На протяжении долгих лет основным занятием в моей деловой жизни является репетиторство. Я преподаю английский язык, что предопределено, скорее всего, не только тем, что помимо главной деятельности я делаю переводы книг, а скорее благодаря чувству языка. За все время репетиторства я обучила множество детей самых разных возрастов, настроений и склада ума. Среди них были расположенные к изучению языка, или же вовсе не одаренные чувствовать его, от первоклассников до выпускников, сдающих экзамен по английскому, от самых прилежных и дисциплинированных до взбалмошных и неорганизованных. Тем не менее, работая с людьми, а в моем случае - со школьниками, невозможно выбирать только лучших из них, иначе бы мой труд был отнюдь неприбыльным и непродуктивным.
Был конец августа две тысячи седьмого года, и, как правило, в эти дни на меня всегда обрушивается шквал звонков и просьб от родителей позаниматься с их детьми. Одним я вежливо отказывала потому, что мест действительно не было, иной раз я соглашалась, - освобождалось место, так как некоторые родители могли пересмотреть расписание своего ребенка в преддверии нового учебного года и записать его, например, на ушу. Как раз, когда мне не хватало пары учеников для полного комплекта, мне позвонила соседка из нашего кооператива, Таня, с просьбой устроить ее сына Филиппа с целью подготовки к экзаменам, благо до них было еще два года. Мы периодически пересекались с ней с начала девяностых годов, как то бывает – в переулке, в магазине или же во дворе, когда гуляли с детьми, а у нее их было трое. Недолго думая, я согласилась взять в ученики ее сына; он мог заниматься в любое удобное для меня время, и я назначила часы.
До семи лет мальчик часто появлялся во дворе с бабушкой – она всегда улыбалась, энергичная, доброжелательная, и не могла не производить приятного впечатления. В конце девяностых у нее родилась внучка, Соня, и я чаще стала замечать и отца – он вез младенца в коляске, а Филипп шел рядом. Помнится, Филя играл с детьми, которые чаще всего любят обходиться одни, редко - в компании моего сына, но чаще возился в песочнице или один качался на качелях. Я почти перестала видеть мальчика после рождения его второй сестренки, Кати; наверняка его отсутствие в обществе детей нашего кооператива было связано с учебой, началом переходного возраста, и, наверное, он считал зазорным появляться во дворе.
В сентябре состоялось первое занятие. Мне позвонили в дверь, и я увидела худенького десятиклассника, выглядевшего моложе своих лет, с короткой стрижкой и женскими чертами лица. Он робко поздоровался, и я пригласила его в комнату, где проходят занятия. Первое, на что обращают внимание новые ученики – это большое окно, вплотную к которому стоит письменный стол. Каждый раз, когда кто-то из ребят задумывался или отвлекался на свои мысли, они смотрели на крышу стоящего напротив дома и сидящих там на проводах ворон. Филипп не был исключением. Сразу, как устроились, я поинтересовалась, как бабушка, мама, сестренки, и он ответил, мол, все хорошо; Соня учится во втором классе, Катя еще в детском садике, а бабушка хорошо себя чувствует. Затем я спросила, что они сейчас проходят, по какому учебнику учатся, и занимался ли когда-нибудь Филипп английским дополнительно. После чего он достал синий учебник уровня Pre-Intermediate и рассказал, что недавно перевелся в новую школу с гуманитарным уклоном, и его радует, что все в классе новенькие и конфликтов быть не должно.
Выслушав его рассказ, я поняла, что это тот случай, когда невозможно что-то выяснить со слов, и лучше проверить на деле, и предоставила Филе тест на знание языка, который он решил с результатом в пятьдесят семь процентов. Он, как это обычно бывает, расстроился, и я на примерах разъяснила, что впереди еще два года, и за это время можно неплохо подтянуть английский на должный уровень, и что конечный результат – это успешная сдача экзамена в университет, а не поступление на высшие курсы. Позже я спросила о домашнем задании в школе, и мы прочитали текст о жизни в городе, написали перевод карандашиком сверху, тем самым сделали два дела сразу – домашнее задание было готово, и я лишний раз проверила умения нового ученика. Когда Филипп читал текст, я удивилась, насколько у него прекрасное произношение, и стоило бы поработать над тем, чтобы оно подкреплялось еще и знанием языка.
В середине урока я достала свои бесценные записи, которые достались от моей учительницы английского языка, и открыла первую страницу – «Present Simple», и мы не спеша приступили к конспектированию материала. Филипп писал аккуратно, обводя заглавие и подтемы зеленой ручкой, линейкой отмерял сноски, и, несмотря на то, что порой это отнимало время, все-таки радовало, что он старается писать так же красиво, как в моих старых конспектах. Под конец урока я дала ему домашнее задание – предложения и простой текст для перевода.
Когда пришло время прощаться, Филипп смущенно протянул конверт, в котором были деньги за занятие, и я удивилась, почему их нужно было куда-то запечатывать, а не просто бы отдать их. Мальчик рассказал, что мама купила целую пачку конвертов еще в прошлом году, когда тот занимался математикой, и я спокойно объяснила, что в них нет никакой необходимости. Мы посмеялись, и на прощание я посоветовала еще дополнительно читать английскую литературу уровня «Elementary», например, - «Волшебник страны Оз».
Первое время вплоть до зимы я замечала, что Филиппу трудно дается обучение в новой школе, и почти каждый раз он приходил на занятия утомленным. Бывало так, что нам приходилось повторять один и тот же материал по несколько раз; ученику трудно давалась лексика, но хорошо – времена, что поначалу было тоже нелегко. Помню, однажды он рассказал историю, как его школьная учительница по английскому языку принесла в класс обед из ресторана быстрого питания и жадно уплетала его, загораживаясь учебником, пока дети решают тест. И после этого класс дал ей кличку – «заглотник». Несмотря на неуместность проявления негативной окраски по отношению к моей коллеге, стоит отдать должное – меня это рассмешило. В большей степени я была обеспокоена тем, как утроен учебный процесс на уроках английского в школе моего ученика: по его рассказам, они не изучают грамматику, лексику, а просто-напросто штудируют переводы, не имея общего представления о том, зачем они это делают. Тем не менее, меня радовало, что Филипп это понимает и старается восполнить пробелы, приходя на мои занятия.
Однажды он устроился на подработку промоутером, как это обычно водится у подростков. Суть работы состояла в том, чтобы раздавать листовки; иногда в обогреваемых помещениях, но чаще на улице, и я удивлялась, как же он может проводить по четыре часа на ногах, почти не имея перерывов. Благо, Филипп утешил меня тем, что он работает только по средам и вторникам, и даже договорился в школе, чтобы его отпускали с занятий на полчаса раньше. Он рассказывал мне о своей работе разное, что иногда повергало меня в неприятное удивление. Например – зимой он рекламировал мобильные телефоны и услуги городской телефонной связи, а весной – женские бюстгальтеры на Арбате, и как группа молодых людей позаимствовали у него часть листовок с изображениями моделей в купальниках для непристойных целей. После этого случая Филипп прекратил трудовые отношения с той организацией.
Одним апрельским днем я шла в магазин в перерыве между уроками, и в переулке я заметила Филю с сигаретой. Он тоже увидел меня, и по его лицу проскользнула тень волнения; он попытался перейти на другую сторону, но когда понял, что это будет выглядеть глупо, и в без того скверной ситуации, все-таки пошел мне навстречу. Он пытался скрыть свои переживания, ведя себя непринужденно, но при этом, иногда потупив голову, и просил не говорить родителям, несмотря на то, что те были курящие. Я успокоила ученика рассказом, как сама однажды начала курить, и до сих пор жалею об этом и не могу отказаться от этой привычки. Также я посчитала нужным не отговаривать его фанатично и с угрозами от этой затеи, как это делают большинство взрослых, а всего лишь предупредить о последствиях. На следующий день Филипп пришел на занятия и увидел, как я курю на лестнице. Он вежливо спросил, можно ли ему покурить со мной, и я твердо ответила, что это будет нарушением субординации, но когда через год он сдаст экзамены и перестанет быть моим учеником, он сможет курить со мной сколько угодно.
Учебный год подходил к концу, и так как у Фили не было экзаменов, мы вместе изучали новые слова, закрепляли пройденный материал, и я давала ему дополнительные упражнения. Он неплохо справлялся, и я подвела промежуточные итоги, не побоявшись озвучить их – год обучения прошел не зря, и уровень языка поднялся с начального до твердого «Pre-Intermediate». Оставалась пара недель до конца учебного года, и мы читали на английском языке сказку про Вилли Вонку и его шоколадную фабрику.
Тогда же, в конце первого года обучения английскому, Филипп сказал, мол, раз вы моя учительница, то почему бы вам не дать мне что-нибудь почитать на лето. Критерием была масштабность произведения, и, как выразился Филипп, нужно желательно что-нибудь французское. Конечно, масштаб и объем - понятия растяжимые, но раз ребенок осилил «Войну и мир», и роман ему понравился, то почему бы не дать «Сагу о Форсайтах», или же Стендаля, например. Но так как последний был французом, то остановились на нем. Помню, как мы не раз говорили о литературе, о том, что они сейчас проходят в школе, что ему больше нравится читать. Филипп иногда показывал свои сочинения по произведениям, которые они проходили - по Достоевскому, Тургненеву, Толстому. Уже тогда зарождался некий факультатив, и мы разбирали сочинения; я указывала не только на сильные стороны, но и на недостатки. Филипп признавался, дескать, несмотря на то, что оценка не всегда является показателем качества, ему важно знать взгляд со стороны, и я с радостью его предоставляла.
Начало следующего года было насыщенным. Сразу же, как мои ученики-одиннадцатиклассники переступили порог школы в первое сентября, их начали пугать единым государственным экзаменом и с первого же дня всячески подстегивать. И моя задача в работе с выпускающимися ребятами заключалась даже не столько в том, чтобы дать им необходимые знания, сколько помочь выдержать давление, оказываемое извне со стороны взрослых, а также напряжение внутреннее, обусловленное страхом неудачи. Филипп же напротив, был спокоен, как он считал, и одухотворен перед лицом предстоящих трудностей. С первого же занятия мы начали повторять пройденный материал за прошлый год, и уже распределили в расписании циклы для подготовки к тесту – письмо, чтение и аудирование. Признаться честно, меня до сих пор не устраивает то, как организован экзамен, и я уверена, что большая часть педагогов, в особенности работающих в школах, разделят мое мнение. Детям отводилась на чтение большая часть времени, чем на аудирование и письмо – те части, которым должно уделить повышенное внимание. Тем не менее, сколько бы мы не сокрушались о сложившихся обстоятельствах и министерских правилах, было необходимо действовать в рамках предложенного, чем мы и занимались весь предстоящий год.
Разговор о выборе специальности не раз возникал между нами на протяжении всех занятий, начиная с самого первого. Я делилась опытом знакомых выпускников, сколько у них баллов, как обстоит дело с проходным порогом и вообще с экзаменами в целом. Филипп же время от времени перебирал специальности – он хотел поступить на юридический или на философский, одно время рассматривался вопрос о психологическом факультете. В конце концов, в ноябре, когда Филя учился в одиннадцатом классе, он пришел к выводу, что хочет работать в сфере управления и подбора персонала. Сначала меня удивил его выбор и такие резкие перепады, учитывая прошлогодние варианты, но так как я имела дело с подростком, я поддержала ученика рассказом о моей подруге, которая успешно проявила себя в этой сфере, и в настоящий момент является специалистом, пользующимся большим спросом. Конечно, мне, как и маме Филиппа, хотелось бы, чтобы он пошел по гуманитарной специальности, а не смеженной с нею, все-таки не зря он учится в соответствующем классе и у него есть определенные навыки, взять хотя бы те же самые сочинения и умение оперировать материалом. Тем не менее, подумала я, если он почти решился, не стоит мешать.
Оставалось пара дней до экзаменов, и мы с Филиппом провели последнее занятие. На его протяжении я то и дело принималась успокаивать взволнованного ученика, и сколько бы я ни приводила аргументов в пользу готовности Филиппа к испытаниям, что в действительности было правдой, он непрестанно вздыхал, отвлекался и сосредоточенно смотрел не в учебник, а в окно, как бы успокаивая себя. Потом мы решили заняться аудированием, и снова, несмотря на полную исправность магнитофона, из колонок которого звучали предложения для перевода, мальчик не мог сконцентрироваться. Я вынула кассету, закрыла тетрадь и, глядя на измотанного умственной работой Филиппа, решила, что стоит передохнуть и переключиться на что-нибудь другое, и мы стали играть в слова, используя при этом русскую лексику. Так мы провели последние пятнадцать минут занятия, и я на будущее посоветовала мальчику играть в слова, или занимать себя чем-нибудь таким же веселым, чтобы устранить последствия волнения и переутомления. Передохнув и поиграв в слова, мы поблагодарили друг друга за два года совместной работы, и я попросила ученика отзваниваться по факту окончания каждого из экзаменов, независимо от предмета. После этого Филипп официально перестал быть моим учеником.
Я собирала статистику впечатлений среди выпускников и прекрасно знала, что все они будут не самыми благоприятными. Стресс, оказываемый на детей, был колоссальным; день экзаменующихся начинался так: рано утром ребят собирают у школы и ведут в соседнюю к незнакомым учителям, где никто никого не знает. Предполагается, что таким образом результаты будут честными и прозрачными, и риск подкупа сводится к минимуму. Итак, детей распределяют по отдельным классам, и опять же, вероятность того, что два одноклассника сойдутся в одном помещении, минимальна. Затем детей рассаживают по отдельным партам, проводят краткий инструктаж по правилам сдачи экзамена, выдают конверты с заданиями и запускают таймер. Например, в случае с английским языком, на каждый раздел выделяется ограниченное количество времени. Так мне рассказывал каждый ученик, который проходил через эти трудности. В случае с Филиппом все было немного иначе - на экзамене по английскому языку им предоставили некачественный магнитофон для аудирования, и разобрать, что говорил диктор, было практически невозможно. А на испытании по русскому языку лицо, ответственное за проведение экзамена, местная учительница по физике, всячески отвлекала ребят от выполнения задания, и какую цель при этом она преследовала, теперь уже невозможно уточнить.
После каждого экзамена спустя несколько дней вывешивались результаты по регионам на специально отведенном для этого интернет-ресурсе. Разумеется, как это всегда бывает, сервер не был заблаговременно подготовлен к подобной нагрузке, и сайт слетал в момент истины, когда подбираешься к заветному окну «введите паспортные данные», или вовсе в окне браузера отображалось «не найдена запрашиваемая страница». Все это добавляло остроты и без того напряженной ситуации, и все ждали своей очереди выхода на сайт. Когда же ученики и я вместе с ними все-таки узнавали результаты, все звонили друг другу и спрашивали, мол, сколько у тебя баллов, и все это сопровождалось соответствующей реакцией в зависимости от цифры. Бывало так, что по получении результатов помимо проявления негодования многие предпочитали действовать и отвоевывать баллы для получения нужного порога для поступления в вуз, и подавали апелляцию в комиссию. Так было у Филиппа с обществознанием. По его рассказам, с утра пораньше он приехал с мамой в ту школу, где он сдавал экзамен, и там шел большой процесс в актовом зале, по стенкам которого было множество столов, и каждого вызывали по фамилии. Родителей, конечно же, не впускали, чтобы не усугублять и без того скверную ситуацию, и не приходилось на пустом месте решать никому не нужные конфликты. Особенно они имели место в отношении экзаменов по гуманитарным наукам, где мнения всегда расходятся, и истина, несмотря на то, что запротоколирована в бланках правильных ответов, была объектом нескончаемых споров. В случае Филиппа спор не был разрешен в его пользу, и оставалось ждать последних результатов - по английскому языку, которые были решающими в вопросе, есть ли шанс попасть на бюджет, или нет. Несмотря на преграды, с которыми столкнулся Филипп на испытании в предмете, которым мы упорно занимались, результаты были прекрасными – восемьдесят пять баллов, и мы непременно решили это отметить, как бы подвести предварительные итоги и передохнуть перед забегами выпускника в приемные комиссии московских вузов.
Так как Филипп официально перестал быть моим учеником, мы распили принесенную им бутылку «Бейлиса» и смаковали этот напиток посреди жаркого июньского дня, перемывая кости всей системе образования и прикидывали, куда можно подать документы. Между делом мы смеялись и шутили, якобы это миг грехопадения, когда теперь уже бывший ученик распивает алкогольный напиток с бывшей учительницей и наконец может покурить с ней на лестнице. И мы оба не находили в этом ничего предосудительного, хотя, казалось, это было достойно осуждения, но мы продолжали вкушать запретные плоды долгой и продуктивной работы. Когда день подходил к концу, и нужно было возвращаться к домашним делам, мы попрощались, и Филипп обещал держать в меня в курсе дела и периодически навещать, мол, ведь рядом живем.
Действительно, через пару недель Филипп позвонил мне и рассказал долгую, но увлекательную историю про то, как он ездил подавать документы в самые разные вузы. В институте дизайна, в приемной комиссии которого ему намекнули, дескать, неужели вы планируете поступать в наш вуз с такими баллами, Филипп ожидал услышать нечто более обнадеживающее, несмотря на плохие баллы по основным предметам – по русскому и математике. Мой ученик подумал, мол, раз он приехал, то не собирается отступать, и подал документы, надеясь, что в общем потоке ему как-нибудь да повезет. Мальчик еще рассказывал, как ездил в московский государственный университет, чтобы соискать место на социологическом факультете. При подаче документов он наткнулся на одного студента, подрабатывающего в приемной комиссии, который по необъяснимой причине, хвалясь, размахивал ключами от автомобиля, и еще на его столе лежало удостоверение представителя министерства внутренних дел. Но больше всего Филипп запомнил, как тот студент начал задавать ему компрометирующие вопросы непристойного характера, не имеющие никакого отношения к подаче документов в вуз, и после этого мой ученик наотрез отказался там учиться, даже если ему вдруг повезет.
Признаться честно, в том году был действительно большой конкурс в вузы, и основная ставка делалась на так называемых «стобальников». И многие из них были приезжими из других городов, в основном с юга, и эти ребята безоговорочно поступали на самые разные специальности. Впоследствии было необыкновенно много шума в прессе о фальсификации результатов, особенно зимой следующего учебного года. Некоторые дети, получившие по сто баллов на экзаменах, с треском проваливали первую сессию. Помнится, тем летом мама Филиппа рассказывала мне одну небезынтересную историю. Согласно правилам приемных комиссий льготные права на образование имеют не только победители олимпиад, но и сироты и инвалиды. И, чтобы попасть в льготную категорию, одна неизвестная мама затеяла лишить свою дочку родителя, купив справку о собственной смерти, что в скором времени стало известно к несчастью для этой семьи. Таня рассказала эту историю в контексте того, что раз сложилась такая ситуация, придется искать платный вуз. Потом, когда я спрашивала своих подруг и родителей учеников, выяснилось, что такая ситуация сложилась у большинства москвичей. Так получилось впоследствии и с обучением моего сына, который поступал на следующий год после Филиппа.
После того, как мой ученик и его мама определились с выбором вуза и специальностью – менеджмент, и когда мне было сообщено об этом, я поздравила его с поступлением, а потом мы созванивались с Филиппом раз в два-три месяца. После я узнала о нем только со слов его бабушки, когда встретились в магазине. Она рассказала: несмотря на то, что внуку нравится учиться, его, тем не менее, что-то не устраивает в вузе, который выбрал, и планирует вскоре переводиться в тот, что рядом с домом, тоже платный, и цены за обучение по словам Нины Константиновны почти не отличаются. Насколько я поняла, дело было в какого-то рода гарантиях, а точнее их отсутствии со стороны ранее выбранного вуза, может дело было в аккредитации.
Спустя год с момента вышеописанных событий мне позвонил бывший начальник из библиотеки, где я проработала семь лет. Михаил Федорович занял меня беседой о театре. Признаться честно, я в свое время уже достаточно посмотрела, была на самых разных спектаклях и, казалось, была пресыщена театральной жизнью. От Михаила Федоровича мне поступило предложение сходить на спектакль «Дядя Ваня», который он курировал в качестве, как он сказал, администратора - лица, уполномоченного встречать зрителей и вести списки. И когда я спросила что за театр, мне был дан неловкий ответ, мол, это экспериментальные постановки с благотворительными показами, которые ставит один знакомый режиссер. Все это звучало крайне сомнительно, и, несмотря на все нежелание ехать туда, куда вовсе не хочется, единственным аргументом «за» служили теплые отношения с моим бывшим руководителем. Полагаясь на его тонкий вкус, которому я всегда доверяла на протяжении всего нашего знакомства, я согласилась. Пускай, подумала я тогда, это станет неким развлечением.
Впоследствии Михаил Федорович оказался прав, что позвал меня, и я до сих пор ему благодарна. Постановка была прекрасной, и все, происходившее на моих глазах, устраивало меня, и скептицизма во мне будто и не было вовсе. Как оказалось, это была экспериментальная постановка не в том превратном смысле, отягощенном стереотипами о непрофессионализме, что в большей степени связано, например, с представлениями о дипломной работе, показываемой на публике. Отнюдь, на сцене играли профессиональные актеры, занятые в других театрах, режиссер имел значительный опыт в постановках Чехова и решил, видимо, поставить его пьесы так, как якобы должно. И это было потрясающе. После я ходила и на другие спектакли, их было не так много, как хотелось бы, но я не переставала получать то, казалось бы, забытое удовольствие от театра.
Однажды Михаил Федорович даже доверил мне роль администратора потому, что не успевал на спектакль, мол, неотложные дела. Я с радостью согласилась, начальник меня проинструктировал и дал некоторые наставления. Приехав в театр, я неловко поздоровалась с режиссером, сидевшим на репетиции в зале, он вручил мне программки, которые нужно активно предлагать, список зрителей, и, так как в том театре не было звонка по причине его временного отсутствия, предлагалась изящная альтернатива - колокольчик. Роль глашатая предоставлялась администратору, и я предвосхищала звон, занимая зрителей в ожидании спектакля и предлагая программки. Когда режиссер сообщил, что все готово и можно впускать зрителей, я достала из сумки вожделенный предмет, наивно улыбаясь и преодолев всякое смущение. И в тесном театре, расположенном в подвале, спасительно прозвенел колокольчик, после чего я, радостная, устроилась рядом с режиссером и смотрела спектакль теперь уже не только как зритель, но и администратор. Так как я была рада этой новой социальной роли, Михаил Федорович был вовсе не прочь время от времени разделять со мной свои полномочия.
Со временем я привела многих своих знакомых, которые любили театр, часто в него ходили, или же, как и я, любили ранее и хотят вновь увидеть и почувствовать нечто такое, что поразит их. Некоторые из знакомых и вовсе ранее в театре не были, в преимуществе подростки, мои ученики; те тоже начали ходить на спектакли по моей рекомендации, и каждый из них был чем-то да заворожён. И вот однажды зимой, в очередной раз перебирая в голове друзей, особенно представителей, как я шутила, «аэропортовской касты», названной в честь нашего района, поняла, что осталось сводить только нескольких человек, среди которых был Филипп. Тогда мы не общались уже на протяжении года, если не больше, но все же я позвонила ему и пригласила на спектакль «Дядя Ваня», с которого рекомендовала каждому начинать знакомство с этим театром. По моим представлениям этот спектакль был лучшим из всех поставленных, и эти убеждения впоследствии разделяли многие.
Филипп зашел за мной, как и договаривались, и мы вместе поехали в театр. Мой бывший ученик выглядел элегантно - на нем был джемпер, рубашка и галстук, волосы по-прежнему немного длинные. Я спрашивала, почему он перевелся в другой вуз, нравится ли ему там, чем он занимается в свободное время, но ничего нового я не услышала, разве что Филипп увлекся искусством, в особенности кино. Многое было обговорено, и во всех словах мальчика слышалась шутка, но не добродушная, а осуждающая, и во всей его веселости и обходительности чувствовалась скрываемая грусть и задумчивость. Тогда я списала это на некий обман чувств или же переходный возраст, свойственный затягиваться у мальчиков. По приезду в театр нас встретил Михаил Федорович, не менее элегантный, чем Филипп, и тогда я уловила интерес ученика к нему сразу, как они увлеклись беседой, и как мальчик потом сам признался, мол, они в чем-то похожи, только разного возраста. Итак, вскоре должен был начаться спектакль, и мы втроем заняли свои места. Филипп осматривал зал и, как потом он заметил, ему понравилась акскетичность декораций, дескать, почти их отсутствие. Ученик вглядывался и в зрителей, после чего вывел странное суждение о ложной заинтересованности в искусстве пришедших в театр людей, якобы ради отметки, что посмотрели и прикоснулись к высокому. Услышанное неприятно удивило меня, но я никак не стала реагировать и всего лишь повела бровями. Вообще, только спустя пару часов общения я стала замечать эти перемены, произошедшие с Филиппом - едкий осуждающий взгляд, направленный против людей, но в то же время удивительная прозорливость в искусстве и спасительная тяга к чему-то, в чем он жаждет найти убежище. Все это не было частью старого Филиппа, что я знала пару лет назад, смеющегося над Заглотником и считающего ворон на крышах. Но в определенный момент я решила опять же не делать поспешных выводов и мы все сосредоточились на пьесе.
Спектакль Филиппа поразил, о чем он подробно рассказал на следующий день по телефону и поведал, что даже написал положительный отзыв на интернет-страничке театра. В нем содержались слова: «как прожить жизнь так, чтобы потом не мучиться как Дядя Ваня?», которые Филипп потом не раз упоминал, снова посещая этот спектакль. Телефонный разговор был долгим, и, несмотря на то, что в основном говорил ученик, меня постоянно не покидало чувство какой-то недоговоренности, будто от меня утаивают, что хотели бы высказать. Когда же я решила переключиться с театра на жизнь, я задала обычный вопрос, дескать, как дела в семье, и тут открылось. Голос ученика переменился, он попросил меня никому ничего не говорить, да и вообще стоит ли рассказывать об этом, и после нескольких минут нерешительности он объявил, что год назад в их семье был большой разлад между родителями, логическая развязка которого не состоялась, и Филя желал бы осуществления несостоявшихся ранее перемен. Также он поделился сведениями о неподобающих методах воспитания, которые применяются к его сестрам, и как ему приходится защищать их. Сперва я пожалела, что задала довольно-таки банальный вопрос, но потом поняла, что мне оказано большое доверие со стороны человека, с которым меня больше ничего в общем-то не связывает.
Спустя неделю мне позвонила подруга, бывшая однокурсница Юля, практикующая психологическую помощь. Она между делом поделилась, что дела идут в гору, у нее уже достаточно средств, чтобы наконец обзавестись собственным офисом и там уже спокойно заниматься практикой. Я порадовалась за нее и спросила, не хочет ли она приехать ко мне на чай. Через пару дней Юля нанесла мне визит, как и договаривались, мы много с ней говорили об ее практике, о семейных делах и вспоминали, как вместе учились. Между делом я поведала тяжелую историю своего ученика, и, конечно, поначалу мне все это казалось достаточно неловким, но Юля, недолго думая, безвозмездно предложила свои услуги и согласилась на сеанс с Филиппом. Конечно, она предупредила, что не следует заниматься пациентом, если он не имеет на то согласия, в противном случае это может нанести вред, и стоит быть разумной, будучи преисполненной самыми добрыми побуждениями. Мы не стали ждать, и я сразу же набрала номер ученика и спросила, свободен ли он. Получив утвердительный ответ, я предложила прийти в гости, чтобы, как я объяснила, сыграть в одну интересную игру с моей подругой Юлей, которая занимается психологией, якобы поставить некий эксперимент и проверить теорию в деле. Филипп согласился и уже через полчаса пил чай на моей кухне.
Он был на удивление весел, много шутил, и вскоре, дабы подготовить почву, при госте я открыто сказала Юле, мол, у Филиппа-то в семье был разлад, и что проблема все еще не разрешена. Мальчик сразу же возбудился и поведал о наболевшем, Юля же деликатно, как и положено, слушала. Когда Филипп закончил монолог, он резко переменил тему, не спрашивая о профессиональном взгляде на сложившуюся ситуацию, и поинтересовался, что же это за эксперимент такой, чему посвящен, ради которого он был вызван. Юля сразу же объяснила, что сейчас она работает с подростками, и ей будет интересно посмотреть, какой опыт даст ей Филипп. Он отшутился, мол, никакого опыта или проблемы нет, и нечего в нем изучать, но, тем не менее, он готов внести свой вклад в науку. Тут Юля предложила запечатлеть опыт моего ученика не вербально, а визуально, дескать, пускай нарисует одну простенькую картинку. Потом Юля попросила меня на некоторое время оставить их, чтобы она могла побыть с Филиппом наедине и оказать ему помощь в создании рисунка. Через час они вышли из комнаты в добром расположении духа, и Юля объявила сеанс завершенным. После Филипп немного посидел с нами, с интересом спрашивал психолога о разных умственных расстройствах, и ушел, поблагодарив за приглашение и участие в эксперименте, результатами которого он попросил позже поделиться.
Юля же подметила, что это еще один интересный случай, который в ряде других будет полезен в практике, и чтобы я нисколько не стеснялась за мою просьбу провести сеанс с мальчиком. Увидев мой пытливый взгляд, подруга удовлетворила интерес и рассказала свою точку зрения на ситуацию, которую, как она выразилась, не рискнула в полной мере донести до мальчика потому, что за один сеанс положительного исхода не добиться. По словам Юли, Филипп переживал личностный кризис на фоне переходного возраста, и его волнения по поводу несостоявшегося разрыва родителей лишь верхушка айсберга, поэтому им надо заниматься вплотную, что будет стоить и времени и денег. Позже добавила, что в такой ситуации подростка может занести в какую угодно степь, и в случае моего ученика все это будет вне поля нашего зрения, внутренне, и на мои увещания относительно возможной сдержанности Филиппа, лишь покачала головой.
Спустя неделю Филипп позвонил мне и спросил о результатах эксперимента, заодно поведал о родителях и как трудно его положение - приходится ограждать сестер от мамы и папы, занимать их внимание и прочее. Мне хотелось в ту минуту даже не слушать его, а наконец высказаться, до конца быть с ним искренним, объяснить, как обстоят дела не только с моей точки зрения, но уже с позиции моей подруги, которая сделала неутешительные выводы. Но я не решилась пока этого делать, и, воспользовавшись неосведомленностью мальчика в психологии, лишь сказала, что задача Юли заключалась в сборе информации и использовании ее в своей практике. Затем я уловила в голосе ученика робкие интонации, как при том же разговоре, когда он заявил о неблагополучной ситуации в семье, будто он хочет о чем-то попросить или же снова чем-то поделиться, и это случилось. Филипп рассказал, что пишет роман, и ему хотелось бы показать мне некоторые отрывки. Сперва я не знала, как реагировать на это, и мне не оставалось ничего другого, кроме как дать согласие. Сразу же Филипп повеселел, и было собирался поведать мне о задумке, о мыслях, занимающих его, но все это было прервано моей просьбой, чтобы он просто принес текст.
На тот момент за моими плечами был внушительный опыт работы не только с отдельными авторами, но и с издательствами. Ко мне обращались за услугами перевода текста, редактирования и корректуры, и работать приходилось с самыми разными людьми и плодами их творчества. Диапазон качества текстов был большим – начиная от бульварных романов, заканчивая научными исследованиями классиков зарубежной литературы, которые любезно предоставлял мне бывший начальник, как хорошо зарекомендовавшему себя специалисту. Так как я уже дала Филиппу свое согласие на чтение, и когда ученику откроется мой опыт работы с текстами, мне снова предстоит быть ментором, теперь уже поневоле. По той причине, что роли читателя и критика на ближайшее время будут для меня основными в отношениях с бывшим учеником, я зареклась не учить его писать, но лишь указывать на ошибки, учитывая, что это первый опыт в творчестве, и к тому же еще неизвестно что он написал. Так мне было вновь оказано доверие, и так начались три месяца привычных для меня, но необыкновенно тяжелых отношений между автором и редактором.
Филипп решил приносить текст по несколько глав за раз, и когда ученик вручил мне папку с листами, безусловно, его не волновало ничего, кроме написанного. Все темы, какие бы ни заводились, сводились к одному и тому же, и как бы я ни старалась перевести разговор на театр, на прошлый опыт изучения английского языка или же наконец на тему отношений Филиппа с родителями, все тщетно. В таких случаях я не сопротивлялась и давала ученику выговориться и успокоиться. Он много говорил о том, зачем, почему, и для чего писал это произведение, было начал вводить меня в курс дела и рассказывать сюжет, который я не осмеливалась комментировать, и не осмеливаюсь до сих пор. Выбранная моим учеником тема его произведения была не то, что бы спорная, но затрагиваемая только в тех случаях, когда это действительно необходимо. Есть некие этические законы, и для того, чтобы нарушать их, нужно их знать, - религия, секс и политика. В романе Филиппа освещались все перечисленные мною темы, кроме последней, иначе бы читать это было вовсе невозможно. Мало того, всякие понятия защиты чувств верующих и осторожности в описании многочисленных половых актов были отвергнуты и нарушены; Филипп дерзнул основать роман на ветхозаветном мифе о грехопадении, запутав сюжет до полного его непонимания.
Единственное спасение в чтении было то, что я имею опыт, за коим ко мне обратились, и присущую ему профессиональную привычку не вникать в текст; я просто корректировала его и указывала ученику исключительно на ошибки письма. Несмотря на весь ужас сложившейся ситуации, в чем самым неприятным было заблуждение мальчика, мы очень сблизились. Мы могли долго говорить о литературе, об искусстве, и, несмотря на слепоту ученика, я думала, что в конце концов его дерзновение творить найдет свое направление, и мы даже откровенно говорили, почему бы, например, Филиппу не попробовать себя в литературоведении или философии в вузе. Мои предложения воспринимались одобрительно, но, как мне известно, так и не нашли практического применения.
Как бы я ни пыталась поговорить с Филиппом о том, как на самом деле обстоят дела в его семье, вместе разобраться в произошедшем или же обсудить его роман, ничего дельного из этого не получалось. Бывало, я спрашивала, мол, как ему это только в голову пришло, и почему он решился писать именно такой роман, искажая Ветхий Завет, что учеником откровенно воспринималось как похвала, и он вовсе не обращал внимания на тон моих замечаний. С одной стороны, поправ обещание не учить писать, мне хотелось объяснить ученику, что его творчество не имеет ничего общего с идеалами, в которые мы с Филиппом искренне верим, и что единственный выход будет забыть о романе. Но скажи я эти слова, тогда всему тому, что существует помимо работы над текстом, рухнет в одночасье. С другой стороны, мне было страшно оставлять мальчика в заблуждении, что в будущем, по словам моей подруги, сможет найти другой, менее благоприятный выход, нежели написание безобидного, но по-своему опасного произведения. Однажды Филипп делился со мной, как он выложил отрывок своего романа на каком-то форуме в интернете, дабы оценили, и оценка эта, конечно же, вовсе не соответствовала ожиданиям ученика. Когда он сообщил мне об этом, я решила его утешить и не подливать масла в огонь, несмотря на предполагаемую правдивость мнения оскорбителя, о чем я, конечно же, промолчала.
Пришло лето, и написание романа подходило к концу, равно как и моя помощь ученику. День ото дня Филипп становился все более нетерпеливым и искушенным, чувствовал свою значимость и предвкушал, как многие из его знакомых прочитают и оценят произведение. И сколько бы он ни говорил о желаемой им беспристрастности оценки, я не поддавалась на видимость спокойствия, потому что волнение выдавало Филю в том, что он все еще не мог не говорить о написанном, и непременно представлял это как волнительное и единственное, чем занято его внимание на тот момент. Откровенно грустным и в то же время смешным было и то, что Филипп лелеял надежду отправить в какое-нибудь издательство роман, мол, вдруг заметят и издадут. Я вовсе не берусь судить о мыслях, которые думал в то время мальчик, но лишь судя поверхностно, по самым видным признакам, пожалуй, он слишком надеялся, но опять же я не решалась его останавливать, отложив этот разговор до лучших времен.
Читатели, коих было не так много, как хотелось бы писателю, были в том же недоумении, что и я, и участники форума, куда был недавно выложен отрывок произведения. По счастливой случайности, а скорее по закономерному совпадению, читатели не выходили за рамки круга наших с Филиппом знакомых. Удары были не такими жестокими, и все отзывы, сделанные на основании всего лишь нескольких страниц, содержали исключительно скромное одобрение творческого процесса, не больше. Позже Филипп рассказывал о том, как один читатель горячо похвалил роман, и было предложил идею, благо бескорыстную, как бы все это издать. Филиппу на удивление хватило ума отказаться от этой затеи и отложить подобные вопросы на потом, однако он не исключал, что однажды они вновь встанут перед ним.
Тем временем я решила отвлечь мальчика и подкинуть ему работы, что было справедливо, учитывая наше сотрудничество. По той причине, что в театре был нужен администратор на спектакле, и ни я, ни мой начальник не имели на это времени, я доверилась Филиппу и переложила на него эти обязанности, подробно оговорив все детали предстоящей работы. Единственное, чего не хватало для нее, это колокольчика, который остался у моего начальника с последнего дежурства, и попросила Филиппа съездить за ним, объяснив важность этого предмета. Ученик радостно согласился на встречу с Михаилом Федоровичем, каждому из них я дала телефоны друг друга, и, насколько я поняла, они встретятся за обедом, чтобы не спеша все обсудить.
После встречи первым мне позвонил Филипп, рассказал, как ему было интересно с Михаилом Федоровичем, а также сообщил нечто непредсказуемое - он передал роман в руки моего бывшего руководителя, и спросил, есть ли шанс, что произведение понравится. Учитывая колоссальный опыт работы моего начальника с литературой и театром, а также его тонкий вкус, который он на постоянной основе выражает в рецензиях для журналов и в хорошо зарекомендовавших себя изданиях, ответ на вопрос Филиппа был определенно отрицательным. Я вывела единственное положительное из сведений Филиппа – поиски третьего лица, который незамедлительно скажет, что должно, окончены. Оказавшись меж двух огней, я решила действовать сразу же, и начала с ученика, деликатно объяснив ему, что вряд ли стоит надеяться на положительный отзыв, тем самым подготавливала его к реакции рецензента, которая непременно бы последовала. После позвонила Михаилу Федоровичу и спросила, действительно ли правда, что в его руках оказалось созданное Филиппом произведение, на что получила подтверждение и удивление, мол, почему от него была скрыта работа, проделанная мной и моим учеником. За мной было твердое оправдание, что это не более, чем помощь в создании художественного произведения, которая, несомненно, пригодится мальчику в будущем. Начальник нейтрально воспринял сказанное и обещал позвонить, когда прочтет, но делать он это будет только по той причине, что Филипп наш общий знакомый и не безразличен ему.
На следующий день, пока Филипп был в театре и исполнял возложенные на него обязанности, мне позвонил Михаил Федорович, и начался наш долгий разговор о романе Филиппа. Не имеет смысла подробно описывать его негативную реакцию и недоумение, а лишь осветить некоторые моменты. В первую очередь начальник высказался, что самое ценное в жизни моего ученика проходит мимо, пока он пишет подобные вещи. После моего рассказа о сложившейся ситуации в семье, а точнее о взгляде Филиппа на оную, мой аргумент в пользу творчества, как абстрагирования от окружающей обстановки был встречен в штыки. Вдобавок я была обвинена в потворстве заблуждениям мальчика, и по словам Михаила Федоровича единственно правильным здесь была бы действенная помощь - отвратить ученика от писанины и помочь ему разобраться в себе, не тратя при этом бумагу и мое время. Я не могла согласиться с этим, потому что нельзя заставлять человека не писать, если он при этом имеет необходимость, и было бы глупо покидать подростка, когда стоит ему помочь. В одном я была согласна с Михаилом Федоровичем – пожалуй, действительно пришло время сказать Филиппу правду и воспитать в нем вкус не теоретический, свойственный многим, но практический, как бы больно ни было мальчику слышать критику. Начальник признался, что не хочет этого делать сам, попросив меня быть неким звеном между жестокой правдой и милосердием, которые должно проявить в равной мере. Я согласилась.
По возвращении Филиппа из театра, я набрала его номер, спросила, как все прошло, и поблагодарила за помощь. По его словам все было отлично, «Чайка» выдалась хорошей, но не такой превосходной, как «Дядя Ваня». Заготавливая почву трудного разговора, но в то же время, чтобы не казаться заискивающей, я завела разговор издалека на не раз затронутую тему об искусстве. Только после этого я могла сообщить точку зрения Михаила Федоровича, оборвав предвкушающий похвалу вздох на другом конце телефонного провода. Я сказала, что должно, и, судя по молчанию ученика, он был сокрушен. Я не услышала ни слова против, разве что обвинение в адрес моего руководителя, что тот не осмелился это сделать самостоятельно, а через меня; я же мотивировала его поведение осторожностью и искренним нежеланием обидеть. От себя же добавила, что Михаил Федорович прав в том, что может на время стоит отложить творчество и переключиться на что-нибудь мирское, и что опыт, которому Филипп научился в довольно раннем для большого творчества возрасте, может быть полезен в его предстоящей работе по специализации. Например, чтобы грамотно составлять различные отчеты или писать обучающие материалы, такие навыки могут пригодиться в любое время и на любом месте работы. Мне оставалось надеяться, что я была услышана, и что правда, которая рано или поздно должна была открыться, была озвучена в нужной мере. Филипп поблагодарил меня за звонок, и, несмотря на его слова об адекватном восприятии критики, я понимала, что травма нанесена. После я недолго размышляла о правильности своего поступка, наконец отпустив все на волю случая, ведь все уже сказано и сделано.
После этого мы с Филиппом мало виделись, разве что он потом занес колокольчик и подарил книги по экзаменам, которые помогут мне в репетиторстве. Разговор наш был кратким, и поначалу никоим образом не затрагивалась тема творчества, будто она была под запретом, это ясно чувствовалось в мальчике. Тема о его родителях, поднятая в разговоре, была воспринята без прежнего энтузиазма и обостренного чувства справедливости, складывалось ощущение, что Филе уже все равно. Тему же написанного романа, наконец затронутую мною, дабы расшевелить ученика, тот проигнорировал твердым молчанием. На этой ноте наша беседа была закончена и мы сообщили друг другу, кто куда поедет отдыхать. Я – в Чехию с семьей, потом в Киев, Филипп же – будет в основном в Москве, изредка выезжая на дачу.
Помнится, в конце августа я увидела его в нашем дворе в компании незнакомых мне молодого человека и девушки. Они втроем сидели на лавочке и вели оживленную беседу. Когда же я подошла, Филипп представил меня друзьям, которые, когда я получше рассмотрела их, выглядели весьма экстравагантно. На девушке был черный костюм с короткими шортами, а образ завершал цилиндр; молодой человек высокого роста и с длинным волосами был одет скромно, но изящно и также в черных тонах, а на пальцах поблескивали массивные перстни. Мой ученик был на редкость весел, и у меня создалось впечатление, что во всей этой праздности есть доля неестественной Филиппу взбалмошности. Со временем он много рассказывал об этих знакомых, хорошего и плохого, что заслуживает отдельной истории. Я не стала задерживаться возле них и напоследок пригласила Филиппа на мой день рождения.
На празднестве были мои домашние, пара знакомых и бывший ученик. Несмотря на то, что Филипп по обыкновению принес бутылку хорошего итальянского вина, которым он любил меня угощать, я была растеряна, заметив одну неприятную метаморфозу – Филя побрился почти налысо, что вовсе его не красило. После он заявил, что бросил курить. В каждом его жесте и каждом слове я чувствовала фальшь, особенно лживой была его возбужденность и желание обратить на себя внимание, и как бы я ни пыталась указать ученику на его поведение, это было безрезультатно. В целом, меня пугало то, что происходило с мальчиком той осенью, и в каждом его слове не было никакой опоры, в каждом его действии чувствовалось колоссальное напряжение, будто он боится сорвать покров, за которым что-то скрывает, а может и сам боится заглянуть.
Той же осенью мой начальник пригласил меня в незнакомый нам театр на отвратительную, как потом выяснилось, постановку «Вишневого сада». Приглашен был и Филипп. Встреча состоялась, и снова не обошлось без напряжения, теперь уже уместного в результате травмы, нанесенной мальчику Михаилом Федоровичем. Как потом выяснилось, ученик признал поражение без всякой попытки защитить себя, и без дерзости, проявления которой я опасалась. Потом он сам мне передал суть беседы, то же сделал мельком мой начальник при телефонном разговоре, и результатом их долгой примирительной беседы был твердый и решительный отказ Филиппа от какого либо творчества. Он мотивировал это тем, что ничего хорошего из этого не выйдет, и что это не больше, чем глупость и ошибка, допущенная по незрелости, и, дескать, стоит заняться в жизни чем-то более серьезным и существенным. Я не уловила в этом ни доли радикализма и, переспросив еще раз, получила тот же ответ. Мне только оставалось надеяться, что то, в чем Филипп находил смысл и дорожил, заменится чем-то новым, что так же увлечет его.
Вскоре это занятие нашлось - он устроился в кофейню недалеко от наших домов. Эта работа так увлекла Филиппа, со временем он приглашал меня на организуемые им кофе-семинары, делился со мной желанием развиться в этой сфере, тем более платили вполне неплохо, учитывая, что там работают в основном студенты. Эта деятельность отнимала у Филиппа довольно много времени, но на учебе по его словам это не сказывалось потому, что договорился с деканом посещать лекции вечером и сдавать экзамены летом вместе со всеми. Помню, однажды я пригласила его на спектакль, и, конечно же, он сверял свои возможности с расписанием, которое порой было трудно предугадать заранее. Договорившись о дне, я рассчитывала на помощь ученика в организации спектакля – расставить места, подготовить декорации и сделать остальные приготовления. К сожалению, Филиппа не было – то ли он забыл, то ли ему поменяли расписание, о чем он потом извинился и сослался на последнюю причину.
Иногда я заходила с подругой в кофейню к Филиппу выпить какао после рабочего дня, пока вместе ходили по магазинам. Мы обе отмечали, что он весьма органично вписывается в обстановку, и раз ему здесь нравится, почему бы ему не посвятить некоторое время работе, что приносит не только опыт, но и деньги, так необходимые молодым людям в возрасте моего ученика. Я видела, что Филя, найдя свое место, утратил ту несвойственную ему импульсивность и дерзость, заменив их прежними, как когда-то, искренними улыбчивостью и неусидчивостью. Несмотря на многие проблемы и неудачи, постигавшие мальчика на первом рабочем месте, которыми он со мной делился, он неустанно стремился к повышению, и на тот момент оно значило для него очень многое. Не зная точки зрения его руководителя на работу своего подчиненного, пока я сидела в кофейне, замечала, что Филипп работает исполнительно, он в хорошем расположении духа, и по его рассказам всегда был готов прийти на помощь в трудную минуту. Видимо, мои впечатления не были обманчивы, когда узнала от мальчика, что спустя семь месяцев с начала работы он идет на повышение. Он был очень рад этой новой роли, делился со мной приобретенными знаниями по управлению, а также случаями из практики. Был у этого повышения единственный недостаток – так как штат менеджеров в кофейне нашего района был полон, Филиппа перевели в центр города. А также, согласно новому трудовому договору менеджер обязан отрабатывать сорок часов в неделю, что непременно сказалось на частоте наших с ним и без того редких встреч.
В то время у меня самой было много хлопот, которые были вызваны работой сразу на несколько фронтов. Ученики, работа с текстами, переводы, театр – все это составляло тот круг деятельности, к которому, хоть я привыкла, но все же он постоянно расширялся. Особенно это касается театра - в дополнение к прежним обязанностям администратора, мне было вверено вести расписание спектаклей и составлять график актеров, чему поспособствовал Михаил Федорович, потому что заниматься этим ему было вовсе некогда - он принимал новые полномочия от своего руководства в библиотеке. Так как у меня было немного больше времени, чем у начальника, несмотря на то, что оно было полностью распределено и порой не оставалось и минуты на досуг, эта суматоха доставляла мне удовольствие, и отдых все-таки находился, опять же в виде присутствия на спектаклях.
Однажды весной в Москву приехала на недельку моя бывшая учительница по английскому языку, Анна Михайловна. Она не была в столице довольно давно, так как жила на постоянной основе в Израиле, и это краткосрочное возвращение домой было для нее редким шансом повидаться с родственниками, друзьями и бывшими учениками, и она не замедлила сообщить мне об этом. Я непременно нашла время и отложила все дела, за исключением преподавательской деятельности, и предложила Анне Михайловне сходить в театр, и непременно на «Дядю Ваню». По счастливому стечению обстоятельств назначенный день у нее был свободен и не занят другими делами, и мы сразу же договорились о времени и месте встречи – около метро в шесть часов.
Мы встретились спустя почти двадцать лет. Около перехода я заметила тот же силуэт, жесты, как она осматривалась по сторонам в ожидании встречи, - все это было неизменным, непреходящим. Такой же была и ее манера держаться, говорить, - ничего не изменилось, и, несмотря на годы, Анна Михайловна все с той же бодростью рассказывала о своей жизни за рубежом, чем занимается, как и поныне ведет репетиторство. Раз был затронута профессиональная тема, так объединяющая нас, по дороге в театр заняли себя беседой об учениках, о материалах, по которым сейчас занимаются в школах, о самом учебном процессе и прочих тонкостях нашего дела. Тогда я поняла, как мне не хватало общения с моей учительницей, скорее связанного даже не с профессией, но с прошлым, с воспоминаниями о моем ученичестве, о тех годах, о которых фотографии или записи могут сказать уже больше, чем люди, связанные с ними.
Спектакль Анна Михайловна оценила положительно, и я тут же поведала ей про систему, которую вела, согласно которой знакомлю всех с театром в определенной последовательности спектаклей, и это было принято с улыбкой, и учительница позже заметила, что у меня всегда была склонность к проектированию, упорядочиванию и счету. После театра мы сели в кафе и расспрашивали друг друга про наши жизни, но больше, конечно же, мы вспоминали, и наша неторопливая беседа сопровождалась ностальгическими улыбками у каждой из нас. Первым делом я призналась, что до сих пор храню тетради, доставшиеся мне от Анны Михайловны, и учу по ним детей, и каждый из них переписывает то, что наверняка было однажды не раз переписано. И сама вспоминала, как сидела на ее уроке и усердно выводила буквы, подчеркивала все красные строки и подтемы. Вспоминали, как помогла мне Анна Михайловна с выбором профессии, как во многом поддерживала и выслушивала. Когда было уж совсем поздно, мы распрощались и пообещали друг другу как-нибудь снова свидеться и почаще созваниваться, и я непременно обещалась справиться о возвращении учительницы в Израиль. Анна Михайловна поймала такси, а я пошла к метро, и на этом вечер был завершен.
Однажды перед весенними каникулами мне позвонил Филипп и оповестил, что скоро собирается увольняться и непременно хочет отпраздновать окончание трудовой деятельности. Поначалу, зная неосмотрительность и беспорядочность действий бывшего ученика, спросила, все ли он обдумал, почему же он решил так поступить, и, не найдя в его голосе никакого беспокойства или импульсивности, свойственной ему, порадовалась. Несмотря на шанс карьерного роста, этот уход был мотивирован не столько невозможностью вести рабочий день в размеренном ритме, сколько желанием Филиппа доучиться, дать себе немного времени отдохнуть, и уже потом устроиться по специальности. Мальчик озвучил дату своего увольнения, и, заглянув в ежедневник, я сообщила, когда смогу его принять, и день пришелся аккурат на конец третьей четверти, и эта встреча была бы очень кстати.
За несколько дней до встречи, когда вечером возвращалась из магазина, я увидела в переулке Филиппа вместе с родителями. Я же поторопилась встать так, чтобы они меня не заметили. Мальчик был в желтой кофте, волосы отросли, и не такие обритые и редкие, как полтора года назад. Когда трое проходили мимо, до меня доносились отрывки веселой и оживленной беседы, и, судя их по лицам и жестам, можно было предположить, что никакого семейного конфликта вовсе и не было. Их неспешное возвращение домой наталкивало меня на мысль, будто все сокрушения Филиппа были его выдумкой – в его лице не было ни тени расстройства. Мои давние догадки о разыгравшемся воображении мальчика имели право на существование, потому что не было никакой фактической информации о случившемся в семье, кроме переживаний бывшего ученика. Впрочем, после увиденного тем весенним вечером, я больше не беспокоилась на эту тему и без всяких двусмысленностей могла спрашивать ученика о делах в семье.
Настал день встречи, и перед приходом Филиппа у меня было последнее за этот сезон занятие, которое шло не очень благополучно. Я сидела рядом с пятиклассником Сашей, мы учили и повторяли который раз одну и ту же тему – выражение количества и его вариативность применительно к исчисляемым и неисчисляемым существительным. Мальчик смотрел в окно, думал о своем, постоянно отвлекался на купленный ему на день рождения телефон и отвлекал меня. Даже мысль о том, что это последнее занятие в четверти, почти не радовала меня, а лишь подталкивала к некорректному выражению того, что я думаю относительно происходящего на занятии. Признаться честно, иногда, как и любой другой человек после многих безуспешных попыток и так объяснить, и эдак, я чувствовала себя некомфортно, и в таких случаях остается два распространенных пути – либо накричать, либо проявить терпение и поговорить с человеком, если это имеет смысл. Так как первое, примени я этот метод в действие, лишило бы меня не только ученика, но и определенной суммы денег, я выбрала второй путь. Я прервала мучительные рассуждения об исчисляемости молочных продуктов и апельсинового сока и спросила Сашу, что же его так озадачило, о чем он так думает без конца и не может сосредоточиться на уроке. Было бы уместнее это сделать при первых же симптомах отсутствия внимания, но лучше поздно, чем никогда. Саша признался, что хочет завести кошку или собаку, а мама не разрешает, и не потому, что у нее аллергия, а потому, что просто не имеет желания. Схватив быка за рога, я подошла к процессу творчески, натолкнув мальчика на размышления, исчисляются ли кошки, собаки и прочие животные, и совместно придя к утверждению этого факта, положили обратное о молоке, масле, соке и прочем неисчисляемом. В конце занятия Саша, уже бодрый от того, что к нему проявили участие, спросил совета, как же быть, если так хочется завести домашнее животное. Основываясь на собственном опыте, я поделилась историей, как у моей мамы было не просто нежелание, но аллергия на кошек, и по этой причине у меня в детстве не было ни одной. Но зато она у меня есть сейчас, и ни муж, ни сын аллергии этой не имеют и спокойно живут вместе с животным. Мальчик порадовался, что препятствие, с коим я однажды столкнулась, преодолено, и сказал, что пока он вполне может справиться без кошки, а мама со временем наверняка передумает. Напоследок я задала Саше повторение трудной ему доселе темы и несколько упражнений из старых конспектов Анны Михайловны. На том мы попрощались.
Спустя час, как и договаривались, мне позвонил Филипп, и, удостоверившись в моей временной свободе от репетиторства, сообщил, что будет через пятнадцать минут. За это время я прибралась, накрыла на стол, поставила чайник, и пока оставалась пара минут, вышла на балкон покурить. На улице была приятная весенняя погода после дождя, наступал вечер, почти безветренно, но свежо. Пока курила, я заметила Филиппа, бодро идущего к подъезду. В его походке было что-то свободное; наверное, приятные последствия недавнего увольнения. Когда бывший ученик подходил ближе, и было собирался звонить в домофон, в его руках помимо моего любимого вина я заметила листки бумаги. Передо мной встали картины двухлетней давности, как я помогала ученику с его произведением, и уже приготовилась к непредвиденным заботам. Впрочем, я должна проявлять терпение.
