367. "Те, кто сегодня удерживает людей от Духовной науки, хотят не более не менее, как принудить их не сознательно, а бессознательно проходить мимо Стража Порога, который именно в нашу эпоху выступает на горизонте человека". В течение 2160 лет, начиная с 1413 г., люди должны в одной из инкарнаций пройти мимо Стража Порога и пережить хотя бы отчасти то, что можно пережить возле него.188 (1)

Страж Порога

584. В астральном мире, когда мы подходим к Стражу Порога, извне перед нами выступает наше внутреннее. Все приковывающее нас к Земле, связывающее нас с преходящим является в образе искаженного быка, тянущего нас вниз. Все создающее созвучие между нашей волей и чувством, будучи не развитым нами, имеет вид искаженного льва. Упущения в развитии мышления имеют вид искаженного орла. Четвертым выступает наш собственный искаженный облик. «Все искаженные образы человека есть истинный Страж Порога. -- Мы сами в нашем противообразе являемся себе как малый Страж Порога. Мы сами и есть то, что нам мешает, как созданное нами ранее». Единственно и только одно это знание сделает в будущем возможным, не получая сил свыше, не надломиться и исполнить свою миссию на Земле.119 (4)

587. Относительно Стража Порога мы говорим себе: «Передо мною существо, которое испытывает и переживает весьма многое в мире; однако тем, что на Земле переживается как любовь, страдание и мука, оно не интересуется; не интересуется оно также и тем, что на Земле переживается как ошибки и аморальность. Оно не знает и не желает ничего знать о том, что происходило с человеком до сих пор. Христианское предание выражает это словами: «Перед тайной человеческого становления эти сущности закрывали свое лицо». Целый мир заключается в различии между этими и человеческими существами. Тут наступает ощущение, которое возникает столь же непосредственно, как наше ощущение белокурых волос у человека. Оно такого рода: «Благодаря тому, что ты прошел через культуры Земли, у тебя по необходимости появились несовершенства, поэтому тебе нужно вернуться к первоначальному состоянию, снова найти путь на Земле, и эта сущность может тебе его показать, т.к. она не приняла твоих ошибок». После этого стоящая перед нами сущность становится как бы настоящим упреком, грандиозным упреком. Упрек этот побуждает нас стать тем, чем мы не являемся. Все это стоящая перед нами сущность показывает нам живейшим образом, и мы чувствуем, что в ней нас наполняет знание того, чем мы пока не являемся. Сущность эта принадлежит к Иерархии Архангелов».138 (3)

588. «Если человек рождает в себе все большую и большую зрелость, чтобы сказать себе: ты преодолеешь препятствия, которые сегодня делают тебя плохим человеком, -- тогда понемногу приподнимается то, что как покров вставало перед душой человека, когда он засыпал в обычной жизни. Тогда этот покров делается все тоньше и тоньше и, наконец, становится таким, что человек может вынести встречу с тем обликом, который есть его собственное подобие в настоящей жизни (двойник), а рядом с ним находится другой облик, каким человек должен стать, если будет дальше работать над собой. И в этот момент человек знает, что этот другой облик, являющий собой великолепие, величие и славу, потому так потрясает, что человек не является таковым и все же должен таким стать; человек знает, что правильную конституцию души он обретет тогда, когда сможет вынести это зрелище. Это переживание означает прохождение мимо великого Стража Порога. Великий Страж Порога в обычном сне выключает сознание человека, и над ним простирается забвение. Великий Страж Порога указывает нам, что нам мешает, когда мы хотим вступить в большой мир, и что должны сделать из себя, прежде чем постепенно врастем в большой мир».
     В духовный мир «...мы не можем вступить плодотворно, не пройдя мимо Великого Стража Порога, мимо того могущественного облика, который закрывает нам вход, если мы не даем ему святой обет. Без этого святого обета не обойтись, он состоит в том, что мы говорим: хотя мы и знаем теперь, насколько мы несовершенны, но никогда не перестанем стремиться постоянно совершенствоваться. -- Лишь только с этим импульсом мог бы кто-либо войти в макрокосм. У кого нет сильной воли все более и более работать над собой, тот должен воспитать в себе эту волю, прежде чем желать войти в макрокосм».119 (7)

Абстрактное, образное и чистое мышление

1633. "Животное живет в наиабстрактнейших представлениях, и человек отличается от животного осо­бой выработкой своих чувств, которые эмансипированы от жизни тела. Лишь через это знание вы можете по­дойти к правильным представлениям относительно отличия человека от животного. ... Возьмем глаз. Естест­вознанию известно, что глаз низших животных имеет в себе орган в виде мечевидного отростка, который наполнен кровью и образует живую связь между внутренностью глаза и всем организмом . Человеческий глаз такого органа не имеет и более самостоятелен. Эта самостоятельность органов чувств, эмансипация чувств от всего организма является тем, что впервые выступает у человека. Но благодаря этому весь мир чувств человека в большей мере связан с волей, чем у животного". Однажды об этом говорилось с более морфоло­гической точки зрения, в связи с горизонтальным положением позвоночника у животного и вертикальным — у челове­ка. "У человека дело обстоит так, что его голова покоится на собственной грудной организации и на ор­ганизации конечностей. У него грудная организация находится под головой, у животного под головной организацией находится земля. Человек головной стоит на своей земле. ... У человека воля, волевой организм непосредственно включен в головной организм, а все вместе по радиусу направлено к земле. По этой причине чувства пронизываются волей, и это характерно для человека. Этим он отличается от животного.
     ... У животного чувства пронизываются не волей, а более глубоким элементом, поэтому органы его чувств внутренне связаны со всем организмом. Человек более живет с внешним миром, животное — со своим внутре­нним миром. Когда человек пользуется инструментом своих чувств, то он в большей степени живет во внеш­нем мире".
     "В эпоху души сознательной человек с особой силой развивает способность образовывать абстрактные по­нятия. — Но куда он с этим приходит? — Он приходит с этим назад, к животности. Это делает понятным бесконечно многое. Это объясняет тягу людей как можно больше приблизиться к животным — именно благо­даря абстрактным понятиям. ... В социальной жизни всё более хотят жить наподобие домашней скотины — заботясь лишь о повседневной потребности в еде". Поэтому возникает склонность к консервации старых понятий — из боязни идти вперед. Должен ли человек, спрашивают в определенных кругах, это нежелание идти вперед видеть возле Стража Порога в истинном виде? — Конечно, нет; и об этом позаботятся.
     "Что мы теряем, вступая в абстракции, — это мы должны компенсировать, наполнив наше абстрактное отображение духовным, восприняв духовное в абстракции. Человек встает возле Стража Порога — сознатель­но или бессознательно — перед ужасным решением: либо через абстрактные понятия стать "более животным, чем само животное", "повсюду совать свой нос", как говорится в "Фаусте", либо, вступая в абстракции, излить в абстрактные понятия то, что струится из духовного мира. ... Тогда человек начинает ценить по-настоящему свое место в мире ... начинает понимать себя как находящегося в развитии, и ему становится понятно, почему в одном пункте этого развития ему грозит опасность погрузиться в живот­ность из-за абстракций. Когда человек в периоды примитивной культуры стоял на животной ступени, то от животных он отличался своими чувствами, а не абстрактными понятиями. Абстрактные понятия у животного лучше. Человек в случае необходимости может сегодня развивать абстрактные понятия. У животного они на­много лучше". Я приводил вам пример с бумагой. Осы вырабатывают ее намного раньше человека.
     "Страх есть основное, всеобщее свойство животных (высших млекопитающих). И если некоторые животные не имеют страха, то это происходит лишь в результате приручения. Страх свойственен животным на том ос­новании, что они обладают в высшей степени способностью к абстракциям, к абстрактным понятиям. ...Тот мир, который вы вырабатываете себе путем долгого изучения, долгого абстрагирования, есть тот мир, в котором живет животное. А тот мир, в котором человек живет на Земле благодаря своим чувствам, менее знаком животным ...".188 (1)

1892. В обыкновенном состоянии чувство, мысль и воля действуют, соприкасаясь друг с другом в правильно функционирующем Я. Если человек идет путем посвящения и переступает Порог, то возникает картина, что на рисунке дана вправо от сферы Я: чув­ство, мысль и воля становятся самостоятельными. Это описано в "Как достигнуть познания высших миров?" Но возможно и нечто противоположное; можно переступить Порог с другой стороны (слева): это происходит при на­рушении деятельности Я. Тогда мысль, чувство и воля приходят к смешению. Эти-то случаи и описывает психо­анализ как истерические. "Здесь мышление, чувство и во­ля в некотором роде поворачивают в противоположную сто­рону по сравнению с тем направлением, которое ведет в духовные сферы".

     Возьмите пример с той дамой, что с сильным я-сознанием должна была дежурить у постели больного от­ца. Наименьшее, что могло при этом случиться, это неверное протекание мысли рядом с чувством и, нако­нец, западение мысли в сферу чувства. "Но в этом случае мысль тут же подхватывается волнами чувств, которые сильнее, чем волны мысли. ... Это важное требование к современному человеку: укрепляться в способности держать мышление вне сферы чувств и воли. Часть рисунка справа — это сверхсознание, се­редина — сознание, слева — подсознание. Захват мышления подсознанием, волнами чувств в подсознании означает нарушение строя организма. Это исключительно важно. ... Мышление ориентировано на физический план, но иное дело — чувства... Чувство действительно стоит в связи со всеми духовными существами, о которых можно говорить как о реальных. Так что, если человек с недостаточными понятиями погружается в жизнь своих чувств, то он приходит в коллизии с богами — если хотят это так выражать, — но именно со злыми богами. ... Он вынужден погружаться туда с недостаточными понятиями, когда в сфере чувств содер­жится больше, чем в обычной сфере рассудка. В сфере чувств человек не может эмансипироваться от связи с духовным миром. Если же он в материалистическое время эмансипируется в сфере рассудка от духовного мира, то именно с недостаточными понятиями он будет входить в мир своих чувств; и тогда он может за­болеть.
     Как тогда помочь человеку? Единственным средством тогда будет вновь привести его к понятиям, кото­рые охватывают и сферу чувств; а это означает, что современный человек вновь должен заговорить о ду­ховном мире, во всеобъемлющем смысле заговорить о духовном мире. При этом дело заключается не в под­ходящем для индивидуума терапевтическом методе психоаналитиков, но во всеобщезначимой Духовной науке. Если человек действительно принимает понятия Духовной науки — не все, кто их слышат и о них читают, их принимают, — кто их действительно принимает, тот уже не позволит хаотически смешиваться в подсоз­нании трем сферам души — мышлению, чувству, воле, что приводит ко всякой истерии и неврозам, происходящим внутри души; а ведь только об этом и говорит психоанализ.
     При этом необходимо, конечно, набраться мужества прийти к признанию конкретных действий духовных миров, признать, что мы живем в условиях кризиса, связанного с кризисом 1879 г., о котором мы говори­ли (низвержение духов тьмы)".178(6)

     187. "Как только ты встречаешься со Стражем Порога, тебе указывается, чем является материализм: путем к слабоумию!" 197(6)

     26. В исходной точке новой духовной жизни, импульсируя эту жизнь, стоят Мистерии Ирландского остро­ва, Мистерии Гибернии. Необычайно трудно проникнуть в Акаша-Хронике к тому, что там отпечатлели эти Мистерии. "Если посмотреть на подготовление, через которое сначала должен был пройти посвящаемый в Гибернии, то оно состояло из двух вещей. Первая заключалась в "том, что подготовляемый подводился душевно ко всем трудностям познания вообще. Все, что, я бы сказал, может составить муки познания, на том пути познания, который еще не идет в глубины бытия, но который состоит просто в том, что обычные ду­ховные силы, которыми человек обладает в повседневном сознании, напрягаются так сильно, как это только возможно, — все те трудности, которые встречает обычное сознание на этом пути познания, они ставились перед учениками душевно. Ученики должны были пройти через все сомнения, все муки, через всю внутреннюю борьбу и частые неудачи в этой борьбе, через заблуждения даже с хорошей логикой и диалекти­кой. Они должны были проделать все, что человек ощущает в трудностях, если он действительно хочет од­нажды завоевать познание, а затем высказать его.
     Вы чувствуете, дорогие друзья, что мы, по сути, имеем тут дело с чем-то двояким — с необходимостью завоевать истину и высказать, сформулировать ее. Если человек серьезным образом идет путем познания, то у него есть чувство, что все то, что можно втиснуть в слова, уже не является целиком истинным, но перемежается подводными камня­ми и ловушками. ... Затем делалось понятным второе — и ученики, опять-таки, душевно, испытывали это, — что могло стать познанием на обычном пути познания, а именно: как мало ... логика, диалектика, риторика могут привнести к человеческому счастью. Но, с др. ст. ученикам объяснялось, что человек, если он хочет держаться в жизни прямо, должен подступить к тому, что ему определенным образом несет радость, счастье. Итак, с одной стороны, они подводились к пропасти и постоянно побуждались к сомнению, как если бы они должны были ждать, пока им будет построен мост через каждую отдельную пропасть. И они так силь­но посвящались в сомнения и трудности познания, что, будучи проведенными от этого подготовления к действительному вступлению в мировые тайны, приходили даже к такому заключению: если подобное возможно, тогда мы хотим отказаться от познания, тогда мы хотим отказаться от всего, что не может принести чело­веку счастья".
     "Далее, когда ученики оказывались подготовленными для указанной степени, они подводились к двум колоссальным статуям, к двум огромным, величественным статуям. Одна была величественной благодаря внешней пространственной величине, другая была такой же большой, но кроме того она впечатляла своим особым видом. Одна статуя представляла мужской облик, другая — женский.
     В связи с этими статуями ученики должны были пережить в своем роде приход мирового Слова. В некото­ром роде обе эти статуи должны были стать внешними буквами, с помощью которых ученики должны были начать расшифровывать мировые тайны, встающие перед человеком.
     Мужская статуя была из совершенно эластичного материала. И она была такая, что при нажатии вдавли­валась в любом месте; ученикам предлагалось надавить ее повсюду. И тогда выяснялось, что она внутри полая. Она оказывалась, по сути, лишь оболочкой статуи, но сделанной из эластичного материала, и пос­ле того, как ее переставали надавливать, она тотчас же снова восстанавливала свою форму. Над статуей, над головой статуи, весьма характерной, находилось нечто, выражавшее собой Солнце. Вся голова была такой, что человек видел: она, собственно, должна была бы вся быть как душевный глаз, микрокосмически представлять содержание всего Макрокосмоса. И эта манифестация всего Макрокосмоса должна была бы через Солнце выражаться в этой колоссальной голове.
     Я могу лишь схематически набросать здесь эти статуи. Одна из них производила такое впечатление: здесь Макрокосмос действует через Солнце и формирует человеческую голову. Другая статуя была такой, что взгляд ученика сначала падал на нечто такое, что являло собой некоего рода световое тело, являло сияние, идущее вовнутрь. И в этом обрамлении ученик затем видел женский облик, повсюду находящийся под влиянием этого излучения; у него возникало чувство, что голова рождается из этого сияния. Голова имела нечто неотчетливое. Эта статуя состояла из другой ... пластичной субстанции, не эластичной, а пластичной, исключительно мягкой субстанции. Ученику предлагалось надавить также и на нее. И когда он надавливал, то оставалась вмятина". Но когда в соответствующей церемонии ученик через некоторое время подводился к статуе, то вновь находил ее целой.
     "От второй статуи возникало впечатление: она полностью находится под влиянием лунных сил, которые пронизывают организм и дают из организма произрасти голове. Ученики получали исключительно сильное впечатление от того, что они здесь переживали. Статуя все снова восстанавливалась. И часто группа уче­ников приводилась на небольшое время к этой статуе. И когда их приводили к статуе, то кругом в первый раз царила полная тишина. К статуе их подводили посвященные и оставляли там; дверь в храм закрывалась, и ученики предоставлялись своему одиночеству.
     Затем наступал момент, когда каждый ученик уходил в себя и побуждался испытать статую, чтобы по­чувствовать эластичное одной статуи и пластичное другой, на которой сохранялась сделанная им вмятина. Затем он оставался один о самим собой и с впечатлением от того, что, как я сказал, сильно, очень силь­но воздействовало на него. И благодаря всему тому, что ученик проделал на пути вначале и о чем я уже говорил, он переживал все трудности познания, все трудности, я хотел бы сказать, блаженства. Да, пере­жить подобное означает больше, чем когда это выражается только в словах ... такое переживание означа­ет, что человек прошел через всю шкалу ощущений. И ощущения приводили к тому, что ученик, будучи подведенным к обеим статуям, испытывал страстное желание являвшееся ему как большая загадка каким-либо образом в своей душе разрешить, подойти к тому, чего собственно хочет эта загадочность, с одной стороны, загадочность вообще, какой ее встречает человек, а с другой — загадочность, заложенная в этих образах и во всем роде отношения самого человека к ним. Все это действовало глубочайшим, чрезвычайно глубоким образом на учеников. Перед статуями мы, можно сказать, всей своей душой и всем своим духом превращались в колоссальный вопрос. ... Все в них спрашивало. Рассудок спрашивал, сердце спрашивало, воля спрашивала, все, все спрашивало.
     Подобные вещи, представавшие наглядно в древ­ние времена, нет больше нужды прежним образом вводить в посвящение, но современный человек должен учи­ться проходить эту шкалу ощущений, чтобы действительно приблизиться к истине, которая потом вводит в тайны мира. Ибо, если для современного ученика правильным является подобные вещи проделывать на внут­реннем, внешне не наблюдаемом пути развития, то при этом остается обязательным также и для современ­ного ученика проходить через ту же шкалу ощущений, через внутренние медитативные переживания дать этим ощущениям проникнуть в себя. ...
     Когда все описанное проделывалось, ученика подводили к некоего рода испытанию через совместное действие всего предыдущего: с одной ст., бралось вообще все, что было проделано в процессе подготовления на обычном пути познания и пути блаженства, а с другой — то, что стало в них большим вопросом всей души и даже всего человека. Это должно было теперь взаимодействовать.


     И вот, когда вну­треннее ученика ощущало это сов­местно, когда во внутреннем это вы­ступало в совмест­ном действии, тогда, насколько это было возможно в то время, ученику сообщалось о тайнах мира, о микрокосмосе, о Макрокосмо­се, сообщалось не­что о тех связях, которых мы как раз касаемся в этих лекциях, которые также составляли содержание Мисте­рий Артемиды в Эфесе. Часть из них сообщалась во время испыта­ния. Благодаря этому стоявшее в душах учеников большим вопросом поднималось еще выше. И ученик действительно, я бы сказал, в этой форме вопроса, через колоссальное углубление, которое получала душа, переживая, перенося все это ... подводился к духовному миру. Со своим ощущением он фактически входил в область, которую переживала душа, когда чувствовала в себе: теперь я стою на Пороге сокровенных сил. ... Когда ученики проходили через эти испытания, их опять приводили к статуям. И тогда они получали совершенно особое впечатление, встряхивавшее все их внутреннее. То впечатление я могу вам представить, только воспроизведя на современном немецком языке употреблявшееся на том древнем языке.
     Итак, когда ученики продвигались так далеко, как я это охарактеризовал, то их снова по одному под­водили к статуям. Но теперь посвящающий жрец, инициатор, оставался с учеником в храме. И ученик ви­дел, снова еще раз в абсолютной тишине вслушавшись в то, что могла ему сказать собственная душа ... посвящающего жреца восходящим над головой одной из статуй. При этом Солнце как бы отступало вдаль, и в этом пространстве между Солнцем и статуей являлся жрец, как бы закрывая собой Солнце. Статуи были очень большими, и жрец выглядел довольно маленьким над головой первой из них, как бы закрывая со­бой Солнце. И затем, как бы действуя из музыкально-гармонического — музыкально-гармоническим начина­лась церемония, — раздавалась речь посвятителя. И на той стадии, где тогда находился ученик, это явля­лось ему так, что слова, звучавшие из уст посвятителя, как бы говорились самой статуей. Слова звучали так:
     Я есмь образ мира.
     Смотри, как мне недостает бытия.
     Я живу в твоем познании,
     Я стану в тебе теперь исповеданием.
     И это опять-таки, как вы можете себе пред­ставить, производило мощное впечатление на ученика. ... Когда все это проходило через его душу, он был внутренне готов всей своей душой уцепиться за этот образ, за то, что было мировой силой, символизированной в этом образе, он мог тогда жить в этом, передать себя этому. И он был готов к тому, чтобы ощущать исходившее из уст жреца, которое являлось ему так, как если бы статуя была буквой, представлявшей ученику то, смысл чего был выражен в приведенных четырех строках.
     Когда жрец возвращался вниз, ученик снова погружался в безмолвную тишину; жрец уходил, и ученик оставался один. Через некоторое время приходил другой посвятитель; он являлся над второй статуей, и опять как бы из музыкально-гармонического являлся голос жреца-посвятителя, он произносил слова, ко­торые я могу передать вам так:
     Я есмь образ мира,
     Смотри, как истинности мне недостает.
     Коль ты отважишься жить со мною,
     То я стану для тебя удовольствием.
     И ученик теперь, после всех подготовлений, после того, как он был приведен к внутреннему счастью, к страстному желанию внутренней полноты, после того, как он че­рез все, что должен был пережить, приходил к тому, чтобы ощутить необходимость однажды подойти к этой полной радости внутренней полноте, он приходил теперь, услышав то, что звучало от второй статуи, не только к тому, чтобы рассматривать, но и действительно рассматривал мировые могущества, говорившие через вторую статую, как те, которым он хочет отдать себя.
     Посвятитель исчезал. Ученик снова оставался один. И во время этой одинокой тишины он ощущал — по меньшей мере это кажется так, что каждый это ощущал — нечто такое, что можно выразить следующим обра­зом: я стою на Пороге духовного мира. Здесь, в физическом мире, нечто называют познанием, до в духов­ном мире это не имеет никакой ценности. И трудности, которые человек имеет здесь, в физическом мире, в связи с познанием, обретаемым здесь, — они являются физическим отображением утраты им ценностей в сверхчувственном духовном мире. И ученик при этом также переживал: многое здесь, в физическом мире, обращается к человеку, ты же должен отказаться от внутренней полноты радости и идти некоего рода аскетическим путем, чтобы войти в духовный мир. Однако это, собственно говоря, иллюзия, это, собственно говоря, заблуждение. Ибо являющееся во второй статуе говорит выразительно само о себе: смотри, как истинности мне недостает. ... Таковы были ощущения, отчасти вызывавшие в ученике сознание, что он постигает физический мир, проходя через многие заблуждения и преодолевая их. Но случались также и ощущения, которые по временам были подобны внутренне действующему пламени, так что человек чувствовал себя словно поврежденным внутренним огнем, словно внутренне уничтоженным. И душа колебалась между од­ним ощущением и другим, туда и обратно. Ученик, так сказать, испытывался на весах познания-счастья.
     И в то время, как он проделывал все это внутренне, статуи как бы начинали говорить сами. Он достигал в некотором роде внутреннего слова, и статуи как бы говорили сами. Одна из них говорила:
     Я есмь познание. Но то, что я есмь, — это не бытие.
     И теперь к ученику приходило, я бы сказал, излучающее страх чувство: все, что он имел в идеях, — это только идеи, в этом нет никакого бытия. Человек напрягает голову — так чувствовал ученик, — и хотя он приходит к идеям, но бы­тия в них нет нигде. Идеи — это лишь видимость. Затем как бы начинала говорить и вторая статуя; она говорила:
     "Я есмь фантазия. Но то, что я есмь, — это не истина.
     Так представали перед учеником обе статуи". Я прошу вас понять все это правильно. Здесь не дается догм, не выра­жается каких-либо истин познания, но здесь даны переживания ученика в святилищах Гибернии. Что там переживал ученик — только это изложено здесь.
     "Все это переживал ученик в абсолютном одиночестве. Его внутренние переживания были столь сильны, что его лицо становилось совсем неподвижным. Оно больше не действовало. Через некоторое время он бо­льше не видел статуй. Но он читал на том месте, где он их раньше видел, нечто, написанное огненными письменами, что являлось тем не менее внешне-физически, и он видел это с потрясающей отчетливостью. На том месте, где ранее была голова статуи познания, он видел слово НАУКА, а там, где была голо­ва другой статуи, — слово ИСКУССТВО.
     Пройдя через все это, ученик выходил из храма. Возле храма стояли оба посвятителя. Один из них брал ученика за голову и поворачивал к тому, что ему показывал другой: образ Христа. При этом произно­сились слова призыва. Жрец, показывавший изображение Христа, говорил ему:
     Восприми Слово и Силу Этого Существа
     В свое сердце.
     А другой жрец говорил:
     И от Него восприми, Что тебе оба облика Дать желают:
     науку и искусство.
     Таковы были, так сказать, первые два акта посвящения в Гибернии, где ученики особым образом приводились к действительному ощущению внутрен­ней сути Христианства, и это исключительно глубоко отпечатлевалось в душах учеников, после чего они могли далее идти своим путем познания". (Лекция 7)
     "Когда ученик отдавался впечатлению от мужской статуи ... то он переживал род душевного оцепенения, которое проявлялось все более и более ... А затем ученик как бы чувствовал, что бывшее в нем оцепеневшим, т.е. он сам, вбирает­ся Мирозданием; он чувствовал себя как бы ввергнутым в дали Мироздания. И он мог сказать себе: миро­здание восприняло меня.
     Но затем приходило — это не было увяданием сознания, а становлением его другим, — затем приходило нечто особенное. Когда ученик достаточно долгое время переживал оцепенение, эту взятость себя Ми­розданием, — а посвятители заботились о том, чтобы оно длилось достаточно долго, — он говорил себе при­мерно следующее: лучи Солнца, лучи звезд притягивают меня во все Мироздание, но я, собственно, остаюсь сосредоточенным в себе. И когда ученик достаточно долго проделывал это, то приходил к примечательно­му воззрению. Теперь впервые он, собственно, осознавал, для чего было нужно это сознание, наступавшее во время оцепенения, ибо теперь, в зависимости от его переживаний в созвучии с чем-либо иным, он по­лучал многочисленные впечатления от зимних ландшафтов. Зимние ландшафты вставали перед ним в духе, ландшафты, в которых он всматривался в завихрения снежных хлопьев, наполнявших воздух — все, как ска­зано, в духе, — или ландшафты, где он всматривался в леса, где на деревьях лежал снег, и т.п. ... И он чувствовал внутреннюю общность, напр., его глаза с ландшафтом. Он чувствовал, как если бы в каждом глазу весь этот ландшафт, который он обозревал, был деятелен, как если бы он действовал повсюду в глазу, как если бы глаз был внутренним зеркалом для того, что являлось вовне.
     Но он чувствовал еще следующее: он чувствовал себя не как единство, он чувствовал, по сути говоря, свое Я столько же размноженным, сколько он имел чувств. Он чувствовал свое Я удвенадцатиренным. И из того, что он чувствовал Я удвенадцатиренным, в нем возникало своеобразное переживание, он говорил: здесь присутствует мое Я, оно смотрит сквозь мои глаза; здесь присутствует Я, оно действует в моем чувстве мысли, в моем чувстве речи, в моем осязании, в моем чувстве жизни; я, со­бственно, расчленен в мире. — И от этого возникала живая тоска по соединению с сущностью из Иерархии Ан­гелов, чтобы в этом соединении с сущностью из Иерархии Ангелов получить силу и власть для овладения Я, расчлененным в отдельных переживаниях чувств. И из всего этого в Я восходило переживание: почему я имею органы чувств?
     В конце концов у ученика возникало ощущение, как все, связанное с органами чувств и продол­жением их вовнутрь, внутрь человека, родственно с действительным окружением человека на Земле. ... из всех этих переживаний ученик получал совокупное постижение своей души. схватывал ее всю целиком. Это совокупное постижение души со­стояло из ряда частей.
     Я проделал, говорил себе ученик, в моем мистериальном странствии то, что в Мироздании является про­шлым. Массы снега и льда моей волшебной зимы показали мне, сколь убийственные силы действуют в Мироздании. Я познал импульс уничтожения в Мироздании. И мое оцепенение во время моего мистериального странствия возвещало о том, что я должен всмотреться в имеющиеся в Мироздании силы, приходящие из про­шлого в настоящее, но в настоящем оказывающиеся мертвыми мировыми силами. — Это сообщалось ученику че­рез отзвук его переживаний в мужской статуе.
     Затем он подводился к тому, чтобы в его переживаниях возник отзвук пластической статуи. И тогда он как бы множился внутренне не в оцепенении, окоченении, а во внутреннем жаре, в лихорадке души, в вос­паленном состоянии, которое действовало примерно так, что вещи, которые так сильно могли воздейство­вать на душу, поскольку были внутренними, начинались вообще с телесного комплекса симптомов. Ученик ощущал это так, как если бы был внутренне стеснен, как если бы все в нем было сильно сдавлено: дыхание, кровь по всему телу. В большом страхе ученик впадал в глубокое внутреннее душевное страда­ние. И в этом глубоком внутреннем страдании в нем возникало сомнение в том, что он должен был делать. Рождавшееся тогда в душевном страдании можно в какой-то мере выразить такими словами: во мне что-то есть, что происходит от моей телесности в обычной земной жизни. Оно должно быть преодолено. Мое зем­ное Я должно быть преодолено. — Это сильно жило в сознании ученика.
     Затем, когда он достаточно долго преодолевал, проходил через этот внутренний жар, внутреннюю нужду, через чувство, что нужно преодолеть земное "я", тогда в нем наступало нечто такое, о чем он знал, что это не прежнее состояние сознания, а хорошо известное ему состояние сознания сна со сновидениями.
     Если действовавшее из оцепенения сопровождалось отчетливым чувством, что это состояние сознания, кото­рого он не знал в обычной жизни, то теперь он мог о своем сознании сказать: оно есть род сновидения. ...
     В то же время ученик теперь осознавал: что как волшебное лето выступало или выступает перед его со­знанием в беспрерывном изменении — это переходит как импульс в далекое будущее Мироздания. Но теперь он чувствовал себя не так, как прежде, расчлененным, размноженным по органам чувств; нет, теперь он чувствовал себя внутренне соединенным в единстве, он чувствовал себя сосредоточенным в своем сердце. И это было кульминацией, высшей точкой того, через что он проходил: эта сосредоточенность в сердце.
     И это было кульминацией, высшей точкой того, через что он проходил: эта сосредоточенность в сердце, это внутреннее самопостижение, самообладание, чувство своего родства во внутреннейшем существе челове­ческой природы не с летом, каким человек видит его внешне, но со сновидением об этом лете. И правиль­ным образом ученик говорил себе: в сновидении о лете, которое я переживаю внутренне в моем человечес­ком существе, в нем заложено будущее.
     Когда ученик проделывал все это, то к нему приходило переживание, что оба эти состояния следуют од­но за другим. Он всматривался, скажем, в ландшафт, состоящий из лугов, прудов, маленьких озер. Он всма­тривался в лед и снег, которые превращались в вихрящийся падающий снег, как бы в туман из снега, кото­рый все более и более утончался и истаивал в ничто. И когда это истаивало в ничто, ученик чувствовал себя как бы в пустом мировом пространстве, и в этот момент на этом месте выступал летний сон. И ученик сознавал: теперь моей собственной душевной жизни касаются прошлое и будущее. ... В ледяных кристаллах зимы мы имеем внешний знак продолжающегося отмирания духа в материи. Мы, как люди, не предрасположены видеть умирающий дух символизированным в снеге и льде во внешней природе, если этому не предшествует инициация. Если же она совершается, то мы видим это превращение в ничто, а из него возникает сновидение о природе, содержащее семя мирового будущего. Но ученик должен стоять внутри мировой смерти и мирового рождения. Ибо если человек не стоял бы внутри этого — как уже сказано, я описываю вам только опыт ученика в посвящении Гибернии, — если бы человек не стоял внутри этого, то действительные процессы, в которые ученик всмат­ривался через рождающееся из оцепенения новое сознание, были бы действительной мировой смертью, и сно­видения за мировой смертью не последовало бы. У прошлого не было бы будущего. Сатурн, Солнце, Луна, Земля были бы здесь, но не было бы Юпитера, Венеры, Вулкана. Чтобы это будущее космоса вчленилось в прошлое, для этого необходимо, чтобы между прошлым и будущим стоял человек. Это сознавал уче­ник из того, что он переживал".
     Посвятитель выражал это ученику в изречении. О состоянии оцепенения он говорил:
     В далях ты должен учиться,
     Как в синеве эфирных далей
     Бытие мира исчезает
     И вновь в тебе себя находит".
     "Другое ощущение под влиянием второй статуи выражалось так:
     В глубине решить ты должен
     Из горячечного зла,
     Как истина воспламеняется
     И через тебя в бытии утверждается".
     Ранее ученику на месте первой статуи представало позна­ние, но лишенное бытия, как лишь идеи, вырабатываемые на Земле. Но теперь в отзвуке являлось, что человек может най­ти бытие для познания, потеряв себя в далях мира: "В далях должен ты учиться...". Ученик ощущал, как он соединяется с синими далями эфира, где Земля превращает­ся в ничто. Ощущать ничто он учился на волшебных зимних ландшафтах. И теперь он знал, что в этих да­лях сохраняется только человек. А чтобы мир имел будущее, человек должен зло преодолеть добром в сво­ей природе: "В глубине решить ты должен...". Ученик прошел через влечение удовлетвориться не истиной, а фантазией о мире, субъективными образами. В сновидениях о лете он понял, что в фантазиях из внутре­ннего вырастают имагинации, имагинации растений. С одними образами фантазий он остается чужд окруже­нию. Имагинациями же он врастает в мир растений, животных, в мир людей. Навстречу всему встреченному вовне тогда изнутри восходит нечто, связанное с ним.
     "Эта двоякая связь с миром встает перед учеником в действительном внутреннем грандиозном ощущении как отзвук обеих статуй. И ученик, т.обр., действительно учился, с одной стороны, простирать свою душу в да­ли мира, а с другой — сходить в глуби своего внутреннего, где это внутреннее не действует с той вяло­стью, с какой оно действует в обычном сознании, но где внутреннее действует так, как если бы оно ста­ло наполовину действительностью, а именно прозревалось бы, потрясалось бы, проколдовывалось бы снови­дениями. Ученик учился всю интенсивность внутреннего импульса приводить в связь со всей интенсивнос­тью внешнего импульса. Из родства с зимними и летними ландшафтами он получал разъяснения о природе и о собственной самости. И он глубоко роднился с внешней природой и со своей самостью".
     Перед ним выступало все то, что он имел как переживания до нисхождения из духовных миров на Землю. При повторении состояния выхода в дали он уже не чувствовал, будто бы его высасывают лучи Солнца и лучи звезд. Но он чувствовал, что достигает середины бытия между смертью и новым рождением.
     "Затем ученик учился внутренне раздельно переживать обе статуи и каждое состояние все более отчет­ливо. А когда для него становилась ясной и живой возникающая в сердце взаимосвязь, когда в его созна­нии живо вставала середина жизни между смертью и последним рождением, тогда посвятитель говорил ему:
     Научись духовно созерцать зимнее бытие,
     И ты узришь доземное.
     Научись духовно сновидеть летнее бытие.
     И тебе будет дано пережить послеземное".
     Обратите особое внимание на колоссальную разницу, содержащуюся в этих изречениях. Когда ученик достаточно долго проделывал описанные упражнения, то его внутрен­няя сила и энергия углублялись, и он мог идти дальше.
     "Все это ученик переживал в состоянии оцепенения, а затем по указанию посвятителя он разливался до эфирных далей, до границ пространственного бытия. Там, на этих границах, к нему подступало пережива­ние астрального, которое в те времена куда живее, значительнее, энергичнее соединялось с человеческим существом, чем теперь. Человек прежде внутренне был более чувствительным, поэтому он и проходил дру­гое обучение, чем теперь".
     "Ученику Гибернийских Мистерий в высшей степени прививалась способность при излиянии в синие эфир­ные дали, при втекании астрального света прежде всего не чувствовать себя, но в своем сознании чувст­вовать мощный мир, о котором он мог сказать следующее: я живу целиком в некоем элементе с другими су­ществами. И этим элементом является, по сути говоря, чистое природное добро. Ибо повсюду я чувствую, как из этого элемента нечто струится в меня — простите, что я воспользуюсь оборотом, который было бы правомерным употребить лишь позже, — а я плаваю, подобно рыбе, в воде, сам при этом состоя лишь из теку­чих, легких элементов; во всем планетарном элементе я чувствую приятное струение в себе со всех сто­рон. Ученик, собственно, чувствовал, как со всех сторон к нему струится астральное, формируя и строя его. Этот элемент есть чистое природное добро — мог бы он сказать о нем, — поскольку он повсюду дает мне нечто. Я, собственно, окружен одним добром. Добро, добро повсюду, природное добро окружает меня.
     Но это природное добро, оно является не только добром, но творческим добром, ибо оно своими силами в то же время делает то, что я есмь, дает мне облик, поддерживает меня, когда я в этом элементе плаваю, парю и тку. Таково было получаемое здесь естественно-моральное впечатление". Если понюхать розу и ска­зать, что из нее струится добро, распространенное по всей планете, и оно сообщается моему обонянию, то мы получим слабую тень того, что составляло переживание бытия др.Солнца. Будучи приведенным к бытию одних чувств в глазах, в ушах, в чувстве вкуса и т.д., при утрате всего остального организма, ученик переживал бытие др.Сатурна. Вживаясь во внутреннее сдавливания, в чувство тепла, ученик Гибернии пере­носился сознанием в бытие Юпитера, которое возникает из Земли. И он чувствовал не только физическое, но также и душевное тепло. "Ибо мы станем людьми Юпитера только благодаря тому, что свяжем физическое тепловое с душевным тепловым.... Излияние любви и тепла станет нераздельным". Когда же ученик переживал душевное страдание, ощущал необходимость преодолеть собственное "я", поскольку оно может стать источником зла, то переживаемое им физически-душевное тепло начинало светиться. Ученику открывалась тайна душевного блистания света. И так он входил в будущее бытие Венеры.
     "А затем, когда все, пережитое раньше, ученик чувствовал слившимся воедино в своем сердце ... тогда все, что он вообще переживал в своей душе, являло себя в то же время как переживание плане­ты. Человек имеет мысли; мысль не остается внутри человеческой кожи: она начинает звучать, она стано­вится словом. Все, чем живет человек, формируется в слове. Слово распространяется на планете Вулкан. Все в Вулкане является говорящим, живым словом. Слово звучит к слову, слово объясняется словом, слово говорит слову, слово учится понимать слово. Человек чувствует себя как понимающее мир слово, как слово-мир понимающее слово. И когда это в образе вставало перед посвящаемым в Гибернии, он сознавал себя в бытии Вулкана". Таковы были великие Мистерии Гибер­нии. Человек познавал в них себя как микрокосмос, как духовно-душевно-физическое существо в связи с Макрокосмосом. Он познавал становление, созидание и прохождение, метаморфозу Макрокосмоса.
     "Расцвет Мистерий Гибернии предшествовал Мистерии Голгофы. И особенность этих больших Мистерий со­стояла в том, что в них о Христе говорилось как о Грядущем, как позже о Нем говорилось как о Прошед­шем через прошлые события. И когда при первом посвящении ученик выходил из храма и ему показывали об­раз Христа, то этим хотели сказать: все, что составляет становление Земли, склоняется к Событию Гол­гофы. Это тогда представлялось как будущее.
     На этом, прошедшем позже через многие испытания острове было место больших Мистерий, место Христи­анских Мистерий до Мистерии Голгофы, в которых правомерным образом еще до Мистерии Голгофы человек велся к духовному взгляду на Мистерию Голгофы.
     А когда наступила Мистерия Голгофы, в то время, когда в Палестине произошли примечательные собы­тия ... в Гибернийских Мистериях и в их общине, т.е. в народе, принадлежавшем к ним, был отпразднован большой праздник. И что действительно случилось в Палестине — это стократно образно — но так, что об­раз не был памятью о происшедшем — было воспроизведено на Гибернийском острове. ... На Гибернийском острове человечество пережило Мистерию Голгофы духовно".
     "Началось время, в которое люди все более и более принимали только физически увиденное, и они бо­льше не принимали вещи за истинные, если они не были связаны с физически увиденным. Так мудрость, пришедшая из Гибер

нии, больше не чувствовалась в ее субстанциональности. Искусство, пришедшее из Гибер­нии, больше не чувствовалось в его космической истине. ... стало необходимым чувственно наглядное в качестве модели — таково, собственно, и искусство Рафаэля. — тогда как Гибернийское искусство исходи­ло из того, чтобы духовное, спиритуальное осуществлялось непосредственно через художественные средства".
     "Когда в Акаше-эволюции человек приближается к образам Гибернийских Мистерий, то он ощущает, как нечто как бы отталкивает его, что-то как бы удерживает его силы на расстоянии, не дает его душе приблизиться к себе. И чем ближе человек к этому подходит, тем более оно затемняется ... в Гибернийс­ких Мистериях человечеству дан последовательный исход древних божественно-духовных сил. Но когда Гибернийские Мистерии сошли в теневое бытие, они были в то же время духовно окружены плотным валом, чтобы нельзя было изучать их пассивным образом, чтобы к ним нельзя было приблизиться иначе, как только пробудив в себе спиритуальную активность, т.е. став настоящим человеком нового времени". 232 (9)

     41. Древняя индийская культура соединяла оба пути (нижний и верхний) в духовный мир. Это было обу­словлено еще довольно высокой степенью ясновидения людей, способностью пользоваться эфирным мозгом, эф.телом, которые еще выделялись за границы физ.тела. Др.индус говорил себе: я иду вовне; с другой стороны, я иду вовнутрь, а прихожу к одному — к Единому. Но уже со 2-й культуры пути раздваиваются, духо­вный мир исчезает от взора людей. Древний перс шел вовне и говорил: я прихожу к Ормузду. Он шел внутрь себя и говорил: я прихожу к Митре. И эти пути уже не сливались для него в единство. Хотя он чувство­вал, что они должны соединиться. Поэтому он говорил о неведомом пра-Боге-Заруана-Акарана. Восходя вверх, посвященный Заратустры видел высшие сферы духа, Духа Солнца, трон, который окружен служителя­ми-вестниками — Амшаспандами. Они являются как бы управителями отдельных частей царства Аура Маздао. Им, в свою очередь, подчинены другие существа — Изет, или Изафат. Наконец, перс видел еще более низ­ко стоящих существ — фраваши. Они непосредственно окружают человека и являются мысле-существами. Об­ращаясь внутрь себя, древний перс наталкивался на эф.тело, более полно совпадающее с физ.телом, чем у древнего индуса. Он уже не мог пользоваться им, но — телом ощущений. Поэтому он не видел высшего единства. Он мог видеть лишь астрально. Но тело ощущений связано с душой ощущающей, которая тут же приходила в действие. Пользоваться же ею приходилось в том неразвитом состоянии, в котором она тогда находилась.
     "Поэтому древний перс ощущал: когда тело ощущений, уже выработанное, восходит к Аура Маздао, то при этом присутствует душа ощущающая, что опасно, ибо когда она открывает свои ощущения, те погружаются в те­ло ощущений. Душа ощущающая содержит в себе древнее люциферическое искушение, которое пришло не извне, к чему у люциферических духов нет способности, а изнутри. Таким путем они воздействуют на тело ощущений. Так воспринимал древний перс действие души ощущающей на тело ощущений, которое как бы пред­ставляло собой освещенное из внешнего мира отображение того, что с древних времен действовало в душе ощущающей. Это есть, если посмотреть изнутри, то, что называется действием Аримана, действием Мефис­тофеля. Поэтому перс чувствовал себя стоящим перед двумя силами. Если он смотрел на то, чего можно до­стичь, направляя взор вовне, то созерцал Мистерии Аура Маздао, если же взор направлялся вовнутрь, то с помощью тела ощущений, благодаря действию Люцифера в нем, человек оказывался перед врагом Аура Маздао, перед Ариманом". Если же человек шел вовнутрь с очищенной, развитой путем посвящения душой ощущающей, то приходил к исполненному света царству Люцифера. Его называли Бог Митра. Поэтому те Мистерии Персии, которые заботились о внутренней жизни, назывались Мистериями Митры.
     Также и в египто-халдейскую культуру было два пути в духовный мир, и было ощущение, что они должны сходиться в единство. Но это ощущение было еще более смутно, чем у персов. Последние в этом случае говорили о Заруана-Акарана как о существе высшего единства. Халдеи называли его Ану. То, что стояло близко к человеку, будучи тенью высшего, они называли Апасон. Сформированным из Жизнедуха следует мы­слить следующее существо — Тауф. Других существ они называли Моймис — существ, имеющих нижним членом Самодух. Такова была в их воззрении высшая троичность, стоящая над человеком. Они также понимали, что эта троичность открывается им в своих нижних членах, высшие же ее члены были сокрыты от них. Потомком Моймис, происходящим из сферы существ огня, самости, почитался Бел, тот Бог, который рассматривался как создатель мира и Бог народа.
     На пути к духу через внутренний мир халдеи встречали существо, позже называвшееся Адонисом. Путь этот был доступен (из-за его опасности) только посвященным. Переживания тех посвященных были подобны переживаниям современных посвященных. Посвященные халдеи должны были на своем пути встретить два пе­реживания. На внутреннем пути они должны были пережить встречу с Иштар, принадлежавшей к добрым лун­ным богам. Это существо стояло на Пороге, переступаемом на пути из душевного в духовный мир. С другой стороны, переступая порог мира внешних чувств, посвященный встречал другого стража — Меродах, или Мардук, которого можно сравнить с Архангелом Михаэлем. Через эти две встречи человек переживал то, что сим­волически ощущают и сегодня: ему подносилась сияющая чаша, что означает: человек научался первому употреблению цветов лотоса. У египтян все это происходило несколько иначе, но во многом подобно.
     В новое время возникла необходимость верхний и нижний пути посвящения соединить. Для этого нужен был соединительный элемент. Этот элемент пришел из Ура Халдейского. Там было взято откровение, при­шедшее извне, затем это пошло в Египет, восприняло идущее оттуда и соединило то и другое так, что впервые, предварительно в Существе Ягве выступил свет Христа, Который соединил оба пути. "Так в Ягве, или Иегове, выступает Божество, находимое на внутреннем пути, но видимое не благодаря самому себе, а будучи освещенным извне" светом Христа. 113 (8)

     108. Внутренняя, низшая природа человека предстает ему как Страж Порога. Во всех видах посвящения эту встречу называют "нисхождением в ад". Перешедший Порог отделяется от своего тела, переживает его объективно, т.к. преодолел свою низшую природу. Эта ступень называется "распятием". 54 (15)

Медитирующий пытается составить себе представление о Страже Порога

     942. "Когда душа достигнет способности наблюдать что-либо вне чувственного тела, для нее могут на­ступить известные трудности в жизни чувств. ....Воспринимая внешний (духовный) мир, она тотчас же как бы сливается с ним; она не может представить себя отделенной от него, как она представляет себя отделенной от внешнего чувственного мира. ... Нельзя больше сказать: я мыслю, я чувствую — или: у меня есть мысли и я слагаю их. Надо сказать: нечто мыслит во мне, нечто зажигает во мне чувства, не­что слагает мысли, так что они выступают совершенно определенно и оказываются присутствующими в со­знании.
     В этом чувстве может заключаться что-то чрезвычайно гнетущее ... То, как оно проявляется, может показать, что сверхчувственный внешний мир хочет почувствовать себя, хочет помыслить себя, но что-то мешает ему осуществить это желание. В то же время испытываешь такое ощущение, что это, так прося­щееся в душу, и есть настоящая действительность и что только она одна может объяснить все дотоле пе­режитое как действительность. Это ощущение принимает еще и такую форму, что сверхчувственная действи­тельность является чем-то, по ценности своей далеко затмевающим доселе 111ведомую душе действитель­ность. Это ощущение потому имеет в себе что-то гнетущее, что приходишь к мысли: следующий шаг, кото­рый предстоит тебе сделать, ты должен захотеть его сделать. В самом существе того, чем ты стал бла­годаря своему внутреннему переживанию, заключена необходимость сделать этот шаг. Если бы этот шаг не был сделан, то тебе пришлось бы ощутить это как отрицание того, что ты есть, или даже как самоунич­тожение. Тем не менее, может явиться и такое чувство, что ты не в состоянии его сделать или что если и попытаешься его по возможности сделать, то все-таки он будет несовершенным.
     Все это превращается в представление: такой душе, какова она теперь, предстоит задача, с которой справиться она не может ... она не может быть принята сверхчувственным внешним миром, потому что по­следний не хочет иметь ее в себе. ... она принуждена сказать себе: ... ты отлучила себя от подлинно­го наблюдения истины. — Это чувство знаменует собой опыт, который получает все более и более решаю­щее значение относительно ценности твоей собственной души. Чувствуешь, что всей полнотой своей жизни пребываешь в заблуждении. Однако это заблуждение отличается от других заблуждений. Последние мысля­тся, это же — переживается. Заблуждение мысленное устраняется, когда неверная мысль заменяется вер­ной. Пережитое заблуждение стало частью самой душевной жизни; ты сам теперь — заблуждение; нельзя просто его исправить; ибо как тут ни думай, а оно все же здесь, оно часть действительности и притом — твоей собственной действительности. Такое переживание заключает в себе что-то уничтожающее для твоей собственной сущности. Мучительно ощущаешь, как твой внутренний мир отталкивается всем тем, че­го страстно желаешь. Эта боль, ощущаемая на известной ступени душевного странствия, далеко превосхо­дит все то, что можно испытывать как боль в мире внешних чувств. О, она может превысить все то, до чего человек дорос в своей предшествовавшей душевной жизни. Она может заключать в себе что-то оглу­шающее. Душа стоит перед жутким вопросом: откуда мне взять силы, чтобы вынести возложенную на меня задачу? Но она должна найти эти силы в своей собственной жизни. Они состоят в том, что можно назвать внутренним мужеством, внутренним бесстрашием.
     Чтобы сделать дальнейшие шаги в душевном странствии, необходимо изнутри раскрыть силы, способные выносить такие переживания, которые давали бы внутреннее мужество и внутреннее бесстрашие, силы, каких вовсе не требуется для жизни в теле внешних чувств. Такие силы развиваются только через истинное самопознание. В сущности только на этой ступени развития видишь, как мало на самом деле ты знал о себе до сих пор. Раньше ты отдавался внутреннему переживанию, не рассматривая его так, как рассматривают часть внешнего мира. Но благодаря тем шагам, которые привели к способности переживать вне те­ла, человек получает особые средства для самопознания. Он научается до некоторой степени смотреть на себя с точки зрения вне чувственного тела. И описанное угнетающее чувство само уже есть начало истинного самопознания. Переживание себя заблуждающимся в своем отношении к внешнему миру показыва­ет человеку, какова в действительности его собственная душевная сущность. ... Только в такое мгно­вение впервые замечаешь, в какой степени ты любишь в себе то, что теперь приходится ощущать как безобразие. Могущество себялюбия является в полном своем объеме. В то же время обнаруживается, как мало ты склонен отбросить это себялюбие. Трудность оказывается очень большой уже тогда, когда дело идет о свойствах души, касающихся обычной жизни, ее отношения к другим людям. Через истинное само­познание узнаешь напр., такие вещи: доселе ты считал, что относился к такому-то человеку доброжела­тельно, а на самом деле ты питал к нему скрытую в глубине души зависть, или ненависть, или что-ни­будь подобное. Знаешь, что эти не обнаруживавшиеся до сих пор чувства захотят когда-нибудь прояви­ться. И понимаешь, что было бы совершенно поверхностным сказать себе: вот ты теперь узнал, как об­стоит у тебя дело, так уничтожь же в себе зависть и ненависть. Ибо становится ясно, что несмотря на это намерение ты, скорее всего, окажешься очень слабым, когда жажда удовлетворить ненависть или из­жить зависть вырвется из души как бы с первобытной силой. Такого рода частичное самопознание возни­кает в зависимости от того, когда наступает переживание вне чувственного тела, ибо тогда самопозна­ние становится истинным и не может быть больше затемнено желанием увидеть себя таким, каким было бы приятно оказаться.
     Эти особые вспышки самопознания бывают мучительными, угнетающими для души. Но кто хочет приобре­сти способность переживать вне тела, тому не следует их избегать. Ибо они непременно наступят бла­годаря тому совсем особому отношению, в которое человек должен встать к своей собственной душе. Но нужно еще больше душевных сил, когда дело касается всеобщего человеческого самопознания. Наблюдаешь себя с такой т.зр., которая лежит за гранью прежней душевной жизни. Говоришь самому себе: ты смотрел на вещи и события мира сообразно твоей человеческой сущности и так судил о них. Попытайся предста­вить себе, что ты больше не можешь их так рассматривать и так судить о них. Но тогда ты вообще пе­рестаешь быть тем, что ты есть. У тебя не остается внутренних переживаний. Ты сам становишься ничем. — Так должен сказать себе не только тот, кто живет в повседневности и лишь изредка создает себе представления о жизни и о мире. Так должен сказать себе каждый ученый, каждый философ. ... Оглядываешься на всю свою душу, на свое "я" как на то, что приходится сбросить с себя, если хочешь вступить в сверхчувственный мир. И все-таки душа не может не считать это "я" своей подлинной сущностью, пока не вступит в сверхчувственный мир. Она принуждена видеть в нем истинную сущность человека. Она должна сказать себе: через это мое "я" должна я создавать себе представления о мире; это мое "я" мне нельзя утратить, если я не хочу утратить самое себя как существо. В ней господствует сильнейшее стремление повсюду сохранить свое "я , чтобы не потерять всякую почву под ногами. Так должна ощущать душа в обыденной жизни; но ей нельзя больше так ощущать, когда она вступает в мир сверхчувственный. Здесь она должна переступить через Порог, за которым ей надлежит расстаться не только с тем, что она счи­тала своим ценным достоянием, но и с тем, чем она была доселе для самой себя. Она должна быть в со­стоянии признаться себе, что принимаемое ею прежде за основную правду о себе за порогом сверхчувст­венного мира обнаруживается как самое жестокое заблуждение.
     Перед таким требованием душа может содрогнуться и отступить. То, что ей предстоит сделать, при­знание ничтожества своей собственной сущности, она может ощутить до такой степени утратой себя, что у Порога она почувствует себя бессильной исполнить это требование. Осознание этого может принимать всевозможные формы. Оно может проявиться совершенно инстинктивно, и человеку, кото­рый думает и действует в духе этого признания, оно может представиться чем-то совсем иным, а не тем, что оно есть на самом деле. Он может, напр., ощутить глубокое отвращение ко всяким сверхчувственным истинам. Он может счесть их за мечтания или за фантастику. Но он поступит так только потому, что в неведомых ему самому глубинах души он питает тайный страх перед этими истинами. ... Однако может случиться и так, что человек не остановится перед этой инстинктивной задержкой на подступах к Поро­гу, что он сознательно дойдет до Порога, потом повернет назад, ощутив страх перед дальнейшим. Но то­гда ему будет нелегко изгладить действия, оказанные на его обычную душевную жизнь приближением к По­рогу, ибо испытанное им бессилие быстро прострется на всю его душевную жизнь.
     Дальнейшее заключается в том, чтобы человек усвоил себе способность отбрасывать при вступлении в сверхчувственный мир все, что он ощущает в обыкновенной жизни как самую твердую правду, и чтобы он научился ощущать вещи и судить о них по-иному. Но он должен также ясно сознавать, что когда он опять будет в мире внешних чувств, то ему снова будет необходимо пользоваться тем родом ощущений и сужде­ний, которые имеют силу для этого мира. Он должен научиться не только жить в двух мирах, но жить в двух мирах совершенно различно. Находясь в мире внешних чувств и рассудка, он не должен умалять зна­чение здравого суждения по той причине, что в ином мире он вынужден применять иной род суждения.
     Трудно для человеческого существа занять такое положение. Эта способность достигается продолжите­льным, усиленным и терпеливым укреплением душевной жизни. Переживая опыт, связанный с приближением к Порогу, человек ощущает, что для обыденной душевной жизни это благодеяние — не подходить к По­рогу. Ощущения, возникающие при этом в человеке говорят о том, что это благодеяние проистекает от какого-то властного существа, защищающего человека от опасности пережить у Порога ужасы самоуничто­жения. За внешним миром, в обычной жизни, сокрыт иной. У его Порога стоит строгий Страж, способствующий тому, чтобы человек ничего не узнавал из законов сверхчувственного мира. Ибо все сомнения, всякую неуверенность относительно этого мира все же легче перенести, чем созерцание того, что надо оставить позади, если хочешь вступить в сверхчувственный мир". 16 (4)

     942а. Человек некогда имел тело из тепла, огня. "В начале Лемурийской эпохи не существовало никаких поверхностей. Души людей пронизывали вещи. Благодаря влиянию Люцифера они закрылись поверхностями. Закрылись "врата земли". Душа тогда ощущала не только тепло, но и стоящий за ним астральный свет. После возникновения "врат земли" закрылись и "врата огня".

Земля и огонь взаимосвязаны в оккультном отношении, как воздух и вода. "Силы отношения между воздухом и водой взаимосвязаны с силами семени, с зародышевыми силами, которыми могли пользоваться атланты. Мы вновь раскрываем эти силы на пути отношений, которые имеют огонь с воздухом и земля с водой. Первые — через дыхательные упражнения; вторые — через медитации, воздействующие на землю — "мозговой песок". 266-1, с. 447-448

     1140а. Переход к инспирации можно сравнить с глядением на умеренно яркое Солнце, когда глаза сначала ничего не видят, а потом привыкают и видят Солнце. "Так окрепнуть, затвердеть должен внутренний духовный человек. Тогда образы (имагинации) делаются прозрачными и становится ясно, что они означают. Лишь теперь совершается вступление в духовный мир". Д. 9, с. 8

     894. "Когда человек научается чувствовать предметы вокруг себя и воспринимать цвета предметов, которые затем кристаллизуются в образы, тогда он видит свой мир чувств вокруг себя. Необходимо высту­пить перед самим собой как объектом, тогда переступают Порог; тогда воспринимают себя со всем, чем человек является и чем он еще не является. Первый Страж Порога стоит здесь перед нами и говорит нам: это ты!" 54 (20)

     894а. "Придет время, когда Земля подпадет т.наз. тепловой смерти, когда Землю охватит дейст­вительный физический огонь и разрушительные силы охватят все земное образование, а не только трупы. Ведущее Землю навстречу огненной смерти есть те духовные силы, которые связаны с Землей, которые че­ловек познает на первой стадии, когда вступает, миновав Стража Порога, в духовный мир". 210 (4)

     912. "Это естественно: если у человека что-то болит, значит он болен. Но если стремиться к высшему познанию, то это может подчас приносить очень много боли, и тем не менее человек тогда не болен. ... Благодаря тому, что человек начинает давать своим познаниям притекать к себе как чему-то означающему боль, он приходит сегодня в те области духовной жизни, из которых некогда были почерпнуты великие религиозные истины. ... они не могли быть завоеваны без болезненных внутренних переживаний". 212(77)