583. "Во всем пластически-образном человек воспроизводил древний небесный строй. ... Но в музыкальном он творил сам. ... закладывал основу и почву для того, что возникнет в будущем. ...Мы спасаем то, что должно еще возникнуть, из нулевого состояния его бытия, когда включаем его в музыкальное". 294 (3)

     585. "Дорнахское строение, Гетеанум, было выдержано музыкально. Поэтому с точки зрения архитектуры, пластики, живописи оно пока что было мало понято. Также и возрождающийся Гетеанум будет пониматься с трудом на том основании, что музыкальное, всецело в смысле человеческого развития, должно быть введено в пластически-художественное, в скульптурное.
     Но именно то, на что я указывал, что для человеческого развития является наивысшим, явление облика Христа, да, полного жизни, полного Жизнедуха облика Христа, — это есть то, что в определенном смысле постигалось удивительным образом в живописи, в живописи Ренессанса и в том, что ей предшествовало, и это должно быть найдено через музыкальное.
     Видите ли, тяга к этому уже была. Эта тяга имела место в Рихарде Вагнере. И она в конце концов привела его к "Парсифалю". Но "Парсифаль" в том, что касается волшебства внесения Импульса Христа в физически-чувственный мир, парит, так сказать, лишь в символическом намеке; там, где он хочет быть наиболее христианским, возникает лишь символика: появляется голубь и т.п. Причастие дано лишь символически. В самом музыкальном элементе здесь не достигается того, что в космосе и в земном составляет собственно Импульс Христа.
     Но музыкальное способно этот Импульс Христа в облике звуков, в проодушевленных, проодухотворенных звуках однажды представить миру. Если музыка позволит инспирировать себя антропософской Духовной науке, то она найдет к тому путь, ибо чисто художественно, артистически, через чувство она разгадает, как в звуках может быть симфонически оживлено то, что в космически-теллурическом живет как Импульс Христа, Для этого нужно в углублении музыкального переживания, внутренне доходящем в созерцании до мистического, лишь суметь углубить область терции в мажоре.
     Если ощутить это как нечто такое, что музыкально целиком замкнуто во внутреннем человека, и затем ощутить область квинты в мажоре, ощутить область квинты как то, что содержит в себе нечто окутывающее, содержит в себе нечто от того, что человек, врастая в облик квинты, достигает границ человеческого в космическом, где космическое, звуча, переходит в человеческое, человеческое жаждет выйти в космическое, да, тоскуя, бросается в космическое, —тогда можно именно в музыкальном, через Мистерию, разыгрывающуюся между областями терции и квинты в мажоре, пережить нечто от того, что как внутренне человеческое желает выйти в космическое.
     И если удастся сначала дать зазвучать в септимах-диссонансах жизни в космосе, где септимы-диссонансы говорят как то, что человек может, ощущая, пережить в космосе, когда он находится на пути в различные области духа, и если удастся септимам-диссонансам дать воспарить, унестись так, что они прямо через свое воспарение, рассеяние воспримут нечто определенное, тогда септимы-диссонансы получат, наконец, в воспарении, в рассеянии нечто такое, что представляется музыкальному переживанию как музыкальный небосвод.
     А если затем человек найдет — после того, как для него в переживании мажора уже интимно наметились черты переживания минора, — если он затем найдет в этом воспарении септим-диссонансов, в этом самообразовании септим-диссонансов в некое целое, которое в своей целостности становится почти гармоническим, становится почти консонирующим, созвучным, поскольку оно воспаряет, — если в этом человек обретет возможность в интенсивном миноре выступить из септим-диссонансов, из почти гармонического воспарения септим-диссонансов, найти путь назад в область квинты в миноре, а оттуда пронизать область квинты областью минорных терций, — тогда на этом пути человек породит переживание инкарнации, и именно инкарнации Христа.
     Ибо человек сможет найти в этом чувствовании вне себя, в этой по отношению к космическим ощущениям лишь видимо диссонирующей области септимы, которую он формирует в небосвод, когда он как бы имеет следующее: если он постиг это в ощущении, а затем указанным образом вернулся назад и нашел как бы в зародыше-облике минорных терций-консонансов возможность представить инкарнацию как нечто музыкальное, тогда, —возвращаясь снова в этой области к мажору, из этого музыкального образования может зазвучать Hallelujah Христу, зазвучать чисто музыкально, лишь из образования звуков. Тогда внутри звуковых образований, в таком формировании звуков человек наворожит непосредственно сверхчувственное, данное музыкальному ощущению.
     Импульс Христа может быть найден в музыкальном. И то растворение симфонического, в котором больше совсем нет музыкального, совсем уже не музыкального, что имеет место у Бетховена, может быть снова возвращено к господству действительно космического в музыкальном элементе.
     Из определенной узости и, я бы сказал, из определенной традиционной ограниченности это все же пытался сделать Брукнер. Но то, как он в этом застрял, выявляет именно симфоническое наследие, где, с одной стороны, оно выступает удивительно, а с другой — в предосязании себя (Sich-vor-tasten) через собственный музыкальный элемент, и при этом в неспособности прийти к полному переживанию этого музыкального элемента, который можно пережить только тем образом, о котором я говорил, когда человек движется вперед в чисто музыкальном и в музыкальном находит квинтэссенцию, сущностное, которое может наколдовывать в звуках мир. ... Однажды дело может прийти к тому, —это зависит только от людей, —дело может прийти к тому, что именно в музыкальном Импульс Христа в истинном облике выступит также и во внешнем откровении. ... И может даже случиться так, что содержание Антропософии однажды как в эхо зазвучит из музыкального, как если бы это эхо было решением христологической загадки". 243 (11)

     602. Картина Рафаэля "Афинская школа". (Это название лучше поскорее забыть.) Слева на картине дана женская фигура. "В ее выражении перед нами выступает то, что живет в головах и душах мужчин (на картине)..." Ее белые одежды показывают, что здесь еще ничто не проработано из тех сил, что происходят от простого застревания в чувственных вещах. "Мы понимаем каждое лицо (в этой группе мужчин), если понимаем, что выражает лицо этого женского облика". Если женская фигура слева указывает на чувственное окружение, то женская фигура справа следует за тем, что уже произвел человеческий дух. ... из окружающего мира. И это идет дальше, находя свое выражение также и в цвете.
     Обе женщины встречаются нам и на другой картине (Рафаэля), носящей название "Диспут". Там один женский облик мы видим слева, где стоят другие люди и в полном экстазе смотрят на символ в центре. Здесь перед нами первые времена, когда Христианство все сплошь было лишь чувство и ощущение, когда и сама мудрость еще была чувством. Некий род Христианства чувства и энтузиазма видим мы работающим во всех лицах и сердцах. И, опять-таки, все это выражено в женском облике. А подойдя к другой стороне картины, мы видим прогресс. Мы уже видим здесь тех христианских философов, которые христианскую мудрость вырабатывали научно. Мы видим здесь, как Августин диктует, а женский облик записывает. Можно реконструировать большую часть человеческой истории благодаря этой духовно-художественной идее, как ее выразил Рафаэль в этом мотиве: что живет в душах мужчин, находит свое выражение в женских обликах, выступающих перед нами в обеих картинах в двойном повторении". Обе картины нужно постигать совместно. "Они говорят о том, что произошло, начиная от дохристианских времен и до позднейшего средневековья; и они говорят об этом художественно". Созерцавший эти картины ощущал себя вотканным во все то огромное развитие, что выражено на них. "Здесь было то, что жило в душах, изливалось в фантазии и прошло через руку художника, дабы выступить перед людьми во внешнем мире. Для антропософов картины могут служить побуждением к тому, чтобы эти большие идеалы действительно вписать в свои души". Обе картины должны в наших душах находить свое завершение в третьей картине, которая еще не нарисована, но где может быть увидено, что произойдет из духа, посланного Христом и изображенного у Рафаэля в виде голубя. Это как большой идеал может стать перед душой каждого антропософа, "идеал всеобъемлющей человеческой свободы и любви, пронизывающих наши представления, проодушевляющих наши чувства, окрыляющих импульсы нашей воли. Тогда кучка антропософов станет ядром, вокруг которого сможет образоваться новое человечество, ядром тех людей, которые в истинном смысле пекутся о том, что так много страданий приносит нам в современной культуре: о внутренней истине и правде". 284, с. 129-130

2. Мировоззрение Гете

     544. "Гете не хотел ни науки, ни искусства; он хотел идеи ... Гете искал заключить союз с мировым Духом и хотел открыть нам его господство; он делал это через посредство искусства или науки, в зависимости от потребности. Не одностороннее художественное или научное стремление пребывало в Гете, а неутомимый порыв к созерцанию "всех действующих сил и зародышей"". 1(8)

     545. "Художник не нуждается в познании движущих сил природы в той форме, в которой их вскрывает философ. Когда он воспринимает вещь или процесс, то непосредственно в его духе возникает образ, в котором законы природы отпечатлены в более совершенной форме, чем в соответствующей вещи или процессе внешнего мира. И нет нужды этому закону вступать в его дух в форме мысли. Познание и искусство родственны внутренне. Они выявляют задатки природы, которые в обыкновенной внешней природе не приходят к полному развитию.
     И когда в духе истинного художника кроме совершенных образов вещей еще высказываются в форме мыслей движущие силы природы, то всеобщий источник философии и искусства особенно отчетливо выступает перед нашим взором. Таким художником является Гете. Одни и те же тайны он открывает нам и в форме своих художественных произведений, и в форме мыслей". (Напр. "Изречения в прозе".) 1(18)