128а. После эпохи Рима "... нужда в совести становится исторической. Это началось в IX-X веках". Крестовые походы, как их понимал, напр., Готтфрид Буллионский, имели целью овнутрение религиозной жизни, что надеялись найти в Иерусалиме и противопоставить омирщвлению Рима. Рим имел свои пророчества, он знал, что зреет против него, и поручил своей креатуре, Петру Амьенскому и его товарищам проповедовать крестовый поход, чтобы вывести из Рима то, что, собственно, должно было направиться против него. 343, c. 282-283

301. В средневековой церкви велась свободная дискуссия между доминиканцами, ставшими на почву схоластики, и францисканцами, сторонниками детского чувства. Конечно, при этом римский епископ не только объявлял людей еретиками, но их еще и сжигал. Правда, тут во многом повинны светские власти, предоставлявшие ему такую возможность. Но постепенно католическая церковь отказалась и от свободной дискуссии, и причина этого кроется в переломе в сознании людей, наступившем в XV в. "В этом состоит особенность современного человечества, что из глубин души люди всe более и более хотят приходить к собственным суждениям. В Средние века такого не было. В Средние века человек имел некий род коллективного сознания, над которым могли возвышаться лишь отдельные образованные люди, схоласты, кто развились из всеобщего единообразного сознания целого народа благодаря тому, что держали своe учение внутри круга схоластической образованности; по крайней мере для незначительной части населения можно сказать: внутри круга раввинской образованности или т.п. Но в остальном сознание людей было единообразным, коллективным, родовым. И из него всe больше и больше вырабатывалось индивидуальное сознание.
     Чем при этом обладала католическая церковь, поскольку постепенно втягивала в свою среду высокообразованных людей, это — историческим предвидением. Католическая церковь очень хорошо знала, что ... принцип нового развития состоит в выделении индивидуального сознания людей. Но она не хотела этого допускать. Она хотела удержать смутное коллективное сознание, из которого выделялись бы только те, кто достиг схоластической образованности. И имелось хорошее средство это коллективное смутное сознание удерживать. А теперь я спрашиваю вас: не правда ли, среди многих характеристик сна имеется та, которая говорит, что сон во многих отношениях — лжец? Разве можете вы отрицать, что сон лжeт, что вещи, навязанные им, неистинны? Но не свойство сна, а свойство помутненного сознания таково, что оно не может контролировать — когда человек спит, — что является истиной, а что не истиной. Поэтому задачей притупленного сознания является: обрести способность отличать истину от заблуждения. Знают ли люди в подобных случаях, что они делают? Если знают, то рассказывают под маркой авторитета вещи, которые ложны. И это делают систематически. Этим замутняют сознание до смутности сонного сознания. Этим достигают того, что погребают индивидуальное сознание, желающее войти в среду человечества с середины XV в. И это бесконечно грандиозное предприятие — так действовать под маркой авторитета, чтобы людям — я теперь хочу говорить без образов — предлагать статьи, подобные той, что недавно появилась в "Католише Зонтагблатт", ибо людям не позволяют прийти к тому, к чему они должны приходить в силу развития, начавшегося с середины XV в. Если хотят верить, что происходящее в подобном направлении — где, если кто-то в отдельности об этом и не знает, тем не менее имеется целая иерархия, которая всe организует, — если хотят верить, что вещи возникают из простой наивности или из обыкновенной злобы, то тогда глубоко заблуждаются. Необходимо, разумеется, всеми средствами, имеющимися в распоряжении, бороться с ложью, с неправдой. Но при этом не следует думать что они проистекают из наивности или из веры в то, что человек считает истинным лишь то, что он говорит. Говоря правду, не могут достичь того, чего хотят. А хотят затемнить сознание, и его затемняют, говоря людям ложь. Это грандиозное дьявольское предприятие.
     И должно быть сказано откровенно: наивностью отличаются лишь стоящие на другой стороне. Наивности сегодня нет в католической церкви, наивность — у еe противников. Это они не верят, что католическая церковь велика в том направлении, о котором я говорю; они не верят, что католическая церковь давно предвидела, что в Европу придeт то социальное состояние, которое теперь стало действительностью, и что католическая церковь давно позаботилась о том, как ей действовать в этом социальном состоянии. И то, о чeм позаботилась католическая церковь, — это наведение мостов к радикальнейшему социализму, коммунизму и к его господству. Эта грандиозная предусмотрительность познаeтся во всeм, что действительно базируется на духовных подосновах... действительно коренится в духовной жизни, а не в абстракциях. ... Та церемония, что выражается в католическом дароприношении, имеет куда большее значение, чем все говорения евангельской кафедральной службы. Ибо это действия, совершаемые здесь, в чувственном мире, которые, будучи исполняемы здесь, в чувственном мире, в то же время своей формой наколдовывают (hereinzaubern) духовный мир в чувственном мире. Поэтому католическая церковь не прибегает к магическим средствам воздействия на людей, она в них не нуждается. У неe своe. И не следует думать, что против подобных вещей способно помочь что-то другое, кроме вступления в духовный мир с точки зрения истинной внутренней честности и искренности". 198(8)

Рим и борьба с духом

315. "И хотя Царство Небесное после Мистерии Голгофы пребывает здесь, наравне с этим остаeтся нисходящее развитие, упадочное развитие — Империум Романум; остаeтся то, что знающие и в наше время с разными, добрыми и злыми, намерениями всe снова и снова подчeркивают: живущее в наше время среди нас, пронизывающее христианские задатки — это дух древней Империум Романум, это дух римского империализма! — Можно прийти к поразительной теме, говоря дальше в этом смысле. Можно было бы начать, указав, как правовые понятия, всплывшие позже, все восходят к римскому праву, как римское право, а не христианское, в смысле Христа, распространилось повсюду". 175(12)

316. В начале новой эры возникает род комбинации христианского развития с Римской Империей. Возникло желание стереть всe прошлое, "не допустить до потомков истинной картины прошлого, не открывать им, что совершалось людьми до начала Христианства, когда путeм высвобождения из тела или погружения в него входили в сношение с теми божественными силами, которые даруют человеку сознание Я". 175(15)

321. "Собственно Иннокентий III (папа с 1192 по 1216 г.),как человечески-духовная сила, с тем, что из него исходило, является первым творцом национального сознания, т.наз. итальянцев. Он является лангобардским отпрыском. ... Этот процесс национализации к XV в. закончился. Таким образом, сама церковь явилась творцом национального элемента. И если в отношении французской нации как раз в это время действует суггестивная мощь языка (романского), в итальянской нации действует церковный элемент". 180(16)

     85. "В IV столетии Христианство стало государственной религией, т.е. в Христианство протиснулось нечто такое, что больше не могло быть религией". 203 (16)

     112. "Церковь учит — и она запрещает учить чему-либо иному, —что Богу в Своей Сущности нечего делать с миром, и, в отношении субстанциональной идентичности, также нечего делать и с душой человека. Кто утверждает, что душа человека в каком-либо отношении несет в себе нечто от "божественного существа", является еретиком с точки зрения католической церкви, в иезуитском понимании.
     В этом утверждении выразилось внутреннейшее стремление церкви не позволить людям приблизиться к Божественному, отгородить людей от Божественного... Католической церкви милее ариманическое естествознание, чем антропософски ориентированное естествознание; ведь сегодня она уже не считает ариманическое естествознание еретическим, а антропософски ориентированное естествознание поносит как еретическое". 186 (12)