1179. "... я происхожу из Нижней Австрии ... из очень старой немецкой фамилии. Я только родился в Венгрии, т.к. мой отец был служащим на австрийской южной ж.д. линии... где я случайно родился и жил первые полтора года". 176 (4)

     1180. "Родиной моих родителей была Нижняя Австрия. Мой отец родился в Герасе, маленьком местечке в нижне-австрийском лесном районе, моя мать — в Горне, в городе, расположенном в той же стороне.
     Детство и юность мой отец провел в тесном общении с монастырем премонстрантов в Герасе. Он посто­янно с большой любовью вспоминал об этом периоде своей жизни. Он любил рассказывать, как прислу­живал в монастыре и как учился у монахов.
     Позднее отец поступил на службу егерем к графу Гойосу, имение которого находилось в Горне; там он познакомился с моей матерью. Прослужив некоторое время в имении, он перешел затем работать, в ка­честве телеграфиста, на южно-австрийскую железную дорогу, получив сначала место на маленькой стан­ции в южной Штирии. Через некоторое время его перевели в Кральевец (Кралевич) на венгерско-хорватской границе. В это время он женился на моей матери, девичья фамилия которой была Блие. Она была родом из семьи, издавна проживавшей в Горне. Я родился в Кральевеце 27 февраля 1861 г. Место моего рождения лежит, т.обр., далеко от местности, из которой я происхожу.
     Мои отец и мать были настоящими детьми той прекрасной лесной местности, что расположена в Нижней Австрии, к северу от Дуная. Железные дороги появились там сравнительно поздно. ... Мои родители лю­били свою родину и все в ней пережитое. Когда они говорили о ней, инстинктивно чувствовалось, что душою своею они не покидали ее, хотя судьба и предназначила им провести большую часть своей жизни вдали от нее. И когда отец после многотрудной жизни вышел в отставку, они тотчас же переехали в Горн.
     Отец мой был очень доброжелательный человек, но обладал страстным, вспыльчивым темпераментом, особенно когда еще был молод. На железнодорожную службу он смотрел как на долг, не особенно любя ее.
     Когда я еще был мальчиком, он должен был иногда проводить на службе по трое суток кряду, за которыми следовал суточный отдых. Жизнь не блистала для него яркими красками, а представляла только серые бу­дни. Любимым занятием его было следить за политическими событиями, в которых он принимал живое учас­тие. Мать моя, за недостатком средств, всецело была погружена в хозяйственные заботы. Дни ее дели­лись между нежным уходом за детьми и маленьким хозяйством.
     Когда мне было полтора года, отца перевели в Мёдлинг, около Вены. Там родители прожили пол­года, а затем отца назначили начальником маленькой южной станции Поттшах в Нижней Австрии, недалеко от штирийской границы. Там я прожил от двух до восьми лет. Детство мое протекало в чудной местности. Кругом возвышались горы, соединяющие Нижнюю Австрию со Штирией: Шнееберг, Векзель, Раксальц, Земмеринг. Обнаженная скалистая вершина Шнееберга первая озарялась лучами Солнца, которые затем уже дости­гали и маленькой станции, являясь в прекрасные летние дни первым утренним приветом, а серый хребет Векзеля навевал серьезное, контрастное к первому настроение ... Все интересы маленькой станции со­средоточивались, конечно, на железной дороге. В те времена поезда там курсировали редко, зато, когда они появлялись, на станции всегда собирались обитатели села, жаждавшие какого-нибудь разнообразия в своей будничной жизни. Здесь можно было видеть школьного учителя, священника, счетовода из имения, часто сельского старосту.
     Я полагаю, что для моей жизни это имело большое значение, что мое детство протекало в такой об­становке. Ибо мои интересы оказывались в значительной степени втянутыми в механическое этой жизни. И я знаю, как эти интересы затемняли в детской душе сердечное влечение к чарующей и, вместе с тем, величественной природе, в далях которой постоянно исчезали подчиненные механическому поезда". "В Поттшахе у моих родителей родились еще дочь и сын. Больше детей не было".
     "Мое внимание возбуждал ход железнодорожной службы и все, что относилось к ней. Но особенно при­влекало меня все связанное с природными закономерностями — даже в малейших своих проявлениях. Если я занимался письмом, то делал это из чувства долга и старался как можно скорее исписать свою страницу, чтобы затем иметь право посыпать написанное песком... меня очень занимало, как этот песок высушивает чернила и какую образует вместе с ними смесь. Я то и дело пробовал пальцами буквы — какие высохли, какие нет. ... Написанное мною принимало поэтому вид не очень-то нравившийся моему отцу. Но он от­носился к этому добродушно, и все наказание заключалось в том, что он обзывал меня неисправимым "ма­зилкой". Но с письмом у меня связывалось не только это. Больше, чем буквы, интересовала меня форма пера. Когда мне в руки попадал письменный нож моего отца, то я вставлял его в надрез пера, и так происходило физическое изучение эластичности материала, из которого было сделано перо. После таких опытов я, конечно, старался вновь сузить перо, но красота моих письменных работ сильно от этого стра­дала".
     "Когда мне пошел восьмой год, семья наша переселилась в Нойдорфль, маленькое венгерское село. Оно лежит непосредственно у границы Нижней Австрии. ... Альпы, которыми в Поттшахе я любовался совсем вблизи, виднелись здесь лишь в отдалении. Они возвышались, будя воспоминания, на заднем плане, за видневшимися перед ними более низкими горами, поднимавшимися совсем недалеко от нового места пребы­вания моих родителей".
     "Мне доставляло величайшее удовольствие, что можно вживаться душевно в образование чисто внутрен­не созерцаемых форм — без впечатлений внешних чувств. В этом я черпал утешение для настроения, воз­никавшего во мне вследствие оставшихся без ответов вопросов. Мне доставляло внутреннее счастье, что нечто можно охватить чисто в духе. Я знаю, что познал впервые переживания счастья благодаря геомет­рии. В моем отношении к геометрии должен я видеть первое прорастание воззрения, постепенно развивав­шегося во мне. Оно жило во мне более или менее бессознательно, когда я был ребенком, и приняло около двадцатого года определенную, вполне осознанную форму".
     "Я должен сказать еще только одно: я охотно жил в этом (духовном) мире. Ибо мне пришлось бы ощущать чувственный мир как некую духовную тьму вокруг себя, если бы он не озарялся светом с той сто­роны.
     Нойдорфльский помощник учителя своим учебником геометрии доставил мне оправдание духовного мира, в котором я тогда нуждался для себя".
     "Глубокое значение имела для моей детской жизни близость церкви и окружающее ее кладбище. Все школьные события разыгрывались в связи с ними. Это обусловливалось не только царившими тогда в этой местности социальными и государственными соотношениями, но и священником, представлявшим собой неза­урядную личность".
     "В родительском доме я не находил никакого поощрения моим связям с церковью. Отец мой не прини­мал в этом никакого участия. Он был тогда "свободомыслящим". Он никогда не ходил в церковь, с кото­рой я так сросся, и это несмотря на то, что в свои детские и юношеские годы он был весьма предан церкви и служил ей. Он изменился только под старость, когда переехал, выслужив пенсию, в Горн, на свою родину".
     "Что касается языка, то я всецело вырос на том немецком диалекте, на котором говорят в юго-восточной Австрии. Он был тогда распространен главным образом в местностях Венгрии, граничивших с Ниж­ней Австрией. У меня было совершенно иное отношение к чтению, чем к письму. В детстве я проходил ми­мо слов, углубляясь душою в воззрения, понятия и идеи, так что чтение отнюдь не развивало во мне чувства орфографии и грамматически правильного письма. Напротив, в письме меня влекло закреплять словообразы в звуках, как они слышались мне в местном диалекте. Из-за этого мне чрезвычайно трудно давался письменный язык, чтение же с самого начала было делом легким". 28 (гл.1)