Лунный всадник

Редко кто из тех, кто в детские свои годы принял в себя - раз и навсегда! - "Конька-горбунка" П.П. Ершова, интересовался личностью автора. Это факт, сам по себе заслуживающий внимания. "Конёк-горбунок" выдержал при жизни Ершова семь изданий, но уже в те годы обозначилось это своеобразное расхождение между судьбой сказки, будто оторвавшейся от своего создателя, и судьбой пребывавшего в забвении автора. Книга пользовалась неизменным успехом в публике, её постоянно спрашивали у книжных прилавков, но о её авторе никто не вспоминал. А.К. Ярославцев, университетский товарищ Ершова и первый его биограф, писал вскоре после смерти своего друга: "Будто сказке Ершова суждён удел всех народных сказаний - существовать и не ведать имени своих создателей" [1.- А.К. Ярославцов. Пётр Павлович Ершов, автор сказки "Конёк-горбунок". Биографические воспоминания университетского товарища его. СПб., 1872.С.4]. Как случилось, что автор, уже в первом своём произведении обнаруживший редкий дар стихотворца-сказочника, выпал из поля зрения читающей публики? На то были причины, заключённые, в самом деле, в природе сказки, но разве у Ершова не было другого случая подтвердить свои права на внимание читателей? К сожалению, такого случая не представилось. После "Конька" Ершов несколько раз брался за перо, но ожидания своих друзей, в самом деле, не оправдал. Знакомство с созданным им в более поздние годы позволяет понять, что оно справедливо забыто. П.П. Ершов остался "автором одной книги", но зато такой, без которой не обходится ни одно поколение, вступающее в жизнь в России.

Ярославцев поставил Ершова в один ряд с И.Ф. Богдановичем и А.С. Грибоедовым, которые увековечили своё имя в русской литературе также одним произведением, - Богданович "Душенькой" по мотивам античной сказки про Амура и Психею, Грибоедов - своим "Горем от ума". Но была между ними и Ершовым разница: Богданович и Грибоедов, блестяще подготовленные к литературной деятельности, с богатым опытом жизни в обеих столицах, создавали прославленные свои произведения в возрасте около тридцати лет, а у Ершова на момент создания "Конька" ничего этого не было. "Конёк-Горбунок" был написан, когда автору исполнилось всего только 19 лет!

В объяснение столь раннего для Ершова появления шедевра русской словесности можно было бы указать на высокую степень одарённости автора, как у Пушкина, рано выделившегося среди своих лицейских сверстников. Однако Пушкин проделал развитие, и развитие вело его к восхождению на вершины художественного творчества. У Ершова же всё было наоборот: он сразу набрал высоту, превзойдя в сказочном жанре, - это надо прямо сказать, - Пушкина, но никогда более до собственного же уровня не поднимался, его удивительный дар будто бесследно пропал. Развития в его случае как раз и не было.

Авторы одного произведения, - а Ершов выделяется среди них ранним созданием своего шедевра особо, - испытывали тот тип вдохновения, которое приходит раз в жизни и более не возвращается. Вдохновение столь редкое следует назвать инспирацией. В пишущего будто входит превышающая его собственные возможности сила, мобилизует все ресурсы его души, чтобы через него сообщить миру, - обществу, к которому он принадлежит или, шире, в нескольких поколениях, народу, - нечто жизненно необходимое. Сказка Ершова уже своим слогом, удивительно лёгким для начинающего литератора, свидетельствует о необычном, повидимому действительно инспиративном своём происхождении. Оно не умаляет его как автора, ибо в расширенном своём сознании он оставался самим собой, принимая то, что через него текло, как своё собственное, чудесным образом в себе самом открываемое. Он, быть может, не постигал всех глубин и никогда бы, наверное, не смог раскрыть все смыслы, заключённые в вышедшие из-под его пера строки, но он в то же время долгим своим авторским взглядом проникал до этих глубин, которые ему было дано перевести в слова русской речи. Он напоминает в этом отношении И.В. Андреэ, писавшего "Химическую свадьбу Христиана Розенкрейца" в свои 17 лет и так до конца жизни не уразумевшего, что вышло из-под его пера.

"Конёк-горбунок" был написан Ершовым в Петербурге. Три тысячи вёрст из Тобольска, где он родился и вырос, до столицы империи Ершов проделал, чтобы поступить в университет, незадолго перед тем открытый. Он стремился попасть на филологическое отделение, куда его влекла любовь к литературе, но помешало незнание языков. Он был принят на философско-юридическое отделение, программа которого его интересовала куда меньше. Он плохо посещал занятия, а пребывание в столице использовал главным образом для расширения своего культурного кругозора, много читал, приобщался к музыке, и уже на последнем году обучения, повидимому зимой 1833-1834 гг., засел за "Конька", написанного, как следует из самого текста, в три приёма, но всё же на одном дыхании.

Готовую сказку он решился показать П.А.Плетнёву, профессору словесности, известному своими связями в литературных кругах, другу Пушкина. Прочитав её, Плетнёв, ничего не говоря автору, принёс рукопись на занятия и вместо положенной лекции прочитал перед затихшей студенческой аудиторией первую часть "Конька". Это был знак высшего признания, какого мог удостоиться начинающий, никому не известный аавтор. Пушкин по ознакомлении с текстом "Конька" не без восхищения сказал: "Этот Ершов владеет русским стихом точно своим крепостным мужиком!" (2.- Русский архив. 1899. №6. С.355). Пушкина ввело в заблуждение на счёт неизвестного автора мастерство, с которым написан "Конёк", но Ершов не принадлежал к сословию душевладельцев.

Сначала "Конёк-горбунок" был напечатан в набиравшей тогда популярность "Библиотеке для чтения", а уже в июне того же 1834 года сказка вышла в свет в первом, окончательно ещё не отделанном издании. .

Петербургские литераторы, в круг которых Плетнёв ввёл Ершова, приняли его с интересом, но он в их среде не удержался. "Я был страшно обидчив. Мне всё казалось, что надо мной он смеётся", - вспоминал в поздние свои годы Ершов о встречах с Пушкиным в Петербурге (3.- И.С.Абрамов. О поэте П.П.Ершове.//Сибирские огни. 1940. №4-5. С.239).

Тогда же, в 1834 году Ершов окончил университет, но задержался в столице ещё на два года, видимо, пытаясь там устроить свою судьбу. Лишь летом 1836 года он вернулся в родной Тобольск учительствовать. Он кончил жизнь директором тобольской гимназии в отставке в 1869 году.

Свой окончательный вид текст "Конька" приобрёл лишь в 4-м бесцензурном издании 1856 года. В нём Ершов восстановил места, выпущенные цензурой в 1-м (без изменений повторенном в промежуточных втором и третьем) издании - они обозначены были в нём отточьями соответственно числу выпущенных цензором строк. Та правка, которой Ершов при этой работе подверг места, перешедшие из первого издания в четвёртое, показывает, как обогатилась их образность, усилилась точность и выразительность языка. И лишь теперь появились некоторые смысловые акценты и целые эпизоды, в издании 1834 года вовсе отсутствующие. В обратной перспективе, открывающейся изданием 1856 г., текст 1834 года представляется черновым вариантом, над которым Ершову ещё предстояло работать. В 1856 году его сказка приобрела тот окончательный вид, который сделал её настоящим национальным достоянием.

Исследователи "Конька" задаются вопросом об источниках, которыми пользовался автор. На наш взгляд, совершенно неважно, где Ершов черпал материал для "Конька". В конце концов, для главного героя, давшего название сказки, никаких образцов в фольклоре не установлено. По этому поводу сам Ершов пояснений не оставил, но должно быть ясно, что конёк, обрисованный столь определённо:

На спине с двумя горбами

Да с аршинными ушами,

не был ни высмотрен, ни вычитан, а пришёл к своему автору изнутри, и это один из признаков инспиративного происхождения сказки. Это тем более вероятно, что никакой смысловой нагрузки, обусловленной сюжетом, облик конька в сказке не несёт. Его приходится принимать как данность, и, похоже, что как данность принимал его и сам Ершов.

В сказке "Конёк-горбунок" всё по-настоящему в первый раз. Близость её к фольклору основывается не на заимствованиях тех или иных мотивов, а на том, что авторская по происхождению сказка эта не несёт на себе печати личности своего автора. Ершов в ней присутствует, но он делает это в образе рассказчика, не сочиняющего, а транслирующего доставшийся ему сюжет. Непроизвольно найденный Ершовым приём отстранения собственной личности открыл доступ к нему инспирации, помог обрести голос и, быть может, не совсем свойственную ему обычно широту дыхания и ввёл всё повествование в русло народной традиции. Читатели забывают об авторе, чувствуя себя в "Коньке-горбунке" в народной стихии.

"Высокие истины часто являются перед душой в образе сказок, свободные от церковных догматов, целомудренно укрытые завесой прекрасного. Силы душевного предчувствия способны воспринять в себя семена истины раньше, чем трезвое сознание - охватить ясные мысли"(4.- R. Meyer. Vom Schicksal der Toten. St., 1979. - Перевод Т.Б. Шанько.1909-1983). В таких словах пастор Общины христиан Рудольф Мейер призывает к бережному обращению с материалом вообще любой сказки. Природа сказки не должна страдать от законного стремления пытливого ума современного человека проникнуть в её более глубокие слои и смыслы. Сохранить в неприкосновенности покров прекрасного, о котором говорит Р.Мейер, в таком случае возможно, лишь останавливая внимание на тех местах сказки, которые сами взывают к более внимательному, вдумчивому прочтению, готовые раскрыться, если читатель подберёт к ним соответствующие ключи. Современная духовная наука, введённая в культурную жизнь Рудольфом Штейнером, даёт в наше распоряжение большой набор средств, позволяющих выявить заключённые в сказке Ершова высокие истины, проникшие в неё помимо сознания самого Ершова, но всё же при его непосредственном участии.

Действие сказки развивается поначалу вполне в русле фольклорной традиции, повторяя известный мотив отца с тремя его сыновьями:

У старинушки три сына …

Также в согласии с традицией народных сказок двум старшим умным братьям противопоставлен младший:

Старший умный был детина,

Средний брат и так и сяк,

Младший вовсе был дурак.

Фигура героя сказки выделяется из своего окружения и занимает главное место в повествовании лишь постепенно. Этим обусловлен и размеренный темп, первоначально эпическая тональность повествования.

Происшествие, послужившее толчком к действию, -

Кто-то в поле стал ходить

И пшеницу шевелить, -

расставляет действующих лиц по своим местам. Числящийся среди старших братьев дураком, Иван и вправду ведёт себя в ночном дозоре в сравнении со старшими простовато. Он исполнителен и бесхитростен, он не знает, что есть много возможностей отбыть службу без чинимых ею неудобств. Старшие же исполняют свой долг неисправно, кое-как и возвращаются домой ни с чем, а он сумел не заснуть и стал благодаря этому хозяином сна. Не угасшее его сознание высветило ему в области сна неизвестные ранее вещи:

Поглядел под рукавицу -

И увидел кобылицу.

Иван-дурак излюбленный герой русской сказки. Сказка подчёркнуто выводит в нём тип человека, не затронутого культурой рассудка. Он склонен действовать по наитию момента, полагаясь на мудрость инстинкта. Также у Ершова Иван как будто не отдаёт себе отчёт в том, что будет делать, оседлав кобылицу: инстинкт велит ему подчинить её своей воле и только:

К кобылице подбегает,

За волнистый хвост хватает…

И садится на хребёт, -

Только задом наперёд.

Сказка Ершова содержит немало деталей, на которых внимание читателя не успевает задержаться, а они между тем существенны. Так, в данной сцене впопыхах Иван усаживается на кобылицу, не так, как обыкновенно садится всадник, но, быть может, в том и заключена причина его успеха в ночной борьбе с ней. Сев на кобылицу, как следовало бы, Иван был бы с ней целиком слит, как обыкновенно всадник со своим конём. Он же, напротив, садится на кобылицу, как придётся, "задом наперёд", показывая этим, что находится в положении более свободном. Он не сливается с животной природой, а правит ею извне. Его главная задача - усидеть, что нелегко при занятом им неудобном положении.

Кобылица уносит его в ночное пространство, под ними внизу лежит земной мир:

Вьётся кругом над полями,

Виснет пластью надо рвами…

Бодрствуя, - насколько в сказке можно говорить о бодрствовании, - Иван переместился в область сна. Сказка и сама развивается на грани сна и бодрствования и переход из дневного бодрственного сознания в ночное, естественно, не отмечает. Однородное это сказочное сознание знает понятия верха и низа, неба и земли, но перемещение из одного в другое происходит легко, а большие расстояния покрываются мгновенно. Протяжённость сказочного мира не пространственная, а мысленная.

В замечательной этой сцене человек показан в момент преодоления в себе того, что обращает его в кентавра. В кентавре человеческое не отделено от витальных сил, оно с ними слито. Такое состояние необходимо в народе, которыйя подготавливается к встрече с Самодухом в VI послеатланической культурной эпохе. Благодаря этому он донесёт свои жизненные силы нерастраченными до этой встречи, а Самодух сам наполнится жизнью через соединение с ними. Однако человек показан в Иване в тот момент, когда отделение его от витальных сил становится уже необходимым. Он обуздывает выступившую из него, символизированную кобылицей, природу инстинктов:

Наконец, она устала.

"Ну, Иван, - ему сказала, -

Коль умел ты усидеть,

Так тебе мной и владеть"…

Человек и животное могли бы идти с этого момента рядом. Но тут вот что важно: признав над собой власть Ивана, кобылица при нём не остаётся. Вместо себя она оставляет ему трёх коней, - двух красивых

…каких поныне

Не бывало и в помине.

и конька

Ростом только в три вершка…

Из её наставления Ивану следует, что наибольшую ценность из них представляет неказистый конёк, а не два, прекрасные на вид, его собрата - эти кони представляют ценности возместимые и даже подверженные обмену. Кобылица наставляет:

Двух коней, коль хошь, продай.

Но конька не отдавай

Ни за пояс, ни за шапку,

Ни за чёрную, слышь, бабку.

На земле и под землёй

Он товарищ будет твой!

Собственная природа человека, побеждённая им, разделилась натрое! Это весьма напоминает расщепление единого душевного существа человека на душу мыслящую, душу чувствующую, душу волящую, которое совершается как только человек переступает Порог духовного мира. Событие это многократно описано в трудах и лекциях Рудольфа Штейнера, например: "Мышление, чувствование и воление расходятся, когда человек вступает в сверхчувственный мир" [4а.- 23.04.1919. GA 192/ S.59-60]. Три силы души, обыкновенно тесно связанные между собой, превращяются там в три обособленные друг от друга самостоятельные существа, между которыми человек теперь только сам, собственной волей может устанавливать связь, поскольку по вступлении в иной мир его сознание Я не угасло.

Одного этого для понимания фигур трёх коней, доставшихся Ивану, всё же ещё недостаточно. В любом случае конь олицетворяет волевой порыв, а цена коней у Ершова между тем различна: два коня, несмотря на свою красоту, менее ценны, чем маленький конёк "с двумя горбами да с аршинными ушами". Как явствует из дальнейшего, конёк, безусловно, стоит ближе к Ивану, чем красавцы-кони, но едва ли верно будет однозачно видеть в этой фигуре изображение одной из тех трёх сил, на которые единая душа распадается по ту сторону Порога, - например, наиболее важную для человека его волевую природу. К тому же воля, в описании Рудольфа Штейнера, присутствует и в мышлении, так как для того, чтобы что-либо помыслить, необходимо усилие; присутствует она в качестве задержанной воли и в чувстве, между тем в коньке она проявляется особым образом. Она не обнаруживает себя в нём как собственная своя сила, она лишь служит своему хозяину, и если сверх того она наделена ещё высшей мудростью и прозорливостью, качествами, каких сам хозяин конька совсем лишён, то и их она, то есть конёк, обращает ему на службу.. Такую волю трудно свести к одной из трёх фундаментальных способностей, присущих душе человека. Если конёк у Ершова и олицетворяет собой воюи, - а оно, повидимому, всё же так и есть: ведь конёк несёт на себе Ивана (хотя, правда, - что нужно отметить особо, - за него не действует), - то мудрая эта воля представляет собой, конечно, нечто совершенно исключительное.

Из ночного дозора Иван возвращается домой обладателем тайны и тем самым становится настоящим героем сказки. Превосходство старших братьев, в некотором смысле носителей рационального начала, над младшим, владеющим тайной, утрачивает свой смысл.

Теперь, после того как Иван подчинил себе низшую свою природу, испытанию должна быть подвергнута высшая. Оно ждёт Ивана на пути в столицу, куда тайком от него отправляются старшие братья, чтобы выставить на продажу красавцев коней, обнаруженных ими в балагане, где их держал Иван.

Между братьями Ивана и двумя конями, конечно, существует связь, которую они, однако, не в состоянии ни постигнуть, ни тем более сохранить. Увидев коней, они не могли отвести от них глаз:

Братья так на них смотрели,

Что чуть-чуть не окривели.

Но думать они с этого момента могли лишь о том, как бы их выгодно сбыть с рук. Их затея удалась лишь отчасти. Иван обнаружил пропажу и вскачь пустился в погоню за братьями.

И в два мига, коль не в миг,

Наш Иван воров настиг.

Иван-дурак легко принимает доводы, которые смущённые братья приводят в своё оправдание, и лишь напрашивается к ним в попутчики - уж очень хочется ему повидать город. Это значит, что выручку от продажи коней придётся делить на троих, но отказать их владельцу невозможно, и теперь уже втроём братья продолжают путь. Между тем надвинулась ночь.

Стало на небе темнеть,

Воздух начал холодеть.

Действие как будто приостанавливается. Братья располагаются на ночлег. Однако пружина действия опять начинает уже туго закручиваться:

Вот Данило вдруг приметил,

Что огонь вдали засветил…

Старшие поняли друг друга без слов и, сославшись на то, что "ни огнива, ни кремня" при них не оказалось, предлагают Ивану добыть огня в поле с тайной мыслью, что из этой поездки он может и не вернуться:

Коль станичники пристали, -

Поминай его, как звали.

Беспрекословно, - или бездумно? - Иван пускается на своём коньке на огонёк. Примечательно, что источник света ещё не назван, а характер света описан как феномен первоочерёдной важности:

Огонёк горит светлее,

Горбунок бежит скорее.

Вот уж он перед огнём.

Светит поле словно днём.

Чудный свет кругом струится,

Но не греет, не дымится.

"Светит, да не греет". В антропософии известен этот феномен. Свет, который с этого времени будет освещать путь Ивана, в оккультизме носит название астрального света. Это свет познания. Он возводится к временам райского состояния человека, когда боги, его творцы не хотели уделить ему способность видеть то, что могли видеть сами. Они хотели видение в астральном свете удержать за собой. "Боги жили в астральном свете. Под влиянием богов, достигших своего совершенства благодаря их прежней эволюции, люди остались бы без астрального света, без познания". К видению в астральном свете, и тем самым к познанию, человека приобщил враг богов Люцифер. Это было нужно прежде всего ему самому, чтобы посредством астрального света смотреть, как это делали "боги", внутрь человека. Отставший дух, Люцифер мог наверстать своё отставание в развитии теперь только так, - через человека. Боги насадили в человеке любовь, Люцифер хотел тоже видеть это, зато он открыл человеку глаза, человек стал воспринимать окружающий мир - сначала в астральном свете, затем с помощью развившихся органов зрения. "Оттого что человек открыл глаза и взирает в предметный мир, Люцифер внутри человека взирает в мир. Он завершает в человеке своё развитие .(5. - 30.03.1906. Rudolf Steiner Gesamtausgabe (далее GA), Bd. 97. S.162-163). Такова вкратце в освещении духовной науки история "грехопадения" человека в Раю и начала собственно земной истории человека, сделавшегося через познание причастным к мудрости богов.

В сказке Ершова это момент величайшей важности, и вовсе не случайно только здесь, единственный раз на протяжении всего повествования, конёк вмешивается в действия Ивана. Впрочем, он и тут не выходит из отведённой ему в сказке роли советчика. Он объясняет Ивану, когда они выехали на источник света:

Тут лежит перо Жар-птицы,

и предостерегает:

Но для счастья своего

Не бери себе его.

Много, много непокою

Принесёт оно с собою.

Для Ивана это в своём роде момент грехопадения. Ему трудно отказаться от обладания светоносным пером. Счастливый своей находкой он не отдаёт себе отчета в том, что в свете, который источает перо, может быть заключено нечто искусительное.

"Говори ты! Как не так!" -

Про себя ворчит дурак;

И, подняв перо Жар-птицы,

Завернул его в тряпицы,

Тряпки в шапку положил

И коня поворотил.

Птица, в освещении духовной науки, это сплошь голова.[6.- 19.10.1923. GA 230. S.12] Человеческая голова будто обрела в птице способность летать. Соответственно тому и перья, которыми птица одета, символизируют мысли, достигающие у человека в голове света сознания. В голове мысли роятся. Перо же и в практическом обиходе оказалось связано с мыслью. Прежде чем появились стальные перья, при письме пользовались гусиными. Ершов гусиным пером писал свою сказку.

Светоносное перо - образ мысли, разгоняющей мрак жизни. Она вносит в человека внутренний свет, и пространство души, прежде пустое и тусклое, наполняется живительным светом. Мысли такого рода - редкая находка, которую надо беречь. О последствиях счастливой этой находки Иван не задумывается. Он хочет обладать пером всецело и безраздельно. Он соединяет вожделение со светом, а это и есть тот грех, который потребует от него искупления.

Поднимая в поле перо, Иван поступал по своей воле, но тем самым он неведомо для себя выбрал путь, на котором собственную свою волю ему придётся подчинять чужой. Коньку хорошо виден весь этот путь. Предостерегая хозяина о последствиях, он делает это, надо думать, не столько для того, чтобы удержать его от опрометчивого шага, - он знает, что этого не миновать, - но для того, чтобы ответственность момента довести до сознания Ивана. Ведь и в первичном в истории человечества искушении в раю прародители не могли бы пожаловаться, что совершили свой грех по неведению. Они были предупреждены. Вкушать плод от Древа познания им ни под каким видом не следовало. Так и теперь конёк, кажется, хочет, чтобы хозяин шёл навстречу своей судьбе хотя бы с некоторой долей сознания того, что за перо придётся платить. Конёк и впредь всякий раз, прежде чем прийти на помощь Ивану, будет напоминать ему, что он терпит по собственной вине, не вняв его предостережениям в поле. Конёк делает это не для того, чтобы вызвать в Иване раскаяние, а для того, чтобы разбудить понимание связи вещей. Напоминания эти - своего рода терапия, к которой Конёк прибегает на всём последующем пути Ивана.

Сцена продажи коней царю на столичном рынке - для Ивана своего рода распутье. Он мог бы вместе с братьями ещё вернуться домой, но кони не хотели признать другого хозяина:

Все уздечки разорвали

И к Ивану прибежали.

Обстоятельства и тут выводят Ивана на его путь, а он подчиняется им и вместо возвращения домой, поступает на службу к царю, который ни за что не хочет расстаться с конями. В судьбе героя это момент разрыва родственных уз, хотя и не сам он производит этот выбор. Так получается. Как и прежде, не размышляя, Иван просто отдаётся своей судьбе и принимает новое своё положение как данность.

Кони остались при законном своем владельце, - теперь в царской конюшне, куда Иван определён для ухода за чудесными конями, он с ними неразлучен, хотя в последующем развитии действия они никакой роли уже не играют. Только конёк по ходу действия всегда рядом с ним.

Новым своим положением Иван вполне доволен. Статика определяет состояние его души и на новом месте:

При конюшне царской служит

И нисколько не потужит

Он о братьях, об отце

В государевом дворце.

……

Ест он сладко, спит он столько,

Что раздолье да и только!

Его выводит из инертного состояния враждебный к нему царский спальник, "бывший конюших начальник", чьё место Иван занял. Чужой успех не даёт покоя спальнику. Ему подозрительно незаслуженное возвышение Ивана. Тут не могло обойтись без колдовства, новый конюший, должно быть, чернокнижник! Внешнее наблюдение, надо думать, ничего не могло дать, и спальник на ночь забрался в конюшню поглядеть, чем занимается после дневных трудов Иван.

В полночь, убирая коней, Иван, не таясь, вынимает заветное перо. Упрятанное в шапку оно всегда при нём. Конюшня озаряется светом. Так светят в потёмках души (она же и конюшня) светозарные мысли. Неземной свет производит неотразимое действие на неискушённый ум. Свет даёт ему содержание, свет служит проводником в глубины души. Однако человек, ставший его обладателем, легко может обречь себя на бездействие. Ивану достаточно того, что он имеет, он не хочет ничего менять в своей жизни.

За этим занятием застаёт его пробравшийся в конюшню спальник.

"Э! так вот что, - наконец

Проворчал себе хитрец. -

Ладно, завтра ж царь узнает,

Что твой глупый ум скрывает…"

Спальник рад нежданно представившемуся случаю навредить Ивану. Наутро он спешит к царю с доносом на конюшего, утаившего чудесное перо. Спальник успел выкрасть перо, дождавшись, когда Иван заснул, и в качестве вещественного доказательства преступления конюшего представил его царю. Царь разгневан. Он вопрошает доставленного к нему Ивана:

В силу коего указа

Скрыл от нашего ты глаза

Наше царское добро -

Жароптицево перо?

Иван отпирается, но царь, торжествуя, достаёт улику - перо, пропажу которого Иван не заметил… При таких обстоятельствах получает Иван от царя первое своё задание: поймать самоё Жар-птицу и доставить её к царскому двору.

Отныне побуждения к действию Ивану будет давать внешняя сила, и при участии даже прямо враждебного к нему персонажа. Что ж, поднимая в поле перо, Иван уже вступал на путь, который теперь ему предстоит пройти до конца. Путь познания, на который он тогда по неведению вступил, требует действий, ведущих к самим истокам сокровенного знания. С этого момента действие и выходит на прямую дорогу

Конёк объясняет Ивану, как исполнить царское повеление, а затем доставляет его туда, куда в урочный час слетаются Жар-птицы. Важная черта: средства, с помощью которых можно достичь поставленной цели, герою неизвестны, а конёк владеет всей полнотой сведений на этот счёт. Он, собственно, для того только и стоит рядом с Иваном, чтобы подсказывать хозяину образ действий и средства, но неизменно отступает в сторону, чтобы поле действия предоставить хозяину.

.

Уже в первой этой поездке определилось направление, которое неизменно будет выдерживаться и впредь:

И поехал на восток

Доставать тоё Жар-птицу.

Потом этот оборот будет повторен:

И поехал на восток

По тоё ли Царь-девицу.

Направление поездок Ивана - заветный восток русских сказок. Значение его раскрывается как будто просто - на востоке восходит Солнце. Однако Иван перемещается не в трёхмерном пространстве, из которого берутся лишь образы вещей, а не сами вещи, а в пространстве души. Для души Солнце - это её Я. "Я, - говорит Штейнер, - это Восток, через который [в душу] вступают высшие принципы. Подобно Солнцу восходят они в человеке" (7.-GA 265. S.405). Тут уже как на ладони виден путь, которым Иван следует через все свои испытания к цели: путь этот ведёт его к обретению самого себя, собственного своего Я, которым он далеко ещё не владеет. Ведь он "дурак" в том смысле, что в нём Я не высвободилось из мрака его души.

Едут целую седмицу.

Напоследок, в день осьмой

Приезжают в лес густой.

Тут конёк снабжает Ивана новыми наставлениями, сам занимая позицию стороннего, хотя и неравнодушного, готового прийти на помощь, наблюдателя:

"Ты увидишь здесь поляну;

На поляне той гора

Вся из чистого сребра;

Вот сюда-то до зарницы

Прилетают жары-птицы

Из ручья воды испить;

Тут и будем их ловить".

Предоставленный самому себе Иван как будто своими глазами должен увидеть то, о чём ему сказал наперёд конёк - теперь та же картина приводится в восприятии Ивана:

А на той ли на поляне,

Словно вал на океане,

Возвышается гора

Вся из чистого сребра.

Гора - восходящий к небу элемент земного ландшафта. По этой причине в оккультных школах считалось: "Гора - это место посвящения" (8.- 3.12.1905. GA 92. S.151). На земле "гора" часть пространства, выделенная для приобщения к тайнам неба. Сказка сверх того уточняет, что гора, на которую Иван выехал, была "вся из чистого сребра". Серебро в старой алхимической традиции, - и современная духовная наука её со своей стороны подтверждает, - лунный металл, воплощающий в земном веществе лунные силы в чистом виде. Сказка даёт понять, что Ивана попал в граничащую с землёй сферу Луны. Это ещё не та область, где Иван в третьей своей поездке встретит Месяца. Охотясь за Жар-птицей, он только переступает границу лунной сферы и делает в ней первые шаги и открытия. Он пока не может окинуть её всю одним взглядом.

При вступлении в сферу Луны, - после смерти или при посвящении (а Иван, похоже, идёт именно этим последним путём), - человек чувствует, как на него плывёт целое море мыслей. Мысли - первое, что душа по освобождении от тела встречает в духовном мире. Их слишком много, и для того, чтобы в них не утонуть, с ними надо как-то справляться, и, кажется, именно этому учится Иван в сказке. Вот как она это описывает:

Вот полночною порой

Свет разлился над горой, -

Будто полдни наступают;

Жары-птицы налетают…

Заметим: полночь - пора наибольшего мрака; внешние чувства спят, но укреплённое бодрствованием сознание Я находится в области света. Это час Самодуха. Целый сонм жар-птиц витает перед Иваном:

Наш Иван, от них закрытый,

Смотрит птиц из-под корыта

И толкует сам с собой,

Разводя вот так рукой:

"Тьфу ты, дьявольская сила!

Эк их, дряни, привалило!

Чай, их тут десятков с пять,

Кабы всех переимать, -

То-то было бы поживы…"

Изловчившись, он хватает одну из птиц и зовёт конька:

"Ой! Конёчек-горбуночек!

Прибегай скорей, дружочек!

Я ведь птицу-то поймал", -

Так Иван-дурак кричал.

Царское поручение успешно выполнено, и теперь, кажется, можно отправляться и в обратный путь, но - Иван удерживает конька:

"…дай-ка птиц-то мне пугнуть! -

Говорит Иван. - Смотри-ка,

Вишь, надселися от крика!"

И, схвативши свой мешок,

Хлещет вдоль и поперёк.

Ярким пламенем сверкая,

Встрепенулася вся стая,

Кругом огненным свилась

И за тучи понеслась.

А Иван наш вслед за ними

Рукавицами своими

Так и машет и кричит,

Словно щёлоком облит.

Птицы в тучах потерялись…

Озорная выходка, которую Иван позволяет себе напоследок, кажется введённым потехи ради довеском к сюжету. На самом деле значение этого эпизода ключевое. Косвенно это подтверждается, пожалуй, тем фактом, что в первом издании сказки он отсутствовал. Ершов счёл нужным, готовя четвёртое издание, непременно ввести его в окончательную редакцию. Сверхчувственный опыт, которому эпизод этот соответствует, следующим образом описан Рудольфом Штейнером.

На начальном этапе посвящения (или посмертного пути человеческой души) речь идёт об имагинациях, поднимающихся из глубины души человека. "Предположим, - так описывает ситуацию данного момента Штейнер, - что человек думает, будто в визионерном мире, в который он вступил, он имеет полную действительность; этот человек находился бы в тяжком, весьма тяжком заблуждении. Это царство визионерной жизни необъятно, пока от имагинации, которая перед нами начаровывает визионерный мир, мы не поднимемся к инспирации. Лишь она скажет нам: ты должен обратиться к одному этому образу, ты должен к нему направить твой оккультный взгляд, тогда ты будешь переживать истину. Бесчисленные же другие образы, окружающие этот образ, должны исчезнуть в бессущностном ничто. Тогда этот единственный образ выступит из необозримого множества других [образов] и окажется выражением истины" (9.-24.05.1912. GA 155 S.38). Иван проделываетэто достаточно грамотно: выделив из множества увиденных птиц одну, он остальных заставляет исчезнуть.

Обретение Жар-птицы знаменует этап просветления героя на его пути. Он не только нечто для себя приобрёл, - что именно, сказка не говорит, а Жар-птицу он отдаст царю, - но и нечто в себе преодолел. Поэтому с великолепной снисходительностью человека сведущего он объясняет царю, повергнутому в смятение светом, заливающим его палаты, когда Жар-птица была выпущена из мешка:

Это, слышь ты, не пожар, -

Это свет от птицы-жар…

Силу, необходимую для погашения затопляющих сознание имагинаций-мыслей, даёт более высокая способность инспирации. Однако, Иван ещё учится, ему надо вполне овладеть этой новой силой, и для того ему даётся следующее задание.

Рассматривая поручения царя Ивану как испытания, мы занимаем точку зрения, вскрывающую в эпизодах увлекательного сюжета их потаённую, но органическую связь между собой: с каждой поездкой задание Ивана становится труднее, а сам он с каждым разом поднимается на более высокую ступень.

Вот и второе задание царя обнаруживает признаки продвижения героя вперёд на его пути.

Интрига второй поездки возникает в царской поварне, где охотники слушать занимательные истории, узнают от одного из слуг, выступающего в роли рассказчика, о Царь-девице:

У далёких немских стран

Есть, ребята, окиян.

По тому ли окияну

Ездят только бусурманы;

С православной же земли

Не бывали николи

Ни дворяне, ни миряне

На поганом окияне.

Океан этот, стало быть, в силу своей отдалённости заведомо негоден для православных, - там бывают одни бусурманы. Но любопытство слушателей разбужено, и они хотят подробностей.

От гостей же слух идёт, -

продолжает рассказчик, -

Что девица там живёт;

Но девица не простая,

Дочь, вишь, Месяцу родная,

Да и солнышко ей брат.

Та девица, говорят,

Ездит в красном полушубке

В золотой, ребята, шлюпке

И серебряным веслом

Самолично правит в нём;

Разны песни попевает

И на гусельцах играет…

Из этой сцены сказка выводит новое задание, с которым Иван должен отправляться во вторую свою поездку. Недруг Ивана, спальник спешит довести подслушанный в поварне рассказ до сведения царя с прибавлением, что Иван де похвалялся достать и Царь-девицу. Царь не враждебен Ивану, но он хочет владеть вещами, которыми владеть не в его власти - они для него за пределами досягаемости. Пользуясь в своих целях Иваном, он и сам идёт навстречу своей судьбе.

Задание, как и в прошлый раз, кажется Ивану невыполнимым, но конёк утешает:

…это службишка, не служба;

Служба всё, брат, впереди!

и объясняет, что следует приготовить для успеха дела. Теперь они едут на океан.

В рассказе о первой поездке океан уже был упомянут, но там - только при сравнении серебряной горы с валом, поднимающимся на океане. Теперь конёк везёт Ивана прямо на океан:

Тут сказал конёк Ивану:

"Вот дорога к окияну

И на нём-то круглый год

Та красавица живёт…"

К сведениям о Царь-девице конёк добавляет подробности, отсутствовавшие в рассказе о ней в поварне, но для понимания обстоятельств Ивана существенные:

Два раза она лишь сходит

С окияна, и приводит

Долгий день на землю к нам

Вот увидишь завтра сам.

В этом месте реалии сказки обретают удивительную конкретность. Царь-девица, оказывается, сходит с океана на землю при наступлении весеннего равноденствия, когда день по продолжительности начинает опережать ночь, и, значит, она ведает сменой времён года. Образ Царь-девицы обретает признаки некоторой вселенской духовной силы.

Океан - стихия, которой правит Луна. Таков традиционный образ мирового эфира, простирающегося за чертой земного круга. Весной, сообщает духовная наука, Духи обращения времён переносят космический эфир из сферы Луны на землю. Его нет на земле зимой. Он доходит лишь до сферы Луны и там, так сказать, останавливается. Его можно начать переносить на землю лишь по истечении срока, когда жизнь на земле может быть заново пробуждена. Земля, правда, и зимой не вовсе оставлена эфирными силами, но только теми, которые ей уделены; они спят в её лоне. Высшие же эфиры даруются ей каждую весну заново [10. - См. лекцию 27.12.1923 GA 233]. За этим занятием застаёт Иван Царь-девицу. Она наводит род моста между астральным миром и земным. Она причаливает к берегу в "золотой шлюпке" - прозрачном образе молодого месяца, сказочно интерпретируемого новолуния.

. Ясный полдень наступает:

Царь-девица подплывает,

Входит с гуслями в шатёр

И садится за прибор…

Иван смотрит на неё сковозь дыру в шатре, и она ему вовсе не нравится:

"Хм! Так вот та Царь-девица!

Как же в сказках говорится,

…

Что куда красна собой

Царь-девица, так что диво!

Эта вовсе не красива…

…

Пусть полюбится кому,

Я и даром не возьму."

Тут царевна заиграла…

Схожее испытание Иван уже раз проходил - в отцовом поле - и обнаруженную тогда выдержку подтвердил при поимке Жар-птицы также в полночь. Однако прежде перед ним оба раза были аналоги зрительных восприятий, имагинации. Теперь от него при иных условиях требуется способность повышенного бодрствования: во втором его испытании включается духовный слух, Иван должен показать умение духовно слышать, а удержать себя в бодрственном состоянии в этом случае ему с первого раза не под силу. Он слушает пение Царь-девицы, и сознание его гаснет:

И столь сладко припевала,

Что Иван, не зная как,

Прикорнулся на кулак;

И под голос тихий, стройный

Засыпает преспокойно.

Благоприятный момент упущен. Его сердито будит неусыпный конёк:

Спи, любезный, до звезды!

Высыпай себе беды!

Не меня ведь вздёрнут на кол!

Угроза наказанием подействовала. К счастью, в запасе есть ещё один день, так что

На другой день поутру,

когда Царь-девица по своему обыкновению во второй раз сошла с океана на берег, Иван находит в себе силы не заснуть и завладевает ею. Мы увидим в дальнейшем, по какой причине попытка захватить Царь-девицу не могла удасться Ивану с первого раза, но оказалась вполне успешной при следующей представившейся ему возможности.

Добывая для царя Царь-девицу, Иван, собственно, не подозревал, что добывает её для себя. Так со всем в этой сказке: не преследуя в поездках собственных целей, Иван тем более работает на себя. Пленённая им и переданная затем царю Царь-девица оставляет за собой некоторое, уже возникшее, но ещё не ясно определившееся отношение к Ивану. Она включается в сюжет сказки как новое действующее лицо. Правда, она действует через царя, что понятно, пока Иван находится в его власти, но теперь, на решающем участке его пути, именно она начинает направлять дальнейшую его судьбу - царь назначает Ивану третью поездку по её инициативе.

Новая эта поездка - опять на океан! - в отличие от предыдущих распадается на ряд свободно связанных между собой эпизодов. Сначала речь идёт лишь о том, чтобы по поручению Царь-девицы - транслируемому царём - Иван отправился на океан за перстнем, хранящемся в подводных глубинах. Перстень - собственность Царь-девицы, но об обстоятельствах его утраты ею сказка не говорит - она не занимается подысканием причин к следствиям, которые её главным образом занимают; она имеет дело лишь с данностью, и если следствия требуют улучшения или исправления, то отсюда вытекают новые задачи для героя. И кольцо и поездка Ивана за ним на океан здесь просто данность. Царь велит Ивану:

Поезжай на окиян;

В окияне том хранится

Перстень, слышь ты, Царь-девицы.

Коль достанешь мне его,

Задарю тебя всего.

Такова суть этого третьего задания и соответственно - очередного испытания сил героя.

Его, уже приготовившегося уходить Царь-девица окликает, чтобы дать ему ещё одно, дополнительное поручение:

"Эй, послушай! по пути, -

Говорит ему царица, -

Заезжай ты поклониться

В изумрудный терем мой

Да скажи моей родной:

Дочь её узнать желает,

Для чего она скрывает

По три ночи, по три дня

Лик свой ясный от меня?

И зачем мой братец красный

Завернулся в мрак ненастный

И в туманной вышине

Не пошлёт луча ко мне?

Не забудь же! " - "Помнить буду,

Если только не забуду;

Да ведь надо же узнать, - соображает Иван, -

Кто те братец, кто те мать, -

Чтоб в родне-то нам не сбиться".

Говорит ему царица:

"Месяц - мать мне, солнце - брат". -

"Да смотри, в три дня назад!"

(Нетрудно заметить, что Иван ведёт себя теперь так, будто пространство вокруг него стало шире, а сам он стал, пожалуй, более самостоятельным и уверенным в себе; он явственно обрёл на службе царя некоторую внутреннюю подвижность).

С исполнения этого, собственно попутного, поручения Иван и начинает странствие, которое приводит его во владения Месяца. Однако и в это, подчинённое по отношению к главному, задание включается третья вставшая перед ним задача. Он узнаёт о ней уже в пути от самого конька. Конёк предупреждает хозяина о важности не предусмотренной в царском задании, но необходимой и заслуживающей внимания встречи:

"Ну, Иванушка, смотри,

Вот минутки через три

Мы приедем на поляну -

Прямо к морю-окияну;

Поперёк его лежит

Чудо-юдо рыба-кит;

Десять лет уж он страдает,

А доселева не знает,

Чем прощенье получить;

Он учнёт тебя просить,

Чтоб ты в солнцевом селенье

Попросил ему прощенье.

И наставительно добавляет:

Ты исполнить обещай,

Да смотри ж, не забывай!"

будто давая понять, что от успеха ходатайства Ивана за Кита зависит успех предприятия вцелом.

Картина, представившаяся друзьям по выходе на океан, являет два уровня бытия: кита и на нём землепашцев, не подозревающих (или забывших), что под ними лежит на живое существо:

Вот въезжают на поляну

Прямо к морю-окияну;

Поперёк его лежит

Чудо-юдо рыба-кит.

Все бока его изрыты,

Частоколы в рёбра вбиты,

На хвосте сыр-бор шумит,

На спине село стоит;

Мужички на губе пашут,

Между глаз мальчишки пляшут.

А в дубраве меж усов

Ищут девушки грибов

Как и предрекал конёк, кит, узнав о маршруте проезжих, просит

"…у солнышка спросить,

Долго ль мне в опале быть,

И за кои прегрешенья

Я терплю беды-мученья?"

….

"Ладно, ладно, рыба-кит!" -

Наш Иван ему кричит…

О том, что происходило с героями далее, в промежутке между встречей с китом и посещением Месяца, рассказчику не известно. Он лишь окольным путём -

.. узнал,

Что конёк туда вбежал,

Где (я слышал стороною)

Небо сходится с землёю,

Где крестьянки лён прядут,

Прялки на небо кладут.

Тут Иван с землёй простился

И на небе очутился…

Прибытие в "солнцевы селенья" по-новому раскрывает личность героя сказки. Он чувствует, что находится в ином мире, но держится в нём свободно, разглядывает его (чего за ним в прошлых поездках не замечалось), осваивается в нём, а мир, откуда он сюда прибыл, в его глазах явно проигрывает в сравнении с новым:

"Эко диво! Эко диво!

Наше царство хоть красиво,-

Говорит коньку Иван

Средь лазоревых полян,-

А как с небом-то сравнится,

Так под стельку не годится…"

Но вот что странно: в "солнцевых селеньях" Иван солнца-то и не находит - его принимает вместо солнца Месяц Месяцович. Вряд ли это случайно. Некоторое объяснение тому можно вывести из ответа конька на вопрос Ивана, когда они ещё только подъезжали к владениям Месяца:

Это терем Царь-девицы,

Нашей будущей царицы…

По ночам здесь Солнце спит,

А полуденной порою

Месяц входит для покою.

Солнце и Месяц живут в одних палатах, но попеременно, сейчас их занимает Месяц, так что друзья прибыли в "солнцевы селенья", надо думать, днём.

Фигура Месяца в сказке двоится. Он говорит о своей тревоге по исчезновении Царь-девицы:

А уж как мы горевали,

Что царевну потеряли!..

Оттого-то, видишь, я

По три ночи, по три дня

В тёмном облаке ходила,

Всё грустила да грустила,

Трое суток не спала,

Крошки хлеба не брала…

Месяцу следовало бы говорить о себе в мужском роде, и хотя читатель понимает, что, сбиваясь на женский род, Месяц переходит на язык Луны, женская сторона его природы, - в сказке, не забудем, он назван матерью Царь-девицы, - подчёркнута не без умысла. В том не было недосмотра со стороны автора. Наоборот, пассаж, вызвавший в критике XIX века иронические замечания, Ершов ввёл в текст только в окончательной редакции, в 4-м издании 1856 г. и, значит, сделал это намеренно, повинуясь чувству художественной правды. Существовало ли это место в его нынешней редакции уже в первоначальном тексте "Конька", и Ершов тогда лишь изменил его по требованию цензора, а готовя 4-е издание, восстановил его, с уверенностью сказать нельзя, - рукописи "Конька" не сохранились. В редакции, которой следовали первые три издания "Конька", текст этот вовсе отсутствовал. Вместо него там Месяц лишь говорил:

Оттого-то по три ночи

Не показывал я очи!

Отступление Ершова от плоской первоначальной редакции этого места не могло найти понимания в XIX веке. Однако в XX-м была вскрыта своеобразная перекличка между Ершовым и представлениями древнего мира о своего рода двуполости Луны, носительницы мужского и женского начала одновременно [10.- Я.И.Гин. Словесная травестия: Месяц Месяцович в "Коньке-горбунке" П.П.Ершова.//Фольклорная традиция в русской литературе. Волгоград.1986]. Следы такого представления можно указать в целом ряде произведений античных авторов, но Ершов едва ли почерпнул его в книгах. Важно, что он дал окончательную редакцию речи Месяца, ясно понимая, какую проблему для читателя он тем самым создаёт, и всё-таки это сделал.

Духовная наука позволяет поставить этот вопрос на почву фактов, установленных исследованием Рудольфа Штейнера. - Разделение полов живых существ на земле установилось в результате выхода Луны из единого космического тела, которое она некогда составляла вместе с Землёй. Выйдя на околоземную орбиту в лемурийскую эпоху истории Земли, Луна, так сказать, унесла с собой и то более раннее состояние, в котором до её выхода находилось всё живое, прежде чем репродуктивные силы на земле подверглись дифференциации. Она хранительница состояния, в котором они находились, прежде чем разделились на мужское и женское. Это позволяет Луне сохранять за собой роль правительницы/регулятора размножения живых существ во всём подлунном мире.

Для героя сказки вступление во владения Месяца нечто вроде возвращения назад, в прошлое, хоть он на своём пути как будто неуклонно продвигается вперёд. И это должно быть понято соответственно динамике совершающегося процесса. Речь идёт, в конечном итоге, о восстановлении целостности человеческого существа, некогда утраченной при разделении полов. Отсюда может упасть свет и на испытания, предстоящие герою.

Горделивое признание Ивана в том, что это он главный виновник исчезновения Царь-девицы, не вызвало гнева Месяца. Наоборот, он доверительно возлагает на Ивана поручение донести до дочери слова материнского утешения:

Мать твоя всегда с тобой,

а на вопросы, с которыми Иван по поручению Царь-девицы к нему прибыл, отвечает уклончиво:

Полно плакать и крушиться:

Скоро грусть твоя решится, -

И не старый, с бородой,

А красавец молодой

Поведёт тебя к налою.

Подразумевается Иван, но он о том не догадывается, а Месяц преждевременно тайну близкого будущего ему не открывает. Прежде чем дело дойдёт до венца, Ивану предстоит решить ещё две трудные задачи: достать из глубин моря кольцо, а тут без помощи кита не обойтись, и пройти тяжелейшее испытание тремя котлами.

О кольце Иван перед Месяцем не вспоминает, но во исполнение обещания, данного киту, задаёт вопрос, ответа на который ждёт кит. Вопрос, собственно, был обращён к Солнцу, но Месяц его замещает, и ответ этот гласит:

"Он за то несёт мученье,

Что без божия веленья

Проглотил среди морей

Три десятка кораблей.

Если даст он им свободу

Снимет бог с него невзгоду,

Вмиг все раны заживит,

Долгим веком наградит".

С этой вестью Иван возвращается опять к киту.

Вопреки той роли, которую конёк обычно выдерживает, решение судьбы кита он как будто не доверяет Ивану. Единственный раз в сказке он теперь выдвигается вперёд и словно перехватывает у Ивана инициативу, и это глубоко обосновано в логике эпизода. Иван не мог не повстречать на своём пути кита, но задачу принять во внимание просьбу кита ставит перед ним конёк, и конёк же, введший Ивана в обязательное отношение к киту, берёт завершение всего дела в свои руки. Иван остаётся как будто в стороне.

Конёк сам возвещает населению, беспечно проживающему на ките, что час пробил, и предлагает немедля съезжать с насиженых мест со всем своим скарбом, пока почва не ушла у них из-под ног, и лишь затем объявляет волю Месяца киту. Как только причина мучений перестала быть тайной от кита, он тут же приступает к исполнению обещающих ему освобождение указаний Месяца:

Чудо-кит зашевелился,

Словно холм поворотился,

Начал море волновать

И из челюстей бросать

Корабли за кораблями

С парусами и гребцами.

Кит - один из центральных образов в древней мифологически-имагинативной картине мира. Ещё на исходе Средних веков под этим образом представляли себе Землю плавающей в море мирового эфира. В XVII веке великий Кеплер, не смущаясь, называл Землю морским животным, и Рудольф Штейнер многозначительно его цитировал: "…на Землю, по его [Кеплера] словам, следует смотреть в определённом отношении как на гигантского кита, а на приливы и отливы - как на вдохи и выдохи этого кита". [11.- 9.12.1909. GA 58 S.308] Кит - макрокосмически имагинативный образ - не аллегория! - Земли.

Из того, что к обитателям кита, а затем и к нему самому обращается конёк, а не Иван, видно, что речь идёт о финале истории Земли. Однажды Земля будет оставлена людьми, а перевод их из одного состояния бытия в новое (какое именно, в сказке не указано) подлежит сверхчеловеческой силе. По-видимому её, представляет по этому случаю конёк. Финалистский характер сказки Ершова проступает в этом эпизоде со всей отчётливостью.

Тому, что происходит в великих макрокосмических масштабах, всегда вторит малый мир, человек, микрокосмос. Человек в малом вмещает в себя великий мир, автономной частью которого сам является. В сказке "Конёк-горбунок" Иван не вовсе безучастный свидетель освобождения кита от отягощающего его груза. Микрокосмически кит - образ тела самого человека. То, что в финале происходит с Землёй, должно раскрываться и в судьбе человека, а применительно к нему оно может быть раскрыто в контексте библейской истории Ионы.

Проглоченный, как повествует Библия, китом, Иона проводит в его чреве три дня. История эта, по Штейнеру, представляет иносказание посвящения, в древности протекавшего в три дня, и в рассказе Библии кит не что иное, как физическое тело Ионы. В отдалённейшую эпоху истории Земли физическое тело человека действительно являло собой облик, схожий с рыбой. (Он возникает в качестве промежуточного образования в ходе эмбрионального развития человека, повторяя пройденную в прошлом форму.) В те отдалённейшие времена человек работал "над своим телом извне… Иона, человек, находится сначала вне рыбы, то есть он работает как душа [над телом] извне. Затем он становится Я (Selbst) и проникает в рыбу, в физическое тело. При посвящении человек опять покидает физическое тело" [12.- В записи ответов Р.Штейнера на вопросы после лекции 4 сент.1906 г. GA 95 S.154-155]. Таким образом, человек в некотором роде завершает в посвящении развитие, начатое в то время, когда Я вошло в физическое тело и оказалось внутри него. Иона в три дня может развить изнутри силу, позволяющую ему освободиться от тела, преодолеть его власть над собой и, снова выйдя из тела, вернуться в состояние, в котором человек изначально находился при теле, но теперь "извне" стать его господином. Трактовка истории Ионы Штейнером позволяет проникнуть и в смысл эпизода с китом на пути, которым следует герой сказки Ершова. Однако, здесь мы имеем дело лишь с вариацией на тему Ионы.

В отступление от истории Ионы в Библии, у Ершова кит проглотил не человека, а корабли, что случилось задолго до встречи с Иваном. Иван в этой истории свидетель обратного - возвращения свободы кораблям. Что следовало бы понимать под этими кораблями и почему их тридцать?

Это, конечно, не те корабли, которых за всю историю мореплавания поглотило море, останки которых покоятся на дне океана. Корабли, подлежащие возврату, вовсе не те, которые когда-либо затонули. Ведь в сказках трёхмерное пространство отсутствует.

30, на первый взгляд, - круглое число, символ множества, достигшего некоторого предельного значения. В русских сказках в этом качестве чаще используется число 40 (например, "сорок сороков"). Но есть область, в которой число 30 выступает в качестве структурно определяющего: 30 - среднее число дней в месяце, вокруг него, в пределах между 28 и 31 днями, колеблется счёт дней.

В счислении дней месяца за исходное всегда принималось время, в течение которого Луна проходит полный цикл своих фаз, от новолуния к новолунию, что составляет 29,5, округлённо 30, дней. Однако 30 - не только среднее, но и реально значимое число: 4 календарных месяца из 12 содержат по 30 дней. В египетском же календаре вообще 12 месяцев года содержали по 30 дней, а набегающие сверх этого к концу солнечного года 5 дней египтяне попросту добавляли к 30х12=360 дням, получая таким образом (с небольшим остатком, учитываемым лишь раз в 1460 лет) полный солнечный год.

В этот помесячно и подённо дифференцированный поток времён основатель древнейшей персидской, второй послеатлантической культуры Заратустра ввёл учение о духовных правителях времени - Амшаспандах /Амеша Спента (Бессмертных Святых) и Изадах/Язатах. Рудольф Штейнер, обновляя учение Заратустры об Амшаспандах и Изадах, ввел его в состав обращённой к современному человеку духовной науки. Амшаспанды - служители Ахурамазды, великого солнечного божества. Шесть Амшаспандов (иногда Рудольф Штейнер их число удваивает) окружают Ахурамазду непосредственно, а Изады/Язаты (Штейнер также называет их Изардами) им подчинены.

Первично, по Щтейнеру, перед началом истории Земли общее число Изадов не превышало 28, но затем оно было увеличено до 31. Изады, как и Амшаспанды, правители времени, но если последние структурируют время в течение года, от месяца к месяцу, Изады сообщают качественную дифференциацию времени внутри месяца, так что каждый из 28-31 дня лунного месяца имеет собственного правителя, налагающего на него свою печать. В этом находит выражение одна только сторона деятельности Изадов в подлунном мире, отличающася, как и деятельность стоящих над ними Амшаспандов, универсальностью, всепроникающим охватом жизни на Земле. Те и другие приняли участие в формировании нервной системы человека в незапамятные времена, в космосе Древней Луны.

Название Древней Луны в оккультизме носит ближайшее к современному планетарное состояние из числа пройденных Землёй в прощлом. В этом третьем от начала эволюции Земли состоянии нашей планеты завершалась поготовка к превращению человека в самосознающее существо, обладателя Я. В добавление к созданным в предыдущие космические эпохи физическому и эфирному телам человек получил на Древней Луне астральное тело. Его присоединение к ранее возникшим телам вызвало в них соответствующую перестройку и, в частности, возникновение в физическом теле нервной системы будущего человека Земли. "Там, где сегодня проходят нервы, первично были астральные потоки, затем - эфирные потоки, и, наконец, они превратились в физические нервы" [13.- 14.10.1907 GA 101. S.42]. Центральную нервную систему с её 12 парами нервов, отходящих от головного мозга, создавали и с тех пор регулируют её Амшаспанды. Регулирование органических процессов, неподконтрольных сознанию человека, принадлежит Изадам. Они - создатели нервной системы спинного мозга.

На Древней Луне Изады внедрили в физическое тело человека 28 пар нервов, отходящих от позвоночного столба. На Земле, в которую после "великой пралайи" (промежутка покоя между космическими воплощениями планеты) обратилась Древняя Луна[13. - См. "Очерк тайноведения", гл. "Развитие мира и человек"], Изады возобновили свою работу над человеком и применительно к новым условиям и задачам к первичным 28 парам нервов добавили ещё три пары нервов дополнительно, так что от спинного мозга собственно земного человека теперь отходит именно 31 пара нервов. Они регуляторы инстинктивной природы человека, орудия Изадов. Таким образом, с месяцем продолжительностью в 28-31 день коррелирует 28-31 пара нервов спинного мозга, и всему этому комплексу сообщают единство духовные существа Луны Изады (собственно, в духовной науке речь идёт о 28-31 отрядах таких существ, возглавляемых каждый своим руководителем).

Создатели вегетативной нервной системы, Изады поддерживают её деятельность в человеке и не могут от неё отступить, так как, внедрив её в него, передать её ему в управление они ни сразу, ни впоследствии не могли. Низшая эта нервная деятельность остаётся вне сферы контроля человека, и пока это положение сохраняется, Изады прикованы к своему созданию. Только человек может освободить их. Произойдёт это тогда, когда он сможет взять ныне протекающую непроизвольно жизнь инстинктов под свой контроль, когда он сам начнет регулировать связанные с ней органические процессы. По сказке, этот момент наступил, когда Иван на своём пути повстречал кита, - то есть (как в своём роде Иона) собственное своё физическое тело, - и тот под руководством конька освобождает "30 кораблей" - 30 лунных Изадов, осуществляющих свою деятельность в подлунном мире сверх того и в смене 30 фаз Луны. Освобождение Кита/Земли от его насельников идёт одновременно с свобождением "30 кораблей"/Изадов от их "поглощённости" человеческим телом.

Пространное это объяснение, быть может, не потеряет в очевидности перед запросами познания, навстречу которым идёт современная духовная наука. Но почему Изадов символизируют корабли?

В прошлом, - да, случается, и в настоящем (додумывают ли эту мысль до конца, или останавливаются на полпути), - корабль рассматривался в качестве модели человеческого тела, которым человек когда-нибудь овладеет так, как он уже умеет пользоваться и управлять кораблём, а ведь в лунном серпе с незапамятных времён видели ещё и маленький плывущий по небу кораблик со своей частицей времени и жизни. В среднем в пределах месяца Луна 30-тью своими ликами взирает с небес на землю, и 30 корабликов проплывают по небу. Кит в сказке возвращает 30 кораблей, чтобы стряхнуть ставший для него непомерным груз. Так и физическое тело освободит Изадов от поддержания порядка в инстинктах, когда функции управления ими и через них всем телом, полностью перейдут к человеку. Об этом моменте пока ещё далёкого будущег говорит, как представляется, мудрость, вложенная в образную систему "Конька".

Очередь доходит, наконец, до кольца, цели третьей поездки Ивана. "Кольцо - всегда символ Я", - говорит Рудольф Штейнер [14.- GA 265, S.367]. Кольцо выбрано в качестве символа человеческого Я не произвольно: как Я может замыкаться перед своим окружением, так замкнуто и кольцо. Штейнер указывает три уровня, на которых проявляется и действует человеческое Я: физически-земной, астральный (душевный), собственно духовный (этот уровень Рудольф Штейнер называет также свердуховным, подразумевая под просто духовным астральный мир). Соответственно в духовной науке различаются три рода Я.

Из них первое -земное Я, в котором сознаёт себя отдельная личность (оно формируется с раннего детства во взаимодействии с ближайшим окружением человека). Далее, - другое, также второе или более высокое Я, вокруг которого земное Я кристаллизуется, но само это "другое Я" принадлежит астральному миру. В инкарнацию, которая отражает его лишь частично, другое Я не входит. Это не мешает тому, чтобы оно в то же время было заключено в нижних слоях астрального/эфирного тела человека, до которых свет верхнего, дневного сознания обыкновенно не доходит. Другое Я - хранитель опытов инкарнаций, оно сохраняет собственную идентичность при переходе из одной инкарнации в другую. Оно хранит связь инкарнаций, в то время как земное Я принадлежит лишь одной данной инкарнации (к тому же последнее утрачивается во сне и при каждом пробуждении воссоздаётся заново, а его посмертная судьба зависит от того, в какой мере оно среди земных своих опытов успело приобщиться к ценностям вечного бытия). Смысл таинственного диалога между "другим Я" и всеми его земными отображениями заключён, в конечном итоге, в постепенном приближении земного Я к своему небесному, - ибо второе Я остаётся в духовном мире, - прообразу и интеграции с ним.

Штейнер вводит сверх "другого Я" также понятие "высшего" или "истинного Я". Оно представляет соединительное звено с мыслью Бога о человеке, с идеальным человеком, с Мировым Я, с Христом, в котором оно находит себя во всех человеческих Я сразу, в котором оно возвышается до сознания мирового. Подъём к "истинному Я", равно как на предварительном этапе достижение "другого Я", представляет цель христианского посвящения. Достижение этого уровня в развёртывании возможностей человека в сказке Ершова обозначено лишь косвенно, через соединение Ивана с Царь-девицей в финале.

Кольцо, за которым отправлен Иван, таится в глубине океана. Океан не принадлежит к кругу впечатлений жителя континентальной страны, но появление его в контексте сказочного повествования, его присутствие при всех трёх испытаниях героя, не может считаться случайным. "В каждой человеческой душе, - учит Рудольф Штейнер, - есть жизнь, которая понятна повседневному сознанию и в которой оно может отдавать себе отчёт, и подсознательная душевная жизнь, которая погребена глубоко, как на дне океана". [15.- 1.05.1913 GA 152. S.16). Океан - образ этой подсознательной душевной жизни, и обойтись без него при описании пути своего героя Ершов, как и Штейнер, говоря о душевной жизни человека, никак не мог. В сущности, добывая кольцо, Иван работает, - ибо поручение это дано ему и, условно говоря, никому другому, - над самим собой. Для него достать кольцо из морских глубин значит извлечь нечто из подсознательных глубин собственного своего существа на поверхность. Здесь сказка со своей стороны подводит нас к той феноменологии человеческого Я, которая развёрнута Рудольфом Штейнером в его духовной науке.

Необходимо заметить, что по выходе на океан, то есть по достижении возможного на суше предела, Иван в своей последней поездке там и останавливается: он ждёт, что кит сдержит своё обещание и вынесет ему кольцо из глубин моря. Кит верен своему слову, однако кольцо, которое он выносит Ивану, спрятано в сундучке. Кит бросает сундучок с кольцом к ногам Ивана, "так что берег закачался" (тяжесть сундучка, оказавшегося для Ивана неподъёмным, требует отдельного пояснения, см. примеч*.). Самого кольца Иван, стало быть, не видит, он видит, так сказать, оболочку, в которую кольцо облечено, и это опять отнюдь не ничего не значащая деталь. "Другое Я", которое Ивану надлежит извлечь изнутри самого себя в этой поездке, иногда именуется в духовной науке носителем Я. Содержимое другого Я, "сундучка" - "истинное Я" - остаётся для Ивана пока скрытым.

Рождение "более высокого Я" на астральном плане, как и полагается при посвящении [16.-Сравн. лекцию 19 февр. 1906, GA 94. S.196], занимает в сказке три дня. Посвятительный характер сказки выражен том, что на всю поездку Ивану отведено именно три дня. Конёк сам многозначительно подводит итог поездки, напоминая Ивану об истечении отведённого на неё срока:

Что ж, хозяин, собирайся,

В путь-дорожку отправляйся;

Три денька ведь уж прошло:

Завтра срочное число.

*Кольцо заключено в сундучке. Когда кит после долгих поисков вынес его из глубин моря и бросил на берег, то от непомерной его тяжести берег "закачался". Поднять сундучёк Ивану и вовсе не под силу:

Сундучишко больно плотен,

Чай, чертей в него пять сотен

Кит проклятый насажал…

Конёк же

Поднял ящичек ногой,

Будто камушек какой…

Здесь очевидным образом речь идёт о силе гравитации Земли. В духовном мире она позволяет человеку, высвободившемуся из тела, сохранить сознание Я. Пока Я находится внутри телесных оболочек, они дают ему возможность развивать самосознание. После смерти или при первых шагах на пути посвящения в сверхчувственном мире Я, чтобы не утратить сознание себя, должно найти новую опору. Оно находит её, в свете описания данного момента Рудольфом Штейнером, в силе тяготения Земли. Сила тяжести, гравитация принадлежит к элементарному телу Земли, в область которого человек так или иначе вступает при посвящении или после смерти. Старая духовная наука использовала применительно к силе гравитации понятие "земли". Остальные элементы - вода, воздух, огонь - в сказке непосредственно не отражены. Да это и не нужно при художественной интерпретации опытов героя.[18.01.1920 GA 196 S.95-96]

По сути, "кольцо". - эта метафора другого Я, - принадлежит Ивану, доставшему его из тонущих во мраке глубнн своего существа, но право на кольцо Царь-девицы, заявленное ранее, создаёт между ними в итоге отношение совладльцев кольца, хотя в сказке эта сторона дела особо не выделена.

Человеку его принадлежит Я с того момента в истории Земли, - это так наз. лемурийская эпоха, - когда творцы его, Духи формы уделили ему Я как частицу своего существа в некотором роде заимообразно. Таинственный момент этот так описан Рудольфом Штейнером: "Мы можем представить себе, - это показывает оккультное исследование, - что как бы часть субстанции Духов формы вошла в человеческие инкарнации ради возникновения человеческого Я (zum menschlichen Ich-Bildung)" [17.- 12.10. 1911 GA 131. S.178]. С тих пор в человеке развивалось в качестве отображения дарованного богами "более высокого Я" земное Я.

Сказка Ершова усматривает в будущем тот момент, когда после долгой череды земных инкарнаций земное Я дорастёт до более высокого, другого, второго Я, и тогда дар богов, можно сказать, окончательно исполнит свою задачу. Этот, предстоящий человеку ещё в достаточно отдалённом будущем момент, Рудольф Штейнер описывает как своего рода расчёт человека с богами:

"…боги отказались от части своего собственного бытия, словно вырвали её из своей плоти, отделили от себя и вложили в нашу душу. Будучи людьми, мы можем поступить с этим сокровищем души, которое есть наследие богов, двояко. Из чувства некоторого человеческого удобства мы можем сказать: Ах, к чему мне это познание! Боги сами приведут меня к своим целям. - Но они этого не сделают, ибо такое сокровище они погрузили в нас, чтобы мы извлекли его из себя свободно. Мы, стало быть, можем дать этому сокровищу души в нас погибнуть. Это один путь, на который может вступить человеческая душа. Второй путь тот, что мы осознаем наш высший долг перед небесными силами и скажем себе: Мы должны его достать, мы должны вынести его из сокровенных глубин в наше сознание. - Что же мы делаем, извлекая это сокровище души из глубин нашего сознания? Мы тогда даём этому сокровищу души другую форму, чем та, которую оно имело прежде в теле богов. А в этой форме, которую оно в нас приняло, мы таинственным образом снова возвращаем его богам. …мы совершаем не что иное, как возвращаем в высшие миры достояние, высокое наследство, которое дали нам боги, но в изменённой форме, которую оно через нас получило, чтобы они вновь имели его вместе с нами [курсив мой. - Г.К.]" [18.- 25.08.1911 GA 129. S. 161-162].

"Изменённая форма", в которую теперь облекается наследие творцов в человеке, подразумевает, должно быть, повышение сознания "другого Я". Ибо до тех пор, пока оно пребывает в глубинах душевной жизни своего земного владельца, оно "наделено лишь очень смутным сознанием" [19.- 14.01.1917 GA 174. S.127]. На исходе же продолжительного развития оно обнаружится вместе с важным приобретением - самосознанием, которое земное Я при всей первоначально относительной узости своего кругозора успело развить сначала - для себя, но - через интеграцию с "другим Я" - также и для него.

Эзотерический подтекст, который духовная наука позволяет вскрыть в сказке Ершова, повторим это ещё раз, едва ли достигал сознания автора. Он упирался взглядом в глубины своего повествования чувством, и это память чувства заставляла его спустя 21 год после создания сказки в первой редакции вносить в текст такие детали и эпизоды, в которых утаённые смыслы выводились прямо-таки на поверхность. Так и обращённый к Месяцу вопрос Царь-девицы, звучавший в первой редакции тускло:

И зачем вот три уж дня

Братец скрылся от меня?

принял в окончательной редакции определённость и важный дополнительный смысл:

И зачем мой братец красный

Завернулся в мрак ненастный

И в туманной вышине Не пошлёт луча ко мне?

Отношение, которое связывает Царь-девицу с её - так и остающимся за сценой - солнечным братом, наводит на мысль о каком-то родстве данной пары с парой Озириса и Изиды египетского мифа, где два этих божества, царивших в жизни египтян, являли собой брата и сестру и супругов одновременно. Оснований для сближения двух сюжетов - мифологического египетского и сказочного ершовского - тем больше, что как там, так и здесь совершенно особый акцент сделан на солнечом луче.

Основное содержание мифа об Озирисе и Изиде приводим в той редакции, которую ему дал Рудольф Штейнер. От традиционной, дошедшей до нас в поздних египетских тестах (в частности, от считающегося наиболее полным изложения мифа об Озирисе и Изиде Плутархом, писавшим во II в. от Р.Х.) версии этой священной для египтян истории она отступает в одном, но решающем пункте

В лучшие времена Озирис и Изида вместе счастливо царствовали в Египте. Это время кончилось, когда злой Сет коварно умертвил царственного своего брата Озириса, и Озирис покинул землю, оставив вдовой свою сестру и супругу, неутешную Изиду. Взамен понесённой утраты Изида получила сына Гора, рождённого от солнечного луча, упавшего на неё из потустороннего царства Озириса на Луне и коснувшегося её головы. "Гор, - говорит Рудольф Штейнер, - был рождён не через зачатие, а благодаря тому, что луч света от Озириса падает на Изиду; дитя Гор является в своего рода непорочном рождении" [20.- 4.08.1908 GA 105 S.23]. (В этом месте Штейнер воссоздаёт, видимо, мистериальную основу мифа о рождении Гора). Похоже, что вопрос Царь-девицы, обращённый к скрытому от неё солнечному её брату, воссоздаёт в сказке Ершова ту характерную ситуацию, которая установилась в мире после того, как луч Озириса перестал осенять Изиду. Подобно Изиде (если это не она сама) Царь-девица видит, что солнечный луч её брата более не нисходит на неё и чувствует себя оставленной.

Изида - душа народа Египта - в то же время праобраз души каждого из её сыновей. То, что происходило с ней, происходило в её стране с каждым. После удаления Озириса от земли, душа человека, остававшегося на земле, ещё получает некоторое время духовную поддержку извне: силой падающего на неё света Озириса в ней оживлялось имагинативное мышление, владыкой и главным представителем которого был Озирисс. Свет Озириса, "владыки в чёрном", как его именовали в Египте, струится в ночи, что подразумевает возбуждение имагинаций во сне и распространение их действия на дневную половину жизни человека. Египтяне, по Штейнеру, долго жили в переживании имагинаций, а на народы, окружавшие Египет, смотрели как на варваров, в которых сила имагинаций была в упадке [22.05.1921 GA 325. S.113].

Когда у Изиды родился - или лучше сказать: рождался - младенец Гор, с ним родилась интеллектуальность, идущая на смену способности имагинирования. Гор даётся Изиде взамен живого мышления, инспиратором которого в людях был Озирис. В обоих случая речьх шла о мышлении, но о мышлении двух различных уровней - более высоком имагинативном мышлении эфирным мозгом и интеллектуальном мышлении физическим мозгом, мышлении земном. В Горе совершался переход от "озирического", более высокого мышления к интеллекту. Имагинации угасали, зато интеллект, постепенно направляемый на познание земного мира, набирал силу. Гор носитель активной мыслительной силы. "Гор, сын Озириса, несравненный разумом, победоносный", - гласит одна надгробная египетская надпись [21.- Древний мир. М., 1915. С.2]. Рудольф Штейнер, говоря о рождении Гора, подчёркивает: Гор был рождён девственно, и значит, сила интеллектуального мышления была пробуждена в душе египтянина изнутри, поначалу она не была запятнана соприкосновением с внешним, предметным, земным. Низменное земное, которое воплощал Сет, Гор должен был победить. Как мститель за отца Гор вступает в продолжительную борьбу с Сетом, одолевает его, но никогда до конца. Миф предусмотрительно оставляет исход борьбы юного Гора с Сетом открытым.

В отличие от локальных египетских божеств Озирис и Изида были божествами мистерий, а образы главного египетского мифа - лишь производное от их тайн. Содержание мифа и содержание мистерий соотносятся, но лежат в разных планах и должны были бы рассматриваться отдельно.

Мистерии древнего мира вели человека в состоянии свободном от тела к встрече с его творцами. В череде опытов посвящаемым открывались таинственные процессы созидания физического и эфирного тел человека их божественными творцами. "В раскрытии этой чудесной тайны они [посвящаемые] чувствовали блаженство и удовлетворение…Таково было посвящение Заратустры" [22.- 1.02.1913 GA 144 S.49]. В более ранние эпохи, нежели египетская, этого было достаточно. К началу третьей послеатлантической культурной эпохи (2907-747 гг. до Р.Х.) развилась потребность достичь в посвятительных опытах источников самых сокровенных сил человеческого существа, истоков самой души - астрального тела и мерцающего в нём Я. Навстречу этой потребности шло собственно посвящение Гермеса/Изиды (Гермеса как учредителя, Изиды как правительницы посвящения). Ниже приводим выдержку из лекции Рудольфа Штейнера, освещающую происходившее в глубине митерий Изиды.

"Когда души путём посвящения Гермеса в древнеегипетскую эпоху поднимались в высшие миры, тогда, конечно, наступало то, что всегда должно наступать при посвящении - то, что эти души чувствовали себя вне своих физического и эфирного тел, что они знали, что теперь они находятся в мире духовных фактов и духовных существ. Эти души были ведомы везде вокруг, то есть ведомым было их видение. Им бывали показаны отдельные существа, отдельные факты… Затем наступал момент в переживании, когда человек чувствовал, будто он достиг конца, наподобие того, как если бы он обошёл всё вокруг в стране, ограниченной кругом морем, и затем вышел на берег [курсив мой, - Г.К]. Он знал, что достиг самой крайней точки, к какой только можно прийти. И именно тогда в египетском посвящении переживалось то, что нельзя облечь в иные слова, как только в следующие: "Пока ты со своей силой видения был ведом по просторам Вселенной, по пространным её областям, ты узнавал существа и силы, относительно которых ты можешь себе сказать, что они работали над твоим физическим и эфирным телами. Теперь же ты вступаешь в места святые. Теперь ты вступаешь в область, где ты чувствуешь себя соединённым с тем сущностным, что работает в тебе над тем, что идёт из одной инкарнации в другую, что работает над твоим астральным телом…" Это в данном пункте важное переживание …

В мире, в котором [посвящаемый] вышел на берег вселенского бытия, полностью прекращается возможность обращать на эти миры силу своего суждения, то, что можно было раньше мыслить, что можно было раньше измышлять, … И человеку становится совершенно ясно, - и для египетской души, идущей путём инициации Гермеса, это становилось совершенно ясным, - что теперь, после того как она вышла из своих оболочек и обошла кругом прежде названное вселенское бытие, она чувствовала себя связанной с одним существом. И душа может чувствовать свойства этого существа, но только чувствуя в этих свойствах, а не извне этого существа, себя самоё. И она может знать: " вот это существо, оно реально, но находишься одновременно внутри этого существа". И первое впечатление, которое от этого существа получают, выражается в том, что себе говорят: "В этом существе покоятся силы, которые проносят душу из одной инкарнации в другую, покоятся силы, озаряющие душу между смертью и новым рождением. Всё это в нём…" Смотришь на это сушество так, как будто не можешь поступать иначе, как спрашивать: "Кто ты? Ибо только ты одно можешь сказать мне, кто ты, и только тогда я смогу узнать , что переносит меня как внутреннее человеческое существо от смерти к новому рождению. И, значит, только тогда, когда ты мне это скажешь, я буду знать, что такое внутренняя моя сущность как человека". Но немым, безмолвным остаётся существо, с которым так связан. Чувствуешь, что в нём заключено то самое глубокое, что, будучи самым глубоким, связано с самим тобой. Возникает тяга к самопознанию, к знанию о том, что ты есть, но немым и безмолвным остаётся это существо. Необходимо простоять перед этим немым, безмолвным существом некоторое время, и необходимо достаточно долго ощущать тоску по обретению теперь новым образом разрешения мировой загадки, которая никогда не может быть разрешена на физической земле. И так как сила тоски по неразрешимой загадке истекает в сущность этой духовной фигуры, то некоторое время спустя эта сущность рождает нечто, что исходит из неё как другое существо. А то, что тогда рождается, рождается не так, как бывает в земном рождении. Благодаря своему видению сразу понимаешь, что это не похоже на земное рождение. Нет, земное рождение происходит во времени, оно возникает во времени, но о том, что теперь видишь, что рождает только что описанное существо, об этом знаешь: то, что рождается из него, рождалось из него с незапамятных времён - всегда, и рождение это с незапамятных времён продолжает пребывать до настоящего времени. Только до сих пор это рождение одного существа из другого не видели, оно до сих пор ускользало от взгляда. Рождение это заключается в том, что оно, собственно, есть всегда, но что теперь его видишь благодаря тому, что подготовил его своей тоской по разрешению загадки, что оно теперь есть восприятие в духовном мире". И тогда "тот, кто стоял перед молчаливой богиней, от которой свет и тепло исходят для бытия внутреннейшего существа человеческой души, говорил себе: "Это Изида!" Тогда перед ним она стояла так, что стояла по одну сторону от себя самой, по другую же от неё сторону - рождаемое ею другое существо, которое можно назвать мировым звучанием и Мировым словом. Теперь чувствуют себя в сообществе Изиды и рождённого ею Мирового слова. И это Мировое слово есть явление Озириса. "Изида вместе с Озирисом", - так выступали они перед непосредственным созерцанием, ибо они были принимаемы в древнейшем египетском посвящении так, что Озирис был одновременно сыном и супругом Изиды. И важным в древнем египетском посвящении было то, что благодаря этому посвящению посвящаемый узнавал тайны душевного бытия". [23.- Там же. S.50-55].

Эта практика египетсих митерий имела свой предел. В "более поздние времена" посвящённый так же мог быть доведён до берега бытия", он так же "мог ступить на берег бытия и мог увидеть молчаливую, немую Изиду", но - "богиня оставлась немой и молчаливой! В более позднее время Озирис не мог родиться. …И печальны были жесты богини, выражавшие, что она стала бессильной родить Мировое слово и мировой звук. В ней познавали, что у неё отнята сила рождать и иметь рядом с собой Озириса, сына и супруга. Озириса чувствовали отнятым у Изиды. Те, что проходили это посвящение и возвращались в физический мир, обладали серьёзным, но отрешённым миросозерцанием. Они знали её, священную Изиду, но они чувствовали себя "сыновьями вдовы".[25.- S.56-57]. Отныне недостающая высшая часть посвящения - приобщение человека, пока он живёт на земле, к вечной жизни, - могла быть восполнена во всей своей глубине лишь после того, как Христос самолично сошёл к человеку на землю..

Мистериальная основа мифа об Озирисе и Изиде парадоксальна: Изида рождает не Гора, она рождает самого Озириса, который, будучи её супругом, становится сверх того ещё и её сыном. Но что же Гор?

Гор, согласно мифу, был рождён Изидой, - и это не более, чем параллель к совершавшемуся в мистерии, - в мире, оставленном Озирисом, то есть на земле. Речь шла теперь не о "слове", а, как уже было выше сказано, о новой мыслительной силе, приходящей на смену погасшему уже или угасающему имагинативному мышлению ранних времён. Гор наследует Озирису на земле, однако, заключённая в нём сила Озириса трансформируется в развивающийся интеллект. В мифе история Гора, сражающегося с убийцей отца Сетом, оставлена без триумфального своего завершения, и это понятно: интеллектуальное развитие в египетско-халдейскую эпоху в человечестве лишь начиналось. Миф лишь намечал возможное развитие и финал этой драмы: Гор владеет силой, способной побеждать там, где Озирис был вынужден отступить, Гор может занять место Озириса в его прежних земных владениях и, значит, - занять место Озириса при Изиде? Недоконченная в Египте драма богов - и ещё больше, людей! - завершается в апокалиптическом повествовании Ершова, ибо он видит возможность соединения Ивана с Царь-девицей - Гора с Изидой. Глядя далеко вперёд, Ершов "дописывает" эту историю, облекая фигуры египетского мифа в образы русской сказки.

Здесь необходимо сделать отступление несколько в сторону. - Представление египтян об Изиде нашло обновление в учении христианского гносиса о Софии, перерастающем собственно границы египетско-халдейской эпохи. Оно в свою очередь получило антропософскую интерпретацию в лекциях Рудольфа Штейнера (одно название четырёх его лекций 1920 года "Поиски новой Изиды - Божественной Софии", GA 202 ясно говорит об этом). Гностическое учение о Софии восходило к откровению, которое Премудрость Божия дала о себе в Притчах царя Соломона. В нем она поставила себя рядом с Творцом, говоря: "Господь имел меня началом пути своего, прежде созданий своих, искони; от века я помазана, прежде бытия Земли. Я родилась,когда ещё не существовали бездны… Когда Он уготовлял небеса, я была там… …я была при нём художницей" (Притчи, 8, 22-30). Сверх того она заявляет: "Я, премудрость, обитаю с разумом и ищу рассудительного знания" [Там же, 8, 12].

В процессе сотворения мира Премудрость стоит к Логосу, Христу, Творцу земного космоса столь близко, что её нередко с ним отождествляют. Эта очевидная аберрация обусловлена тем, что сотворение мира Логосом (Вторым Логосом, в терминах духовной науки) выразилось в деятельном промысливании, в приведении в действие таинственного промысливания божественной логикой всего подлежащего сотворению мира. Состоявшая при Творце Художницей София в свою очередь одевала без-образное содержание мыслей Логоса о мире формой. Она переводила первичные зародышевые мысли Логоса в состояние мысле-образов, или формы. При этом она стала вместилищем всего мысленного содержания феноменального мира, возникшего благодаря Логосу/Слову.

Но и после этого София не замерла в стороне от сотворённого при её участии мира. Словно вторя Христу, спустившемуся до инкарнации в человеческом физическом теле в четвёртой культурной эпохе, она с тех пор и сама проходит род инкарнации на земле, но не в человеческом теле, а в развивающемся с тех пор в человечестве земном мышлении (см. лекцию Рудольфа Штейнера от 10 января 1915 г. GA 161), которому надлежит стать вновь небесным.

Здесь нет возможности для развёртывания всего комплекса идей, касающихся существа Софии, в антропософии. Достаточно лишь показать, каким образом человек ("Иван-дурак" в нашей сказке) причастен к развёртывающейся в земном человечестве мистерии Изиды-Софии.

На первый взгляд Иван-дурак - ничуть не подходит для той роли, которую Гор должен был бы играть при Изиде. Как мог бы он в развитие египетского мифа быть отждествлён с Гором, олицетворением силы победоносного интеллекта, зародившегося в Египте в III-ей послеатлантической культурной эпохе? Однако в настойчивости, с которой русская сказка выводит своим героем "дурака", таится более глубокий смысл. Мудрость Ивана-дурака русских сказок - это сила интеллекта, переросшая в зрелой душе самоё себя, а сам Иван по ходу своих испытаний развивает другую силу, врождённую человеческой душе, волю. Он идёт по пути очищения и укрепления воли в самом широком плане. Это не что иное, как путь современного посвящения. Он и воспроизведён в сказке.

Возродившийся в Иване-дураке Гор способен давать своей матери ту делавшую её продуктивной силу, которую она прежде получала от луча Озириса, падавшего на неё из светлого его потустороннего царства. Но что, собственно, это за сила? Или: чего недостаёт Царь-девице-Изиде, что мог бы восполнить ей новый Гор-Иван? Отнюдь не содержание, которым наполнено его мышление. Не его ждёт от человека Существо, открывшее ему доступ к мировым мыслям, но дёт от него только ту силу, которая в человеке приводит в движение мысли, без которой причастность к мировым мыслям оставалась бы чистой потенцией, пока способность понимания не пропущена через познание предметного мира, осуществляемое субъектом по отношению к объектам на земле в свободе (в бытии, свободном от тела, не на земле, причастность к мировым мыслям даётся человеку даром). Существо, вмещающее в себе всю полноту мыслей, согласно которым был сотворён мир, не будет обогащено мыслями, которые человек вынесет из предметного мира (их он ему, этому существу попросту вернёт). Но по завершении своих земных путей человек может прибавить к этому Существу свободу обращения с мыслями, которая завоёвывается лишь здесь, на земле, - иными словами, волю, которая движет земное мышление и которая через него просветляется и укрепляется .

Когда несомая человеком сила эта достойным образом восходит к Софии, тогда мудрость, которой София и сама обладает в превосходной степени, испытает благую трансформацию, обретёт через человека и вместе с ним способность стоять на земле.

Такое обогащение Существа, обладателя мировых тайн, человечески обретённым свободным отношением к творческим мыслям вполне заслуживает быть облечённым в образ торжественного бракосочетания, которым оканчивается сказка Ершова. В этом браке, как, впрочем, и во всяком состоявшемся браке, одно существо восполняет другое.

В описании египетского посвящения Рудольф Штейнер повторно акцентирует берег вселенского бытия - он там, в мистериях уже был. Это край, до которого человек может дойти своими силами, но далее, там, где перед ним простирается неведомое, поневоле останавливается. Между тем именно там, за этой чертой, находится сокровеннейшее его существо, его истинное Я, не затронутое прикосновением к земному праху. Обрести себя в вечной своей части здесь возможно, отринув всё, что ещё остаётся как наследие земной жизни, погасив самого себя, погружаясь в пучину неизведанного

Образ берега возник и у Ершова при описании конца пути, которым Иван до тех пор шёл, и, как видно, не случайно. Однако с египетским мистериальным каноном сказка Ершова далее как будто расходится. Быть может, на своём берегу Иван и оказался вблизи наивысшего (сказка ограничивается сундучком с кольцом внутри него), но завершение пути ему предстоит обрести на земле. В этом Ершов выступает как творец нового мифа.

На пути следования Ивана неизменно сопровождает Время. Оно присутствует как бы "за кадром", в действии не участвует, но действие протекает в его сфере, и лишь в паузах между событиями на пути Ивана Время становится заметным:

Время катит чередом,

Час за часом, день за днём…

Однако и всему, что в сказке совершается событийно, положен свой час, будто там идут внутренние часы. Ершов постоянно с ними сверяется:

Вот о полночь конь заржал…

Также совершается в полночь и поимка Жар-птицы. Правильное время для действий - непременное условие успеха. Оно точно указано для каждого ключевого эпизода сказки. Внимательно присмотревшись к испытаниям, через которые герой проходит, можно заметить, что все они - поимка Жар-птицы, пленение Царь-девицы, освобождение кораблей китом и обретение Иваном кольца - разнесены по разным моментам суток.

Первый из эпизодов на пути испытаний Ивана отнесён к глубокой ночи:

Вот полночною порой

Свет разлился над горой…

Второй разбит на два этапа: неудачную попытку завладеть Царь-девицей в полдень и успешное завершение предприятия следующим утром. Кит - в третьем эпизоде - освобождает корабли в полдень, а сундучок с кольцом - это отдельный эпизод - он выносит Ивану на берег вечером:

Время к вечеру клонилось;

Вот уж солнышко спустилось…

В распределении замечательных этих подвигов Ивана по четырём поворотным моментам суточного течения времени заключён глубокий, можно сказать глубочайший, смысл, вскрыть который возможно опять-таки с помощью духовной науки. Она выводит нас на некоторые алхимические процессы, заключённые в последовательности испытаний Ивана и "невооружённому" глазу незаметные. Сам Ершов едва ли отдавал себе в этом отчёт, да и распределил четыре эти эпизода по различным моментам суток непред- намеренно. Разве только некое чутьё, - инспирация, которой он следовал, - уверенно вело его к такому распределению эпизодов. Он следовал в этом некоторой закономерности, определяющей каждому из событий свой срок.

В лекции, прочитанной 25 ноября 1917 года в Дорнахе, Рудольф Штейнер, дал эскизное описание определённых процессов, которые науке будущего предстоит открыть и посредством определённых процедур овладеть ими. Соответствующая практика тогда будет различным образом развиваться в различных частях света, в зависимости от выбора космически дифференцированных сил, текущих на землю от Солнца и зодиакальных созвездий в определённое время суток.

"В будущем, - сказано в лекции, - развернётся великая борьба. Человеческая наука будет развиваться в космическом направлении; однако различным образом будет пытаться развиться в космическом направлении человеческая наука. Задача доброй целительной науки будет в том, чтобы найти определённые космические силы, котороые смогут возникать на земле через взаимодействие двух космически направленных потоков. Этими двумя космически направленными потоками будут Рыбы и Дева. Должна быть открыта прежде всего тайна, каким образом солнечная сила из Космоса действует по направлению от Рыб и соединяется с тем, что действует по направлению от Девы. Послужит во благо, когда откроют, каким образом на службу человеку могут быть поставлены утренние и вечерние процессы, исходящие с двух сторон Космоса, с одной стороны от Рыб, с другой стороны, - от Девы". В той же лекции несколько далее говорится: "Космическое может быть завоёвано для человечества двояко: неправильным либо просто правильным образом, - вот что предстоит человечеству… Будет происходить борьба между людьми, осведомлёнными в делах Космоса. Одни будут применять утренние и вечерние процессы так, как я уже указал; на Западе - [будут применять] преимущественно полуденные процессы с исключением утренних и вечерних процессов, а на Востоке - полуночные процессы. Субстанции более не будут изготавливать в соответствии с химическими силами притяжения и отталкивания, но узнают, что возникает различная субстанция в зависимости от того, изготавливают ли её с помощью утренних и вечерних процессов или же с помощью полуденных либо полуночных процессов". [26.- GA 178 25.11.1917 S. 228-230].

Быть может, речь идёт прежде всего об изготовлении лекарственных препаратов в широком алхимическом контексте работы с субстанциями Земли. Процедуры оккультно-алхимического содержания в открытом взору посвящённого будущем будут производиться на территории Земли различно, соответственно задаткам, склонностям и интересам обитателей отдельных её областей - особо на Западе, особо на Востоке и наиболее благотворным для человека способом в срединной части цивилизованного мира. Западные научные/оккультные школы будущего обнаружат склонность к полуденным процессам, находящимся в сродстве с силами созвездия Близнецов. Восток, в свою очередь в собственных целях, будет использовать духовные воздействия созвездия Стрельца в полуночные часы.

Что касается утренних и вечерних процессов, регулируемых участием Девы и Рыб, то они приведены Штейнером в связь с утром и вечером без заметного размежеванмя их. Тут кроется, быть может, двоякая возможность использования сил двух этих созвездий: сил одного из них утром, другого - вечером раздельно с последующим соединением в возникшей таким путём субстанции; либо одинаково по времени, но встречным образом с двух сторон. (В этой связи можно отметить, что Штейнер рекомендовал при изготовлении лекарств в лабораториях фирмы "Веледа" производить разведение субстанций либо утром, либо вечером, приостанавливая работу в дневное время.)

В контексте лекции 25 ноября 1917 г., ясно, что "операция" по захвату Царь-девицы - она находится очевидным образом под знаком Девы - производилась сначала ложным образом в полдень, но была проведена правильно следующим утром; извлечение кольца из морских глубин китом при участии множества рыб совершается - под знаком Рыб - вечером. И если в эскизном своём наброске будущего науки Штейнер определяет утренние и вечерние часы скорее как одинаково благоприятные для совершения процессов с участием обеих этих небесных сил, то сказка Ершова их, пожалуй, разводит во времени: утренние часы благоприятны для процедур, производимых с участием духовных сил Девы, вечерние - для процедур с участием Рыб.

Полуденным и полуночным процессам у Ершова также отведено своё место. Иван добывает Жар-птицу ночью, именно в полночь. (Бдение его в отцовом поле также пришлось на полночь, но то событие пока не вошло в состав пути Ивана, который начинается с поступления на службу к царю). В этом первом для героя испытании присутствие зодиакального фактора в сказке не обозначено, но здесь Иван находится очевидным образом в области полуночного восточного оккультизма: он едет за Жар-птицей на восток. Влияние, исходящее с этой стороны, для него особенно опасно. Ведь он уже поддался искушению светом, подняв перо Жар-птицы в поле. Теперь по отношению к слетевшимся ночью светоносным существам он держится вполне свободно. У него не возникает, например, желание преклонить пред ними колени, сопутствующее, по Штейнеру, русскому человеку на Пороге при встрече с люциферическими духами, если он в душе не свободен от чувства национального эгоизма. "Ослепление тем, что приходит [из высших миров] для русского, который в качестве оккультиста находится в своём народе, есть опасность, встречающая его на Пороге". [27. - GA 186 8.12. 1918 S.154]

Напротив, Иван повидимому распознаёт, с чем имеет дело:

Тьфу ты, дьявольская сил!

Эк их, дряни, привалило…

Жест отстранения от жар-птиц позволяет Ивану выдержать испытание и овладеть одной из них.

Кит днём освобождается от тяжёлого своего груза и одновременно освобождает заключённые внутри него корабли. Население Кита должно покинуть место своего обитания днём, следовательно, в полном сознании. Оккультно в этом эпизоде речь идёт о процедурах, относящихся к физическому телу. Физическое тело и всё с ним связанное правомерно акцентировано в той работе, которую ведут оккультисты и - в широком смысле - все люди Запада уже несколько веков. В виду этого понятно, что действия, подразумеваемые здесь, совершаются днём и, значит, находятся в ведении сил, с которыми работает Запад.

Сказка Ершова смотрит в будущее, уже в некотором роде таящееся в настоящем, что и позволило Рудольфу Штейнеру говорить о науке, которая разовьётся из современного научного знания. Сказка в оккультном отношении на удивление достоверна и точна. Фиксируя время суток, отведённое четырём ключевым эпизодам в поездках героя, она сосредоточивает внимание на сокровенном смысле происходящего.*

*В повествование о поисках кольца Ершов ввёл своего рода интермедию, как будто затягивающую и без того протяжённый этот эпизод. На поиски кольца, скрытого под водой в потаённом месте, кит снаряжает рыб. Однако пустившимся на поиски осетрам пришлось вернуться ни с чем. Оставалась одна надежда на ерша:

Он по всем морям гуляет,

Так уж, верно, перстень знает;

Но его, как бы назло,

Уж куда-то унесло…

Когда другие посланцы кита, дельфины, наконец, после долгих поисков обнаружили ерша, он был занят преследованием карася и ни о чём другом не хотел слышать:

Будьте милостивы, братцы!

Дайте чуточку подраться.

Сопротивляющегося ерша дельфины представили пред грозные очи кита, и тут уж ёрш дал нужные показания, после чего вся эпопея приблизилась к своему концу, и кольцо в сундучке было вовремя доставлено Ивану.

Ёрш здесь - проекция самого автора, Ершова. Вольно или невольно, - забавляясь, конечно, - Ершов выдаёт тут тайну собственной своей души. Он даёт понять, что и он, как его заместитель в сказке, задиристый ёрш, владеет тайной кольца - наследием посвящения, полученного под знаком Рыб в какой-то из прошлых своих жизней. Делает он это с такой непринуждённостью, что читатель может и не обратить внимания на вставной, будто бы развлекательный, но, по сути, глубоко значительный, этот эпизод, где соотнесённость персонажа ерша с личностью автора подана столь прозрачно.

Всё это закономерно подводит нас к последнему, наиболее серьёзному и опасному из испытаний героя. В нём алхимическое содержание сказки переводится с душевного плана, на котором происходили предыдущие испытания героя, на телесный уровень и становится для читателя вполне прозрачным. Таинственная алхимия, ранее в урочные часы совершавшаяся с душой Ивана, получает своё завершение в испытании купанием в трех котлах. Из всех испытаний, которым Иван подвергается на своём пути, четвёртое, - оно же завершающее,- самое трудное. Конёк, всегда ранее приговаривавший:

Это - службишка, не служба

теперь указывает на всю серьёзность наступающего момента:

Вот уж служба так уж служба!

Тут нужна моя вся дружба.

Он даёт понять, что речь идёт действительно о жизни и смерти, и даёт обещание:

И скорее сам я сгину,

Чем тебя, Иван, покину.

Попутно отметим, что идея купания героя в трёх котлах, принадлежит Царь-девице. Она со своей стороны, стало быть, следит за судьбой Ивана и знает, что в такое испытание необходимо. Он должен идти навстречу ему с сознанием, что его ждёт верная смерть в случае неудачи.

Обратим внимание на сами котлы и на то, что для Ивана приготовлен не один котёл, а три. - Всякий сосуд, предназначенный для содержания жидкости, - будь то греческая амфора, или котлы, как здесь, - вызывает почти осязательно ощущение тела даже и без прикосновения к нему. В особенности разнообразная по назначению античная керамика создавалась определённо под этим впечатлением, быть может, не вполне доходящим до сознания изготовителей-мастеров. Сосуды такого рода смоделированы явственно по образцу человеческого тела.

В такой связи каждый, кто имеет представление о трёх телесных оболочках, в которых укоренено Я земного человека, - представление это было развито Рудольфом Штейнером в его книге "Теософия" и конкретизировано в многочисленных лекциях, - без труда сможет распознать в трёх котлах изображение троякой оболочковой природы человека. На эту мысль, кроме того, наводит их содержимое и состояние, в которое оно, согласно описанию Ершова, приведено: в одном из них кипит молоко (с него Иван должен начинать), в другом, также в кипящем состоянии, находится вода ("вода варёная"), в третий налита вода холодная, "студёная".

Молоко - белковая субстанция, выделяемая молочными железами млекопитающих и человека под воздействием астрального тела на эфирное и через него - на органы физического тела, железы. Молоко - продукт существ, наделённых астральным телом, и образ котла с кипящим в нём молоком прямо указывает на астральное тело человека. Здесь "кипят" вожделения, желания, страсти. Ивану надлежит пройти сквозь них невредимым.

Второй котёл с его содержимым - изображение эфирного тела. Движение жидкостей в организме человека определяется эфирным телом, весь водный организм тела есть отражение безостановочного движения тела жизненных сил.

Студёная вода последнего котла изображает "остывшее", вполне установившееся физическое тело.

Что именно происходит с Иваном в котлах, сказка не открывает. Но если он выходит из третьего котла живым и невредимым, то, значит, он сумел установить новое отношение к своему астральному телу, к своему эфирному телу, а также к физическому телу. Он изнутри, в полном самообладании, прошёл сквозь них и как Я освободился - не от них, но от той зависимости от них, в которой первично пребывает каждый воплощённый на земле человек. Он установил к ним более свободное отношение и через это утвердился как свободный человек.

Иван завершает свой путь "на земле", при большом стечении народа. Так описан этот заключительный акт в сказке. Это не исключает того, что "за кулисами" этой сцены совершается событие, которое сопряжено с обретением "истинного Я", описываемым Рудольфом Штейнером, например, следующим образом: "Если в качестве ставшей ясновидящей души хочешь проникнуть к истинному Я, тогда учишься познавать, что тут необходимо духовное деяние. И об этом духовном деянии может быть сказано, что оно должно быть сильным волевым решением искоренить в себе то, что принёс в духовный мир, что принёс как воспоминание о себе самом; забыть в себе, волевым решением искоренить в себе воспоминание о том, чем был, со всеми частностями…" Это значит, продолжает Штейнер, "какое-то время стоять в духовном мире у бездны бытия, стоять перед Ничто как ничто. Это самое потрясающее переживание, какое только можно иметь, и нужно идти к этому переживанию с большим доверием. Чтобы идти как ничто к бездне, необходимо иметь доверие, чтобы тогда нам из мира было принесено [курсив мой. - Г.К.] истинное Я… Ибо истинное Я человека принадлежит сверхдуховному миру, и человек включён своим истинным Я, слабым теневым образом которого является физическое Я, в сверхдуховный мир" [28. - GA 147 30.08.1913 S.129-130]. Это событие сказка показывает косвенно в аспекте внутреннего преображенич героя. Решение, которое в заключительном эпизоде сказки требуется от Ивана, аналогично тому, о котором идёт речь в высшем моменте посвящения.

Прохождение человеком своего пути в духовном мире многопланово. Так и путь Ивана мог бы быть описан как прохождение вдоль всего сверхчувственного организма человека, причём по направлению сверху вниз, - из области "холодного пламени" головы, через гармонизирующие ритмы среднего человека в нижний, тепловой, или огненный, полюс. Иван углубляется внутрь себя, проходит через "узкую дверь", которой является каждый человек для самого себя, чтобы освободить своё "истинное Я". На этот более внутренний аспект пути Ивана, явственно проступающий в сцене испытания при трёх котлах, здесь достаточно лишь указать.

В заключительной сцене у трёх котловмог бы быть назван Христос. Сказки обыкновенно его по имени не называют, но Он присутствует как нечто само собой разумеющееся везде там, где герой испытывает безвинную смерть и заново возвращается к жизни. Смертельно опасное купание в трёх котлах приобщило Ивана к опыту смерти и по выходе его из них явило миру преображённого человека. Такое преображение - другая сторона обретения бессмертия души. Собравшемуся народу это заметно по изменению в нём только по внешности:

Мы и слыхом не слыхали,

Чтобы льзя похорошеть!

В сцене торжества Ивана, завершающей сказку, не сразу заметно отсутствие конька. Появившийся в последний раз у котлов он после этого таинственным образом исчезает из вида, что, впрочем, остаётся читателем при первом и даже повторном чтении незамеченным. Иван всем обязан коньку, и теперь присутствие конька рядом с ним было бы, кажется, более чем уместно. Забыла ли о нём сказка? Мало вероятно. Исчезновение конька вполне выдержано в духе служения, которое он нес при Иване. Он довёл хозяина до конца пути, который, заметим, всегда знал наперёд, и свою задачу, таким образом, выполнил. Он больше не нужен, так как всё, ради чего он стоял рядом с Иваном, совершилось. Он участвовал в судьбе своего хозяина не в силу личной привязанности, а по природе своей службы. Что же за существо скрыто под образом такого слуги?

Здесь следует, быть может, ещё раз вернуться к моменту появления конька у Ивана. В нём, как и в других двух конях, подаренных кобылицей, мы увидели прежде всего волевое начало, присущее всем трём силам, на которые человеческая душа распадается по ту сторону Порога, - мышлению, чувствованию и волению. В виду исключительной близости к Ивану конёк олицетворяет собой волю в чистом виде, природу человека, неотъемлемую у него, пока он живёт на земле. Однако в коньке воля соединена с мудростью, а мудрость не принадлежит к первичной, хаотичной и тёмной природе воли. Воля человека подлежит гармонизации, и только будучи соединена с мудростью преображается в любовь. Похоже, что в коньке выражена достигшая зрелости воля. Как совершается подобная трансформация воли?

В своей автобиографической книге "Мой жизненный путь" Рудольф Штейнер вкратце привёл описание переворота, произошедшего в нём на решающем рубеже его духовного развития: "Я чувствовал, как идейное начало прежней жизни в определённом отношении отступило, и его место заняло волевое начало. Чтобы это было возможно, воля должна уметь воздерживаться от всякого субъективного произвола при развёртывании познания. Воля возрастала в той же мере, в какой идейное начало убывало. И воля взяла на себя также духовное познание, которое до того почти целиком осуществлялось идейным познанием". (29. - GA 28 Mein Lebensgang. Kap.XXII. 1990. S.244).

Это описание приведено было Штейнером, по-видимому, не в качестве примечательной подробности личной его биографии, а как закономерность того пути, которым он шёл. Штейнер больше ничего не добавил к сказанному, но между строк читается, что для основателя духовной науки таким преображением его волевой сферы был отмечен момент, когда он смог сознательно переступить Порог и, значит, - предстать перед Стражем Порога.

Страж, сопровождающий человека на всём пути, ведущем его в духовный мир, предостерегает, направляет, наставляет, напоминает и при том всегда отступает в сторону, оставляя поле действия человеку. С этим образом как будто совмещается также харатеристика образа действий архангела Михаила: "Михаил - молчаливый дух. Михаил - замкнутый дух. Если другие правящие архангелы - это многоречивые - в духовном смысле - духи, то Михаил совершенно замкнутый дух, дух мало говорящий, в лучшем случае дающий скупые директивы… Он живёт в следствиях человеческих деяний. Другие духи живут больше с причинами. Михаил живёт больше со следствиями. Другие духи импульсируют то, что человек должен делать. Михаил - собственно герой духовной свободы. Он предоставляет человеку свободу для действий, а затем принимает то, что возникает из человеческих деяний, чтобы нести это дальше в Космос, чтобы оно, чего люди ещё не умеют с ним делать, действовало дальше в Космосе". [30. - 13.01.1924 GA 233a S.93-94] - Между Михаилом и Стражем Порога при всём их сходстве имеется и различие, и Рудольф Штейнер его внятно проводит: Страж Порога действует в ходе посвящении человека в тайны духовного мира в современную эпоху по поручению Михаила. Но должно быть понятно, что черты солнечного архангела сообщаются и избранному им служителю, Стражу Порога, а это именно те черты, которыми в сказке Ершова наделён герой, центральное значение которого подчёркнуто в названии сказки.

Знакомство с таинственным подтекстом сказки "Конёк-горбунок" осталось бы незавершённым, если бы пришлось оставить попытки прояснить тот неповторимый своеобразный облик, под которым в ней выведен конёк. Ведь он очевидным и парадоксальным образом соединил в себе черты конской и верблюжъей породы. Сказка как будто намекает на метаморфозу коня в верблюда, и мысль эта представляется тем более убедительной, что в животном мире конь и верблюд представляют собой в некотором роде антиподы. Геродот, например, сообщает как известный в его время факт, что кони не выносят близости верблюда, приходят в беспокойство от одного его вида [31. - История. VII, 87].

Различие между порывистым конём и степенным верблюдом действительно велико (хотя верблюды не всегда так медлительны, как кажется; они отличные бегуны и могут развивать скорость до 45 км в час). Обитатели травянистых степей кони принадлежат привольным степным просторам. Верблюды столь же неотделимы от почти безжизненного ландшафта пустыни. Кони растрачивают себя в пространстве. Верблюды независимы от окружающего мира. В безводной пустыне они хранят в своих горбах запас воды, позволяющий им продолжительное время обходиться без его пополнения. Они удерживают свои жизненные силы внутри и расходуют их бережно.

И кони и верблюды приручены человеком и служат ему. Говорят, что конь - для всадника, лошадь - для пахаря. Но вот средневековый писатель с умилением отметил, что верблюд "преклоняет колени, когда на него навьючивают груз, дабы быть ниже и покорнее" [32. - Исидор Севильский "Одиссей". 1998. М., 1999. С.313]

Верблюды встречаются в природе в двух видах - одногорбые и двугорбые. Родина первых - Аравия, вторых - Бактрия, древняя страна Иранского нагорья. У ершовского конька на спине два горба, так что генеалогия этой его необычной черты, можно сказать, бактрийская; конька можно было бы в какой-то мере выводить из Бактрии.

Бактрия - исходный пункт проповеди Заратустры, основателя второй послеатлантической культуры в Иране. Заратустра возвещал персам учение об Аура Маздао, Агурамазде, но долго не мог найти правителя, который бы приклонил слух к его словам. Только царь одной из областей Бактрии Виштаспа внял проповеди пророка, принял его под своё покровительство и своим авторитетом содействовал распространению в Иране нового учения. Вищтаспа и Заратустра идут, так сказать, рядом.

Между тем, в именах Виштаспы и Заратустры, - Заратуштры в транскрипции Авесты, - содержится указание соответственно на коня и верблюда: таспа, вторая часть в имени царя, означает "конь", а уштра в имени Заратустры - "верблюд" [33. - Сравн.: Авеста. Избранные гимны. Из Видевдата. М.. 1992. Предисловие И.М. Стеблина-Каменского]. Рудольф Штейнер даёт имени Заратустры как будто иную интерпретацию: "Зороастр, Сияющая звезда - так именовали этого великого посвящённого его ученики и так именовал он себя сам" [34. - 24.04.1922 GA 211. S.180], но имя Зороастр здесь читается как эзотерическое имя Учителя, принятое в кругу учеников. Оно всплыло уже внешним образом лишь много веков спустя за пределами Ирана. Население же Иранского нагорья в имени основателя религии высокого солнечного божества слышало указание на верблюда.

Верблюд и почитался в древнем Иране как священное животное великого Заратустры, а также Агурамазды, которого Заратустра проповедовал, тогда как конь равным образом был священным животным царей. Признав в Заратустре пророка высшего божества, Виштаспа стал и его служителем. В нём, Виштаспе конь, так сказать, признал превосходство верблюда, а достоинство коня как животного царского было тем самым признано наличествующим и в верблюде, животном царя духа Заратустры. Близостью к божеству собственно человеческая природа Заратустры, - которая в Виштаспе поднималась до конской, царящей в человеческом мире, - приобрела черты природы божественной. Заратустра - "старый верблюд".

Излом позвоночника в ершовском коньке намекает на преображение природы инстинктов. Конёк, в самом деле, не выказывает инстинктов, свойственных животной природе. В животном мудрость инстинктов служит к руководству в настоящем моменте, коньку же открыто и будущее.

Вопрос об источнике инспирации, под которой Ершов находился в пору создания "Конька", теперь, пожалуй, так приблизился к своему разрешению, что ответ на него автор может предоставить читателю.

В жизни Ершова, отдавшего своё детище "Конька-горбунка" миру, было событие, будто предрекавшее авторскую его судьбу. О нём со слов самого Ершова рассказал Ярославцев: "Ершов родился очень слабым, почему и был крещён в тот же день. Будто одержимый припадком, кричал он нередко по целым часам, без умолка. По существовавшему поверью, родители вздумали продать его нищему, через окно, за один грош: и - припадок как рукой сняло" [33. - Ярославцев А.К. Ук. соч. С.6].

Нищие - особое явление на Руси, а в этой истории нищий - фигура определённо знаковая. Он скиталец, у него нет своего дома, он принадлежит пространству, открытому по всем направлениям, и в этом смысле он противостоит семье, отгородившейся от мира стенами дома. Младенец Ершов, которого нищий, в этом магическом по своему значению обряде "купил", оказался с первых дней своей жизни выведенным из-под оболочки семьи и будто препоручен открытому пространству или, что то же самое в данном контексте, Духу народа, который посредством вселенского света, отражённого от земной почвы, ищет связи со своими детьми в России. Так и книга Ершова в свою очередь проданная тем, кто её купит, не перестёт со времени выхода в свет служить подрастающим поколениям в России проводником в недра народного её существа.