Пожертвовать, spenden, donate
Главное меню
Новости
О проекте
Обратная связь
Поддержка проекта
Наследие Р. Штейнера
О Рудольфе Штейнере
Содержание GA
Русский архив GA
Изданные книги
География лекций
Календарь души50 нед.
GA-Katalog
GA-Beiträge
Vortragsverzeichnis
GA-Unveröffentlicht
Материалы
Фотоархив
Видео
Аудио
Глоссарий
Биографии
Поиск
Книжное собрание
Авторы и книги
Тематический каталог
Поэзия
Астрология
Г.А. Бондарев
Антропос
Методософия
Философия cвободы
Священное писание
Die Methodologie...
Печати планет
Архив разделов
Terra anthroposophia
Талантам предела нет
Книжная лавка
Книгоиздательство
Алфавитный каталог
Инициативы
Календарь событий
Наш город
Форум
GA-онлайн
Каталог ссылок
Архивные разделы
в настоящее время
не наполняются
Книжное собрание

В.А. Никитин

Об Андрее Белом

Из "Православной энциклопедии" под редакцией
Патриарха Московского и всея Руси Алексия II


Белый Андрей, настоящее имя - Борис Николаевич Бугаев [14 (26).X.1880, Москва - 8.I.1934, там же; урна с прахом захоронена на Новодевичьем кладбище] - классик русской литературы, культуролог и литературовед, религиозный мыслитель; теоретик символизма, заложивший основы новой науки - ритмологии. Отец - Николай Васильевич Бугаев (1837-1903) - выдающийся ученый-математик, обосновавший концепцию эволюционной монадологии, декан физ.-мат. ф-та Московского ун-та (1886-1891), председатель Московского математического общества; мать - Александра Дмитриевна Бугаева, урожд. Егорова (1858 - 1922), талантливая пианистка.

Во младенчестве Б. был крещен в церкви Троицы Живоначальной на Арбате. После таинства крещения новорожденный младенец получил первый подарок - том сочинений академика Я.К.Грота с дарственной надписью от автора. Подарок весьма символичный: детство и юность Б. прошли в атмосфере музыкальной и интеллектуальной Москвы, под "перекрестным" влиянием родителей, желавших видеть в сыне артиста (мать) и математика (отец). Родители Б. были знакомы с Л.Н. Толстым, любили его принимать, и маленький Боря в детстве не раз удостаивался внимания великого писателя, а в отрочестве бывал у него в Хамовниках. Сложные, нередко конфликтные отношения между отцом и матерью оказали соответствующее воздействие на психику ребенка.

В 1891-1899 гг. Б. учился в лучшей московской гимназии Льва Ивановича Поливанова, замечательного педагога и филолога. Здесь у него пробудился серьезный интерес к поэзии, в особенности, к французским (П. Верлен, А. Рембо, С. Малларме) и "старшим" русским символистам (К. Бальмонт, В. Брюсов, Дм. Мережковский). Осенью 1895 Б. стал писать стихи. Формирование творческой личности Б., с его исключительными и разнообразными дарованиями, происходило в дальнейшем под влиянием знакомства (конец 1895- начало 1896) и дружбы с семьей Соловьевых, поселившихся в том же доме на углу Арбата и Денежного пер. (ныне - Арбат, д. 55; в сент. 2000 г. здесь после реконструкции открыта Мемориальная квартира А.Белого) - Мих. Серг. Соловьевым (брат философа Вл. С. Соловьева), его женой Ольгой Мих. Соловьевой и их сыном Сергеем (впоследствии поэт-символист). Их семья стала вторым домом для Б.

В мае-июне 1896 Б. ездил с матерью за границу: Берлин, Париж, Швейцария. В январе 1897 сочинил романтическую сказку - самый ранний из сохранившихся творческих опытов. Весной 1898 под влиянием внезапного озарения во время великопостного богослужения (в храме Троицы на Арбате) начал писать драматическую мистерию "Антихрист" - о воцарении антихриста на Земле [осталась неоконченной; опубл. два фрагмента: "Пришедший" (Северные цветы. Альм. 3.- М., 1903), "Пасть ночи" (Золотое руно.- 1906.- № 1)]. Так. обр., Б. предвосхитил "Краткую повесть об антихристе" (1900) Вл. Соловьева. Так наметился поворот от юношеского пессимизма к мистико-эсхатологическим переживаниям.

В 1899 г. Б. по настоянию отца поступил на естественное отделение физ.-мат. ф-та Московского ун-та. В 1900 представил реферат в физическом кружке проф. Н. А. Умова "О задачах и методах физики". Некоторое время увлекался химией, работал в университетской лаборатории, ему прочили будущее ученого-биолога. Но все больше Б. захватывает литературное творчество. В начале 1900 г. он приступил к сочинению "Северной симфонии" (1-я, героическая, окончена в декабре), - новаторскому произведению, написанному ритмизованной прозой и белыми стихами, с использованием законов музыкальной композиции (сквозные темы, лейтмотив и контрапункт) (М., 1904). Б. удалось запечатлеть некий условно-фантастический мир, вызывающий у читателя ассоциации с христианским средневековьем: "Молодой рыцарь склонялся у Распятия, озаренного лампадой… Красный лампадный свет ложился на серые стены. Была в том сила молитвы". П.А. Флоренский назвал "Северную симфонию" "поэмою мистического христианства".

Весной 1900 состоялась встреча и разговор Б. с Вл. С. Соловьевым (незадолго до его кончины); Б. присутствовал за чтением "Краткой повести об антихристе". Под влиянием великого философа эсхатологические ожидания и софиологические искания Б. крепнут: он ждет очистительной грозы и Второго Пришествия Спасителя уже в ближайшее время, в дни наступавшего XX столетия: приход Христа уже "при дверях", "нежданное - близится" с уверенностью пишет Б.

Хилиастическим чаяниям юноши не суждено было сбыться, что породило острое разочарование; душевный маятник качнулся в другую сторону… Весной 1901 Б. ощутил чувство платонической любви к Маргарите Кирилловне Морозовой; к ней он стал писать (и продолжал долгие годы) экзальтированные письма за подписью "Ваш рыцарь". В ней Б. "прозрел" воплощение Души мира, Софии, Лучесветной Подруги. Но Б. был исполнен глубоких противоречий, амплитуда его колебаний была огромна. Летом 1901 Б. создал 2-ю, драматическую "Симфонию", в которой осмеял крайности мистицизма. М. С. Соловьев и В. Я. Брюсов решили ее напечатать в издательстве "Скорпион" под литературным псевдонимом "Андрей Белый" (придуманный М. С. Соловьевым). Для Б. он символизировал цвет, воплощающий "полноту бытия", синтез всех цветов и апостольское служение высшей истине (ап. Андрей Первозванный), олицетворял второе, творческое "крещение", был аналогом иного имени, которое принимают в иночестве. До принятия этого нового имени Борис Бугаев еще колебался в выборе своего призвания: "Кто я? Композитор, философ, биолог, поэт, литератор иль критик?". Приняв имя Андрея Белого, он уже мыслил в другой плоскости: "как возможно скрестить науку, искусство, философию в цельное мировоззрение...". Вот почему из русских философов конца XIX в. после Вл. Соловьева ему был особенно близок Н. Ф. Федоров (1829-1903), о личности и учении которого Б. хотел написать книгу.

В октябре 1901[еще до канонизации преп. Серафима Саровского] Б.прочел "Летопись Серафимо-Дивеевского монастыря", которая стала его настольной книгой. "Образ Серафима, весь чин молитв его, оживает в душе моей, - писал Б. впоследствии; - с той поры я начинаю молиться Серафиму; и мне кажется, что он - тайно ведет меня; образ Серафима, как невидимого помощника, вытесняет во мне образ покойного Вл. Соловьева; я весь живу Дивеевым и сообщениями из Дивеева сестры А.С. Петровского, монашенки этой обители" (цит. по: А.В. Лавров. Андрей Белый в 1900-е годы. М.,1995, с.96).

В декабре 1901 состоялось знакомство Б. с В. Я. Брюсовым, Д. С. Мережковским и З. Н. Гиппиус. 2-я симфония стала литературным дебютом Б. (М.,1902), получила высокую оценку в кругу приверженцев символизма, но была отвергнута более широким кругом читателей.

В 1902 Б. приступил к работе над 3-й "симфонией" "Возврат" (М., Гриф, 1905), в которой непреходящий мир духовных сущностей ("ноуменов") представлен в контрастном сопоставлении с иллюзорностью земной юдоли. К этому времени относится его увлечение Ф.Ницше и И.Кантом, произведения которых Б. читает в подлиннике. Осенью 1902 Б. становится постоянным участником "сред" В.Я. Брюсова. В №11 и №12 "Мира искусства" выходят его статьи "Певица" и "Формы искусства" (первые журнальные публикации). В январе 1903 завязывается переписка Б. с Александром Блоком. В 1903 Брюсов печатает цикл стихов Б. "Призывы" в альманахе "Северные цветы" (поэтический дебют Б.).

28 мая 1903 г. Б. успешно окончил Московский университет, получив диплом 1-й степени. На следующий день умер его отец. Пережив душевное потрясение, Б. впоследствии никогда не работал по специальности, но естественнонаучные познания творчески использовались им в теоретических изысканиях на стыке с гуманитарными науками, в частности, с богословием. К лету 1903 относится интенсивная работа Б. над сборником "Золото в лазури" (М.,1904), объединившем ранние стихи и лирические отрывки в прозе, а также над статьями "О теургии" (Новый путь, 1903, № 9), и "Символизм, как миропонимание" (1904). Символизм не был для Б. лишь литературно-эстетической школой, он воспринимался как modus cogitandi (образ мышления) и как modus vivendi (образ жизни). Через поэзию и философию Вл. Соловьева Б. хорошо усвоил платоновскую идею "двоемирия": видимый мир - лишь отражение "подлинной" реальности ("Только отблеск, только тени // От незримого очами..."). Всё сверхчувственное, неадекватное внешнему слову является несказанным, но его способен передать на сокровенном языке символ. Для Б. символ был поистине универсальной категорией - и художественным образом, и знаком реальности, и окном в трансцендентный мир. Эстетика символизма, воспринятая юным поэтом, помогла ему обрести некое духовное измерение, придала его стихам ясную выразительность и подлинную гармонию; в них во весь голос зазвучало исповедание религиозной веры. Вот, например, замечательное стихотворение "Во храме" (июнь 1903 г.):


"Толпа, войдя во храм, задумчивей и строже…

Лампад пунцовых блеск и тихий возглас: "Боже…"

И снова я молюсь, сомненьями томим.

Угодники со стен грозят перстом сухим,

лицо суровое чернеет из киота

да потемневшая с веками позолота.

Забил поток лучей расплавленных в окно…

Всё просветилось вдруг, всё солнцем зажжено:

И "Свете тихий" с клиросов воззвали,

и лики золотом пунцовым заблистали.

Восторгом солнечным зажженный иерей,

Повитый ладаном выходит из дверей".


Постепенно Б. входит в круг писателей-символистов, к которым испытывает противоречивое отношение: принимая поиск новаторской стилистики, он отвергает декадентское, нерелигиозное мировоззрение. В упомянутых статьях Б. проповедует "истинный" символизм, как новую ступень культуры, осознанное религиозное творчество жизни - прообраз грядущего универсального "теургического жизнетворчества", выходящего за пределы искусства и восходящего к вершинам самопознания. Такое самопознание для Б. было соединением со Христом, постижением подлинной жертвенности. Б. рассматривал символизм как некий универсальный синтез духовных исканий христианского Запада и пантеистического Востока. Автор данной статьи писал о взаимном влиянии "теургического" символизма Андрея Белого и Павла Флоренского, основываясь на их переписке 1904-1910 гг. ("Театральная жизнь",1988, №17; "Литературная Грузия", 1989, №3). Под влиянием Генриха Риккерта (1863-1936) Б. утверждает, что точные науки не объясняют мир как целое: они ограничивают предмет познания и тем самым "систематизируют отсутствие познания". Подлинная жизнь раскрывается не через научное познание, а через творческую деятельность, которая "недоступна анализу, интегральна и всемогущественна". Она может быть выражена лишь в символических образах, облекающих идею. Символизм Б. сыграл ключевую роль в развитии русского модернизма.

Осенью 1903 г. Б. становится вдохновителем "аргонавтов" - религиозно-мифотворческого кружка своих друзей-мечтателей (Сергей Соловьев, Эллис-Кобылинский, А.С. Петровский, В.В. Владимиров, М.И. Сизов и др.), для которых искание "золотого руна" уподоблялось стремлению к солнцу: "Солнце - вечное окно / В золотую ослепительность". В смерти они видели залог воскресения, "уплывание" (успение) за черту горизонта - к "аргонавтическому" Солнцу. "Аргонавты" чаяли откровения Жены, Облеченной в Солнце, - Вечной Женственности, - Софии, Премудрости Божией; они, устремляя взоры к Небесному Иерусалиму, они ощущали рубеж XIX-XX веков как залог духовного обновления для всего человечества.


"Опять с несказанным волненьем

я ждал появленья Христа.

Всю жизнь меня жгла нетерпеньем

Старинная эта мечта", -


писал Б. в стих. "Забота" (1903 г., из сб. "Золото в лазури").

В январе 1904 Б. знакомится с А.Блоком и Любовью Дмитриевной Менделеевой, в которой увидел "отблеск" Вечной Женственности. Впоследствии Б. мучительно переживает неразделенную любовь к дочери великого ученого, разлад с Блоком, перерастание завязавшейся было дружбы в отчуждение и конфликт. Начинается период "переоценки ценностей"; терпят крушение юношеские идеалы и надежды на "мистериальную" любовь как духовный союз "посвященных". Но остается глубокая религиозная вера, укорененная в душе, - самое заветное и сокровенное. В 1904 Б. вместе с матерью совершает паломничество в Саров и Дивеево, к мощам преподобного Серафима Саровского (спустя год после его прославления).

В сентябре 1904 Б. продолжил учебу в Московском университете, поступив на историко-филологический факультет (через два года прекратил обучение). Он участвовал в семинарах проф. С. Н. Трубецкого (по Платону) и проф. Л. М. Лопатина (по "Монадологии" Лейбница). Под влиянием неокантианства увлекся теоретической философией и "точным" знанием.

9 января 1905 г., в "кровавое воскресенье", Б. впервые приехал в Петербург, где прожил месяц на квартире Мережковских, превратившейся в политический клуб. Разгон рабочей демонстрации его потряс, а зарево революции опалило. Б. пережил глубокий мировоззренческий кризис, вследствие чего усомнился не только во многих прежних ценностях, но и в святынях. 14 августа 1905 Б. писал П.А.Флоренскому: "…Запрезирал в себе Андрея Белого, захотел стать Андрюхой Краснорубахиным <…> И не знаю, усталость ли это, или отврат от религии.<…> Все-таки я думаю, что всё осталось по-прежнему, и я - христианин…" ("Контекст-1991", с.40-41). Б. продолжал носить поверх одежды крест, подаренный ему Зинаидой Гиппиус.

Внутренний кризис вызвал повышенную внешнюю активность. По мере развития революционных событий Б. оказался захвачен ими, втянут в некую инфернальную воронку. Изменился и круг его чтения: он стал читать не только "Капитал" Маркса, но и различные социал-демократические и анархические брошюры. Политический индифферентизм Б. сменяется лево-радикальными настроениями, близкими народническим и анархическим. Дошло до того, что в июле 1906 в своем имении Серебряный Колодезь Б. агитировал крестьян "столь самозабвенно", что на него было заведено полицией дело "О подстрекательстве помещика Б.Н. Бугаева к разграблению собственного имущества".

Убегая от этих вопиющих противоречий, 20 сент. 1906 Б. выехал за границу - в Мюнхен, затем в Париж, где 22 февраля 1907 прочел лекцию "Социал-демократия и религия", в которой провозгласил единую цель у "религиозного строительства" и "социального переворота" - созидание нового мира, свободного от ненависти и дисгармонии. "Взрыва не избежать. Кратер откроют люди кремневые, пахнущие огнем и серою!" - говорил Б. впоследствии (по воспоминаниям Н. В. Валентинова [Вольского]. См.: Валентинов Н. "Два года с символистами". М., 2000. С.281).

Возвратившись в Москву, Б. выступил 28 февр. 1907 в "Обществе свободной эстетики" с чтением своих стихотворений. В марте принял участие в разработке программы "Общества свободной эстетики" и полемической платформы журнала "Весы", направленной против "мистического анархизма" Георгия Чулкова, отстаивая "чистоту" символизма как литературной школы (цикл статей "На перевале", 1906-1909). 14 апреля прочел лекцию в Политехническом музее "Символизм в современном русском искусстве". Творчество помогло ему преодолеть кризис и войти в рабочую колею.

30 июня 1907 г. Б. завершает работу над 4-й симфонией "Кубок метелей" (над ней поэт трудился попеременно с лета 1902), о которой свидетельствует сам: "4-ая "Симфония" должна была дать новую, мистически правильную, транскрипцию 2-ой: раскрыть подлинную ноту времени: Второе Пришествие уже происходит; оно не в громе апокалипсических событий истории, а в тишине сердец, откуда появляется Христос". В этой внешне "красивой", но откровенно гностической интерпретации Б. вновь предвосхищает своего будущего учителя - на этот раз д-ра Р. Штейнера, с его учением о Втором Пришествии Христа в эфирном теле.

Б. полагал, что есть "внутреннее созвучие" у задач религиозного обновления и социального переворота. Не случайно свою новую книгу стихов "Пепел" (СПб., 1909) он посвятил памяти Н. А. Некрасова. Здесь Б. предстает как гениально одаренный поэт, самозабвенно любящий и страдающий за Россию. "…Насквозь русский, эмоциональный, мягкий, увлекающийся, живущий в своем мире фантазии, он мало чувствовал реальность жизни и, если с ней сталкивался, то страдал и бунтовал", - так характеризует поэта М.К. Морозова ("Кубок метелей", М.,1997, предисл., с.16). В "Пепле" произошел некий "тектонический" сдвиг - от надмирного к земному, от вселенского - к русскому, крестьянскому; не "золото" и "лазурь" (символы горнего мира), а "свинец облаков", "просторы голодных губерний", кабаки, в которых заливает горе вином его лирический герой - бродяга и "горемыка". Чувства одиночества и оставленности, можно сказать, богооставленности оттеняются контрастными ритмами лихой пляски. Но и в напряженной атмосфере уличных митингов и демонстраций (цикл "Город") нет подлинного оживления и соборной радости. Заслуживает сугубого внимания справедливый упрек в рецензии на "Пепел" Сергея Соловьева: "Характерно, что поэт видит в России всё, что видел Некрасов, всё, кроме храма, о камни которого бился головой поэт народного горя. "Скудного алтаря", "дяди Власа", "апостола Павла с мечом" нет в книге Андрея Белого" ("Весы",1909, №1, с.86).

За социально-эпическим "Пеплом" следует, к счастью, лирико-медитативная книга Б. "Урна" (М., 1909), образец философской поэзии, автор которой творчески развивает лучшие традиции Евг. Баратынского и Ф.И. Тютчева. В разделе "Философическая грусть" Б. поэтически, с чувством доброго юмора, переосмысливает свои интеллектуальные искания, в частности, "кантовские штудии" и разочарование в чисто умозрительных, оторванных от жизни теориях:


"Взор убегает вдаль весной:

Лазоревые там высоты…

Но "Критики" передо мной -

Их кожаные переплеты…


Вдали - иного бытия

Звездоочитые убранства…

И, вздрогнув, вспоминаю я

Об иллюзорности пространства".


В "Урне", как и во многих поэтических и прозаических произведениях Б., обращают на себя внимание яркие словесные новообразования, многие из которых, в отличие от неологизмов Велемира Хлебникова, весьма продуктивны. Некоторые из них, - считал Н.О. Лосский, следовало бы ввести во всеобщее употребление, но другие "выражают такие неуловимые и быстротечные нюансы того предмета, который изображает А.Белый, что их можно использовать только раз в жизни" (История русской философии. Гл.XXIII. Философские идеи поэтов-символистов. М.,1994. С.362).

Повесть "Серебряный голубь" (М., 1910) по замыслу Б. должна была стать первой частью трилогии "Восток или Запад". В ней Б. чутко предугадал серьезную духовную опасность для России сектантства, питательной почвой для которого являются народные суеверия, пережитки язычества и т.н. "двоеверие". Герой повести Дарьяльский ищет спасения в крестьянской стихии; он сближается с сектой "голубей", вовлеченный в секту с целью зачать от него "духовное чадо". Убедившись в невозможности этого, главари секты убивают Дарьяльского… В предисловии Б. проницательно писал: "Хлыстовство, как один из ферментов религиозного брожения, не адекватно существующим кристаллизованным формам у хлыстов; оно - в процессе развития; и в этом смысле голубей, изображенных мною, как секты не существует; но они - возможны со всеми своими безумными уклонами". Традиционная для русской литературы тема "хождения в народ" раскрывается здесь как антитеза "почвы" и "культуры", противостояния "голубиного" и "ястребиного", "ангельского" и "бесовского" в народной душе. По мнению Н.А. Бердяева (в статье "Русский соблазн"), Б. отрицает "азиатскую", косную Россию во имя грядущей России, очищенной духовно и нравственно: "В романе А. Белого есть гениальный размах, выход в ширь народной жизни, проникновение в душу России (...), чувствуется возврат к традициям великой русской литературы, но на почве завоевания нового искусства" (Русская мысль, 1910, № 11, с.104). Свою трактовку национально-религиозной самобытности России, не сводимой ни к западнической, ни к славянофильской концепции, Б. изложил также в очерках "Россия" (газ. "Утро России",18 нояб.1910), "Трагедия творчества. Достоевский и Толстой" (М., 1911) и др.

В 1909 г. Б. явился одним из организаторов изд-ва "Мусагет", объединившего сторонников символизма религиозно-философской ориентации. "Мусагетом" изданы книги Б. "Символизм" (М., 1910) и "Арабески" (М., 1911) с философско-эстетическими, критическими и стиховедческими статьями 1900-х гг. Статьи Б. о символизме, о русских классиках и современных писателях составили его книгу "Луг зеленый" (М., 1910). Обоснованию философско-культурологического базиса символизма посвящены статьи Б., печатавшиеся в 1912 г. в "двухмесячнике" изд-ва "Мусагет" - "Труды и дни" (Б. вместе с Э. К. Метнером редактировал это издание). Эти книги и статьи объединены стремлением обосновать символизм как универсальную систему, охватывающую все аспекты мировой культуры и дающую ключ к осмыслению любых ее конкретных модификаций. "Символизм" Андрея Белого - книга вулканическая, в некоторых отношениях гениальная, богатая идеями и прозрениями" (Ф.Степун, Бывшее и несбывшееся, Лондон, 1990, с. 271).

Стихотворения 1909-1911 гг., собранные в книге "Королевна и рыцари" (Пб., 1919), отразили перемену в мироощущении Б. от пессимизма и отчаяния к исканию нового "пути жизни", к эпохе "второй зари". Этому духовному перелому способствовало сближение с начинающей художницей Анной Алексеевной (Асей) Тургеневой (в 1910 г. она становится женой Б., их гражданский брак был оформлен в Берне). Вместе с нею Б. совершил заграничное путешествие и паломничество в Святую Землю (декабрь 1910- апрель 1911: Сицилия - Тунис - Египет - Палестина). Свои впечатления и размышления Б. изложил в двухтомных "Путевых заметках" [издан был только 1-й том] (М., 1921; М.; Берлин, 1922; "Российский архив". М., 1991). 14 апреля 1911 г. Б. записал: "Вчера встречали Пасху в Иерусалиме, у Гроба Господня! Христос воскресе! Что за великолепный город Иерусалим… Как радостно в Иерусалиме; здесь нет никакой профанации. Страшное напряжение чувствуешь у Гроба Господня: арабы, армяне, абиссинцы, копты, католики, греки, мужички… вся эта пестрая толпа радостно возбуждена. У Гроба Господня непрекращающийся Собор Церквей и этот Собор Церквей увенчан одним куполом". Перед возвращением на родину, Б. сделал многозначительный вывод: "Культуру Европы придумали русские; на Западе есть цивилизация;… культура в зачаточном виде есть только в России. Возвращаюсь в Россию в десять раз более русским".

Осенью 1911 г. Б. приступил к работе над романом "Петербург" (опубл. в сб. "Сирин", кн. 1-3. Спб., 1913-1914; отд. изд. Пб., 1916; сокращ. ред.- Берлин, 1922), явившемся бесспорным (можно сказать эпохальным) достижением русского символизма. Продолжая "петербургскую тему", восходящую к Пушкину, Б. создал фантасмагорические образы героев, которые становятся жертвами исторического рока. Конфликт между сенатором Аблеуховым и его сыном Николаем Аполлоновичем, подпавшим под влияние террористов, и сегодня не утратил актуальности. В романе много интересных и "симптоматичных" коллизий. Н.А. Бердяев считал, что Б. развивает традиции Гофмана, Гоголя и Достоевского, но, в отличие от них, "погружает человека в космическую безмерность, отдает его на растерзание космическим вихрям". Таким образом ему удается художественно раскрыть особую метафизику русской бюрократии- эфемерное бытие, мозговую игру, "в которой все составлено из прямых линий, кубов, квадратов". Говоря о разрушении Б. "цельных органических образов", он проводил параллель с кубизмом Пикассо и подчеркивал, что это распыление обусловлено авторской историософской концепцией: "Медный Всадник раздавил в Петербурге человека" (Бердяев Н. А. "Астральный роман". - В кн. "Кризис искусства". М., 1918, с.45). Революция 1905 г., создающая фон для сюжетного действия в романе, осмысляется Б. как знамение конца и неотвратимого возмездия; она не может вывести Россию на спасительные пути: "красному домино", символизирующему революцию, противопоставляется "белое домино" - образ Христа, духовного и нравственного очищения.

Весной 1912 г. Б. вместе с Асей Тургеневой вновь уехал за границу. Посетив в Кёльне лекцию д-ра Рудольфа Штейнера, основоположника антропософии, они становятся его приверженцами и следуют за доктором в его лекционных поездках по Европе. Б. был убежден в том, что в учении Штейнера (которого называл "воин Христов") он обрел системное воплощение своих духовных интуиций, искомую гармонию между мистическим визионерством и рациональным, научным знанием. "Розенкрейцерский путь, проповедуемый Штейнером, есть воистину путь чистого христианства", - писал Б. в 1913 г. Маргарите Кирилловне Морозовой, что красноречиво свидетельствует о его духовных поисках и иллюзиях, обретениях и заблуждениях. Б. прошел мимо народной мудрости, запечатленной в пословице: "кому Церковь не мать, тому Бог не отец". В этом была не столько его вина, сколько его беда. Прот. Георгий Флоровский в "Путях русского богословия" (1937) пишет о духовной атмосфере в России в начале XX века: "Тогда было слишком много самого опасного легкомыслия, мистической безответственности, просто игры... Сказывалось здесь не только искание мировоззрения, но еще больше потребность в интимном духовном правиле или ритме жизни, в аскезе и опыте. Отсюда же и увлечения антропософией, именно как определенной практикой и путем. Этот психологический рецидив гностицизма остается очень показательным и характерным эпизодом в недавнем религиозном развитии русской интеллигенции. Здесь всего ярче открывается "русский соблазн" (Париж, YMCA-PRESS, 1988, с.485).

С марта 1914 г. Б. живет в Швейцарии, где участвует в строительстве антропософского центра Гётеанума (Iohannesbau) в Дорнахе, близ Базеля. Священник Павел Флоренский писал Б. сюда в 1914 г.: "Есть много путей, которые схематически, "вообще" я не мог бы рекомендовать и которые методологически, "вообще", я стал бы анафематствовать. Но это все вообще. Однако о Борисе Бугаеве, живущем в Базеле, что бы он ни делал, я не могу сказать: "Вот идет к гибели". Мысленно вручаю Вас Господу, которого и ощущаю бодрствующим над Вами, и говорю: "Не знаю, но я верю в личность и надеюсь, что как-то и для чего-то все это надо, т. е. приведет к благому концу. /…/ " Все, что говорится о ней [антропософии. - В.Н.], и в частности, Вами, звучит так формально, что можно всему сказать "да" и всему сказать "нет", в зависимости от содержания опыта, наполняющего эти контуры... В конце концов, формулы о "потоплении ума в сердце" или о "нисхождении ума в сердце" могут быть и все православны, и все неправославны. Вы сами знаете, что и в православии требуется не вообще мистика, а умная мистика, требуется умное зрение. /…/ Однако уже в Ваших схемах я уловил подстановку терминов антропософских в путь Восточный" ("Контекст", 1991, с.51).

"Надежда Флоренского отчасти сбылась - вскоре Белый разочаровался в Штейнере и отошел от него", - отмечает современный исследователь. - Но интереснее всего в письме Флоренского другое. Это - его предупреждение о том, что не стоит обманываться внешней схожестью некоторых слов и формул, употребляемых в Православии и в антропософии. Возможно совершенно нехристианское толкование традиционных православных формул. И возможно христианское прочтение антропософских словосочетаний (например, "мистерия Христа" или "мистерия Голгофы")" ( см.: Диакон Андрей Кураев. "Сатанизм для интеллигенции". М.,1997).

На самом деле разочарование Б. в Штейнере объяснялось личными мотивами и не распространялось на его учение. В 1915 г. Б. пишет философское исследование "Рудольф Штейнер и Гёте в мировоззрении современности" (М., 1917), посвященное разбору теории цвета Гёте и полемике с Э. К. Метнером, посвятившим критическому разбору гётеанских трудов Штейнера свои "Размышления о Гёте" (М., 1914). Интересно, что Р.Штейнер, отмечая филигранную выработку понятий в книге Б. о Гёте, дал ей весьма высокую оценку и сказал: "В России выступает нечто новое: интеллектуальность, которая в то же время является мистикой; мистика, которая в то же время есть интеллектуальность" (Anthropos.Т.2, с.266). Что касается Б., то следует подчеркнуть: с самого начала он был склонен к весьма субъективной и едва ли адекватной интерпретации антропософии: "Чтобы понять мысли доктора о Христе, - писал Б., - нужен был путь поста и молчания, и мыслей, и чувств, принимающих крещение" (Воспоминания о Штейнере, с.296). Пути Господни, поистине, неисповедимы; поэту и тогда по милости Божией не был закрыт путь воцерковления, о чем ясно свидетельствуют следующие его слова: "Надо уповать, что можно сподобиться благодати Христовой; будем лучше словами говорить о законе, а дыханием уст взывать к благодати!" ( Там же, с.303).

Дальнейшее творчество А.Белого требует от исследователей определенных познаний в области антропософии и внеконфессиональной мистики. "Еще не существует хотя бы беглого, но свободного от фантастики очерка истории различных оккультных течений, которые замутняли и религиозные и идейные искания в русской интеллигенции. Не один Андрей Белый пострадал от своих увлечений антропософией", - отмечает прот. Василий Зеньковский ("История русской философии". Гл. II. Религиозно-философское возрождение XX в. в России"). С другой стороны, на наш взгляд, едва ли допустимо говорить о свободных духовных исканиях гениального поэта-визионера в таком вот "страдательном залоге", забывая сколь многим Б. обязан именно антропософии; во-вторых, надо ли акцентировать идейную зависимость Б. от Р. Штейнера? Она имела место, но была относительной хотя бы в силу того, что Б. по-своему, весьма оригинально, переосмысливал его лекции и писания. Б. был безусловно прав (и в этом аспекте он мыслил солидарно с Доктором), утверждая, что христианское учение словами св. апостола Павла "и уже не я живу, но живет во мне Христос" (Гал. 2,20) раскрепостило человеческое "я", открыло ему возможность и путь для бесконечного совершенствования. Надо с полной ответственностью сказать и то, что воззрения Б. остаются преимущественно в сфере эстетических и культурологических теологуменов, а не богословских догматов. В любом случае, конечно, они нуждаются в православной рецепции, но с ясным пониманием того, что к такому несравненному поэту и писателю, как Б., нельзя подходить с общим аршином. Мир предстает его умственному и сердечному взору, как инобытие культуры во множестве символических ликов. Парадоксально (и закономерно), что увлечение антропософией позволило Б. на фоне сильнейшей духовной аннигиляции и атеизации 20-х-30-х годов сохранить глубокую религиозность и внутреннюю устремленность (говоря его языком, - "левитацию") ко Христу. Культурология Б. оказала заметное (и в целом плодотворное) влияние на герменевтику Г.Г. Шпета (1879-1937), на философию культуры М.М. Бахтина (1895-1975) и А.Ф. Лосева (1893-1988).

Стихотворения, создававшиеся под знаком приобщения к антропософии, составили "идейную канву" книги Б. "Звезда" (Пб., 1922). А.В. Лавров, один из крупнейших знатоков Б., справедливо считает: антропософия, уделявшая настойчивое внимание проблеме внутреннего самопознания человека, совершенствования личности, подвела Б. к разработке автобиографической темы как ведущей в его творчестве. Из задуманного многотомного цикла произведений под общим заглавием "Моя жизнь" до революции был написан только роман "Котик Летаев" (1916; первая публ. - "Скифы", сб. 1, 2.- Пг., 1917-1918; отд. изд. - Пб., 1922). Его тема - первые восприятия мира рождающимся сознанием младенца, передача первоначальной текучести детского представления о действительности, когда время граничит с пространством, а реальность - с мифом; можно считать, что это своеобразная, чисто художественная попытка реконструкции переживаний, отмирающих у взрослых. По уровню мастерства, с каким воплощает Б. фантастические картины, творимые интуицией и воображением из хаоса впечатлений, роман принадлежит к числу его лучших созданий. Сергей Есенин, назвавший в статье "Отчее слово" (1918) "Котика Летаева" "гениальнейшим произведением нашего времени", поставил Б. в особую заслугу то, что он "зачерпнул словом то самое, о чем мы мыслим только тенями мыслей" (Собр. соч.: В 6 т.- М., 1979.-Т. 5.-С. 161). Б. здесь "предвосхитил самые смелые формальные эксперименты Джойса" (В.Казак, Лексикон,1996,с.43).

Непосредственным продолжением "Котика Летаева" стал роман Б. "Крещеный китаец" (1921; первая публ. под загл. "Преступление Николая Летаева" // Записки мечтателей.- 1921.-№ 4; отд. изд.- М., 1927), также написанный на основе детских переживаний и воспоминаний. Сходную по типу с автобиографическими романами задачу показать "творимый космос" Б. решает в "поэме о звуке" "Глоссолалия" (1917; опубл.: Берлин, 1922) - фантазии о космогоническом смысле звуков человеческой речи. Интуитивный поэтический анализ этих микроэлементов позволяет чувствовать мир как стихию непрерывного творческого созидания. Тот же исходный пафос сказывается в работах Б. по поэтике, собранных в его книге "Поэзия слова" (Пб., 1922), в статье "Жезл Аарона (О слове в поэзии)" (Скифы".- Пг., 1917.- Сб. 1), в стиховедческих исследованиях "ритмического жеста" (эвритмия). Книга "О ритмическом жесте"(1917) осталась неопубликованной; разработанная в ней методика описания стихового ритма была впоследствии изложена Б. в работе "Ритм как диалектика и "Медный всадник" (М., 1929).

Начало I-ой мировой войны Б. воспринял не только с космополитических и резко антимилитаристских позиций, но и как вопиющий симптом всеобъемлющего кризиса европейской культуры и цивилизации, о чем поведал в четырехчастном цикле литературно-философских этюдов "На перевале": "Кризис жизни" (Пб., 1918), "Кризис мысли" (Пб., 1918), "Кризис культуры" (Пб., 1920) [4-я часть, "Кризис сознания" (1920), осталась неопубликованной]. В августе 1916 г. он был призван на военную службу и возвратился на родину; в сентябре получил отсрочку и до января 1917 жил в Москве и Сергиевом Посаде.

Февральскую революцию Б. встретил в Петрограде, наивно восприняв ее как предвестие грядущего преображения, "революции духа" (очерк "Революция и культура"; отд. изд.-М., 1917). Федор Степун отмечал неукоренненость Б. в лоне культурно-исторического сознания и традиции: "Белый витал над историей. Его пророческое сознание жило космическими взрывами и вихрями" (Бывшее и несбывшееся, Лондон, 1990, с.269). Вот финал написанного в августе 1917 знаменитого стихотворения Б., передающего отношение поэта к падению самодержавия - "последнего удерживающего":


И ты, огневая стихия,

Безумствуй, сжигая меня!..

Россия, Россия, Россия,

Мессия грядущего дня!

("Родине")


Это отношение проецируется Б. и на Октябрьскую социалистическую революцию, о чем свидетельствует поэма "Христос воскрес" (Пг., 1918), идейно созвучная поэме "Двенадцать" А. Блока. Прот. Александр Мень полагал, что восприятие Б. Октябрьского переворота оказалось гораздо более глубоким, чем у Блока, - это был некий "восторг библейского созерцания":


В глухих

Судьбинах,

В земных

Глубинах,

В веках,

В народах,

В сплошных

Синеродах

Небес -

Да пребудет

Весть: -

Христос Воскрес!

Есть.

Было.

Будет.


С 1918 г. Б. весьма активно участвует в работе литературной студии московского Пролеткульта, становится одним из зачинателей ряда культурных инициатив (с 1919 г.- председатель Вольной философской ассоциации в Петрограде), выступает с лекциями, ведет большую культурно-просветительскую работу, участвует в альм. "Записки мечтателей" (1919-1921), пишет автобиографическую поэму "Первое свидание" (Пб., 1921). Эту поэму некоторые исследователи (А.В. Лавров) считают вершиной его поэтического творчества. Заслуживает внимания, что в августе 1918 Б. побывал в Черниговском скиту (близ Сергиева Посада), вероятно, по совету о. Павла Флоренского, который в молодости дружил с Б. и считал его одним из трех гениальных людей, с которыми ему посчастливилось встретиться (двое других - Василий Розанов и Вячеслав Иванов).

С сентября 1919 по март 1920 Б. работает в Отделе охраны памятников старины. 28 января 1920 Б. заключает договор с издательством 3. И. Гржебина на издание "Собрания сочинений", но проект этот не был осуществлен. "Военный коммунизм пережил он, как и все мы, в лишениях и болезнях, - вспоминал Владислав Ходасевич. - Ютился в квартире знакомых, топя печурку своими рукописями, голодая и стоя в очередях. Чтобы прокормить себя с матерью, уже больною и старою, мерил Москву из конца в конец, читал лекции в Пролеткульте и в разных еще местах, целыми днями просиживал в Румянцевском музее, где замерзали чернила, исполняя бессмысленный заказ Театрального отдела (что-то о театрах в эпоху французской революции), исписывая вороха бумаги, которые, наконец, где-то и потерял. В то же время он вел занятия в Антропософском обществе, писал "Записки чудака", книгу по философии культуры, книгу о Льве Толстом и другое" (Вл. Ходасевич. Некрополь. Воспоминания. М., 1991, с. 60).

Деятельность советской власти и идеологическая экспансия большевизма, гонения на религию, вкупе с обстоятельствами всеобщей разрухи, способствуют все более усугубляющемуся конфликту Б. с пореволюционной действительностью; с 1919 г. он предпринимает ряд попыток выехать за границу, не отказываясь от советского гражданства, но большевики его не выпускали. В Духов день 20 июня 1921 Б. начинает писать поэму "Первое свидание" - реквием по своей молодости, по гибнущей России и русской культуре. Он нервничал, он подумывал о побеге - и сам всему Петербургу разболтал "по секрету", что собрался бежать. Тогда его стали спрашивать: скоро ли вы бежите?!. Наконец, после смерти А. Блока и расстрела Н. Гумилева, "большевики смутились" (по выражению В.Ходасевича) и выдали ему заграничный паспорт. В сент. 1921 Б. получил разрешение на выезд, а 20 окт. отбыл в Берлин.

Последующие два года, проведенные в Германии, прошли для него под знаком глубокого внутреннего кризиса, вызванного разрывом с Асей Тургеневой и определенной "девальвацией" антропософских воззрений. В. Ходасевич считал, что значение антропософского движения и личности Р. Штейнера Б. явно преувеличивал, он ехал за границу, чтобы поведать братьям антропософам и их вождю о тяжких духовных родах, переживаемых Россией, о страданиях великого русского народа, но оказалось, что до России им дела нет… (Некрополь, М.1991, с.60). Б. ужасно переживал, стал пить и поседел.

Переживания той поры отразились в книге стихов Б. "После разлуки. Берлинский песенник" (Пб.- Берлин, 1922), в которой он, выявляя мелодическую основу поэтического текста, провозгласил "школу мелодизма". Б. утверждал, что каждый поэт призван быть композитором, а стихи следует исполнять в сопровождении различных музыкальных инструментов. И, действительно, стихи в этом сборнике имели пояснения: для скрипки, для валторны, для виолончели - и т.д. "Мелодизм" стал отправной точкой в работе Б. над книгой "Зовы времен" (1931; опубл. впервые Дж. Мальмстадом в изд.: Белый А. Стихотворения.- M?nchen, 1982.- Т. II), которая в большей части состоит из существенно переработанных стихотворений 1900-х гг.

В декабре 1921 г. Б. организовал в Берлине при изд-ве "Геликон" ж. "Эпопея" под своей редакцией; значительную часть объема четырех выпусков "Эпопеи" (1922-1923) заняли его "Воспоминания о Блоке". Впоследствии Б. переработал их и использовал в книге "Начало века". Лев Борисович Каменев (Розенфельд) писал в предисловии к ней в 1933 г.: "Из его описаний вырастает жуткая картина идейного бессилия, исторического бесплодия и умственной скудости целой прослойки предреволюционной интеллигенции" (предисл., цит. изд.1990,с.6).

В Берлине Б. колебался между убежденными противниками большевистской власти, с одной стороны, и "сменовеховцами" и просоветскими кругами - с другой. В статьях "Культура в современной России" (Новая русская книга.- 1922.- № 1), "О Духе России и "духе" в России" (Голос России.- 1921-5 марта), констатируя гибель жизненных устоев, деморализацию, распад быта в Советской России, Б. все же выражал надежду на "зелень новой культуры", на воскрешающую силу неистребимого духовного творчества.

Решение возвратиться на родину, вызванное острым чувством недовольства берлинской жизнью, "перегруженной благополучием косности" и "явлениями парализованного сознания", было ускорено под воздействием общения с Клавдией Николаевной Васильевой (впоследствии его второй женой), председательницей Московского Антропософского общества. В конце октября 1923 г. Б. возвратился в Москву. Свои удручающие берлинские впечатления он отобразил в очерке-памфлете "Одна из обителей царства теней" (Л., 1924), который завершается гимном родному Арбату и вновь обретенной Москве: "Мое первое впечатление от Москвы - впечатление источника жизни; и первый глоток этой жизни есть радость себя ощущать не в унылом, чужом, упадающем городе, а в кипящей, творящей, немного нелепой и пестрой сумятице, чувствуя, что сумятица - творческая лаборатория будущих, может быть, в мире невиданных форм" (с.73).

Общественная ситуация середины 20-х гг. в Советской России, однако, отнюдь не благоприятствовала полноправному вхождению Б. в литературный процесс. На отношении к Б. в официальной печати сказывалась резко негативная, хлёсткая оценка, данная его творчеству Л. Д. Троцким в книге "Литература и революция" (1923), в которой Б. охарактеризован как "покойник", который "ни в каком духе не воскреснет". Через несколько лет другой большевистский идеолог А.А. Жданов назовет Б. в ряду "представителей реакционного мракобесия", а в 1-ом издании "Большой советской энциклопедии" поэзия Б. будет заклеймена за идеализм, религиозный мистицизм и "мистические пророчества" (М.,1950, т. 4, с. 541). И, действительно, Б. предсказал многое, а как раз в то время - изобретение атомной бомбы:


"Мир - рвался в опытах Кюри Атомной, лопнувшею бомбой На электронные струи Невоплощенной гекатомбой".

( поэма "Первое свидание",1921 г.)


Гораздо раньше, в 1902 г. Б. в своей статье "Интеллигенция и Церковь" с поразительной проницательностью писал: "Социализм - протест против капитализма. Но если регулирование человеческих отношений в Церкви, как организме любви и истины, вызвало протест против роли ее, как примирителя противоречий, то тем понятнее протест против социализма, превращающего организм любви в механизм обязанностей" (газ. "Приднепровский край",16 и 18 дек.1902; цит. по: А.В.Лавров. Андрей Белый в 1900-е годы. М.,1995, с.101).

Естественно, что Б. оказался в фактической изоляции и постоянно чувствовал себя "внутренним эмигрантом". Весной 1925 г. он поселился в подмосковном пос. Кучино, где жил до весны 1931 г., бывая в Москве лишь изредка. Заметным событием в последний период его жизни стала лишь постановка во МХАТе в ноябре 1925 г. пьесы "Петербург", написанной на сюжет одноименного романа (опубл. Дж. Мальмстадом: Гибель сенатора. (Петербург). Историческая драма.- Berkeley, 1986). Два крупных творческих замысла Б., над осуществлением которых он трудился в 20-е гг., не предназначались им к печати в СССР - философский труд "История становления самосознающей души" (не закончен, опубл. фрагменты) и "Воспоминания о Штейнере" (1929; опубл. Фредериком Козликом: Paris, 1982).

Последней крупной литературоведческой работой Б. стало исследование "Мастерство Гоголя" (М.; Л., 1934), во многом предвосхитившее позднейшие подходы к анализу художественного текста и по праву расцениваемое как "один из высочайших взлетов гуманитарной науки у нас в стране в первой половине века" (Вяч. Вс. Иванов; см.: Исследования по структуре текста.- М., 1987.- С. 10). "Закону несовпадения метра и ритма должно быть в поэтике присвоено имя Андрея Белого", - считает Владислав Ходасевич.

Летние месяцы 1927-1929 гг. Б. провел на Кавказе - в Грузии и Армении. Результатом этих поездок стали путевые очерки "Ветер с Кавказа. Впечатления" (М., 1928) и "Армения" (1928; отд. изд.- Ереван, 1985). В них Б. не только делится впечатлениями от природы и культуры, увиденных им стран, но и впервые пытается сочувственно осмыслить и описать происходящие социальные преобразования. В стремлении Б. найти общий язык с новой действительностью, завязать приемлемые формы контакта с советской литературной средой соединялись искренний порыв и вынужденный компромисс, что, к сожалению, сказалось и на мемуарной трилогии Б. "На рубеже двух столетий" (М., 1930), "Начало века" (М.; Л., 1933), "Между двух революций" (Л., 1934).

Автобиографические мотивы развиваются и в последнем романе Б. "Москва" (ч. 1. "Московский чудак"; ч. 2. "Москва под ударом".- М., 1926) и в его продолжении - романе "Маски" (М., 1932), который был написан и напечатан в Советской России. Здесь нарисованы картины московской жизни предреволюционных лет. Задача Б. - создание новой повествовательной прозы (ритмически и метрически организованной, изобилующей синтаксическими инверсиями, опытами словотворчества, сложными метафорическими построениями) - считает А.В. Лавров. Н.А.Кожевникова в статье "Евангельские мотивы в романе А.Белого "Москва''" останавливается на идейном звучании романа "Москва". Она подчеркивает, что самый способ мысли, оценки и самооценки персонажей ориентированы здесь на евангельский текст, а его суть - победа Христа в человеческой душе. Под романом "Маски" стоит дата 1 июля 1930 г., а знаменитая статья М.Горького "Если враг не сдается, его уничтожают" датирована 15 ноября этого же года. "Так в одном и том же году дается два противоположных решения одного и того же вопроса - об отношении к ненавидящим нас, об отношении к врагу. Не совпадает у Горького и А.Белого и отношение к страданию. Если Горький считал, что страдание портит человека, то Белый верит в очистительную силу страдания" (Евангельский текст в русской литературе XVIII-XX веков. Петрозаводск,1998, с.502).

И здесь мы вправе, конечно, вспомнить оценку романа "Петербург" Р.В. Ивановым-Разумником, который писал, что в душах персонажей Б. побеждает Христос, "побеждает после того, как страданиями преображается их душа; трагедией души очищены все они, ибо душевные страдания - Христу сопричтение". Всё это дает основание считать, что Б. остался в глубине своей души христианином и как блудный сын в евангельской притче вернулся в Отчий дом.

Вспоминая другую евангельскую притчу, мы можем с полным основанием считать, что он не зарыл свои таланты в землю, как нерадивый раб, но приумножил их, всю жизнь ожидая Пришествия Господина. Поистине, пророческим оказалось его стихотворение, навеянное паломничеством в Саров и Дивеево (посвящено Сергею Соловьеву, янв.1909):


"Годины трудных испытаний

Пошли нам Бог перетерпеть, -

И после, как на поле брани,

С улыбкой ясной умереть.

Нас не зальет волной свинцовой

Поток мятущихся времен,

Не попалит стрелой багровой

Грядущий в мир Аполлион…

Мужайся: над душою снова -

Передрассветный небосклон;

Дивеева заветный сон

И сосны грозные Сарова".


В июле 1933 г., отдыхая в Коктебеле, Б. испытал солнечный удар; вызванные им сильные головные боли привели к тяжелой болезни и послужили причиной смерти 8 января 1934 г. Так сбылись другие пророческие слова поэта, сказанные о себе самом:


"Золотому блеску верил,

А умер от солнечных стрел.

Думой века измерил,

А жизнь прожить не сумел"…


Перед смертью Б. попросил, чтобы ему прочли эти строки.

В некрологе, опубликованном в "Известиях" (1934. - 9 янв.) за подписями Б. Пильняка, Б. Пастернака и Г. Санникова, сообщалось: "...умер от артериосклероза Андрей Белый, замечательнейший писатель нашего века, имя которого в истории станет рядом с именами классиков не только русских, но и мировых. (...) Придя в русскую литературу младшим представителем школы символистов, Белый создал больше, чем все старшее поколение этой школы. (...) Он перерос свою школу, оказав решающее влияние на все последующие русские литературные течения".

Урна с прахом поэта захоронена на Новодевичьем кладбище в Москве.



Сочинения:

Стихотворения.- Берлин.- Пб.- М., 1923 (переизд.: М., 1988); Одна из обителей царства теней. Л., 1924; Пепел.- 2-е изд., перераб.- М., 1929; Стихотворения/Вступ. ст., ред. и примеч. Ц. Вольпе.- Л., 1940.- (Б-ка поэта. М. серия); Александр Блок и Андрей Белый. Переписка/Ред. вступ. ст. и комм. В. Н. Орлова.- М., 1940; Стихотворения и поэмы/Вступ. ст. Т. Ю. Хмельницкой; подготовка текста и примеч. Н. Б. Банк и Н. Г. Захаренко. М.;-Л., 1966.- (Б-ка поэта. Б. серия); Петербург. Вступ. ст. А.С.Мясникова. Послесл. П.Г. Антокольского. Комм. Л.К. Долгополова. М., Худ. лит., 1979; Петербург/Изд. подгот. Л. К. Долгополов. Л., 1981 (Лит. памятники); Воспоминания о Штейнере. Подготовка текста, предисл. и примеч. Фредерика Козлика. Париж. La Presse Libre.1982; Стихотворения.- Т. I-III / Herausgegeben, eingeleited und kommentiert von John E. Malmstad.-Munchen, 1982-1984; Серебряный голубь/Подгот. текста, вступ. ст. и комм. М. Козьменко.- М., 1989; На рубеже двух столетий/Вступ. ст., подгот. текста и комм. А. В. Лаврова.- М., 1989; Старый Арбат. Повести. Сост., вступ. ст. и комм. Вл.Б.Муравьева. М., "Московский рабочий",1989; Начало века. Предисл. Льва Каменева, июнь 1933 г. М., Гл. ред. театр. лит-ы, 1990; Начало века. Подгот. текста и комм. А. В. Лаврова. М., 1990; Между двух революций/Подгот. текста и комм. А. В. Лаврова.- М., 1990; Соч.: В 2 т. / Вступ. ст., сост. и подгот. текста В. Пискунова.- М., 1990; Москва/Сост., вступ. ст. и примеч. С.И. Тиминой.- М., 1990; Александр Блок, Андрей Белый: Диалог поэтов о России и революции/ Сост., вступ. ст. и комм. М.Ф.Пьяных. - М., 1990; Симфонии/Вступ.ст., подгот. текста и комм. А.В. Лаврова. - Л.,1991; Символизм как миропонимание/ Сост., вступ. ст. и примеч. Л. А. Сугай. - М.,1994; Критика. Эстетика. Теория символизма: В 2 т./Вступ. ст., сост. А. Л. Казина; Комм. А. Л. Казина, Н. В. Кудряшевой.- М., 1994: Стихотворения и поэмы/Сост. и предисл. В.М. Пискунова; Комм. С.И. Пискуновой и В. М. Пискунова.- М., 1994; Петербург/ Послесл. В. М. Пискунова; Комм. С. И. Пискуновой, В. М. Пискунова.- М., 1994; Серебряный голубь. Рассказы /Сост., предисл., комм. В. М. Пискунова.- М., 1995; Воспоминания о Блоке/Подгот. текста, вступ. ст., комм. С.И. Пискуновой.- М., 1995; Евангелие как драма. М.,1996; Москва: Драма в 5 действиях/Предисл., комм. и публ. Т.Николеску. М., 1997; 0 Блоке: Воспоминания. Статьи. Дневники. Речи/Вступ. ст., сост., подгот. текста и комм. А. В. Лаврова.- М., 1997.


Литература:

Бугаева Клавдия Николаевна. Летопись жизни и творчества Андрея Белого. Ркп. - ГПБ, ф. 60, ед. хр. 107; Она же. Хронологические таблицы замысла, написания и переработки произведений Андрея Белого. Ркп. - РГАЛИ, ф. 391, оп. 1, ед. хр. 66; Эллис. Русские символисты.- М., 1910; Бердяев Н.А. Русский соблазн. По поводу "Серебряного голубя" А. Белого. - В кн.: Николай Бердяев. Философия творчества, культуры и искусства. В 2-х томах. Т.2, М.,1994, с.425-438 (впервые: "Русская мысль",1910,№11); Его же: Астральный роман. "Петербург" Андрея Белого. - Там же, с. 438-446 (впервые: "Биржевые ведомости", 1916, 1 июля); Его же. Мутные лики. А.Белый. Воспоминания о А.Блоке. - Там же, с.447-455 (впервые: София. Проблемы духовной культуры и религиозной философии. Берлин,1923, с.155-160); Бердяев Н.А. Теософия и антропософия//Рус.мысль.1916.№1; Аскольдов С. Творчество Андрея Белого//Литературная мысль. Альм.I.- Пг., 1922; Иванов-Разумник. Вершины. Александр Блок. Андрей Белый.- Пг., 1923; Бугаева К., Петровский А. (Пинес Д.). Литературное наследство Андрея Белого/Лит. наследство.- М., 1937.- Т.27/28; Мочульский К. Андрей Белый.- Париж, 1955; Степун Федор. Андрей Белый//Степун Ф.Встречи. Мюнхен,1962; Никитин В.А. Символизм и поэзия Андрея Белого. Ркп. Тбилисский гос. унив-т,1971; Elsworth J. Andrej Bely.Theory of Symbolism // Forum for Modern Language Studies.1975; Бугаева К. Н. Воспоминания о Белом. - Вегсеlеу, 1981; Мандельштам О.Э. Рец. на: Андрей Белый. Записки чудака. - В кн.: О.Мандельштам. Слово и культура. М.,1987, с.54-56; Cassedy S. Bely the Thinker // Andrei Bely: spirit of symbolism. Itaca, 1987; Долгополов Л. Андрей Белый и его роман "Петербург". - Л., 1988; Андрей Белый. Проблемы творчества. Статьи. Воспоминания. Публикации/Сост. Ст. Лесневский, Ал. Михайлов.- М., 1988; Лавров А.В. Белый Андрей. - "Русские писатели. 1800-1917. Биографический словарь". Т.1. М., изд. "Советская энциклопедия", 1989, с.225-230; Степун Федор. Бывшее и несбывшееся. Изд.2-е. Лондон, 1990. Гл.VII. Россия накануне 1914 года, с.255-326; Новиков Л. А. Стилистика орнаментальной прозы Андрея Белого.- М., 1990; Андрей Белый: Мастер слова - искусства-мысли. Bergamo; Рагis, 1991; Кожевникова Н. А. Язык Андрея Белого.- М., 1992; Воспоминания об Андрее Белом / Сост. и вступ. ст. В. М. Пискунова; Комм. С. И. Пискуновой, В. М. Пискунова.- М., 1995; Лавров А. В. Андрей Белый в 1900-е годы. Жизнь и литературная деятельность.- М., 1995; Николеску Т. Андрей Белый и театр. - М., 1995; Андрей Белый. Жизнь. Миропонимание. Поэтика //Лит. обозрение. -1995.- № 4-5; Чистякова Э.И. Белый Андрей. - "Русская философия. Словарь". М., изд. "Республика", 1995, с.40-41; Пискунова С., Пискунов В. Белый Андрей. - Русская философия. Малый энциклопедический словарь. М., "Наука", 1995, с.52-55; Казак Вольфганг. Белый Андрей. - Лексикон русской литературы XX века. М., РИК "Культура", 1996,с.42-44; Мочульский К. Андрей Белый. М., 1997; Лавров А.В. Белый Андрей. - Русские писатели. XX век. Биобиблиографический словарь. В 2-х частях. Ч.1. М., "Просвещение",1998, с.154-161; Кондаков И.В. Белый Андрей. - Культурология. XX век. Энциклопедия. Т.1. СПб., 1998, с. 58-60; Кожевникова Н.А. Евангельские мотивы в романе А.Белого "Москва". - В кн.: Евангельский текст в русской литературе XVIII-XX веков. Петрозаводск,1998, с.493-504; Степун Ф.А. Памяти Андрея Белого// Портреты. СПб.,1999, с.168-191; Лаврухин А.А. Белый Андрей. - Новейший философский словарь. Минск, 1999, с.63-65; ANTHROPOS. Опыт энциклопедического изложения духовной науки Рудольфа Штейнера. Сост. Г.А. Бондарев. Т.2. М., 1999, с. 109-110, 120-121, 122, 266; Богомолов Н.А. Русская литература начала XX века и оккультизм. М.,2000; Баландин Р.К. Андрей Белый. Искатель и Неведомое. - "Самые знаменитые философы России". М., изд. "Вече",2001, с.415-420; Иванов А.В. Белый Андрей. - Философы России XIX-XX столетий. Биографии. Идеи. Труды. Сост. П.В.Алексеев. М., Академический проект,2002, с.103.

Никитин Валентин Арсентьевич, д-р философии, акад. РАЕН


Дата публикации: 27.03.2008,   Прочитано: 7528 раз
· Главная · О Рудольфе Штейнере · Содержание GA · Русский архив GA · Каталог авторов · Anthropos · Глоссарий ·

Рейтинг SunHome.ru Рейтинг@Mail.ru Яндекс.Метрика
Вопросы по содержанию сайта (Fragen, Anregungen)
Открытие страницы: 0.31 секунды