329. "Августин имел спор с Фаустусом, манихейским епископом, лишь по той причине, что епископ не смог произвести на него достаточно глубокого впечатления, он отошел от манихейства и обратился к Павлову Христианству".
     Именно зтот Фауст перешел в XV в., в народные сказания как представитель последних остатков отживавшего ясновидения при переходе из 4-й в 5-ю культуру.156 (9)

608. "Мани является тем, кто подготовляет для человеческого душевного развития ступень, где ищут собственного душевного, духовного света. Все, что произошло от него, было призывом человека к собственному духовному свету души и в то же время — решительным возражением против всего, что не хочет исходить из собственной души человека, из его наблюдения собственной души. Прекрасные слова исходят от Мани, они стали лейтмотивом для его последователей во все времена. Мы слышим: вы должны отказаться от всего, что является внешним откровением, которое вы получаете чувственным путем! Вы должны отказаться от всего, что завещано вам как внешний авторитет; тогда вы станете зрелыми, чтобы созерцать собственную душу!
     Августин выдвинул против этого принцип — в разговоре с Фаустусом, которого он сделал своим противником манихеем: — вы бы не приняли учения Христа, если бы оно не было основано на авторитете церкви. Манихей же Фауст говорит: вы не должны на основе авторитета принимать никакого учения; мы хотим принимать учение только в свободе".93 (6)

IV. ПОСЛАНИЯ АПОСТОЛОВ
Послания Павла и Петра

262a. Шеллингу довелось читать один текст из XIII столетия, где, как о само собой разумеющемся, говорилось о следующем: что в первом человеке Адаме мы видим, как его физическая организация благодаря космическим событиям, которые включают в себя и всех супостатов, делается все более ломкой, больной. В Мистерии же Голгофы — "согласно учению, преподанному ученикам после Воскресения" — ломкое тело человека вновь получает целящие силы, "...ломкое тело не оставляет своих грехов Земле, которая от них гибнет, но грехи сохраняются для избавления (спасения).
     Те люди, таким образом, в Христе Иисусе видели в наивысшей степени Человека, каким он теперь вновь является на Земле, чтобы вновь вернуть человечеству ту часть, которая должна была отпасть от него из-за того специфического способа, каким оно вступило в земное бытие через Адама.
     Таковым было самое существенное представление, питавшее учение, названное именем апостола Петра. Петр высказывался в таком смысле, так понимал это учение, что если самого Петра понимать эзотерически, то его, так сказать, эпоху следует отсчитывать от начала Земли, где благодаря Мистериям людей вели, прежде всего, к пониманию Христа как сверхземного Существа, пришедшего к завершению в явлении Христа на Земле. Так что Петр само собой разумеющимся образом учил, как Христос низошел на Землю.
     Его учению противостояло учение Савла. Оно начиналось с того, что, хотя несомненным является путь Христа из сверхземных миров на Землю, в то же время оно не могло бы совершиться так, как это происходило в Мистерии Голгофы в Палестине. Ибо в тех местах посвящения, через которые проходил Савл, господствовало воззрение, что Христос должен непосредственно явиться на Землю в славе и не проходить через то, что евреи считали позорным: через крестную смерть. Крестная смерть смутила Савла, и он признал Христа лишь после события перед Дамаском... После того возникла необходимость Событие Голгофы все больше и больше понимать человеческим рассудком (не в Мистериях). Только человеческий рассудок во времена Павла был таким, что стоило его немного раскрыть (развить) и он оказывался в состоянии понимать те вещи, какие мы находим в посланиях Павла, посвященных разъяснению Мистерии Голгофы, пронизанных постижением вновь выпрямляющейся благодаря Христу Иисусу человеческой природы — адамовой, некогда павшей природы.
     Прямым продолжением посланий Павла является европейская теология, проходящая через Августина и других учителей церкви и простирающаяся до нашего времени. Можно утверждать, что и евангелическая теология также является продолжением павлинизма, хотя он в ней изрядно замаскирован. ...Но в наше время имеется католическое духовенство, образующее сильную оппозицию Павлову пониманию. Их учение, признаваемое правоверным, противопоставляет Павлу первоначальное петрово Христианство.
     Но можно сказать так: петринизм заканчивается с самим Петром; затем действенным становится павлинизм. А теперь европейское христианство ждет иоаннова Христианства, которое основывается на Духе".344, с.214-220
     "В посланиях ап. Павла содержится, разумеется, значительное количество религиозного опыта, самого Павла, такого религиозного опыта, который с определенной точки зрения совершенно субъективен и не может просто так считаться общечеловеческим религиозным опытом". К религиозным переживаниям Павла нам необходимо выработать лишь отношение. 342, с. 18

20. "Ещe более важным духовным течением, чем розенкрейцерство, было манихейство. ... Мы можем говорить о манихействе, которое было основано той индивидуальностью, которая называла себя Мани и жила примерно в III столетии по Р.Х. Изошло движение из той области, в которой в то время правили цари Передней Азии, т.е. из западных областей Малой Азии. Мани основал духовное течение, которое сначала представляло собой небольшую секту, но затем превратилось в мощное духовное течение. Средневековые альбигойцы, вальдензеры и катары являлись продолжателями этого духовного течения, к нему принадлежал также орден тамплиеров и — благодаря примечательной цепи событий — масонство. Масонство, собственно говоря, имело к этому течению отношение, хотя было связано и с другими течениями, например, с розенкрейцерством.
     Внешняя история, которая рассказывает нам о Мани, чрезвычайно проста. Рассказывается, что в области Передней Азии жил один купец, который был чрезвычайно учeн. Он написал четыре значительные сочинения: первое — Мистерия, второе — Капитола, третье — Евангелие, четвeртое — Тезаурус (сокровищница, греч.). Далее рассказывается, что после его смерти сочинения остались вдове, которая была персиянкой. Вдова, в свою очередь, завещала их своему рабу, которого она выкупила и которому дала свободу. Он-то и был упомянутый Мани, который из этих сочинений и почерпнул свою мудрость, но, кроме того, он ещe был посвящeн в Мистерии культа Митры. Он и вызвал к жизни движение манихейства. Мани также называют "сыном вдовы", а его приверженцев — "сыновьями вдовы". Но сам Мани обозначает себя как "Параклет", как обещанный Христом человечеству Святой Дух. Это следует понимать так, что он обозначает себя как одну из инкарнаций Святого Духа, т.е. он не имеет в виду, что он является единственным Святым Духом. Он считает, что Святой Дух является в перевоплощениях и обозначает себя как одно из таких воплощений Святого Духа.
     С учением, возвещанным им, бойко воевал Августин, когда перешeл в католическую церковь. Августин противопоставил своe католическое воззрение манихейству, которое он представил себе в виде индивидуальности, названной им Фаустом. Фауст — это борец против августинизма. Отсюда происходит Фауст... (пропуск в тексте подлинника)".
     Обычно считают, что манихейство отличается от европейского Христианства другим пониманием зла. Для первого нет воскресения тела, зло не имеет начала, у него то же происхождение, что и у добра, и нет никакого конца. В основе манихейства лежит большая космическая легенда, легенда сверхчувственного рода. "В ней рассказывается, что некогда духи тьмы захотели предпринять штурм Царства Света. Они действительно достигли границ Царства Света, но штурм его оказался им не по силам. И возникла необходимость — и здесь, я прошу вас заметить, дан особенно глубокий штрих, — в силу которой они должны были быть наказаны Царством Света. Но в Царстве Света нет никакого зла, а только добро. Так что демоны тьмы могли быть наказаны только чем-то добрым. И что же тогда произошло? Произошло следующее. Духи Царства Света взяли одну часть собственного царства и примешали еe в материальное царство тьмы. Благодаря тому, что теперь часть Царства Света смешалась с царством тьмы, в последнем возник некий род закваски, фермента, ввергнувший царство тьмы в хаотический танец круговращения, благодаря которому оно получило новый элемент, а именно смерть. Так постоянно оно пожирает себя и таким образом несeт в себе семя своего уничтожения. Далее рассказывается, что благодаря такому происшествию возник человек. Пра-человек как раз является тем, что Царство Света выслало из себя, чтобы смешаться с царством тьмы, но что не должно пребывать в царстве тьмы, но преодолевало бы его через смерть, преодолевало бы его в самом себе.
     Глубокая мысль, заложенная здесь, заключается в том, что со стороны Царства Света царство тьмы должно преодолеваться не путeм его наказания, но милостью. Не сопротивлением злу, а путeм смешения со злом должно быть спасено зло как таковое. Благодаря тому, что часть света входит в зло, зло преодолевает себя. В основе такого понимания зла лежит то, что я часто излагал теософски. Что такое зло? Оно есть не что иное, как не соответствующее времени добро!"
     "Как следует нам представить себе взаимодействие добра и зла? Нам его поясняет созвучие жизни и формы. Благодаря чему жизнь становится формой? Благодаря тому, что она постоянно находит сопротивление, что она никогда не приводит себя к выражению в одном облике. ... Если мы с этой точки зрения спросим далее: так чего же хочет Мани, что означает его именование себя Параклетом, Духом, сыном Вдовы? Это означает не что иное, как то, что он хочет подготовить время, когда — в шестой коренной расе — человечество поведeт себя само с помощью собственного душевного света и преодолеет внешние формы, преобразует их в дух.
     Идущее далее розенкрейцерства течение духа хочет создать Мани. Это течение Мани устремляется вплоть до 6-й коренной расы, которая подготовляется от основания Христианства. Именно в 6-й коренной расе Христианство впервые придeт к своему выражению во всeм своeм облике. Впервые лишь тогда оно действительно будет здесь. Внутренняя христианская жизнь, как таковая, преодолеет всякие формы, она прорастет через внешнее Христианство и будет жить во всех формах различных исповеданий. Кто ищет христианской жизни, всегда еe найдeт. Она творит формы и развивает формы в различных религиозных системах. Дело заключается не в том, чтобы повсюду искать равенство в формах внешнего выражения, но в том, чтобы внутренний ток жизни ощущать пребывающим повсюду под поверхностью. Но что ещe должно быть создано — это форма для жизни шестой коренной расы. Она должна быть создана заранее, чтобы в неe могла влиться христианская жизнь. Эта форма должна быть подготовлена через людей, которые создадут такую организацию, такую форму, в какой сможет найти себе место истинная христианская жизнь шестой коренной расы. Эта общественная форма должна произойти из намерений Мани, из тех группок, что подготовляет Мани. Это должно быть внешней формой организации, общиной, где бы христианская искра могла занять правильное место.
     Из сказанного вы можете заключить, что манихейство прежде всего стремится чисто образовать внешнюю жизнь, ибо должны явиться люди, которые в будущем смогли бы представлять собой подходящий сосуд. Поэтому такой безусловно большой вес придаeтся чистым убеждениям, чистоте. Катары были сектой, которая подобно метеору выступила в XII веке. Они называли себя так потому, что "катар" означает "очищение". Это были люди, которые должны были быть чистыми в своeм образе жизни и в своих моральных отношениях. Они должны были внутренне и внешне искать катарсис, чтобы образовать чистые общины, долженствовавшие стать чистыми сосудами. Это есть то, к чему стремится манихейство. В меньшей мере дело заключается в заботе о внутренней жизни — хотя она также протекает иным образом, — но более в заботе о внешних формах жизни.
     Теперь бросим взгляд на то, что будет в шестой коренной расе. Тогда добро и зло образуют совсем иную противоположность, чем теперь... С одной стороны там будут люди колоссальной внутренней доброты, обладающие гениальностью в добре и любви, но с другой — выступит и противоположность этому. Зло (без драпировок) станет убеждением для большого числа людей, оно больше не станет таиться, не станет вуалироваться. Зло станет восхвалять зло как нечто особенно ценное. У некоторых гениальных людей уже брезжит некое сладострастие этого зла, демонизма 6-ой коренной расы. "Белокурая бестия" Ницше является примером предпризрачного явления этого.
     Это чистое зло должно быть выброшено из потока мирового развития, как шлак. Оно будет вытолкнуто в 8-ю сферу. Мы стоим сейчас непосредственно перед тем временем, где должна происходить сознательная дискуссия, спор со злом через добро.
     Шестая коренная раса будет иметь задачу с помощью милости как можно больше зла снова вернуть в идущий вперeд поток развития. ... Сильно готовится к этой задаче манихейское духовное течение. Оно не отомрeт, это духовное течение, а выступит в многочисленных формах, о которых нет нужды говорить сегодня. Но если бы это течение сосредоточило свою заботу на внутреннем воззрении, то ему бы тогда не достичь того, что оно должно достигнуть. Оно должно выражаться в основании общин, которые ищут прежде всего распространения мира, любви, непротивления злу (путeм борьбы). Ибо они должны создать сосуд, форму для будущей жизни.
     И теперь вы поймeте, почему Августин, значительнейший ум католической церкви, который в своeм "граде" выводит именно церковную форму, форму, созданную для настоящего времени, почему он с необходимостью должен быть сильным противником той формы, которая подготавливается для будущего. Здесь противостоят два полюса: Фауст и Августин. Августин стоит на церкви, на современной форме; Фауст хочет из человека подготовить форму будущего, обрести еe смысл.
     Эта противоположность развивается с III-IV столетия по Р.Х. Она существует и выражается в борьбе католической церкви с рыцарями Храма, с розенкрейцерами, альбигойцами, катарами и т.д. Все они искореняются на внешнем физическом плане, но продолжают действовать далее во внутренней жизни. Со временем эта противоположность несколько ослабла, но ещe в весьма бурной форме постоянно выражается в двух течениях европейской культуры, таких как иезуитизм (августинизм) и масонство (манихейство). Кто ведет здесь борьбу с одной стороны, те, как католики и иезуиты высокой степени, сознают еe всю, но с другой стороны, ведущие борьбу в духе Мани, осознают еe мало, еe осознаeт лишь самая вершина движения.
     Так противостоят в позднейшие столетия иезуитизм (августинизм) и масонство (манихейство). Они являются детьми древних духовных течений. Поэтому как в иезуитизме, так и в масонстве находят продолжение те же церемонии при посвящении, что и в древних течениях. Посвящение церкви в иезуитизме имеет четыре степени: coadjutores temporalis, scholares, coadjutores spirituales, proffessi. Ступени посвящения в оккультном масонстве — подобные же. Они идут параллельно, но следуют в различных направлениях".93(6)

100а. "С IV в. по Р.Х. идут поиски Царства Божия. Сначала Царство ищут в мире — римское Царство, граница.
     Претворение морального.
     Божье государство Августина.
     Потом: отказ иметь это Царство на Западе. Крестовые походы. Идет борьба за внешний моральный мировой порядок. В подосновах пребывающие турки являются разрушителями.
     Далее: враг внутри — Лютер — борьба Лютера с антиморальностью.
     Современные теософы — они видят необходимость в современном безобразном познании видеть образы, облики. В XIX в. новый закат: закат римских форм".343(II), c. 72

     741. Существовали индивидуальности, которым была напечатлена и душа сознательная Иисуса из Назарета. А в этой душе уже находимо Я Христа. Изнутри им светил Сам Христос. И через такое астр.тело они сознавали, что Христос, пребывающий в их внутреннем, есть Сам Христос. Это были средневековые мистики: Майстер Экхарт, Иоанн Таулер и др.
     С ХII до ХV столетия нередко случалось, что в астр.тела людей было вплетено астр.тело Иисуса из Назарета: Франциск Ассизский, Елизавета Тюрингенская. Я этих людей выступало даже гротескно; и величественно было явление их чувств, настроений, рвения.
     Воплотившийся Аватар может множить свои эф. и астр.тела и давать их другим людям. Это имеет место также и с Христом. Он есть наивысший из Аватаров. И эф., и астр.тела Иисуса из Назарета множатся и сохраняются. Позже они будут даваться людям, достигшим определенной степени зрелости. И это не будет связано с национальностью. В первые христианские столетия, до Х-ХII вв., в Европе существовало немало людей, в эф.тела которых была вплетена копия (не отображение) эф.тела Иисуса из Назарета. Они знали поэтому о Христе непосредственно через ясновидение. Благодаря этому образ Христа был отделен от внешнего исторического, физического предания, к чему была большая тяга в первые века Христианства (тогда стремились возводить линию передачи свидетельства до одного из апостолов или их учеников). В поэме из эпохи Людовика Благочестивого (814-840 гг.) "Heliand" из непосредственного ясновидческого созерцания автор говорит: "Христос пребывает на астральном плане".
     В эф.тело Августина было вплетено эф.тело Иисуса из Назарета, копия этого тела.
     Пифагор в следующем воплощении был одним из волхвов, пришедших с Востока поклониться Иисусу из Назарета. Позже он стал Его учеником. 109 (2,4,11)

     88. "Один из известнейших отцов церкви сказал, что Гераклит, Платон и Сократ были христиане, какими можно было быть до основания Христианства, и что во всех религиях содержалось нечто истинное, а именно то, что было в них христианским до того, как Христианство получило это имя". Это говорил Августин. Теперь такое высказывание сочли бы еретическим. 155 (6)

     90. "Была в душе Августина также и тяга к индивидуальности. Поэтому его идеи получают столь выразительный, душевно и сердечно выразительный характер; поэтому они так наполнены человеческим переживанием, и поэтому Августин получает столь бесконечно симпатичный облик, который производит столь глубокое впечатление, когда обращаешь взгляд на столетия, предшествовавшие схоластике". Но его идеи о всеобщем человечестве как целом, внутри которого человек чувствует себя лишь как частицу, подпадающую прехождению, были невыносимы для европейцев. С Августином боролся Пелагий (британский мирянин-монах, действовавший до 410 г. в Риме, потом в Африке, позже в Палестине; после 418 г. упоминаний о нем нет) —человек, исполненный европейского индивидуализма. Он говорил: Не может быть и речи о полной непричастности человека к своей судьбе в чувственном мире. Из человеческой индивидуальности должна родиться сила для возвышения из чувственного в чисто духовные области, где душа возвращается к свободе и бессмертию.
     "Отдельный человек должен найти силу для преодоления наследственного греха". Церковь заняла среднее положение между этими точками зрения: семипелагианство. 74 (2)

     279. "У Августина все личностно, у Фомы Аквинского все совершенно неличностно. У Августина мы имеем дело с борющимся человеком, у Фомы Аквинского — с его позицией по отношению к Небу, к Земле, к людям, к истории и т.д...." "Для Августина человечество было целым, для Фомы каждый отдельный человек был индивидуальностью". "Августин, не желая выставлять на вид человеческую индивидуальность, принял учение о предопределении, исключил человеческую индивидуальность ради человечества..." 74(1)

     298. "Мир представлений Майстера Экхарта насквозь пронизан огнем того ощущения, что в духе человека предметы возрождаются как высшие существа. Он принадлежал к ордену доминиканцев, как и величайший христианский богослов средневековья Фома Аквинский, живший с 1225 по 1274г. Экхарт был безусловным почитателем Фомы. Это должно казаться вполне понятным, если принять во внимание весь характер Майстера Экхарта. Он считал себя в полном согласии с учениями христианской церкви и такое же согласие предполагал и у Фомы. Экхарт не хотел ничего убавлять в содержании Христианства, а также и ничего прибавлять к нему. Но он хотел по-своему воспроизвести это содержание. Духовным запросам такой личности, как он, не свойственно ставить те или иные новые истины на место старых. Такая личность совершенно срастается с содержанием, полученным ею по преданию. Но этому содержанию она хочет дать новый облик, новую жизнь. Экхарт, без сомнения, хотел остаться правоверным христианином. Христианские истины были его истинами. Но только по-иному хотел он рассмотреть эти истины, чем это делал Фома Аквинский".
     "Происходящее в человеке принадлежит к первосуществу; в противном случае первосущество было бы только частью самого себя. В этом смысле человек вправе чувствовать себя необходимым членом мирового существа. Экхарт выражает это так, описывая свои ощущения по отношению к Богу: "Я не благодарю Бога за то, что Он любит меня, ибо не любить Он не можете хочет ли Он того или нет, Его природа принуждает Его ... И потому я не хочу просить Бога, чтобы Он мне что-либо дал, не хочу и славить Его за то, что Он мне дал".
     "Но это отношение души к первосуществу нельзя понимать так, что душа в ее индивидуальной сущности объявляется как бы единой с этим первосуществом. Душа, погруженная в чувственный мир и, тем самым, в конечное, еще н е имеет в себе, как таковая, содержания первосущества. Она должна сначала развить его в себе. Она должна уничтожить себя как отдельное существо. Очень точно характеризует Майстер Экхарт это уничтожение как "совлечение всякого становления". "Когда я углублюсь в основание Божества никто не спрашивает меня, откуда я пришел и где я был, и никто не ощущает моего отсутствия, ибо здесь совлекаю я становление".
     "Душа, отдающаяся внутреннему просветлению, познает в себе не только то, чем она была д о просветления, но она познает и то, чем она становится через это просветление. "Мы должны соединиться с Богом сущностно; мы должны соединиться с Богом в единство; мы должны соединиться с Богом всецело. Как должны мы соединиться с Богом сущностно? Это должно произойти в видении, а не в существовании. Его существо не может стать нашим существом, но должно быть нашей жизнью". Не наличная жизнь, не существование должно быть познано в логическом смысле, но высшее познание — видение — должно само стать жизнью: духовное, идеальное должно так ощущаться созерцающим человеком, как ощущается индивидуальной человеческой природой обычная, повседневная жизнь.
     Исходя из этого, Майстер Экхарт приходит к чистому понятию свободы. В обычной жизни душа не свободна. Ибо она погружена в царство низших причин. Она исполняет то, к чему принуждают ее эти низшие причины. Видение поднимает ее из области этих причин. Она действует уже не как отдельная душа. В ней освобождается первосущество, которое не может быть обусловлено уже более ничем, кроме самого себя. "Бог не принуждает волю; напротив, Он водворяет ее в свободу, так что она не хочет ничего иного, нежели чего хочет Сам Бог. И дух не может хотеть ничего иного, нежели чего хочет Бог; и это не есть его несвобода, это его настоящая свобода. Ибо свобода состоит в том, чтобы мы были несвязанными, чтобы мы были такими же свободными, чистыми и беспримесными, какими мы были, когда впервые проистекли и когда были освобождены в Святом Духе". О просветленном человеке можно сказать, что он сам — то существо, которое из себя определяет добро и зло. Он не может совершить ничего, кроме добра. Ибо не он служит добру, но добро изживается в нем. Праведный человек не служит ни Богу, ни творениям, ибо он свободен, и чем ближе он к праведности, тем более он — сама свобода". Чем же тогда может быть зло для Майстера Экхарта? Зло может быть только действием, совершенным под влиянием низшего образа воззрений, действием души, не прошедшей через совлечение с себя всякого становления. Такая душа себялюбива в том смысле, что она хочет только себя. Она может только внешне привести свое веление в согласие с нравственными идеалами. Созерцающая душа не может быть в этом смысле себялюбивой. Даже и желая себя, она все же желает господства идеального; ибо она сделала себя этим идеалом. ... Действовать в духе нравственных идеалов не означает для созерцающей души ни принуждения, ни лишения. "Для человека, пребывающего в Божьей воле и в Божьей любви, для него радость — делать все добрые дела, которых хочет Бог, и не делать злых, которые противны Богу. И для него невозможно не исполнить дела, исполнения которого хочет Бог. И как невозможно ходить тому, у кого связаны ноги, так же невозможно человеку, пребывающему в Божьей воле, совершить злодеяние"".
     "Майстер Экхарт хотел поглубже запечатлеть человеку слова Христа: "Лучше для вас, что Я ухожу от вас; ибо если Я не уйду от вас, вы не сможете получить Духа Святого". И он поясняет эти слова, говоря: "Это как если бы Он говорил: вы вложили слишком много радости в Мой теперешний образ, поэтому не можете стать причастными совершенной радости Святого Духа". Экхарт полагает, что говорит о том же самом Боге, о котором говорит и Августин, и евангелист, и Фома; и тем не менее их свидетельства о Боге не есть его свидетельство. "Иные люди хотят видеть Бога глазами, как они видят корову, и хотят любить Бога, как они любят корову. Так любят они Бога ради внешнего богатства и ради внутреннего утешения; но эти люди не истинно любят Бога. ... Простецы мнят, что они должны увидеть Бога, как если бы Он стоял там, а они здесь. Но это не так. Бог и я суть одно в познании". В основе таких признаний у Майстера Экхарта лежит не что иное, как опыт внутреннего чувства. И этот опыт являет ему предметы в более высоком свете".
     "Когда Экхарт напоминает слова Павла: "Облекайтесь во Христа Иисуса", то этим словам он придает следующий смысл: углубляйтесь в себя, погружайтесь в самосозерцание — и из глубин вашего существа навстречу вам воссияет Бог; Он осветит вам все; вы нашли Его в себе; вы стали едиными с существом Бога. "Бог стал человеком для того, чтобы я стал Богом". В своем трактате "Об отрешенности" Экхарт так высказывается об отношении внешнего восприятия к внутреннему: "здесь должен ты узнать, что говорят учителя: в каждом человеке — два человека; один называется внешним человеком, и это — чувственность; этому человеку служат пять чувств, а действует он силою души. Другой человек называется внутренним человеком — это есть внутреннее человека. Так знай же, что каждый человек, любящий Бога, затрачивает на внешнего человека душевных сил не больше, чем того требуют пять чувств; а внутреннее обращается ко внешним чувствам лишь поскольку оно есть руководитель и наставник пяти чувств, и оберегает их, чтобы они не служили своему влечению к животности". Кто так говорит о внутреннем человеке, тот уже не может больше направлять свой взор на вне его лежащую сущность вещей. Ибо ему ясно, что никакой внешний мир не может явить ему этой сущности". 7(2)

     388. "Августин ищет твердого пункта в идеализме, Огюст Конт... — в реализме, а такая индивидуальность, как Шеллинг, хочет построить мост от идеального к реальному. Таковы тенденции, предшествовавшие развитию, в котором мы теперь стоим". 184(1)

     619. Для Анаксимандра "высший, управляющий миром принцип не является существом, представленным подобным человеческому образом. Он есть неличностное существо, аперион, неопределенное. ...По Анаксимандру, все в мире происходит с той же необходимостью, с какой магнит притягивает железо, но происходит это по моральным, т.е. человеческим законам". 30, с.104
     "Фалес является первой европейской индивидуальностью, которая отважилась указать мышлению на его суверенное положение. Он больше не озабочен вопросом: учредили ли боги мир согласно строю мыслей или аперион ведет мир сообразно мышлению? Он лишь осознает, что он мыслит и воспринимает, что благодаря мышлению он имеет право обдумать мир сообразно мышлению. Обычно эта точка зрения Фалеса недооценивается! ... Он уже почувствовал, что мышление — это человеческое деяние, и тем не менее он идет на то, чтобы с помощью этого просто человеческого мышления объяснять мир". Важно не то, что он считает принципом мира, но что он говорит: "Что является принципом — это я хочу решить своим мышлением. Он считает само собой разумеющимся, что мышление обладает для этого силой. В этом состоит его величие".
     "Гераклит упускает из виду одну вещь: что мышление сохраняет уносимое потоком с собой...".
     Парменид. "Не то, что проходит перед органами чувств, составляет истинную суть вещей... но мысли, идеи, которые мышление в этом потоке обретает и удерживает!" Это подорвало в дальнейшем веру в восприятия чувств. "Парменид не принимал во внимание, что мышление является деятельностью человеческой личности. Он считал его неличностным вечным содержанием бытия. Помысленное есть сущее, говорил он". Он сделал бога из мыслящего человека. с. 105-107
     Тезис Сократа, что добродетели можно научиться, является этическим следствием взгляда Парменида, что мышление подобно бытию. с.118
     "Все, что как мир идей Платон полагал пребывающим по ту сторону вещей, является человеческим внутренним миром. Содержание человеческого духа извлечь из человека и представить себе как мир, существующий сам по себе, как высший, истинный, потусторонний мир — в этом суть философии Платона.
     Греки "не хотели, чтобы человек сначала бракосочетал дух и природу; они хотели, чтобы он этот брак встречал уже заключенным и рассматривал его как уже совершившийся факт". Находящееся во внутреннем человека мыслить самостоятельным, для себя существующим существом и из этого существа выводить вещи мира— такова тенденция греческого мышления от Фалеса до Аристотеля".
     "Аристотель видел противоречие в том, чтобы возникающее в человеческом духе идеи в связи с вещами перемещать в сверхчувственный, потусторонний мир. И он также не распознал, что вещи сначала получают свою идеальную сторону, когда предстают человеку, и он творит ее им. Более того, он считал, что это идеальное действует как энтелехия в вещах, как их собственный принцип". Греки не пожелали искать соединения духа с природой, для чего было необходимо погружаться в себя. Вовне же они могли найти точки соединения чувственного мира с идеальным, и это обернулись сомнением, о котором возвестили стоики, эпикурейцы и скептики. "Основная черта скептического воззрения — скромность. Его приверженцы не отваживались отрицать, что во внешнем мире существует связь идеи и вещи; они просто отрицали, что человек способен это познать. ... По сути скептицизм — это объявление банкротства человеческого познания". с.109-113.
     "Блистательным доказательством того, как человеческий дух способен отрицать собственное существо, а потому и свое отношение к миру, явилась последняя фаза греческой философии: неоплатонизм. ... В собственной душе искал неоплатоник место, в котором можно бы было обрести высший принцип познания. Через возвышение силы познания, обозначаемое экстазом, искал он в себе, как прийти к созерцанию сути мировых явлений. ... Род мистики представляет собой это учение. ... Созерцание человеческого внутреннего мира неоплатоники поставили на место размышления о потустороннем внешнем мире". Примечательно при этом, что собственное внутреннее они объявили чужим. Внутренние переживания экстаза они описывали так же, как Платон описывал суть своего сверхчувственного мира. "Состояние экстаза наступает тогда, когда молчит самосознание. Потому вполне естественно, что дух в неоплатонизме не смог увидеть свое собственное существо в правильном свете".
     "Августин пришел на правильное место, где можно найти мировое существо, но на этом месте он опять нашел нечто чужое. В собственном бытии человека искал он источник всякой истины; внутреннее переживание души он объявил фундаментом познания. Но христианское вероучение на то место, где он искал, поместило внечеловеческое содержание. Поэтому на правильном месте он нашел неправильных существ".
     "Для развития, идущего в том направлении, где пребывает познание личного "я", это идейное движение (схоластика) не имеет никакого значения".
     "Путь природопознания есть также путь я-познания".
     Беме "увидел, что в мировом пространстве нигде нет места для Неба; поэтому он стал мистиком. Он искал Небо внутри человека".
     Декарт увидел, что цепляние схоластики за христианское учение происходит в силу вековой привычки. "Поэтому он счел необходимым прежде всего усомниться в этих привычных представлениях и искать род познания, с помощью которого человек мог бы прийти к знанию, уверенность в котором основывалась бы не на привычке, но в каждый момент ручательством за него служила бы собственная сила духа". Но позже Декарт, как и Беме, был побежден старыми предрассудками.
     Беме надеялся Бога на пути познания воспринять в душе. "Вместо самопознания Беме искал соединения с Богом, вместо жизни с сокровищами собственного внутреннего он искал жизни в Боге".
     "Те поступки являются хорошими, в которых "я" следует за кем-то, а другие, в которых оно следует за самим собой, — злыми. В жажде самостоятельности (официальное) Христианство видит источник зла. Но этого никогда бы не случилось, если бы было понято, что вся нравственность может черпать свое содержание из собственного "я"." с.117-123
     "Со Спинозой на пути завоевания я-представления не только не было сделано ни одного шага вперед, но даже сделан шаг назад. Он совершенно не чувствовал уникального положения человеческого "я". Поток мировых процессов исчерпывался для него системой природных необходимостей, как для христианских философов он исчерпывался системой божественных волевых актов. Как здесь, так и там человеческое "я" есть не более чем член этой системы".
     "Человеком, в котором до полного сознания дошла творческая сущность "я", был Георг Беркли. Он имел отчетливое представление о собственной деятельности "я" при возникновении всякого познания. Когда я вижу предмет, говорил он, то я деятелен. Я творю себе мое восприятие. Предмет восприятия всегда остается по ту сторону моего сознания, и его бы не существовало для меня, если бы его мертвое бытие я не оживлял постоянно моей деятельностью. Лишь эту мою оживляющую деятельность я и воспринимаю... Куда бы я ни заглянул в сфере моего сознания, повсюду я вижу себя самого как деятельного, как творящего. В мышлении Беркли "я" обрело универсальную жизнь. Что знаю я о бытии вещи, если не представляю себе это бытие?" Однако он все же лишил "я" силы творить из себя. Творческий принцип "я" для него содержится в Боге. До Беркли философы лишали "я" содержания и так приходили к своему богу. Беркли этим путем не пошел и потому наравне с творческим духом поставил еще одного, подобного ему, т.е. излишнего.
     "Лейбниц прозревал покоящееся на себе "я". Мир для себя, монада — это было для него "я". И все, обладающее бытием, он мог признать таковым, лишь если оно само себе давало замкнутое содержание. Существуют лишь монады, т.е. из себя и в себе творящие сущности. Это изолированный мир для себя, не указывающий ни на что вне себя". Монады сообщаются лишь в силу предопределенного согласия. Одна монада творит из себя то, что соответствует деятельности другой. Согласие определяется Богом. Что "я" само свое содержание ставит в связь с содержанием остального мира — это осталось для Лейбница закрытым.
     До Канта и Гегеля развитие европейской мысли идет путем человеческого самопознания и одновременно боится мысли, созданной человеком, и спешит переложить это на чьи-либо плечи. "Человек прославляет свое дитя и все же не желает признать свое отцовство".
     Кант вначале хотел исследовать, как возможно познание и на что оно может простираться, надеясь этим обрести твердую основу для веры. От своих предшественников он взял двоякое: что познание несомненно существует (истины чистой математики, логики, физики) и что опыт не дает безусловно надежных истин (Юм). Истины должны быть в душе до опыта. Кант не смог понять, что "если предмет состоит из двух элементов и один из них дан извне, а другой изнутри, то из этого следует, что для познания на двух путях опосредовано то, что в вещи соединено; но это не значит, что мы имеем дело с двумя искусственно сколоченными вещами. Лишь на ужасное разделение взаимопринадлежащего смог Кант опереть свое воззрение. Особенно бросается в глаза взаимопринадлежность обоих элементов при познании человеческого "я". Здесь не приходят одно извне, другое изнутри, но оба — из внутреннего, и оба суть не только одно содержание, но также совершенно однородное содержание". с.127-134
     Фихте подходит к познанию безо всяких предпосылок. Он понимает, что нигде в мире не найти существа, из которого можно бы было вывести "я". Поэтому оно выводимо только из себя. Нигде нет силы, из которой проистекает бытие "я". Все оно приобретает из себя. Фихте исходит из "я" как из прасущества и достигает идеи, которая представляет непредвзятое отношение этого существа к остальному миру не в образе причины и следствия. Ставя "я" на само себя, Фихте делает его и источником нравственного действия. Позже Фихте превратил свое абсолютное "я" во внешнего Бога, но это не имеет существенного значения для его философии.
     Шиллер решал философский вопрос: "как особое "я" отдельной человеческой индивидуальности может в лучшем смысле изживать эту самостоятельность?" На нравственный императив Канта он ответил: "Охотно служу я друзьям ..."и т.д. Нет, говорил Шиллер, человеческий инстинкт способен на благородное, и он вызывает удовольствие, творя добро. Но есть и слепые инстинкты, они лишают свободы. И не свободен следующий лишь своему разуму, ибо он подчинен логике. Свободен тот, в ком разум так сросся с индивидуальностью, что он с удовольствием делает то, что несвободный делает по принуждению.
     Шеллинг искал отношение автономного "я" к природе: "Природа должна быть видимым духом, а дух — невидимой природой". Существо, объясняющее мир, пребывает не только вне "я", но и в самом "я".
     "Гегель видит сущность "я" как пра-вещь, как "в-себе вещь". Он лишает "я" всего индивидуального, личного. Несмотря на то, что это истинное, настоящее "я", которое Гегель кладет в основу мировых явлений, действует оно нелично, неиндивидуально, вдали от истинного, доверительного "я", почти как Бог. ... Поскольку Гегель стремится сущность "я" прежде всего постичь нелично, то и называет он его не "я", а "идеей". Это не личное "я", а мировое Я, всеобщий мировой разум, мировая Идея". В правовых, государственных, нравственных институтах, в историческом процессе мировая идея слагает объективный дух. Случайное, отдельное "я" подчинено объективному духу. Так обосновывается "деспотия духа над носителем этого духа". Это остаток старой веры в потустороннего Бога.
     Фейербах освободил "я" от подчинения мировому духу (у Гегеля), но момент всеобщности в нем все же остался. "Для него всеобщее Я людей выше, чем индивидуальное, отдельное "я". Он нравственно подчинил отдельное существо человека "всеобщему понятию закономерного человека..." . с.135-143
     "В познании я получаю сущность вещей из себя. Следовательно, и свою суть я имею в себе. В других вещах мне дано двоякое: процесс без сути и суть — через меня. Во мне самом процесс и суть соединены. Суть всего остального мира я творю из себя, и собственную суть я также творю из себя.
     Мое действие есть часть всеобщего мирового свершения, так что во мне находится как его суть, так и суть всего другого свершения. Искать для человеческого действия законы означает черпать их из содержания "я". ... Мысля понимать "я" означает создавать основу для того, чтобы все, происходящее из "я", основывать единственно лишь на "я". Понимающее себя "я" не может быть зависимо ни от чего, как только от себя". 30 с.150-151

Габриэль и мышление эфирным мозгом

     655е. Габриэль вступил в свое правление с XVI века, и он тогда воздействовал особым образом на наш мозг, на форму лба. В голове путем управления наследственностью он выработал орган, который средствами материалистической науки открыть нельзя. Но с тех пор мозг стал отличаться от того, каким он был у людей в XIII-XIV столетии.
     "С XVI столетия мозг изменился ясновидчески отчетливо воспринимаемым образом, и человек благодаря этому стал способен постепенно научиться понимать Христианство во всем его значении".
     Августину был известен семичленный состав человека, хотя он и называл это иначе, чем в теософском учении. Для него и некоторых других (Фома) это было возможно благодаря отпечаткам эфирного и астрального тел Христа, которыми они были одарены. Поэтому они со святым настроением говорили об эф. или астр. теле. Они понимали, что это знание они получают как дар свыше, который своим Я они постичь не могут. Но благодаря Габриэлю в XVI веке в переднем мозге был развит орган, сделавший человека в XIX веке, с наступлением эпохи Михаэля, способным понимать Духовную науку, значение Мистерии Голгофы. 266-1, с. 482-483
     С помощью особого управления рождением Архангел Габриэль "... развил постепенно в человеке орган, расположенный в лобной пазухе над корнем носа. ... если бы было можно произвести анатомическое сравнение современного трупа с трупом человека, например, XII века, то можно бы было обнаружить различия в строении, в извилистости мозга в указанной части. Этот орган Архангел Габриэль готовил в человеке постепенно, чтобы тот смог воспринять весть Архангела Михаэля, сменившего правление Габриэля в 1879 году.
     Михаэль будет через этот новый орган напечатлевать человеку послание теософии, но не непосредственно. Через великую Белую Ложу он даст ей струиться в эф. тела людей, а оттуда человек может сам дать ей самосознательно вливаться в созданный для нее орган, а потом действовать в эф. теле.
     Габриэль действовал на людей в период между зачатием и рождением. Мозг человеческий прежде был иным; он, так сказать, получал свежие побуждения. Теперь он их не получает; вместо этого имеется новый орган, который человек должен развивать по собственной инициативе. ...
     Те, кто не желают пользоваться этим органом, приводят его к иссыханию; он дегенерирует, если им не пользоваться".
     Воспринимать ту весть означает соучаствовать в развитии мира и человечества. Кто такой работы не совершает, за того ее сделает духовный мир. Дело заключается в одухотворении Земли и претворении ее в эон Юпитера. Не желающие пользоваться новым органом образуют из части Земли небольшое иссохшее ядро. С ним они окажутся связанными в бытии Юпитера.
     Благодаря новому органу человек может в медитации выделять эфирную часть головы, и на нее тогда воздействует Михаэль. 266-1, с. 487-489
     Орган для действия спиритуальной мудрости находится во лбу; он сформировался в эпоху Габриэля (до 1879 г.) и теперь им нужно воспользоваться, иначе он иссохнет, станет источником болезней, эпидемий.
     Если бы господство Габриэля, преобразовавшего мозг так, что он стал пригоден для восприятия высшей науки, продлилось и далее, то мыслительная деятельность выродилась бы в арабесках.
     "При Габриэле духовная наука должна была сохраняться в тайне; он есть ангел тайны. При Михаэле эта наука должна изливаться вовне открыто".

     266-1, с.258-261
     Эзотерическая жизнь с XIV столетия до ноября 1879 года протекала совсем иначе, чем в наше время. Тогда вся оккультная жизнь шла в величайшем покое и потаенно от внешнего мира... под водительством Архангела Габриэля".
     Архангел Габриэль во время своего правления, влияя особым образом на рождение, выработал в мозгу у людей особый орган для понимания духовных истин. Еще в XVI веке его не было, и теософии тогда люди понять просто не могли. Если теперь этот орган остается без употребления, то человек попадает под влияние противника Михаэля — Маммона, бога препятствий; под его влиянием возникают бациллы болезней. В будущем это примет вид ужасных эпидемий нервных болезней. Дети будут приходить в мир с разрушенной нервной системой. 266-1, с.282, 414
     "Все эфирные мозги людей более разнообразны, чем листья на дереве. Светящиеся точки в эфирном мозгу напоминают фотографию звездного неба". 266-2, с.111

Августин

     260. "Подобно провозвестию встает новый элемент, который создает из самого себя жизнь мысли у Августина (354-430), чтобы незамеченным продолжать свое течение в прикрывающем его религиозном представлении и чтобы отчетливее выступить позже, в средневековье. У Августина новое является как бы воспоминанием о жизни греческой мысли. Он смотрит вокруг себя и в себя и говорит: пусть все, что открывает мир, дает лишь неизвестное и обманчивое; в одном лишь нельзя сомневаться: в достоверности человеческого переживания. Я не познаю этого восприятия, которое может меня обмануть, я пребываю в самом этом переживании; оно существует, ибо я присутствую в то время, когда ему приписывается его бытие.
     В этих представлениях можно увидеть нечто новое по отношению к миру греческой мысли, несмотря на то, что они похожи на воспоминания о нем. Греческое мышление указывает на душу. Августин указывает на средоточие душевной жизни. Греческие мыслители рассматривают душу в ее отношении к миру; у Августина душевной жизни противостоит нечто в ней самой, и он рассматривает эту душевную жизнь как особый замкнутый в себе мир. Это средоточие душевной жизни можно назвать "я" человека. Для греческих мыслителей становится загадкой отношение души к миру, для новейших мыслителей — отношение "я" к душе. У Августина это лишь начинается; последующие стремления мировоззрений еще слишком заняты согласованием мировоззрения и религии, чтобы ясно осознать то новое, что теперь вступило в духовную жизнь". 18(4)

     261. "Августин говорил себе: если мы только лишь сомневаемся, один факт остается несомненным, а именно: что мышление, сам мыслящий человек должен здесь существовать; иначе ведь сомнение было бы невозможным. Если я сомневаюсь, значит, мыслю, следовательно, я существую, существует мой разум. В разуме мне открываются некоторые истины... происходящие от Существа, обладающего всеми истинами, от Бога. Следовательно, божественная Сущность должна существовать. Мой разум доказывает мне это. Но разум дает мне лишь часть истины; высшая истина пребывает в Откровении". 51(1)

     265. Августин прошел через манихейство и скептицизм. Манихейство пыталось справиться с наличием в мире добра, света рядом со злом, тьмой, с тем, что принимало вечно длящуюся полярность, вечно длящуюся противоположность. С этим дуализмом манихейство как-то справилось, приводя на помощь дохристианские понятия, представления, основанные на старом ясновидении. В скептицизме он прошел через сомнение в возможности познать сверхчувственное, т.е. в познании истины вообще. "В конце концов Августин пришел к убеждению, что неопровержимая очевидность, не доступная заблуждению, может быть добыта человеком только в отношении того, что он переживает внутри своей души. Все остальное может оказаться не достоверным". Так ли устроены вещи, как об этом говорят нам наши чувства, — этого сказать нельзя. "Можно придерживаться мнения, что все остальное, что говорит мир, подвержено заблуждению, но нельзя сомневаться в том ... что мы переживаем внутри как наши представления и чувства. Это твердое основание для несомненной истины образует исходный пункт для августинова мировоззрения. Этот пункт совершенно блестящим образом был вновь взят в 5-ой послеатлантической эпохе Картезием, который жил в 1569-1650 годах, т.е. на самой заре эпохи". 184(1)

     327. "В декартовом cogito выступает стремление к августинизму, где это звучало так: я могу во всем сомневаться, но факт сомнения существует, и я все же живу, поскольку я сомневаюсь. Я не могу сомневаться в том, что происходит в моей душе". 74(3)

     329. "Справедливо находят родство Августина с Декартом. Только интеллект у Августина — это еще остаток космического, а интеллект Декарта — уже входящий в единичную человеческую душу. Как раз развитие духовного стремления от Августина к Декарту может показать, как теряется космический характер мыслительных сил и как он опять выступает в человеческой душе". 26(127-130)

     329. "Справедливо находят родство Августина с Декартом. Только интеллект у Августина — это еще остаток космического, а интеллект Декарта — уже входящий в единичную человеческую душу. Как раз развитие духовного стремления от Августина к Декарту может показать, как теряется космический характер мыслительных сил и как он опять выступает в человеческой душе". 26(127-130)

     495. "Это, естественно, взято лишь в общем и целом, но в антропософском Движении имеются две группы людей... Мы различаем одну группу, которая стоит к Христианству в таком отношении, что ее члены особенно близко к сердцу принимают принадлежность к Христианству и в их сердце есть страстное желание антропософами в истинном смысле этого слова — как они это понимают — называться как христиане. Для этой группы истинным утешением служит возможность в полной мере сказать: антропософское Движение представляет собой такое движение, которое признает импульс Христа и несет Его в себе. И если бы этого не было, то эта группа испытывала бы угрызения совести.
     Другая группа, прежде всего в (общих) проявлениях отдельных составляющих ее личностей, является не менее честно христианской. Но в этой группе удовлетворение получают прежде всего от антропософской космологии, от развития Земли из других планетарных форм; находят удовлетворение в том, что Антропосо­фия может сказать о человеке в целом и исходя из этого совершенно естественно приводит к Христианству; но при этом здесь нет в той же мере внутренней сердечной потребности непременно ставить Христа в сере­дину. Как говорится, эти вещи более играют в подсознательном. Кто упражняется в душевном наблюдении, тот вплоть до деталей правильным образом может судить, какого рода индивидуальность перед ним". Предпо­сылки для подобной группировки возникли в далеком прошлом. Из "Очерка Тайноведения" вы знаете, что в определенное время души покидали Землю и обитали на других планетах, а в Лемурийскую и Атлантическую эпохи они вернулись назад. "Среди этих душ было много таких, которые через очень старую карму склоня­лись к потоку, который затем стал христианским. ...
     Души, конечно, приходили в разное время, и были среди них такие, которые сравнительно рано сошли на Землю, в первые времена атлантического развития. Но были и такие, которые долго пребывали на плане­тах, прежде чем сойти на Землю. Это души, у которых, если мы пойдем назад от настоящей инкарнации, мы придем, вероятно, к христианской инкарнации, затем к дохристианской инкарнации и т.д.; а затем срав­нительно скоро мы у них больше не найдем инкарнаций — их путь уйдет к планетарному, этих душ затем не окажется в земных инкарнациях. У других душ, которые также вошли в Христианство, дело обстоит так, что можно далеко идти назад и найдешь множество инкарнаций. После многих дохристианских инкарнаций, атла­нтических инкарнаций, эти души погрузились в христианский поток. ...Для душ, ныне пришедших к Антропосо­фии, особенно важна — независимо от того, была ли еще промежуточная инкарнация или нет — та инкарнация ... которая у одних падает на III, VI, V христианское столетие, а у других — на VII,VIII столетие..."
     "И именно те души, которые в их древнем исповедании чувствовали себя примыкающими к Солнечному ора­кулу, они уже в атлантическое время почитали Христа, но почитая Христа, они смотрели на Солнце; эти души, как говорит Августин, еще до того, как Христианство было основано на Земле, были, в некотором роде, солнечными христианами. И они из всей их духовности никак не могли найти правильного отношения к тому, что Христос был Солнечным героем. Поэтому они предпочли укрепиться в том, что без этой интерпретации, без этой христологической космологии рассматривает все же Христа как Бога, но как такого Бога, который пришел неизвестно откуда и соединился с телом Иисуса. И в силу этих предпосылок они просто приняли то, что рассказано в Евангелиях. Они больше не могли обращать взор в космические миры, чтобы понять Существо Христа, и это было по той причине, что они познавали Христа во внеземных мирах. Поскольку им также и земные Мистерии, Солнечный оракул говорил о Христе как о солнеч­ном Существе, то они не могли прийти к воззрению, что этот внеземной Христос стал дейст­вительно земным существом. ... Эти христиане в посмертном состоянии оказались в положении, которое подобно тому, когда один человек хорошо знает имя другого, может быть, слышал много рассказов о нем, но самого его никогда не встречал. ... в посмертном состоянии эти души спросили себя: так где же пребывает Христос? Мы теперь находимся в существе Солнца, здесь мы всегда находили Его, а теперь мы Его не находим! — Что Он находится на Земле, этого они не могли взять с собой в своих мыслях и чувствах, которые остались с ними, когда они прошли врата смерти. После смерти они оказались в большой неопре­деленности, неизвестности относительно Христа. Эту неопределенность они переживали во многих отношени­ях, и благодаря ей — если даже там были еще промежуточные инкарнации — они легко склонялись к тому, чтобы примкнуть к различным группам людей, которые в истории Европы описаны как разного рода еретичес­кие сообщества". Эти души в первой половине XIX в. переживали совместно в духовном мире описанные выше имагинации. "Тогда имел место род сверхчувственного культа, состоявшего в мощных имагинациях, в кото­рых солнечная тайна Христа предстала этим душам, их духовному взору".
     "Они принесли с собой некоего рода тоску — конечно в подсознательном — также и по космологии и т.п., страстное желание смотреть на мир в антропософском смысле. Но воспламененность души Христом особенно сильна в них, и поэтому они ощутили бы укоры совести, если бы Антропософия, тягу к которой они почувствовали еще в доземном бытии, не была пронизана Импульсом Христа. Такова одна группа, если го­ворить в общем и целом, естественно.
     Другая группа жила иначе. Другая группа, вступив в настоящую инкарнацию, я бы сказал, не имела той усталости от язычества, к которой пришли души из первой группы. По сравнению с первыми, вторые были сравнительно мало на Земле, имели мало инкарнаций. И в этих немногих инкарнациях они наполнили себя теми мощными импульсами, которые можно было получить, находясь в очень живой связи с множеством языче­ских богов в течение многих инкарнаций, когда эта связь продолжает сильно действовать и в позднейших инкарнациях. Т.обр., эти души в первые христианские столетия еще не были усталыми от древнего язычест­ва, в них продолжали сильно действовать древние языческие импульсы, и тем не менее, хотя и медленно, они прорабатывались от язычества к Христианству. Эти души восприняли тогда Христианство интеллектом, пронизанным до некоторой степени душой, и много размышляли о Христианстве. Но не думайте, что это было обученное мышление, это могли быть сравнительно простые люди в простых жизненных отношениях, но они много думали. ...
     Именно те индивидуальности ... которые на стороне Христианства бились против язычес­тва, принадлежали к душам, несшим в себе, собственно говоря, еще много языческого, много языческих импульсов и ждавшим, когда они смогут стать истинными христианами. Когда эти души прошли через врата смерти и в духовном мире прожили жизнь от смерти до нового рождения, а затем во время, о котором я го­ворил — в первой половине XIX в. или чуть раньше, — пришли к той потрясающей победной имагинации, то в ней они увидели чистые импульсы для своей работы, своей деятельности. Они восприняли эти импульсы некоторым образом в свою волю. И можно сказать: если посмотреть оккультным взглядом на то, что такие души несут именно в своей воле, то как раз сегодня в их воле виден многократный отпечаток тех потрясающих имагинаций.
     Но когда души с такой конституцией вступили в земную жизнь, то у них прежде всего имелась потребность то, что в доземном бытии переживалось как служащее мерилом в работе кармы, также и здесь переживать в том роде, в каком это может быть пережито на Земле. Для первого рода душ, для первой группы духовная жизнь в первой половине XIX в. протекала так, что они из глубокой тоски почувствова­ли тягу стать участниками того сверхчувственного культа. Но при этом, я бы сказал, они пришли в некий род туманного настроения, так что при нисхождении на Землю осталось лишь темное воспоминание, с которым затем, конечно разумным образом, смогла соединиться превратившаяся в земное Антропософия. Зато вторая группа, как бы снова собралась вместе под действием принятого прежде решения, принятого теми душами, которые не устали от язычества и которые ждали, когда они смогут стать истинными христианами в ходе надлежащего развития. Это было как бы воспоминанием о решении, принятом в первой половине ХIХ в.: все то, что там вставало в могучих образах, снести вниз на Землю, преобразовать в земные формы. Когда мы смотрим на многих антропософов, которые прежде всего несут в себе импульс деятельно участвовать в антропософской работе, то именно среди них мы находим души второго рода. Оба эти типа душ очень явственно отличаются друг от друга".
     "Переходный тип от одной группы к другой представляют собой те — личное здесь, естественно, исключается, — кто, собственно, не могут ничего иного, как привычки, обыкновения, впечатления антропософской жизни вносить в антропософское Движение, которые совсем не склонны антропософское Движение принимать особенно всерьез; для них также характерно то, что в антропософском Движении они много ру­гают антропософов. Именно среди тех, которые много ругают отношения в самом антропософском Движении, ругаются по мелочам, ругают отдельных людей, встречается переходный тип, где одно переливается в другое. Но ни один из двух импульсов здесь не действует с особой интенсивностью". 237 (4)