1734. Египтянам и грекам было знакомо познание только "по вертикали". Но познание в этом направлении должно было затмиться. "Человек должен был быть однажды отделен от Мироздания, чтобы в себе искать силы, которые единственно способны вести его к человеческой свободе. Ибо из этой человеческой свободы теперь может опять произойти моральное". 197 (1)

1735. "Это истина: в человеческом внутреннем не найти никакой действительности, ни духовной, ни фи­зической; там можно найти только образы. Так было не всегда, а только в наше время. Наше время потому склонно вырабатывать материализм, что стало бессмысленным говорить: я мыслю, следовательно я существую.
     — Это означает, что мои мысли суть только образы. Когда я постигаю себя мыслящим, то меня нет, я есть только образ. Но это образное бытие является тем, что во мне дает возможность развивать свободу".187 (5)

504а. "Ибо свобода достижима лишь внутри культуры интеллектуализма. Лишь интеллектуальное так ставит нас на самих себя, что мы делаемся способны обрести то внутреннее переживание, которое я в моей "Философии свободы" представил как переживание чистого мышления, основного переживания свободы. Все прошлые разговоры о свободе являются лишь подготовительными".
     "Любой вид подавления свободной духовной жизни ведет к подавлению духовной жизни вообще". 343, с. 187, 504
     "Традиции больше не имеют силы действовать". Д. 8, с. 17>

     193. "С человеческой свободой дело обстоит так, что человеку свободно предоставлено осуществлять материализм для человеческого царства, т.е. так образовывать земного человека, чтобы он с головой ушел в материю. Поэтому, говоря по сути, это дело вкуса — быть материалистом. Если человек достаточно силен, чтобы также и осуществить то, что ему подсказывает его материалистическое убеждение, то тогда это убеждение через людей впервые становится истинным.
     Что через эту форму действует на человека — это проходит через ариманическую сущность. Она хочет все то, что является земным развитием, удержать на ступени, которая только благодаря земному развития входит в человека, — на ступени минеральной организации. Она хочет сделать человека совершенным, но только как минеральную организацию". Люциферические царства хотят человека вернуть к состоянию, бывшему до минерального состояния, хотят, чтобы он отбросил тело. 197(1)

     464. "Только тот человек вполне свободен, который может также производить мысли, ведущие к действиям. Способность создавать чисто мыслительные побуждения к действию я назвал в моей книге "Философия свободы" моральной фантазией. Только тот, кто обладает этой моральной фантазией, действительно свободен, т.к. человек должен действовать согласно сознательным побуждениям. Если он не может сам производить таковые, тогда он должен заимствовать их от внешних авторитетов или от говорящего в нем в форме голоса совести, обычая. Человек, который предается своим чувственным инстинктам, действует как животное; человек, который свои чувственные инстинкты подчиняет чужим мыслям, действует не свободно; только человек, сам создающий свои моральные цели, действует свободно. Моральная фантазия отсутствует в произведениях Ницше, но кто продумывает его мысли до конца, неизбежно должен прийти к этому понятию. Хотя дионисийский человек не является рабом обычая или "потусторонней воли", но он является рабом своих собственных инстинктов.
     Ницше направил свой взор на первоначальное, собственно личное в человеке. Он старался это собственно личное освободить из оболочки безличного, в которую его закутало враждебное действительности мировоззрение. Но он не пришел к различению ступеней жизни внутри самой личности. Поэтому он недооценил значение сознания для человеческой личности. "Сознательность является последним и позднейшим развитием органического, а следовательно, также менее всего готовым и самым слабым в нем. Из сознательности происходят бесчисленные ошибки, ведущие к тому, что животное, человек погибает прежде, чем это было бы необходимо "согласно судьбе" (Гомер). Если бы сохраняющая связь инстинктов не была настолько могущественна, если бы она не служила в целом регулятором, то от своих превратных суждений и фантазирования с открытыми глазами, от своей неосновательности и легковерности, короче, именно от своей сознательности человечество должно было бы погибнуть", — говорит Ницше ("Веселая наука", §11).
     С этим вполне можно согласиться; однако не менее истинно и то, что человек лишь постольку свободен, поскольку может создавать мыслительные побуждения для своих действий внутри сознания. ... Лишь тот, кто недостаточно понял Ницше, чтобы быть в состоянии выводить последние следствия из его мировоззрения, несмотря на то, что сам Ницше их не вывел, может видеть в нем человека, "нашедшего мужество разоблачать с определенным стилистическим наслаждением то, что может скрыто подстерегать в потаеннейших душевных основах грандиозного разрушающего типа..." (Людвиг Штейн, "Мировоззрение Фридриха Ницше и его опасности".) Уровень знаний немецкого профессора все еще не настолько высок, чтобы отделить великое личности от ее мелких ошибок. Иначе не дожили бы до того, что критика такого профессора направляется именно против этих мелких ошибок. Я думаю, что правдивое изображение обращается к великому в личности и исправляет ее мелкие ошибки или додумывает половинчатые мысли до конца". 5(29)

     465. "Нельзя говорить о развитии Ницше без того, чтобы не вспомнить о самом свободном мыслителе, которого произвело человечество нового времени, о Максе Штирнере. Это печальная истина, что этот мыслитель, который в полном смысле соответствует тому, что Ницше требует от сверхчеловека, познан и оценен лишь немногими. Еще в сороковых годах этого столетия он высказывался в духе мировоззрения Ницше; конечно, не в таких насыщенных сердечных тонах, как у Ницше, но зато в кристально ясных мыслях, по сравнению с которыми афоризмы Ницше, в самом деде, часто выглядят как простое бормотание.
     По какому пути пошел бы Ницше, если бы не Шопенгауэр, а Макс Штирнер стал его воспитателем! В сочинениях Ницше не заметно никакого влияния Штирнера. Собственной силой должен был Ницше от немецкого идеализма проникнуть до мировоззрения, подобного штирнерскому.
     Штирнер, как и Ницше, придерживается мнения, что движущие силы человеческой жизни можно искать только в отдельной, действительной личности. Он отвергает всякие силы, которые хотят извне формировать, определять индивидуум. Он прослеживает ход мировой истории и находит основную ошибку прежнего человечества в том, что оно ставит перед собой не выращивание и культуру индивидуальной личности, а другие, безличные цели. Он видит истинное освобождение человека в том, чтобы он не признавал за всеми такими целями никакой высшей реальности, но использовал эти цели как средство для заботы о самом себе. Свободный человек определяет свои цели сам; он владеет своими идеалами; он не позволяет им владеть собой. Человек, который не господствует как свободная личность над своими идеалами, находится под их влиянием как умалишенный, страдающий от навязчивых идей. Для Штирнера одинаково, воображает ли себя человек "китайским богдыханом" или "спокойным бюргером", если в этом его назначение: быть хорошим христианином, верующим протестантом, лояльным гражданином, добродетельным человеком и т.д., — все это одна и та же навязчивая идея. "Кто никогда не пытался и не осмеливался не быть хорошим христианином, верующим протестантом, добродетельным человеком и т.д., тот оказывался плененным человеком и опутанным верой, добродетельностью и т.д.".
     Нужно прочесть лишь несколько фраз из книги Штирнера "Единственный и его достояние", чтобы видеть, как родственно его воззрение ницшевскому". "Этот, поставивший себя на самого себя, только из себя творящий собственник есть сверхчеловек Ницше". 5(30)

     473. "Гегель брал человека не физически, но мысленно и выжимал его как выжимают лимон, пока он не станет совсем сухим; и это иссохшее "лимонно-человеческое" является, только идеей. Вот вы сидите на стульях. В смысле гегелевской философии вы лишь идеи; не тела, не души, а идеи, т.к. каждый из вас несет в себе идею; до сотворения мира они уже были, эти абстрактные идеи. Каждый для себя есть тело, природа: идея в бытии вне себя сидит на стуле; затем опять-таки в вас — идея в бытии для себя. Вы постигаете себя как эту идею, которая есть вы. Только подумайте, что за схемы!... В смысле Карла Маркса, вы — все, что угодно, только не идеи. Вы для него двуногие животные, какими вы являетесь внешне в природном порядке. Другая крайность!"
     "Высокоразвитое животное, в которое облачен человек, не может стать свободным; не может стать свободным и схематический человек, идея в ее бытии в себе, в инобытии и бытии для себя, ибо все здесь построено силой логической необходимости. Свободен лишь действительный человек, сохраняющий равновесие между идеей, пробившейся к истинному духу, и внешней материальной действительностью". В этой связи в "Философии свободы" говорится о моральной фантазии. 189(8)

Отношение к мышлению

     568. "Наблюдая мышление, человек вглядывается в мировые свершения, и ему не нужно исследовать их согласно какой-либо идее, так как это свершение уже само есть идея. Обычно переживаемое единство созерцания и идеи является здесь переживанием открытой созерцанию духовности мира идей. Человек, который созерцает эту покоющуюся в себе самом деятельность, чувствует свободу. Гете именно переживал это ощущение, никогда не высказывая его в высшей форме. В своих естественнонаучных занятиях он терпеливо упражнял некоторую свободную деятельность; но она так и не стала его главным делом. Он никогда не заглядывал за кулисы человеческого познания, и поэтому идея мирового свершения в ее изначальной форме, в своей высшей метаморфозе никогда не была усвоена его сознанием. Но коль скоро человек поднялся к созерцанию этой метаморфозы, он уверенно движется в царстве вещей. В самом средоточии своей личности находит он верный исходный пункт для всех рассмотрений мира. Ему нет больше нужды искать вне себя неведомых оснований и вне его лежащих причин вещей; он знает, что высшее переживание, на которое он только способен, состоит в саморассмотрении собственной сущности. Кто способен полностью проникнуться чувством, вызывающим это переживание, тот встанет в правильное отношение к вещам. В противном случае человек будет вынужден искать высшую форму бытия где-нибудь в другом месте и, не находя ее следов в своем опыте, предположит ее в неизвестной области действительности. Его наблюдению вещей будет сопутствовать некоторая неуверенность, заставляющая его вместо ответа на вопросы природы ссылаться на неисследованное".
     "Гете недостает органа для рассмотрения наивнутреннейшей природы человека, для самосозерцания. "Здесь должен я сознаться, — говорит он, — что столь величественно и значительно звучащая задача: "Познай самого себя!" с давних пор казалась мне подозрительной, подобной скрытому лукавству священника, повергающего человека в смятение своими требованиями и пытающегося, отвлекая человека от деятельности во внешнем мире, склонить его к ложной внутренней созерцательности. Человек знает себя лишь постольку, поскольку знает мир, который он постигает только в себе самом, а себя — только в нем. Каждый новый предмет, хорошо рассмотренный, раскрывает в нас новый орган". Об этом следовало бы сказать как раз обратное: человек знает мир лишь постольку, поскольку он знает себя. Ибо в его внутреннем в самой изначальной форме открывается то, что во внешних вещах наличествует как созерцание в отблесках, примерах, символах. Но то, о чем человек может говорить как о непостижимом, неисследимом, Божественном, — это выступает в истинном облике перед его очами только в самосозерцании. ... Переживший мгновение самосозерцания не будет искать позади явлений скрытого Бога: он схватывает Божественное в его различных метаморфозах в природе".
     "Поскольку мышление Гете всегда было наполнено предметами созерцания, поскольку мышление у него было созерцанием, а его созерцание — мышлением, то он не мог прийти к тому, чтобы сделать объектом мышления само мышление. Гете не делал различий между мышлением о мышлении и созерцанием мышления. В противном случае он пришел бы к выводу, что как раз в духе его мировоззрения лежит не мышление о мышлении, а созерцание мира мыслей. К осуществлению всех остальных воззрений человек не причастен. В нем оживают идеи этих воззрений, существование которых обусловлено наличием в нем продуктивной силы, которая делает их достоянием внешнего явления. Если идеи составляют содержание того, что действует в вещах, то они также приходят в феноменальный мир посредством человеческой деятельности. Таким образом, человек может познать собственную природу мира идей лишь тогда, когда созерцает свою деятельность. Всякое иное созерцание затрагивает только действующие идеи, тогда как вещи, в которых эти идеи действуют, остаются, как восприятия, вне его духа. В созерцании идеи действующее и содеянное полностью содержатся в его внутреннем. Он полностью осуществляет весь процесс в своем внутреннем. Тогда созерцание перестает быть производным от идеи, оно само становится идеей. Но это созерцание, которое само себя производит, есть созерцание свободы".
     "Гете не пришел к созерцанию свободы, поскольку имел предубеждение против самопознания. Не будь этого, познание человека как свободной, зиждущейся на себе самой личности составило бы вершину его мировоззрения. Ростки этого познания у него выступают повсеместно, но вместе с тем это ростки его воззрения на природу".
     "Он вовсе не намеревался напяливать одну и ту же мыслительную форму на все явления природы, но через вживание в различные мыслительные формы он хотел сохранить дух столь же подвижным и живым, какова и сама природа. Коль скоро в нем так сильно заявляло о себе ощущение великого единства всех природных воздействий, то он был пантеистом. Он пишет: "Что касается меня, то при многообразии тенденций моего существа я не могу удовлетвориться одним образом мышления. Как поэт и художник я политеист, как естествоиспытатель я пантеист, притом решительно и тот и другой. Пожелай я Бога для моей личности нравственного человека, то и для этого все уже сделано". (Письмо к Якоби от 6.1.1813.)"
     "Как и относительно некоторых вещей, касающихся его остального воззрения на мир, мысль Гете не имела уверенности и во взгляде на происхождение нравственного. ... Что в Гете преобладало чувство истинной природы нравственного, которое, однако, он не мог возвысить до ясного созерцания, — это видно из следующего высказывания: "Воля, дабы стать совершенной, должна в нравственном покориться совести, которая не обманывает. ... Совесть не нуждается в каком-либо могущественном предке, наделяющем ее всем необходимым, она имеет дело только с собственным внутренним миром". Это означает, что человек не имеет какого бы то ни было предзаданного нравственного содержания; он дает его себе сам. Данному высказыванию противостоит другое, перемещающее источник нравственности во внеположенную человеку область: "Человек, властно притягиваемый Землей с ее тысячами тысяч разнообразных феноменов, обращает, однако, взор свой также и к Небу, ибо глубоко и ясно чувствует себя гражданином духовных царств, от коих мы не отреклись и в которые не утратили веру". "Все, что является неразрешимым, мы передали Богу как все обусловливающему и всеобожающему Существу"." 6(6)

     592. "В нашем познании изживает себя внутреннейшее ядро мира. Закономерная гармония, которая господствует над миром, приходит к явлению в человеческом познании. Потому это является призванием человека — основные законы мира, которые хотя и господствуют во всем бытии, но сами к бытию не приходят, переносить в область являющейся действительности. ... Наше познание, образно выражаясь, есть постоянное вживание в мировую основу".
     "Процесс познания есть ... процесс развития к свободе". "Это важнейшая проблема всякого человеческого мышления: понять человека как на себе самой основывающуюся свободную индивидуальность". 30, с.207-210

     602. "Когда где-нибудь во Вселенной возникает процесс, то в нем нужно различать двоякое: внешнее течение его в пространстве и времени и внутреннюю закономерность этого течения". "Итак, познать себя как действующую личность, значит обладать для своей деятельности соответствующими законами, т.е. нравственными понятиями и идеалами как знанием. Когда мы познали эту закономерность, тогда и наша деятельность становится нашим делом. ... Объект в данном случае есть наше собственное "я"."
     "Познать законы своей деятельности, значит познать свою свободу. Процесс познания... есть процесс развития к свободе. ... Во многих случаях мы обладаем законами нашей деятельности. Ей противостоит другая часть, где мы вполне сживаемся с этими законами. Это свободная область. Лишь поскольку наша жизнь принадлежит ей, можно назвать ее нравственной". "Самая важная проблема всякого человеческого мышления следующая: понять человека как основанную на себе самой свободную личность". 3(8)