1447. "Я мы имеем притупленно отсиживающимся в душе ощущающей: там, внутри поднимаются волны удовольствия и неудовольствия, радости и страдания, а "я" едва воспринимается, ибо оно вовлечено в эти волны аффектов, страстей и т.д.". Лишь в душе рассудочной, с образованием четко очерченных поня­тий, идей, суждении, "я" проясняется; наиболее ясным оно делается в душе сознательной. Но человек должен воспитывать себя с помощью своего Я. И как ему тогда быть с душой ощущающей? Здесь на по­мощь приходит гнев. Сталкиваясь с событиями внешнего мира, мы не всегда бываем в состоянии извлечь соответствующие им суждения из души рассудочной. Тогда суждение исходит как бы само, из нашей души ощущающей. И это есть гнев. "Мы судим сначала из нашего гнева о событии внешнего мира, затем, учась т.обр. бессознательно, без согласования с тем, что не должно совершиться — учась бессознательно че­рез гнев, — именно благодаря такого рода суждению, мы становимся более и более зрелыми для того, чтобы приходить к исполненным света суждениям в более высокой душе. Так гнев является в некотором роде воспитателем человека. ... И тогда мы по праву говорим о благородном гневе. ... Ибо никто не придет к более уверенным суждениям в себе, чем тот, кто из старых благородных душевных задатков так разовьет себя, что возгорится благородым гневом против неблагородного, ненормального, глупого. И гнев имеет миссию поднимать человеческое Я в более высокие области. Это его миссия. Он — учитель в нас. Преж­де, чем мы сможем себя вести, прежде, чем мы придем к ясным суждениям, он ведет нас в том, на что мы уже способны. ... Гнев может выродиться в ярость, так что станет удовлетворять злейший эгоизм. Но такая возможность должна существовать, чтобы человек мог развиться к свободе".
     С другой стороны, гнев вычеканивает такие свойства Я, как бескорыстие, самоотверженность. Не возникай в нас благородного гнева, мы останемся равнодушными к несправедливостям, злу и глупости внешнего мира, а значит, мы сольемся с этим внешним миром и не почувствуем своего Я в развитии. "Гнев же делает его зрелым, вызывает его к действию, чтобы оно могло противостоять внешнему миру. ... Однако, когда в нас вспыхивает благородный гнев, то в то же время мы испытываем помутнение я-чувства. Это нечто вроде душевного бессилия, пробуждающегося в нас благодаря гневу, если мы не даем ему пе­рейти в ярость. Когда мы нашу душу прощупали этим гневом, тогда наступает некое душевное бессилие, тогда Я делается притуплённее и притуплённее. Вставая в противоположность к внешнему миру, оно, с другой стороны, выключается. Через горячность гнева, которую человек подавляет в себе, он одновремен­но приходит к развитию самоотверженности. Обе стороны Я приходят через гнев к развитию. Гнев имеет миссию дать возникнуть в нас свойству самости и, в то же время, превращается в самоотверженность".
     "Гнев для Духовной науки — это утренняя заря чего-то совсем другого. Кто наблюдает жизнь, тот ви­дит, что человек, не способный пламенеть благородным гневом против несправедливости, никогда не при­дет к истинной снисходительности, кротости, любви. ... Любовь и снисходительность — это другая сто­рона благородного гнева. Преодоленный гнев, просветленный гнев превращается в любовь и снисходитель­ность, в кротость. Редко встречается в мире любящая рука, если она была не в состоянии в определен­ное время сжиматься в кулак в благородном гневе против несправедливости или глупости. Эти вещи взаимосвязаны".
     Нужно преодолевать страсти, но истинное преодоление — это жертва, а не приятное размягчение. "По­жертвовать же можно тем, что прежде имеешь, а чего нет, тем жертвовать нельзя.. Преодолеть гнев может тот, кто сначала мог им пламенеть. ... Если мы преодолеваем гнев, если от того, что в душе ощущаю­щей пламенело как благородный гнев мы поднимаемся к душе рассудочной и сознательной, тогда из гне­ва развиваются любовь и сострадание, благословляющая рука". Миссия гнева отражена в мифе о Прометее. Он преждевременно приносит людям Я и гневом Зевса приковывается к скале, что умеряет действия Я, приводит его в меру.
     Игра Я и гнева происходит в душе ощущающей, воспитывая ее. Истина воспитывает душу рассудочную. И если гнев должен быть преодолен, то истину нужно любить с самого начала, хотя она и является свойством собственной души. "Внутреннее лелеяние истины совершенно необходимо, чтобы дать душе восхо­дить все выше и выше". "Первое требование к действительному чувству истины — это отказ, уход от само­го себя".
     "Истина — является водительницей людей к единству и ко всестороннему пониманию. А потому она — подготовительница справедливости и любви, подгототовительница, о которой мы должны заботиться; тогда как иное в себе мы запрещаем... В этом миссия истины, что мы должны ее все больше и больше любить и при­нимать, что мы должны ее лелеять в себе. Когда мы в своей самости предаемся истине, то самость дела­ется все сильнее, и именно благодаря этому мы избавляемся от самости. Чем больше гнева развиваем мы в самости, тем слабее делаем ее, и чем больше истины развиваем мы в самости, тем сильнее делаем ее. Истина — это строгая Богиня, которая требует, чтобы в средоточие нашей самости мы поставили одну только любовь. В тот момент, когда человек не избавляется от самого себя и ставит перед собой вместо истины что-то другое, пусть даже высокое, она тотчас же мстит за себя". Английский поэт Кольридж сказал: "Кто Христианство любит больше, чем истину, тот вскоре увидит, что он больше любит свою христианскую секту, чем Христианство; и он также увидит, что себя он любит больше, чем свою секту". В тот момент, когда человек начинает жить не ради истины, а ради себя, ради своих мнений, он делается антисоциальным существом, выпадает из человеческой общности.
     Истину ищут с помощью мышления, поэтому она вступает в душе рассудочной. У нее имеется две формы. Одна из них связана с внешним миром, который мы наблюдаем, а потом размышляем о нем (научное мышле­ние). Другая форма выступает тогда, когда мы выходим за внешнюю жизнь, размышляем о ее вечных законах. Из внешнего наблюдения не прийти к истине о перевоплощении человеческого Я; это достигается в душе, в духе, но реализоваться эта истина также должна во внешней жизни, что и подтверждает ее до­стоверность. И другого способа нет. Все другие способы ее доказательства неверны.
     Человеческому Я нужны оба рода истины. Получая истины, почерпнутые только из наблюдения, оно ис­сыхает, опустошается, его творческая сила надламывается. Таким истинам недостает сердца, их может находить холодный эгоист, не задумываясь над тем, для чего они существуют. Иначе обстоит дело с исти­нами, которые человек извлекает из своего внутреннего, поскольку в этом случае он сам является проду­ктивным. Эти истины, эти мысли он стремится затем осуществить в жизни, действовать сам, имея природу в качестве прообраза. К истинам такого рода принадлежат все духовнонаучные истины. Их область, конеч­но, более ограничена для человека, чем область истин первого рода, но их продуктивная сила выше, они освежают, расширяют душу, поскольку становятся все более и более божественными в себе. В кругу этих истин человек — гражданин и творец будущего. Силу своего Я он простирает от настоящего момента в будущее. В истинах же первого рода дух пустеет в паутине понятий, в бескровных абстракциях. И дух то­гда приходит к сомнению и в себе, и в мире. Значение истины для воспитания души хорошо выразил Гете в своей "Пандоре".
     Гнев является воспитательным средством для души ощущающей, истина — для души рассудочной. Душа сознательная во внешнем мире нуждается в мышлении, как и душа рассудочная. Но чтобы мышлению войти в сверхчувственное, водителями туда должны стать чувство и воля. При всех обстоятельствах чувство может быть водителем мышления. Несомненно, для выработки знания человек пользуется логикой. Но если эту ло­гику мы используем как инструмент доказательства, то сама логика доказывается не логикой, а чувством. Чтобы дать толчок к мышлению о сверхчувственном, чувство должно стать силой, и такое чувство называ­ется любовью. "Для человека должно стать возможным развить любовь к незнакомому, к сверхчувственному до того, как об этом сверхчувственном он сможет думать".
     Воля также должна проявиться до того, как о сверхчувственном будет помыслено, но она должна раз­вить преданность сверхчувственному. "Когда вы соедините одно с другим, преданность воли неизвест­ному и любовь к нему, то из этого соединения возникнет то, что в истинном смысле слова называется благоговением. ... Так благоговение становится воспитателем души сознательной. Ибо когда душа созна­тельная устремляется к тому, что от нее сокрыто, то также и в обычной жизни можно говорить о благого­вении". Даже к познанию внешних вещей душа сознательная не придет без любви и преданности. Без благо­говения душа проходит мимо вещей. Итак, гнев должен быть преодолен, истина должна пронизывать Я, благоговение должно струиться из Я.
     Через силу благоговения душа чувствует себя мощно привлеченной вечным. Но в настоящей преданности миру человеку также угрожает потеря Я, самости, потеря его в другом. Это может привести к душевному бессилию. Чтобы такого не случилось, необходимо чувство преданности пронизать огнем Я. Это значит, что за пределами внешнего все должно быть освещено мышлением. Мышление, как было сказано, не может идти впереди, но свет мыслей должен тотчас же проникнуть в то, к чему душа обратилась с преданностью". "Иными словами, должна иметься воля к мышлению о том, чему человек предан. Вообще, в тот момент, ког­да преданная воля теряет волю к мышлению, возникает опасность потерять себя; воля, которая с самого начала принципиально отказывается мыслить об объекте ее преданности, ведет к крайности, к устойчивому бессилию человеческой души.
     А может ли любовь, другой элемент человеческого благоговения, постигнуть такая же судьба? В любви должно быть нечто такое, что от человеческого Я излучается к незнакомому. Поэтому в каждый момент Я должно держаться прямо. Я должно хотеть войти во все, чему подобает составлять предмет его благоговения; и оно должно хотеть держаться прямо по отношению ко всему, что объемлется в любви, по отношению к незнакомому, сверхчувственному, вовнестоящему. Чем станет любовь, если Я не сохранит бодрственности вплоть до границы, где мы встречаем незнакомое, если свет мыслей, свет разумного сужде­ния не желает пронизать незнакомое? Такая любовь становится тем, что называется мечтательностью. ... Когда Я, когда душа через чувство хочет объять внешнее, то оно не должно себя умерщвлять: Я посто­янно пребывает в чувстве; но если оно не поддержано мышлением и волей, то в бессилии свергается вниз. И это низвержение Я, его бессознательность ведет к тому, что такая любовь к незнакомому, не имеющая воли к сильному мышлению, приводит к тому, что душа все больше впадает в мечтательность в фантазирование ... в сонливость".
     "Душа, воспитанная в благоговении, свои темные симпатии и антипатии, свои темные чувства удоволь­ствия и неудовольствия просветляет настолько, что их можно назвать чувствами прекрасного, доброго". Темные желания, инстинкты превращаются благоговением в моральные жизненные идеалы. Само благоговение перерастает в переживание всесилия. "Итак, любовь и преданность — истинные водители в незнакомое и воспитатели души из рассудочной в сознательную".59 (1,2,3)

От соматики к эстетике

1909. "Если физ. тело слишком слабо, чтобы противостоять (атавистическому) видению, то наступает бессилие. Если физ. тело достаточно сильно, чтобы противостоять ему, то это последнее слабеет. Оно тог­да утрачивает характер, в силу которого оно лжет, будто бы оно подобно вещам или процессам чувственно­го мира; ибо так лжет видение, из-за чего человек заболевает. Если физический организм достаточно си­лен, чтобы победить склонность атавистического видения ко лжи, то наступает следующее: человек стано­вится достаточно сильным, чтобы встать в отношение к миру, подобное тому, которое было на др. Луне, и те взаимосвязи приспособить к современному организму.
     Что это означает? Это означает, что человек свой круг Зодиака с 12-ю сферами чувств внутренне не­сколько изменяет. Он изменяет его так, что в этом круге Зодиака с 12-ю сферами чувств начинают разыгрываться в большей мере жизненные, чем чувственные процессы, или, лучше сказать, разыгрываются процессы, которые хотя и ударяют по чувственным процессам, но в сфере чувств превращаются в жизненные процессы, т.е. чув­ственный процесс извлекается из мертвого, которое он сегодня имеет в себе, и переносится в живое, так что человек видит, но в видении в то же время живет нечто такое, что в ином случае живет только в желу­дке или на языке. ... Процессы чувств приходят в движение. Их жизнь возбуждается. Это должно происхо­дить спокойно. Тогда органам чувств приживляется нечто из того, что сегодня в такой степени имеют толь­ко жизненные органы...".
     "Жизненные органы внутренне пронизаны большой силой симпатии и антипатии. ... и это вливается теперь в органы чувств. Глаз не только видит красное, но ощущает симпатию или антипатию к цвету. ... Орган чувств вновь становится неким образом сферой жизни.
     Жизненные процессы также должны тогда измениться. И это происходит так, что жизненные процессы проодушевляются в большей мере, чем это происходит в земной жизни. Происходит так, что три жизненных процесса: — дыхание, согревание и питание, — соединяются и одушевляются, выступают душевно. При обычном дыхании человек вдыхает грубый материальный воздух, при обычном согревании — воспринимает тепло и т.д. Теперь же наступает некий род симбиоза, т.е. жизненные процессы образуют единство, когда они проодушевляются. ... Внутренне в человеке объединяются: дыхание, согревание и питание — не грубое питание, но нечто, чем является процесс питания; процесс протекает, но человек не нуждается при этом в еде, и он протекает не один, как во время еды, но вместе с другими процессами.
     Соединяются также и четыре других жизненных процесса ... и образуют более одушевленный процесс. ... И тогда вновь могут соединиться две партии, но так, что не просто все жизненные процессы действу­ют совместно, а взаимодействуют, например, по три, по четыре, три взаимодействуют с четвертым.
     Благодаря этому возникают — наподобие, но не так, как это теперь имеется на Земле — душевные силы, имеющие характер мышления, чувства и воли: их также три. Но они другие. ... Они в большей мере — жиз­ненные процессы, но не столь обособленные, как жизненные процессы на Земле. Процесс, который здесь проис­ходит в человеке, очень тонок, интимен, когда человек выносит это как бы погружение в лунное прошлое, когда возникает не видение, но нечто подобного рода, тонкое подобие некоего рода постижения, где чув­ственные сферы становятся жизненными сферами, жизненные процессы — душевными процессами. Постоянно пребывать в таком состоянии человек, конечно, не может, ибо тогда он оказался бы непригодным для Зем­ли... но когда наступает нечто подобное, то наступает... эстетическое творчество ... эстетическое на­слаждение. Истинно эстетическое поведение человека состоит в том, что органы чувств некоторым образом оживляются, а жизненные процессы проодушевляются. Это очень важная истина о людях, ибо она поможет нам многое понять. ... Особенно те чувства, которые по преимуществу служат физическому плану, переживают большие изменения, когда они в некотором роде наполовину отводятся назад, в лунное бытие — в чувство Я, чувство мышления, грубое осязание".
     В переживании, например, живописи участвуют зрение, чувство тепла, вкуса, обоняния. Происходит не­кий симбиоз, но не в грубой форме. "Когда вы наслаждаетесь живописью, то происходит тонкий имагинативный процесс в том, что лежит за языком и принадлежит к чувству вкуса, к языку и принимает участие в процессе зрения. ... Художник пробует краски глубокими душевными чувствами. Нюансы цветов он обоняет, но не носом, а тем, что происходит при каждом душевном обонянии глубоко в организме. Так происходят взаимоналожения сфер чувств, когда они переходят более в процессы жизни, в область жизненных процессов".
     "Поэзию мы переживаем, воспринимаем с помощью чувства речи ... но кроме речи на поэзию может быть направлено проодушевленное чувство равновесия и проодушевленное чувство движения".
     "При слушании музыкального произведения четвертый жизненный процесс (разъединение) заходит так да­леко ... что это уже не принадлежит эстетическому, ибо разъединение доходит до физического разъедине­ния. Конечно, до физического разъединения это не должно доходить, процесс же должен протекать душевно, но как процесс, лежащий в основе физического разъединения. А во-вторых, разъединение не должно наступать для себя, но вся четверка — всё душевно — должна соединиться вместе: разъединение, рост, удержа­ние и воспроизводство. Также и жизненные процессы становятся душевными". Аристотель говорит о катарси­се, возникающем через переживание трагедии. "Лишь тот поймет это правильно, кто поймет... тот медицин­ский, полумедицинский смысл, который Аристотель вкладывал в это слово. Поскольку жизненный процесс становится душевным процессом, то для эстетического восприятия это означает, что впечатление от траге­дии, процессы трагедии действительно доходят до телесного, возбуждая там процессы, обычно сопровожда­ющие жизненные процессы страха и сострадания. И происходит просветление, т.е. эти жизненные аффекты в то же время проодушевляются через трагедию. Все душевное жизненного процесса заложено в этом опреде­лении Аристотеля".
     "Что Шиллер называет освобождением необходимости разума от затвердения (Письма об эстетическом вос­питании) — это живет в оживлении сферы чувств, которые, опять-таки, сводятся до жизненных процессов. А что Шиллер называет одухотворением — лучше бы ему сказать "одушевление" — естественных потребностей — это живет тогда, когда жизненный процесс действует как душевный процесс. Жизненный процесс становит­ся душевнее, процесс в чувствах — живее. Таков тот истинный процесс, который — только более в абстрак­тных понятиях, в понятийном плетении — находится в эстетических письмах Шиллера, каким он мог быть в то время, когда человек в мыслях еще не был достаточно крепок спиритуально, чтобы взойти до области, где дух живет так, как этого хочет видящий. ... (где) дух пронизывает материю и нигде не натыкается на нее...".170(9)

298. "События вроде тех, что связаны с академией Гондишапур, происходят за кулисами внешнего развития мира. Они происходят в сверхчувственном. Люди стоят в связи с ними, но сами события разыгрываются в сверхчувственном. Поэтому, как об этих событиях, так и о событии Мистерии Голгофы мы не должны судить лишь по тому, что происходит на физическом плане. В такого рода событиях, если мы хотим их охарактеризовать, мы должны охватить гораздо более значительные глубины, чем это обычно делают. У человечества осталось нечто от того, что тогда должно было произойти и что было лишь оттеснено, когда вместо чего-то грандиозного выступил фантастический, жалкий ислам. С человечеством нечто случилось. Случилось то, что человечество, на которое подействовал импульс Гондишапура, этот неоперсидский импульс, не в своe время извлечeнный импульс Заратустры, всe человечество, если я могу так выразиться, если я могу выразиться тривиально, внутренне "хрустнуло" вплоть до телесности. Человечество получило тогда импульс, который действует вплоть до физического тела, с которым мы теперь продолжаем рождаться. ... Человечеству была привита та болезнь, которая, если еe привить, приводит к отрицанию Бога-Отца.
     Итак, поймите меня правильно: человечество, поскольку оно является цивилизованным человечеством, несeт сегодня в теле жало. И святой Павел говорит очень много об этом жале. ... Святой Павел говорит об этом пророчески. Он, как особенно продвинутый человек, имел его уже в своe время, другие получили его впервые в VII столетии.
     И это жало стало всe более и более распространяться и делаться всe более значительным. Если вы сегодня знаете человека, который полностью отдан этому жалу, этой болезни — а это жало сидит в физическом, это действительная болезнь, — то он становится атеистом, он отрицает Бога, отрицает Божественное. Задатки к атеизму имеет, собственно, каждый человек, принадлежащий к современной цивилизации, и дело заключается в том, предаeтся ли он этим задаткам. Человек несeт в себе болезнь, которая побуждает его отрицать Божественное, тогда как в действительности, следуя своей природе, он склонен его признавать. Эта его природа, она как бы несколько минерализовалась, сдвинулась назад в развитии, так что мы все носим в себе болезнь богоотрицания. ... Она вызывает более значительную, чем ранее силу притяжения между душой и телом, более значительную, чем это вообще свойственно человеческой природе... и это способно привести к смерти.
     В то время мудрецы Гондишапура хотели — дилетантски этого вновь хотят определeнные тайные общества и в наше время, — хотели ни более ни менее, как сделать человека для этой Земли очень великим, очень мудрым, но, напечатлев эту мудрость, они хотели его душу сделать причастной смерти, чтобы он, проходя врата смерти, не имел склонности принимать участие в духовной жизни и в последующих инкарнациях. Они хотели отрезать человеку пути к дальнейшему развитию, приобрести его для себя, для совсем другого мира, законсервировать его в земной жизни и увести от развития... от Самодуха, Жизнедуха и Духочеловека. ... Мистерией Голгофы человек был убережен от этого родства со смертью. Но если, с одной стороны, некий поток в мировом развитии вызвал более сильное родство с человеческим телом, чем это предназначалось человеку, то Христос, дабы выровнять весы, должен был душу более сильно связать с духом, чем, опять же, это было предопределено. Так что через Мистерию Голгофы человеческая душа ближе подошла к духу, чем это было ей предопределено. Это делает нас способными правильно вглядеться во взаимосвязь Мистерии Голгофы с внутренними силами человеческой природы на протяжении тысячелетий. Необходимо, определeнное человеку Ариманом и Люцифером взаимоотношение между душой и духом, сравнить со взаимоотношениями между душой и духом в случае, если человек хочет исторически правильно подойти к Мистерии Голгофы.
     Католическая церковь, стоящая под сильным влиянием остатков импульса академии Гондишапур, в 869 г. на экуменическом вселенском соборе в Константинополе определила догматически, что не следует верить в дух, поскольку она хотела не объяснять что-либо относительно Мистерии Голгофы, а погрузить еe во тьму. Эта отмена духа католической церковью стоит под непосредственным влиянием импульса Гондишапура".
     Итак, в человеке теперь действуют две силы. Одна душевно роднит его со смертью, другая — с духом. "И мы впервые лишь в том случае не отрицаем Бога, если понимаем себя правильно, когда вновь находим Его через Христа. Как наше тело имеет в себе силу болезни, влекущую к отрицанию Бога, так имеем мы, если в нас есть сила Христа, целящую силу, целящую в результате Мистерии Голгофы. Да, Христос для всех нас поистине является Целителем, Врачевателем той "болезни", что делает человека отрицателем Бога". В наше время в определeнном отношении обновляются как времена Мистерии Голгофы, так и те, что связаны с происшедшим в 333 и в 666 г. Многое теперь, в 5-ю послеатлантическую эпоху, обстоит иначе. Так, если современники апостолов нашли Мистерию Голгофы уже в сверхчувственном мире несколько столетий спустя после своей смерти, то в наше время, сходя к воплощению, мы переживаем ещe за столетие до рождения некий род отражения Мистерии Голгофы. "Все современные люди, рождаясь в физическом мире, приносят с собой некий отблеск Мистерии Голгофы, как отражение того, что было пережито столетие спустя после Мистерии Голгофы. Естественно, те, кто не имеет сверхчувственного видения, не могут непосредственно созерцать этот импульс, но действие его могут пережить все. А если вы этот импульс переживeте, то найдeте ответ на вопрос: как мне найти Христа? ... Христа находят, если имеют следующее переживание. Во-первых, говорят себе: я хочу в самопознании пойти так далеко, как это только возможно для моей индивидуальности. — Никто, если он как современный человек честно стремится к самопознанию, не может сказать себе чего-либо иного, кроме: я не могу постичь того, к чему стремлюсь, с силой моего постижения я остаюсь позади того, к чему стремлюсь. Я ощущаю в моих стремлениях бессилие.
     Это переживание очень важное. Его должен иметь каждый, если он честен по отношению к себе. ... Это чувство бессилия, оно здоровое, ибо является не чем иным, как ощущением болезни, а человек по-настоящему болен только в том случае, если болезнь уже в нeм, а он еe не чувствует. ... Если человек с достаточной силой ощущает это бессилие, тогда приходит перелом, тогда приходит другое переживание. ... Мы можем, с одной стороны, пережить ничтожность бытия (всего, что достижимо через силы нашей телесности), а с другой, — прославление бытия в нас, если мы переступаем через чувство бессилия. Мы можем почувствовать болезнь в нашем бессилии, и мы можем почувствовать Целителя, целящую силу. ... Когда мы чувствуем Целителя, мы чувствуем, что несeм в своей душе нечто такое, что постоянно может восстать из смерти в нашем собственном, внутреннем переживании. Если мы носим в нас эти два переживания, то, значит, мы нашли в нашей собственной душе Христа. ... Ангел Силезский выразил это в значительных словах: "Крест на Голгофе не может тебя от зла спасти, если ты не сумеешь его в себе возвести". Он может быть воздвигнут в человеке, когда тот чувствует два полюса: бессилие благодаря своей телесности и воскресение через свою духовность".
     "Это переживание есть повторение того, что мы столетиями ранее пережили в духовном мире. Так должны мы искать это в его отражении здесь, в нашей душе на физическом плане. Ищите в себе, и вы найдeте бессилие. Ищите далее, и вы найдeте избавление от бессилия, восстание души к духу.
     Но в этом искании не заблудитесь в том, что ныне многообразно выступает как мистика или проповедуется как некое позитивное познание". Когда сегодня, например, Гарнак говорит о Христе, то этими же словами можно говорить и о Боге евреев, и о Боге магометан. "Многие, желающие сегодня будить в людях веру, говорят: я переживаю Бога в себе, — но они переживают только Бога-Отца и при этом в особенном виде, поскольку не замечают, что больны и говорят лишь по традиции. ... Переживание Христа не есть просто переживание Бога в человеческой душе, оно состоит из двух переживаний: из переживания смерти в душе, благодаря телу, и воскресения души, благодаря духу. ... И кто говорит о двух событиях: о бессилии и о воскресении из бессилия, тот говорит о действительном переживании Христа. Но такой человек находится на сверхчувственном пути к Мистерии Голгофы; он сам находит себе силы, чтобы разбудить определeнные сверхчувственные силы, которые приведут его к Мистерии Голгофы. Сегодня, поистине, нет оснований сомневаться в возможности непосредственно самому пережить Христа, ибо человек найдeт Его, если вновь найдeт себя, но из бессилия. Чувство крайней незначительности приходит к нам, если мы о собственных силах размышляем без высокомерия, и это должно предшествовать Импульсу Христа. Умные мистики полагают, что если они могут сказать себе: в своeм "я" я имею высшее Я, я могу найти Божественное Я, — то это есть Христианство. Но это не Христианство. Христианство — в изречении: "Крест на Голгофе не может тебя от зла спасти, если ты не сумеешь его в себе возвести".
     Уже в частностях жизни можно почувствовать, как истинно то, что я сказал. И тогда от этих частностей жизни можно взойти к большому переживанию бессилия и воскресения из бессилия".
     "Я часто говорил вам: не так важно в Духовной науке, что там говорится — ибо и это подпадает судьбе бессилия, — но в ней важно то, как говорится".
     "Мы восстанем от бессилия, которое мы испытываем по отношению к речи, лишь тогда ... когда поймeм, что и уста размыкать мы должны по-христиански. Что в ходе развития возникает из слова, из Логоса будет понято лишь тогда, когда Логос вновь будет связан со Христом, когда мы осознаем: наше тело, становясь инструментом речи, заставляет истину нисходить так, что она отчасти умирает на наших устах. Но мы вновь оживляем еe во Христе, когда осознаeм, что мы должны еe одухотворить, т.е со-мыслить о духе. — Мы должны научиться этому, милые друзья".
     "Слово — это только жесты (гортани), и нужно знать, кто делает эти жесты. ... Здесь находится большая Мистерия самой обыкновенной жизни. ... В будущем станут смотреть не только на личность говорящего, но и на всю человечески-духовную взаимосвязь". 182(7)

     153. "Химическая свадьба". В первом дне речь идет о "телесном лице". Этим подчеркивается, что имагинация носит не болезненный характер, это не видение помраченной душевной жизни, а духовное восприя­тие, столь же действительное, как восприятие физическим глазом. Странник в "Химической свадьбе" уже семь лет назад обладал этим восприятием, т. е. он готов принять приглашение, готов своим отделенным от тела сознанием соединиться с духовным миром. Он чувствует себя соединенным с эф.телом, а оно не при­ведено в равновесие с мировыми силами, как физ.тело. В духовном мире господствует постоянная подвиж­ность, которую странник и переживает как бурю, штурмующую сознание. Из неопределенности этого воспри­ятия выступает откровение духовного существа. Здесь не следует искать символов. Деятельность эф.тела можно сравнить с возбуждением от излучающегося света. Этот свет встречается с открывающимся духовным существом и оттого появляется "голубое". А там, где это существо воспринимает свет эф.тела, возни­кают звезды. И это объективное переживание, а не видение.
     Путь познания странника не мистический, а алхимический, идущий через познание закономерных связей вещей природы, обусловленных духовно-сущностным, через познание сверхчувственных сил, деятельных в чувственном мире, но не познаваемых чувственно. Странник воспринимает их, сделав свое эф.тело органом восприятия. Он желает сначала познать сверхчувственные силы природы, а затем, вооружась подобным знанием, понять истинную суть человеческого тела. Мистик в сравнении с этим сознательную душу еще глубже вводит в связь с телесностью, самосознанием погружается в ту часть телесности, которая скрыта от со­знания, когда его наполняют восприятия чувств. На мистическом пути угрожают люциферические силы, на алхимическом пути — ариманические. Алхимик должен уметь хорошо отличать истину от заблуждения, кото­рое допущено как движущая сила в развитии сознания. Странник силою Христа укреплял себя в чувственном мире, приобщаясь ко Христовой истине. Когда перед ним встает духовное существо, его освещает Христов свет, идущий из эф.тела странника, и он обнаруживает на письме знак Христа. Значит, имагинация верная. Далее страннику важно знать, находится ли его существо в созвучии с отношениями в Мироздании. Этой же цели служит и год, указанный в заглавии книги — 1459.
     Странник погружается в сон, где он способен сохранять сознание; и в нем он узнает о том, что в обычной жизни остается бессознательным. Он видит имагинацию башни, в которую он заключен. События в ней — это душевно-внутреннее. Открываются жизненные силы, способствующие росту. Под влиянием их од­них в человеке не может вспыхнуть сознание. Для этого необходимы, кроме заблуждения, еще силы уничто­жения. В человеке живет сила старости — "снежно белый человек". Только силой, стоящей за старостью, человек способен оторваться душой от области чувственного опыта. Опыт сна показывает страннику, что он способен природу и мир человека встретить душой, видящей в них скрытое; значит, он созрел для сле­дующего дня.
     Второй день приносит страннику опыт, благодаря которому он решает, способен ли он достичь истинного духовного созерцания или его душу объял мир заблуждений. Это переживание облекается в имагинацию вступления в замок, где царит мир духовного опыта. Но эта имагинация может быть и истинной, и ложной. Брат розы и креста видит себя в поле имагинативных переживаний окруженным множеством душ, которые хо­тя и живут с представлениями о духовном мире, но не способны прийти в действительное соприкосновение с ним. Оно зависит от отношения души ищущего к чувственному миру до вступления на Порог. Необ­ходимо быть способным сложить у Порога все отношения к чувственному миру. Душевная конституция брата розы и креста, отражаясь в части эфирного духовного мира, дает имагинацию льва: это его собственная самость в духовном мире эфира. Переживание бессилия во второй день превращается позже в силу духовных переживаний. Бессилие — это оковы, что накладывают на него. Семь гирь на весах — это имагинативные представители семи прекрасных искусств. Ими душа готовится к вхождению в духовный мир. Но еще необхо­дима любовь, которая без изменения входит в духовное.
     На третий день, после изгнания недостойных, брат розы и креста чувствует, что для него открывается возможность силой рассудка воспользоваться подходящим для духовного мира образом. Это предстает как имагинация единорога, склоняющегося перед львом. Что брат Розенкрейц может созерцать духовный мир из библиотеки замка и гробницы Королей — означает, что он сделал свою волю деятельной в этом мире. Его друзья делают это чужой силой. В фениксе раскрывается тайна смерти и рождения. В духовном мире сущест­вует только превращение.
     ХV в. явился поворотным для метода посвящения. От греко-римских времен и до этого века для вступ­ления в духовную реальность пользовались инстинктивными силами рассудка. И брат Розенкрейц еще идет этим путем, но перед ним встает новое — силы полного самосознания. Поэтому он должен проникнуть в тайну замка, скрытую от него. О созерцающем сознании говорит опыт в глобусе. В человеке полярно противостоят мужское и женское начало. Тому, что подступает к Христиану Розенкрейцу как открывающееся знание без содействия его воли, он дает приблизиться силами, представленными образами женственности, а где путь пролагает его воля, там встает образ мальчика-проводника. Это мужское и женское не имеют ни­какого отношения к чувственному миру.
     Дева "Алхимия" является представительницей сверхчувственного знания, в противоположность семи пре­красным искусствам. Древняя надпись, доставленная львом, содержит требование обратиться к инспирации. Для этого необходимо в духовном мире найти Я с его чувственными переживаниями; должен всплыть род переживаний чувственного мира. Поэтому на четвертый день ставится "комедия". Книга на алтаре указыва­ет на мировые творческие мысли в душе, светильник — на действующий в них во Вселенной световой эфир, рождающий в человеке познание. Купидон, дующий на светильник, — это полярно противоположная сила: свет и любовь. В духовном мире в прасилах света живет творческий мыслеэлемент мира, а в любви — творческий элемент воли. Сфера указывает на то, как человеческое переживание выступает членом вселенского переживания. Часы говорят о вплетенности души во временной ход космоса, а сфера — в пространственный. Фонтан, голова со змеей указывают на тот род, каким рождение и смерть обосновываются духопознающим в Мироздании. Это очень старые образы.
     Короли являют Христиану Розенкрейцу, как живут его душевные силы в его собственном внутреннем; их переживания отражают совершающееся в душе при определенных условиях. Обезглавливание отражает связь человека с земным мышлением. Перед "королями" Христиан Розенкрейц собственное душевное существо про­водит перед силами познания. На неживое направлен процесс познания. Умирает "душевный король" сил познания, возникающих из метаморфозы материальных сил всего организма, без того, чтобы человек от природной алхимии переходил к искусству алхимии. Чтобы это произошло, силам роста необходимо про­будиться в силах познания. Природной алхимии необходимо дать продолжение; и оно показано в пятом дне.
     Духоиспытатель должен проникнуть в процессы, вызываемые природой, когда она производит растущую жизнь. Он должен природное творение перевести в силы познания, но чтобы при этом не дать господство­вать смерти. От природы силы познания приходят как мертвые существа; их нужно оживить путем алхимиче­ского превращения, дать им то, что у них отняла природа. Но встает искушение. Нужно спуститься в область, где природа действует любовью, наколдовывая жизнь. Далее Христиан Розенкрейц испытывается сиренами — пра-силами любви.
     В башне "Олимп" мертвые силы познания пронизываются импульсами, господствующими в процессах роста. В шестом дне имагинативно описаны процессы превращения мертвых сил познания в сверхчувственно созер­цающие. Отдельные образы здесь не очень важны, но — само превращение душевных сил.
     Христиан Розенкрейц возводится в "рыцари златого камня". Этот камень есть образ мертвого, которое познается как откровение духа. Переживания шести дней соединяются в двух изречениях о природе. В се­дьмом дне показывается, в каком отношении ищущий духа стоит к своим преображенным способностям позна­ния. Он как "отец" рождает себя. И его отношение к первому привратнику есть отношение к части самого себя. Он становится стражем собственной душевной жизни, и это не мешает ему иметь свободное отно­шение к духовному миру. В результате переживаний седьмого дня Христиан Розенкрейц должен действовать во внешнем мире, помогая людям, оздоровляя жизнь, социальный порядок. После "Химической свадьбы" Хрис­тиан Розенкрейц возвращается домой — в отношениях внешнего мира от остался прежним, но его сознание отныне регулирует высший человек. Произведение в целом представляет собой "историческое сообщение о простирающемся до ХV в. духовном течении Европы". 35 с. 333-385

     897. Первое переживание на пути в сверхчувственное. "Это физ.тело, как оно существует, ка­ким оно мне является, — я не создал его сам... Если бы я его не имел, то Я, к которому я взи­раю как к моему великому идеалу, не было бы связано со мной". Отсюда возникает неприязнь по отноше­нию к силам Вселенной, когда встает все грустное величие "того, чем мы стали благодаря всему харак­теру нашей связи с физ.телом. ... это действует подавляюще", мы чувствуем ненависть, горечь к силам Вселенной, что мы стали такими. Но, пройдя через воплощения, мы все же ответственны за то, чем ста­ло наше физ.тело. И, преодолев горечь к силам Вселенной, мы чувствуем: "теперь я знаю, что я сам есть тот, кто выступает в измененном облике физ.тела. Это я сам! Я только не знал до сих пор подав­ляющей сущности моего физ.тела". Это наша встреча со Стражем Порога. И тогда нам предстает картина искушений: возведение Христа на гору и предложение Ему жизненных царств.
     Второе переживание. "Мы ощущаем выступившего перед нами искусителя, вырастающим в могучее существо, которое присутствует позади всех явлений мира. ... но мы учимся ценить его. Мы постигаем, что распростертый перед нами мир — будь он майя или что другое — имеет свое оправдание: он дал нам некое откровение... Выступает чувство: мы принадлежим духу, который живет во всех явлениях и с ко­торым мы должны считаться. Мы не можем справиться с духом без самоотдачи духу. И здесь нас охватыва­ет страх... через который должен пройти всякий познающий, через страх перед величием заполняющего Вселенную мирового духа! ... мы же ощущаем собственное бессилие, а также то, чем мы стали в течение ... мирового развития. ... Нас охватывает страх перед тем идеалом, подобия которому нам надлежит до­стичь, и перед необъятностью усилия, напряжения, которое должно нас привести к этому идеалу. ... Этот страх мы переживаем как вступление в борьбу с мировым духом!". Поборов страх, мы вступаем на путь к нашему идеалу. И нам, сопровождаемая чувством глубокого одиночества, является имагинация: об­раз Христа в Гефсиманском саду при Его переживании беспредельного страха, когда кровавый пот высту­пает на Его челе. И мы понимаем слова: "Бодрствуйте и молитесь, и живите в молитве, чтобы не подпасть искушению остановиться на пути, но непрестанно идите вперед!" На этом пути мы сначала переживаем то, что связано с нашей жизнью, а потом являются переживания Евангелий. (В иезуитизме же все наоборот — там сначала берут Евангелия.) 131 (2)

Медитирующий пытается составить себе представление о Страже Порога

     942. "Когда душа достигнет способности наблюдать что-либо вне чувственного тела, для нее могут на­ступить известные трудности в жизни чувств. ....Воспринимая внешний (духовный) мир, она тотчас же как бы сливается с ним; она не может представить себя отделенной от него, как она представляет себя отделенной от внешнего чувственного мира. ... Нельзя больше сказать: я мыслю, я чувствую — или: у меня есть мысли и я слагаю их. Надо сказать: нечто мыслит во мне, нечто зажигает во мне чувства, не­что слагает мысли, так что они выступают совершенно определенно и оказываются присутствующими в со­знании.
     В этом чувстве может заключаться что-то чрезвычайно гнетущее ... То, как оно проявляется, может показать, что сверхчувственный внешний мир хочет почувствовать себя, хочет помыслить себя, но что-то мешает ему осуществить это желание. В то же время испытываешь такое ощущение, что это, так прося­щееся в душу, и есть настоящая действительность и что только она одна может объяснить все дотоле пе­режитое как действительность. Это ощущение принимает еще и такую форму, что сверхчувственная действи­тельность является чем-то, по ценности своей далеко затмевающим доселе 111ведомую душе действитель­ность. Это ощущение потому имеет в себе что-то гнетущее, что приходишь к мысли: следующий шаг, кото­рый предстоит тебе сделать, ты должен захотеть его сделать. В самом существе того, чем ты стал бла­годаря своему внутреннему переживанию, заключена необходимость сделать этот шаг. Если бы этот шаг не был сделан, то тебе пришлось бы ощутить это как отрицание того, что ты есть, или даже как самоунич­тожение. Тем не менее, может явиться и такое чувство, что ты не в состоянии его сделать или что если и попытаешься его по возможности сделать, то все-таки он будет несовершенным.
     Все это превращается в представление: такой душе, какова она теперь, предстоит задача, с которой справиться она не может ... она не может быть принята сверхчувственным внешним миром, потому что по­следний не хочет иметь ее в себе. ... она принуждена сказать себе: ... ты отлучила себя от подлинно­го наблюдения истины. — Это чувство знаменует собой опыт, который получает все более и более решаю­щее значение относительно ценности твоей собственной души. Чувствуешь, что всей полнотой своей жизни пребываешь в заблуждении. Однако это заблуждение отличается от других заблуждений. Последние мысля­тся, это же — переживается. Заблуждение мысленное устраняется, когда неверная мысль заменяется вер­ной. Пережитое заблуждение стало частью самой душевной жизни; ты сам теперь — заблуждение; нельзя просто его исправить; ибо как тут ни думай, а оно все же здесь, оно часть действительности и притом — твоей собственной действительности. Такое переживание заключает в себе что-то уничтожающее для твоей собственной сущности. Мучительно ощущаешь, как твой внутренний мир отталкивается всем тем, че­го страстно желаешь. Эта боль, ощущаемая на известной ступени душевного странствия, далеко превосхо­дит все то, что можно испытывать как боль в мире внешних чувств. О, она может превысить все то, до чего человек дорос в своей предшествовавшей душевной жизни. Она может заключать в себе что-то оглу­шающее. Душа стоит перед жутким вопросом: откуда мне взять силы, чтобы вынести возложенную на меня задачу? Но она должна найти эти силы в своей собственной жизни. Они состоят в том, что можно назвать внутренним мужеством, внутренним бесстрашием.
     Чтобы сделать дальнейшие шаги в душевном странствии, необходимо изнутри раскрыть силы, способные выносить такие переживания, которые давали бы внутреннее мужество и внутреннее бесстрашие, силы, каких вовсе не требуется для жизни в теле внешних чувств. Такие силы развиваются только через истинное самопознание. В сущности только на этой ступени развития видишь, как мало на самом деле ты знал о себе до сих пор. Раньше ты отдавался внутреннему переживанию, не рассматривая его так, как рассматривают часть внешнего мира. Но благодаря тем шагам, которые привели к способности переживать вне те­ла, человек получает особые средства для самопознания. Он научается до некоторой степени смотреть на себя с точки зрения вне чувственного тела. И описанное угнетающее чувство само уже есть начало истинного самопознания. Переживание себя заблуждающимся в своем отношении к внешнему миру показыва­ет человеку, какова в действительности его собственная душевная сущность. ... Только в такое мгно­вение впервые замечаешь, в какой степени ты любишь в себе то, что теперь приходится ощущать как безобразие. Могущество себялюбия является в полном своем объеме. В то же время обнаруживается, как мало ты склонен отбросить это себялюбие. Трудность оказывается очень большой уже тогда, когда дело идет о свойствах души, касающихся обычной жизни, ее отношения к другим людям. Через истинное само­познание узнаешь напр., такие вещи: доселе ты считал, что относился к такому-то человеку доброжела­тельно, а на самом деле ты питал к нему скрытую в глубине души зависть, или ненависть, или что-ни­будь подобное. Знаешь, что эти не обнаруживавшиеся до сих пор чувства захотят когда-нибудь прояви­ться. И понимаешь, что было бы совершенно поверхностным сказать себе: вот ты теперь узнал, как об­стоит у тебя дело, так уничтожь же в себе зависть и ненависть. Ибо становится ясно, что несмотря на это намерение ты, скорее всего, окажешься очень слабым, когда жажда удовлетворить ненависть или из­жить зависть вырвется из души как бы с первобытной силой. Такого рода частичное самопознание возни­кает в зависимости от того, когда наступает переживание вне чувственного тела, ибо тогда самопозна­ние становится истинным и не может быть больше затемнено желанием увидеть себя таким, каким было бы приятно оказаться.
     Эти особые вспышки самопознания бывают мучительными, угнетающими для души. Но кто хочет приобре­сти способность переживать вне тела, тому не следует их избегать. Ибо они непременно наступят бла­годаря тому совсем особому отношению, в которое человек должен встать к своей собственной душе. Но нужно еще больше душевных сил, когда дело касается всеобщего человеческого самопознания. Наблюдаешь себя с такой т.зр., которая лежит за гранью прежней душевной жизни. Говоришь самому себе: ты смотрел на вещи и события мира сообразно твоей человеческой сущности и так судил о них. Попытайся предста­вить себе, что ты больше не можешь их так рассматривать и так судить о них. Но тогда ты вообще пе­рестаешь быть тем, что ты есть. У тебя не остается внутренних переживаний. Ты сам становишься ничем. — Так должен сказать себе не только тот, кто живет в повседневности и лишь изредка создает себе представления о жизни и о мире. Так должен сказать себе каждый ученый, каждый философ. ... Оглядываешься на всю свою душу, на свое "я" как на то, что приходится сбросить с себя, если хочешь вступить в сверхчувственный мир. И все-таки душа не может не считать это "я" своей подлинной сущностью, пока не вступит в сверхчувственный мир. Она принуждена видеть в нем истинную сущность человека. Она должна сказать себе: через это мое "я" должна я создавать себе представления о мире; это мое "я" мне нельзя утратить, если я не хочу утратить самое себя как существо. В ней господствует сильнейшее стремление повсюду сохранить свое "я , чтобы не потерять всякую почву под ногами. Так должна ощущать душа в обыденной жизни; но ей нельзя больше так ощущать, когда она вступает в мир сверхчувственный. Здесь она должна переступить через Порог, за которым ей надлежит расстаться не только с тем, что она счи­тала своим ценным достоянием, но и с тем, чем она была доселе для самой себя. Она должна быть в со­стоянии признаться себе, что принимаемое ею прежде за основную правду о себе за порогом сверхчувст­венного мира обнаруживается как самое жестокое заблуждение.
     Перед таким требованием душа может содрогнуться и отступить. То, что ей предстоит сделать, при­знание ничтожества своей собственной сущности, она может ощутить до такой степени утратой себя, что у Порога она почувствует себя бессильной исполнить это требование. Осознание этого может принимать всевозможные формы. Оно может проявиться совершенно инстинктивно, и человеку, кото­рый думает и действует в духе этого признания, оно может представиться чем-то совсем иным, а не тем, что оно есть на самом деле. Он может, напр., ощутить глубокое отвращение ко всяким сверхчувственным истинам. Он может счесть их за мечтания или за фантастику. Но он поступит так только потому, что в неведомых ему самому глубинах души он питает тайный страх перед этими истинами. ... Однако может случиться и так, что человек не остановится перед этой инстинктивной задержкой на подступах к Поро­гу, что он сознательно дойдет до Порога, потом повернет назад, ощутив страх перед дальнейшим. Но то­гда ему будет нелегко изгладить действия, оказанные на его обычную душевную жизнь приближением к По­рогу, ибо испытанное им бессилие быстро прострется на всю его душевную жизнь.
     Дальнейшее заключается в том, чтобы человек усвоил себе способность отбрасывать при вступлении в сверхчувственный мир все, что он ощущает в обыкновенной жизни как самую твердую правду, и чтобы он научился ощущать вещи и судить о них по-иному. Но он должен также ясно сознавать, что когда он опять будет в мире внешних чувств, то ему снова будет необходимо пользоваться тем родом ощущений и сужде­ний, которые имеют силу для этого мира. Он должен научиться не только жить в двух мирах, но жить в двух мирах совершенно различно. Находясь в мире внешних чувств и рассудка, он не должен умалять зна­чение здравого суждения по той причине, что в ином мире он вынужден применять иной род суждения.
     Трудно для человеческого существа занять такое положение. Эта способность достигается продолжите­льным, усиленным и терпеливым укреплением душевной жизни. Переживая опыт, связанный с приближением к Порогу, человек ощущает, что для обыденной душевной жизни это благодеяние — не подходить к По­рогу. Ощущения, возникающие при этом в человеке говорят о том, что это благодеяние проистекает от какого-то властного существа, защищающего человека от опасности пережить у Порога ужасы самоуничто­жения. За внешним миром, в обычной жизни, сокрыт иной. У его Порога стоит строгий Страж, способствующий тому, чтобы человек ничего не узнавал из законов сверхчувственного мира. Ибо все сомнения, всякую неуверенность относительно этого мира все же легче перенести, чем созерцание того, что надо оставить позади, если хочешь вступить в сверхчувственный мир". 16 (4)

     1100. "Когда душа работает над телом, существенная часть ее деятельности затрачивается на регули­рование влияния элементарных царств, чтобы они были на пользу человеку. Но когда душа отнимает часть своей деятельности у тела, то им могут завладеть губительные силы из элементарных царств. В этом сос­тоит опасность высшего развития. Поэтому нужно позаботиться о том, чтобы тело, как скоро душа отошла от него, было само по себе доступно только хорошим влияниям со стороны элементарного мира. Если на это не обращается внимания, то обыкновенный человек приходит в известном отношении к упадку физических и моральных сил, несмотря на то, что приобретает доступ к высшим мирам. В то время, как душа живет в высших мирах, вредные силы свивают себе гнездо в плотных физ. и эф.телах. В этом заключается причина того, почему некоторые дурные свойства, находившиеся до высшего развития в подчинении благодаря вырав­нивающему влиянию души, могут при недостаточной осторожности проявиться. Люди, бывшие прежде мораль­ными натурами, могут в подобных обстоятельствах обнаружить, подходя к высшим мирам, всевозможные низ­шие наклонности, усиленное себялюбие, неправдивость, мстительность, гневливость и т.д., и т.д., — ни­кто не должен позволять, чтобы этот факт устрашил его взойти в высшие миры, но нужно позаботиться за­ранее, чтобы подобные вещи не наступили. Низшая природа человека должна быть укреплена и сделана не­доступной для опасных элементарных влияний. Это достигается сознательной выработкой известных добро­детелей. ... Эти добродетели следующие.
     Прежде всего человек должен совершенно сознательно учиться обращать внимание на то, чтобы во всех вещах отделять пребывающее, непреходящее от преходящего и направлять свое внимание на первое. ... Та­кое отношение к вещам надо сделать постоянным настроением души. Затем нужно сердцем своим обращаться к ценному, к положительному и научиться ценить его выше, чем преходящее и лишенное значения. Нужно во всех своих ощущениях и поступках помнить ту ценность, которой обладает что-либо в связи с целым.
     В-третьих, нужно выработать в себе шесть качеств: контроль мира мыслей, контроль поступков, выносливость, непредвзятость, доверие к окружающему миру и внутреннее равновесие". 12(1)

     1111. "Когда человек теряет сознание, становится бессильным, то он, конечно, не может держаться твердо. Если он испытывает сильную боль, так что внутренне чувствует себя крепче, чем обычно — ведь боль является усилением внутреннего чувства, — то он находится не в обычном сознании. Боль выгоняет из обычного сознания. Человек пребывает в некоем среднем сознании по сравнению с обычным переживанием между рождением и смертью. В том, ином случае человек не должен терять мужества. Когда созна­ние становится слишком тонким, то возникает бессилие. Если же оно "утолщается", уплотняется, его становится слишком много в себе, то возникает боль; вхождение в ничто, в бессилие и состояние, когда человек спрессовывается в боли, — суть два заблуждения сознания, выступающие с двух сторон. Именно это возникает как чувство в отношении кристаллизованного минерального мира, когда еще не пришли к металлическому, к субстанциональности. Тогда в каждый момент человек может либо расплыться в миро­здании, либо быть сдавленным, раздавленным болью". 243 (3)