Почти вплотную
            луч дымка.
Не верю.
            Девс екс махина -
из дыма вылезла
            рука,
лицо, манишка,
            ах! Она -
Машина.
            Да!
                Какой визит!
Седок окликнул
            окриком:
- Алло, май дэр
            ват яр из ит.
И снял пылинку
            с смокинга.

Пошли вдвоем.
            Идем, поем,
почти друзья с британцем.
Ну, как
        твой серый Альбион?
- О вэлл!
            И ну брататься.
А я хитер:
            - За табачком
схожу,
        - пою мущине,
а сам за угол
             и бочком,
бочком, бочком
            к машине.

Схватил машину,
            сел, нажал,
нажал, нажал
            педаль...
Тебя, о век,
            не жаль, не жаль,
лечу.
        В какую даль?

Эх, мимо Марсов,
            мимо Вег,
мимо
        звезд засады. -
Вот мелькнул
            ХХХ век.
Вот сверкнул
            ХХ-й.
Туже стягивай
            ремни,
подожди!
            повремени!
Не года -
            зыбь, зыбь!
Но куда?
            - Сыпь! Сыпь!
Я с лучами заспорю,
            рычагами
                        зазвеню,
Ну-к машину
            застопорю,
и зайду
            к Карамзину.
Он чаек
            пьет в сервизе,
глаз
        не обращает,
пишет сказ
             о Бедной Лизе
и слезу
            пущает.

Не хотите,
            и не надо!
Стягивай
            ремни,
Перед Семкою
            Эллада,
стоп машина
            времени!

Льет на землю
            мед луна.
Три афинца
            спрыгнуло,
я кричу:
            - Немедленно
дать сюда
            Перикла.

А они:
        - Периклов нет.
Новых
        не явилось.
Если ж нужен
            Архимед,
он из ванны
            вылезет.

Мчи машина
            времени,
еду
    на машине
поболтать с евреями
            в древней
                        Палестине.

Коло храма
            римский пост,
яма рядом
            вырыта.
В яме той
            Исус Христос
дует в кости
            с Иродом.

Стягивай
            ремни,
мчи машина
            времени,
время дует,
            дует в бок.
Вижу - бог.
            Дядя бог,
это что за дама?
Отвечает хмуро
                    бог:
- Та?
        Жена Адама.

Дальше!
            Дома
                    буду завтра,
в свой пинжак
            оденусь,
а пока
        с динозавром
гомо
        примигениус;
питекантропы
            ползут,
звери
        об одном глазу,
торможу
            у дуба я,
ан!
    кинжалозубое.
Лезет ящер
            носат,
поворачивай
            назад,
век-век,
            год-год,
средний ход!
            Полный ход!
Мимо
        пещерного дыма!
Во-на!
        упала колонна,
с вида
        уйди пирамида.
Упал
        купол,
сбили
        готики шпили,
ближе
        московские крыши.
Громом
        на голову Бронной.
Дома!
        и сразу в софу -
ффу!

1929

________________________________________

ПРИМЕЧАНИЯ С КОММЕНТАРИЯМИ
(Подготовил Павел Маслак)

[1]

…Итак, повернем истории карусель...

Это четверостишье часто цитируется в перефразированном виде. Начало этому, должно быть, положил В.Маяковский в своем выступлении 23 сентября 1929 года на Втором расширенном Пленуме Правления РАПП:

"...Я могу привести прекрасное стихотворение эпиграфом, восьмистишье Вольпина:
        - Поэтому, как говорил Жан-Жак Руссель,
        заворачивай истории крусель.
        - Не Руссель, товарищ, а Руссо.
        - В таком случае, не карусель, а колесо."

Кстати, не совсем логично в контексте выступления звучит само слово "эпиграф". Возможно, к осени 1929 года Маяковский уже был знаком с "Последним современником" и, приведя стихи Вольпина, машинально, по аналогии с поэмой Кирсанова, назвал их "эпиграфом".

Вольпин

Вольпин Михаил Давыдович (1902-1988) - советский поэт, сценарист. В двадцатые годы писал тексты для "Окон РОСТА", печатал в периодике сатирические стихотворения, работал для театров в соавторстве с В.Типотом, И.Ильфом и Е.Петровым, В.Ардовым и Н.Эрдманом. Несмотря на то, что с 1933 по 1937 год был в сталинских лагерях, с 1938 года вместе с Н.Эрдманом писал комедии и сценарии художественных и мультипликационных фильмов. Сценарист таких фильмов, как "Смелые люди", "Царевна-лягушка", "Морозко", "Огонь, вода и медные трубы", "Капризная принцесса", "Как Иванушка-дурачок за чудом ходил", мультфильма "История одного преступления". В 1988 году погиб в автомобильной катастрофе.
Михаил Вольпин всегда славился как мастер экспромта. Например, в 1974 году во время празднования десятилетия московского Театра на Таганке на подарок А.Вознесенского - щенка-волкодава - отреагировал экспромтом:

        Не зря театру в юбилей
        Поэты дарят кобелей.
        Театру, трудная судьба чья
        Была воистину собачья.

[2]

…и сжавши ртуть
                      в комок...

Речь идет о сильном морозе - ниже сорока градусов.
В наше время мы практически не сталкиваемся с метеорологическими термометрами на основе ртути, но такой прибор более точен, чем обычный спиртовый термометр. Правда, он ограничен в своем нижнем диапазоне, поскольку ртуть плавится при -38,8°С.

[3]

…друзьями брошенный Мальмгрен...

Мальмгрен (Malmgren) Финн (1895-1928) - шведский геофизик, исследователь Северного Ледовитого океана. В 1928 году был участником арктической экспедиции У. Нобиле на дирижабле "Италия". Погиб при попытке пройти по дрейфующим льдам с места катастрофы дирижабля к Шпицбергену, для того чтобы сообщить о катастрофе "Италии" и организовать спасение оставшихся в лагере. По версии следовавших с ним итальянцев Мариано и Цаппи, из-за полученой ранее конфузии плеча, поврежденной ноги и сильнейшей простуды Мальмгрен не мог двигаться дальше, отдал теплую одежду и продукты напарникам, а сам лег умирать в вырубленной в многолетнем льду нише. Оставшиеся в живых полярники были спасены советским ледоколом "Красин". Эти события отображены в фильме М. Калатозова "Красная палатка" (1971).
Смерть Мальмгрена овеяна всевозможными подозрениями: его, обессилившего, могли просто бросить, забрав теплую одежду и остатки еды, а то и съесть (слишком уж цветущий вид был у спасенного офицера Цаппи!). Кроме того, непонятно, как Мальмгрен мог "забыть" отдать доверенные ему письма участников экспедиции, почему не написал ни единой прощальной строки своим родным?.. Эта тема активно распространялась в советской прессе того периода в первую очередь потому, что итальянцы (ядро экспедиции) воспринимались исключительно как "фашисты". В. Маяковский в июле 1928 года отреагировал на эти события стихотворением "Крест и шампанское":

        …Мы ждем
                           от Нобиле
                                        живое слово:
        Чего сбежали?
                               Где Мальмгрен?
        Он умер?
                     Или бросили живого?..

Образ Мальмгрена появляется и в современной поэзии, например, у Б. Ахмадулиной:

        О, смилуйтесь, хоть вы не обещали.
        Совсем одна, словно Мальмгрен во льду,
        заточена, словно мигрень во лбу.
        Друзья мои, я требую пощады!
                ("…Я думаю: как я была глупа…", 1967)

[4]

…Спасли...
              Не Красин ли?..

Имеется в виду ледокол "Красин".
Корабль "Святогор" был построен в 1916 году по заказу России в Ньюкасле (Великобритания). Во время гражданской войны был затоплен на фарватере в устье Северной Двины, чтобы преградить путь кораблям интервентов вверх по реке. Был поднят англичанами и в 1922 году продан Советской России за 20 000 фунтов стерлингов. В 1927 году постановлением ВЦИК РСФСР ледоколу было присвоено имя "Красин" (в честь политического деятеля, инженера Л.Б. Красина (1870-1926). В 1928 году ледокол сыграл главную роль в спасении полярной экспедиции генерала Умберто Нобиле.

[5]

декабрь, 1927 г.

Дата под первой частью поэмы заслуживает особого внимания. В завязке поэмы явно прослеживается влияние событий, связанных с экспедицией У. Нобиле и ее спасением (Мальмгрен, "Красин"). Но события эти происходили ... в июне 1928 года! Так, кстати, датированы вторая и третья часть "Последнего современника", что полностью исключает возможность опечатки ("1927" вместо "1928"). Возможно у Кирсанова возник замысел поэмы о далеком будущем в декабре 1927 года? Но почему именно тогда? "Холодно-стеклянный" мир грядущего представлен поэтом фактически как сатирическая антиутопия, причем дух и реалии этого мира очень уж напоминают будущеe из романа Замятина "Мы"... А на русском языке роман Замятина печатался как раз в 1927 году, в Праге, в эмигрантском журнале "Воля России". Можно предположить, что в декабре к Кирсанову попали пражские журналы с романом "Мы", тогда-то и появилась идея новой поэмы, тогда же, возможно, были написаны первые наброски о "стране Стеклянных Дуг". Но активная работа над поэмой "Последний современник" началась не ранее июня 1928 года.

[6]

Если бы жил и нес Иловайский...

Иловайский Дмитрий Иванович (1832-1920) - русский историк. Автор широко распространенных в конце XIX века учебников по всеобщей и русской истории для средней школы.
Надо признать, что отношение к этим учебникам было неоднозначное - с одной стороны они имели глубоко консервативный характер, были написаны с позиций защиты монархизма, с предвзятостью и тенденциозностью. Потому-то и вышла в 1911 году книга-пародия "Всеобщая история, обработанная "Сатириконом". С другой стороны, многие ценили работы Иловайского за живость языка, яркость изложения, за передачу истории через личности, творившие ее. Эти качества отмечает, например, Марина Цветаева в автобиографическом очерке "Дом у Старого Пимена" (1934), где пишет о своем сводном деде - Д.И. Иловайском.

[7]

...под руководством раба Хвевраля...

Невольно возникает ассоциация с заметками Маяковского из "Записной книжки Лефа":

"...12 марта в "Правде" появилась поэма Орешина "Распутин", в "Известиях" появилась она же, но в сокращенном виде.
В "Правде" кончалась словами:

        "И царя со всею знатной дрянью
                          сшибли Октябрем".

В "Известиях":

                "И царя со всею знатной дрянью
                          сшибли Февралем".
Все удивительно в этой двухвостой поэме. Почему "октябрь" и "февраль" оказались одним и тем же, почему вместо двух разных революций какой-то один общий комбинированный "дуплет" получается, почему на одного поэта целые две революции и две газеты пришлись и почему этот один - Орешин".
("Новый Леф", 1927, №4).

[8]

...рвал бы с себя Покровский...

Покровский Михаил Николаевич (1868-1932) - русский историк-марксист. С мая 1918 года - заместитель наркома просвещения РСФСР, по совместительству - председатель президиума Социалистической (с 1924 - Коммунистической) академии, ректор Института красной профессуры, председатель Общества историков-марксистов, заведующий Центрархивом. Сторонник и пропагандист воинствующего большевизма и беспрекословного исполнения партийных директив; считал, что исторические знания следует использовать в борьбе с политическими противниками. "История есть политика, опрокинутая в прошлое" - вот его главный лозунг.

[9]

...От Ваппа остались: "Война и мир"...

ВАПП - Всероссийская ассоциация пролетарских писателей была создана в октябре 1920 года, а в 1928 году реорганизована и переименована в РАПП (Российская ассоциация пролетарских писателей). Сначала ассоциацию возглавляли Г. Лелевич, С. Родов и И. Вардин, позже - Л. Авербах, Ю. Либединский, В. Киршон и В. Ермилов. ВАПП заявляла о себе не только как о пролетарской писательской организации, но и как о проводнике главной линии партии в литературе. В статьях журнала "На посту" вапповцы постоянно нападали на "попутчиков" и всю непролетарскую литературу в целом, в том числе классово-чуждыми считали и группу Леф, произведения своих же писателей всячески возвеличивали вне зависимости от их художественных достоинств.

[10]

...ни поужинать в "Доме Герцена"!..

Дом Герцена (Тверской бульвар, 25) - особняк Яковлевых в центре Москве, где родился русский писатель А.И.Герцен. Советской властью дом был передан писательским организациям - МАПП, ВАПП, ЛОКАФ, "Кузница". С 1933 года - здание Литературного интситута.
В 20-х годах в ресторане "Дома Герцена" бывали многие литераторы, проводили дискуссии, читали стихи. Бывали здесь и лефовцы, но Маяковский, хотя и слыл завсегдатаем этого заведения, отозвался о нем так:

        "Прав
                   один рифмач упорный,
        В трезвом будучи уме,
        На дверях
                      мужской уборной
        бодро
                    вывел резюме:
        "Хрен цена
        вашему дому Герцена".
Обычно
        заборные надписи плоски,
но с этой - согласен!
                                В. Маяковский"
("Дом Герцена", июль 1928)

[11]

...Где ты, о, Коган?..

Коган Петр Семенович (1872-1932) - историк литературы, критик, профессор I и II МГУ, с 1921 года - президент Государственной Академии художественных наук, противник модернизма и эстетизма. Был популярным лектором по истории современной литературы, хотя не пользовался уважением ни у вапповцев, ни у лефовцев. "Петра Семеновича Когана Маяк. презирал, как воплощение всяческой тупости. Издевался над ним в стихах" (Дневник К. Чуковского от 24.06.1964). И подтверждение тому:

        Чтобы разнеслась
                              бездарнейшая погань,
        Раздувая
                         темь
                                пиджачных парусов,
        Чтобы
                  врассыпную
                                  разбежался Коган,
        Встреченных
                          увеча
                                   пиками усов...
(В. Маяковский. "Сергею Есенину", 1926)

[12] 

...доклад "Гораций и Уткин"!..

Уткин Иосиф Павлович (1903-1944) - поэт, автор поэмы "Повесть о рыжем Мотеле, господине инспекторе, раввине Исайе и комиссаре Блох" (опубликована в 1926 году), сборников стихов, в которых революционный пафос сочетался с бытовыми чертами провинциального еврейства. Официальная критика называла Уткина "поэтом мелкой буржуазии" за то, что его лирика была пронизана сентиментальностью и романсной чувствительностью. В конце 20-х Уткина сравнивали чуть ли не с Байроном.
Известна эпиграмма О.Мандельштама на И.Уткина:

               Один еврей, должно быть, комсомолец,
               Живописать решил дворянский старый быт:
               На закладной под звуки колоколец
               Помещик в подорожную спешит.

[13] 

...о Гельцер...

Гельцер Екатерина Васильевна (1876-1962) - легендарная русская балерина. На сцене Большого театра с 1894 года, там же продолжала работать и после октября 1917 года. Любимица московских театралов была сторонницей сохранения в неприкосновенности балетов наследия, "чистых" танцев классического балета, хотя, в то же время, охотно выступала в драматических спектаклях А.А.Горского, а в 1920-х годах в новых балетах, поставленных для нее мужем В.Д.Тихомировым.
Еще в 1915 году София Парнок посвятила Екатерине Гельцер стихотворение ("И вот она! Театр безмолвнее / Невольника перед царем...").
Нельзя не упомянуть строк Ивана Бунина из "Окаянных дней" (1925-1927 гг.), где говорится о солдатском лазарете времен Первой мировой войны: "Солдатики" были объектом забавы. И как сюсюкали над ними в лазаретах, как ублажали их конфетами, булками и даже балетными танцами! И сами солдатики тоже комедничали, прикидывались страшно благодарными, кроткими, страдающими покорно: "Что ж, сестрица, все Божья воля!" - и во всем поддакивали и сестрицам, и барыням с конфетами, и репортерам, врали, что они в восторге от танцев Гельцер (насмотревшись на которую однажды один солдатик на мой вопрос, что это такое по его мнению, ответил: "Да черт... Чертом представляется, козлекает...").

[14]

...что кирпичей в мажанге...

Имеется в виду Ма-Джонг (мажонг) - китайская логическая игра Mah Jong, суть которой состоит в том, чтобы разобрать определенным образом сложенную многослойную конструкцию из фишек, снимая только парные. В полный традиционный набор для игры входит от 136 до 144 костей. Игра появилась в Китае в конце XIX века, а в 20-х годах ХХ столетия маджонговая "лихорадка" охватила весь мир.
Ма-Джонг был любимой игрой лефовцев, о чем вспоминают многие современники. Упоминается маджонг и в посвящении Алексея Крученый Борису Пастернаку в сороковых годах:

                …Но ханжа,
                но маньяк -
                дряхлых трынок,
                ты маджонга
                пил коньяк.

[15]

...А Лиля Юрьевна:
                                      - Зачем?..

Вряд ли есть необходимость рассказывать о Лиле Юрьевне Брик - "музе Маяковского". В контексте поэмы Кирсанова "Последний современник" стоит присмотреться к стихотворению Алексея Крученых, посвященному Л.Ю.Брик и написанному в октябре 1929 года:

        Л.Ю.Б.

        Лечу!
                   Тороплюсь!
                                        Волнуюсь!
        Жмаю сердца таксомотор
        - как будто меня щекочет
                                                        ЛУЭС -
        прорвать последний затор!
        Как будто с Марса сорвался
        и упал в Гендриков
                                          переулок,
        о, славься,
                         славься,
                                     славься
        сегодняшний день - новорожд -
                                                                     счастливый турок!..
(30.X.29 г.)

[16]

...в сенях стоит
                    Варвара...

Степанова Варвара Федоровна (1894-1958) - художник, мастер конструктивизма. Жена и соратница А. М. Родченко, вместе с которым активно участвовала в деятельности ЛЕФа.
В раннем периоде своего творчества (в то время - "заумь" и беспредметные стихи) использовала псевдоним "Варст".

[17]

...- Где Ося?
                    - Спит в каюте,
в одной
               из трех кают...

Брик Осип Максимович (1888-1945) - литературовед, драматург, критик, сценарист. Вместе с Маяковским редактировал журналы "ЛЕФ" и "Новый ЛЕФ". С 1926 с женой Лилей Брик жил у Маяковского в его трехкомнатной квартире в Гендриковском переулке (правильней - Гендриков переулок).
Существуют противоречивые мнения о связи О.Брик с ЧК и ГПУ. С начала двадцатых годов, например, С.Есенину приписывают такую эпиграмму:

        Вы думаете: здесь живет Брик,
        Исследователь стиха.
        Ошибаетесь: здесь живет шпик
        И следователь ЧК.

[18]

                            ...Не трудно
сделать жизнь
                             значительно трудней...

Этот парафрз из стихотворения Маяковского "Сергею Есенину" звучит едва ли не пророчески как и по отношению к самому Маяковскому, так и к СССР в целом. Следует помнить, что это был 1929 год...

[19]

..."Мери-наездница,
                у крыльца
      с лошади треснется
                цаца!"

Раннее стихотворение Семена Кирсанова "Мери-наездница" (опубликовано в 1925 г.) очень любил и ценил Маяковский. Первые две строфы звучат в нем так:

        Мери-красавица
        у крыльца
        С лошадью справится -
        ца-ца!

        Мери-наездница
        до конца
        С лошади треснется -
        ца-ца!

[20]

..."В ответ захватчикам мы зовем
      немедленно подписаться
      на тысячу триста III-ий заем
                                    индустриализации".

Государственный внутренний 6% выигрышный заем индустриализации народного хозяйства СССР проводился трижды - с 1927 по 1929 год.
В 1929 году велась активная агитация среди населения за подписку на III-й заем индустриализации. Особо широкий размах эта кампания приобрела после 10 июля, когда маньчжурские войска захватили Китайско-Восточную железную дорогу (КВЖД), нарушив существовавшие советско-китайские соглашения о совместном ее управлении. Любопытен тот факт, что уже 6 августа в газете "Правда" появилась статья М. Горького со следующими словами: "...На      социалистическое     соревнование,     введённое     нами     в     работу строительства новой жизни, враги ответили нам разбойничьим налётом на Дальнем Востоке. Мы отвечаем ускоренной подпиской на заём индустриализации".

Дата публикации: 24.09.2010,   Прочитано: 5483 раз
· Главная · О Рудольфе Штейнере · Содержание GA · Русский архив GA · Каталог авторов · Anthropos · Глоссарий ·

Рейтинг SunHome.ru Рейтинг@Mail.ru Яндекс.Метрика
Вопросы по содержанию сайта (Fragen, Anregungen)
Открытие страницы: 0.31 секунды