1509 б. "Силы, работающие в четырех элементах: земля, вода, воздух и огонь — суть Архаи, или Прасилы. Они вливаются в физ. тело и изливаются из него". Они бывают четырех родов. Они не воплощаются в физ. тело. Их телесность не опускается ниже эфирного. "Это четыре короля, которые воздействуют на человека в эфирном". Им обязан он своим физ. телом. Силы, действующие в эфирном на человека, их субстанция — это четыре темперамента.266-1, с. 407-408

1738. "Благодаря чему можем мы ... совершенствовать наши действия? — Мы приходим ко все более совер­шенным действиям благодаря тому, что мы образуем в нас ту силу, которую нельзя назвать иначе, как отда­чей себя внешнему миру. Чем больше возрастает наша отдача себя внешнему миру, тем больше этот внешний мир побуждает нас к действиям. Но именно благодаря тому, что мы находим способ отдать себя внешнему миру, мы приходим к тому, чтобы заложенное в наших действиях пронизать мыслями. Что такое отдача себя внешнему миру? Отдача себя внешнему миру, который нас пронизывает, который наши поступки пронизывает мыслями, есть не что иное, как любовь.
     Как к свободе приходят путем пронизания жизни мыслей волей, так к любви приходят, добиваясь воле­вой жизни с мыслями. ... А поскольку мы целостные люди, то, приходя к этому всем нашим существом, мы переживаем в жизни мыслей свободу, а в жизни воли — любовь; в нас также взаимодействуют свобода в дей­ствиях и любовь в мыслях. Они пронизывают друг друга, и мы совершаем поступки, исполненные мыслей, проистекающих из любви, а пронизанное волей мышление, опять-таки, возникает в свободе с характером поступков".
     "Абстракционисты вроде Канта и слова употребляют абстрактные. Они говорят: математические пред­ставления существуют априори. — Априори означает: до того, как здесь было что-либо другое. Но почему математические представления существуют априори? — А потому, что они светят из бытия до рождения, до зачатия; это делает их априорными. Нашему сознанию они являются как нечто реальное, и так происходит потому, что они пронизаны волей. Эта пронизанность волей делает их реальными. ... С одной априорностью нече­го делать, ибо она не указывает ни на какую реальность, она указывает просто на нечто формальное.
     Старая традиция именно здесь, в жизни мыслей, являя себя в образном бытии, говорила о необходимости пронизать ее волей, чтобы она стала реальностью; старые представления говорят здесь о видимости.
     Мы видим нашу руку, мы видим как наша рука может брать. Это нам ясно потому, что мы можем все это пронизать представления­ми, мыслями. Но сами мысли в нашем сознании остаются видимостью. Реальное же пребывает в том, в чем мы живем, и оно не светит в обычное сознание. Старая традиция говорила здесь о власти, по­скольку то, в чем мы живем, как в реальности, хотя и пронизыва­ется мыслями, но все же мысли в жизни между рождением и смертью от этого отскакивают (см.рис.).
     В середине находится то, что производит выравнивание, что для воли, излучающейся в голову, и для мыслей, которые, так сказать, наполняются сердцем в поступках, исполненных с любовью, служит связующим звеном: жизнь чувств, которая может устремляться как к волеобразному, так и к действующему подобно мыслям. ... Соединитель­ный мост между ними в старые времена называли мудростью (рис.). Гете в своей "Сказке" намекает на это своими тремя королями".
     "Поймите это правильно: что происходит, когда человек приходит к чистым, т.е. пронизанным волей мыслям? — В нем на основе того, что растворило видимость — прошлое — благодаря оплодотво­рению волей, встающей из самости, развивается новая реальность для будущего. Он — носитель семени будущего. Материнская почва — это в некоем роде реальные мысли индивидуального, и семя посылается в будущее для будущей жизни.
     А с другой стороны, пронизывая свои поступки, свое волеобразное мыслями, человек развивает то, что он исполняет в любви. Это освобождается от него. Наши поступки не остаются с нами. Они становятся ми­ровым свершением; если они пронизаны любовью, то и любовь идет с ними. Космически эгоистические поступки представляют собой нечто иное, чем пронизанные любовью. Когда мы из видимости путем оплодотворения волей развиваем то, что проистекает из нашего внутреннего, то тогда струящееся из нашей головы в мир вступает в наши пронизанные мыслями поступки. Как у развивающегося растения в цветке образуется семя, к которому извне должен был подступать солнечный свет, воздух и т.д., т.е. нечто должно было идти к нему из космоса, чтобы оно могло расти, так должно то, что развивается через свободу, найти элемент рос­та с помощью идущей ему навстречу живущей в поступках любви (рис.)".
     "Изживающееся во власти, с силой пронизывается мыслями. Но обычное сознание не видит, как именно здесь все более и более воля, умозаключение входят в мир мыслей, что когда мы мысли вносим в волеобразное, когда мы все более и более искореняем власть, мы все более и более то, что является просто лишь властью, пронизываем светом мыслей, в этом полюсе человека мы видим преодоление материи, на другом по­люсе материя вновь возникает. ... Когда воля все больше развивается в любовь, что происходит в челове­ке обмена веществ? — Когда человек действует, то материя в нем постоянно преодолевается. А что развива­ется в человеке, когда он, как свободное существо, пребывает в чистом мышлении, которое волевой природы? — В нем возникает материя. ... Мы носим в себе то, что производит материю: нашу голову; и мы носим в себе то, что голову уничтожает, где мы видим уничтожение материи: наши конечности и обмен веществ. Вот это и означает рассматривать человека как целое".
     "Там, где в человеке преходит материя, превращается в видимость, и возникает новая материя, находит­ся возможность свободы, возможность любви. Свобода и любовь принадлежат одна другой, как я показал это в моей "Философии свободы".202 (12)

Языческое и ветхозаветно-иудейское течения

172. С древнейших времeн можно проследить в среде человечества два потока. Один из них языческий, представляющий собой природную мудрость, видевший в каждом природном существе духовно-элементарных, демонических существ, тех существ, которые в Евангелиях встают на дыбы, когда Христос является в сферу людей, ибо они сознают, что кончается их господство. "Языческое сознание, искавшее на старый лад демонически-элементарно-духовную природу во всех существах природы, долгое время играло свою роль. И началась борьба за тот род сознания, который повсюду в земном должен был также искать то, что через Мистерию Голгофы соединилось с земной жизнью как субстанция Самого Христа.
     То языческое течение было природно-софийным, повсюду в природе видело оно духовное, а потому могло оглянуться также и на человека, которого оно хотя и рассматривало как природное существо, но тем не менее как существо духовное, поскольку во всех чужеродных существах оно также видело и духовное. Чистейшим, прекраснейшим образом это выступило в Греции, особенно в греческом искусстве, где мы видим, как духовное в виде судьбы ткет сквозь человеческую жизнь, подобно тому, как закон природы ткет сквозь явления природы. И когда мы, потрясeнные, временами останавливаемся перед тем, что содержится в греческой трагедии, то у нас возникает, с другой стороны, чувство: грек ощущал не просто абстрактные законы природы, как мы сегодня, но он ощущал также действие божественно-духовных существ во всех растениях, во всех камнях, во всех животных, а потому и в самом человеке, в котором жeсткая необходимость закона природы формируется в судьбу, как это, например, изображено в драме "Эдип". Мы здесь находим внутреннее родство природного бытия с человечески-духовным бытием. Поэтому в этих драмах ещe не господствует свобода и человеческая совесть. В них господствует внутренняя необходимость, судьбоносное в человеке, подобно тому, как вовне, в природе, господствует природная закономерность. Это течение приходит в новое время.
     Другое течение — ветхозаветно-иудейское. В нeм нет никакой природной мудрости. На природу оно смотрит как на чувственно-физическое бытие. Но зато это ветхозаветное воззрение восходит к первоисточникам морального, лежащего между смертью и новым рождением, к тому пра-истоку, исходя из которого теперь не вглядываются в природное в человеке. Для Ветхого Завета не существует никакого естествознания, а только соблюдение божественных заповедей. В смысле Ветхого Завета всe совершается не по законам природы, а так, как хочет Ягве. Так мы видим, что из Ветхого Завета звучит безобразное, в определeнном смысле абстрактное, но за этим абстрактным стоит, вплоть до Филона Александрийского, который из всего этого сделал аллегорию, Господь Ягве, который абстракции пронизывает идеализированной в сверхчувственном, всеобщей человеческой природой, который как Господь человеческий пронизывает всe, что как заповедь звучит от него на Землю. В этом ветхозаветном воззрении простое глядение на моральный мир выступает прямо-таки ужасом перед взглядом на мир в его внешней чувственности. В то время как язычники полагали во всeм видеть божественно-духовных существ, Бог иудеев — один. Иудеи — монотеисты. Их Бог, их Ягве — един, ибо он может быть соотнесeн лишь с тем, что в человеке является единством: ты должен верить в единственного Бога; и этого Бога ты не должен выражать в чeм-то земном, ни в образе пластическом, ни в слове, которое смеют произносить лишь посвященные в особых праздничных случаях; ты не должен произносить имени Бога без святости".
     В христианские столетия, вплоть до XVII столетия, происходила напряжeнная борьба за нахождение созвучия между тем, что можно было видеть как духовное во внешней природе, и тем, что переживается как Божественное, когда мы смотрим на собственное моральное, душевное в человеке, между созерцанием духа во внешней природе и обращением души к духовному, из которого низошeл Христос Иисус. Когда Христианство из Азии перешло в Грецию, то там был силeн старый языческий элемент, видевший духовное во всей природе. И хотя Христианство прошло через гречество, заимствовало у него многие речевые формы, но корней там пустить не смогло, за исключением гностических воззрений. Затем Христианство прошло через прозаический элемент римства, где его постигали абстрактно, предвосхищая этим его позднейшее ариманическое понимание.
     Но действительно живую борьбу мы находим в Испании. "Не теоретически, но интенсивно и жизненно там встал вопрос: как человеку, не теряя созерцания духовного в вещах и процессах природы, найти целого человека, который через Христа Иисуса поставлен перед его душевным взором? Как человеку пронизать себя Христом?" В Кальдероне, испанском поэте, эта борьба выразилась особенно интенсивно. "В Кальдероне, если можно так выразиться, драматически жила эта борьба за пронизание человека Христом". Особенно характерна в этом отношении его драма "Киприанус". Еe главный герой — маг, живущий в вещах и процессах природы, когда желает исследовать их духовность. Это человек фаустовского типа, но сильно отличается от Фауста тем, что живeт совсем живо и несомненно в духе природы. В жизнь Киприануса вступает Юстина. Она представлена совершенно по-человечески, как женское существо, но только так еe полностью не постичь. Не поймeм мы ничего и аллегоризируя эту фигуру. "Когда в драме Кальдерона выступает Юстина, то мы должны думать о пронизывающей мир справедливости", которая не была ещe столь абстрактной, как в современной юриспруденции.
     Киприанус поeт Юстине гимн, что также трудно понять современным адвокатам. Но Киприанус ещe и маг, он действует среди демонических существ природы, среди которых находится и их предводитель — средневековый сатана. Киприанус чувствует себя неспособным подойти к Юстине и просит сатану добыть еe ему. Здесь вы встречаете всю глубину трагизма христианского конфликта. Справедливость присуща христианскому развитию. Но Киприанус — полуязыческий естествоиспытатель. "Он не может из природной необходимости, которая есть нечто жeсткое, найти христианскую справедливость, и ему остаeтся только обратиться к предводителю демонов, к сатане, чтобы тот добыл Юстину".
     Сатана умен. Если бы ему удалось захватить христианскую справедливость, то это сослужило бы гибели человека. Но Юстина бежит от сатаны, и тот захватывает лишь еe фантом, еe тень. Киприанусу, конечно, нечего делать с фантомом; в нeм нет жизни, в нeм лишь тень справедливости. "О, это удивительно выражено, как то, что возникает из древней природной мудрости и теперь выступает в новом естествознании, подходит к чему-то такому, как социальная жизнь, к Юстине, но та не дарует ему действительной жизни, а только мыслефантомы".
     От всего этого Киприанус сходит с ума. Юстина, действительная Юстина, попадает со своим отцом в тюрьму и присуждается к смерти. Киприанус, уже безумный, требует для себя смерти. На эшафоте они встречаются. После их смерти появляется змея, верхом на ней едет демон, хотевший добыть Киприанусу Юстину, и объявляет, что они спасены и могут взойти в небесные миры: "Благородный житель мира духа спасeн от зла".
     "Вся христианская борьба средневековья заключена в этом. ... Христос низошeл на Землю, поскольку больше нельзя было видеть то, что прежде ещe в среднем человеке, в ритмическом человеке, могло быть видимо, а именно: как этот средний человек вырабатывался с помощью дыхательных упражнений йоги; не головной, но ритмический человек. Человек не мог найти Христа в то время. Но он стремился найти Его. Христос низошeл вниз. Человек должен найти Его здесь, поскольку он больше не имеет Его в воспоминании о времени между смертью и новым рождением.
     В драме Кальдерона представлена борьба за это нахождение и трудности, с которыми сталкивается человек, который теперь должен опять вернуться в духовный мир, должен снова пережить созвучие с духовным миром. Киприанус ещe смущeн тем, что звучит как демоническое из древнего языческого мира. Но также и иудейско-древнееврейское он ещe не преодолел настолько, чтобы оно стало для него современно-земным. Ягве ещe восседает для него на троне в надземном мире, Христос ещe не сошeл через крестную смерть вниз и не соединился с Землeй. Киприанус и Юстина переживают своe движение вместе с духовным миром, когда проходят врата смерти. Столь ужасна эта борьба за обретение Христа в человеческой природе во время между рождением и смертью. И осознавалось, что средневековье ещe не зрело для того, чтобы обретать Его таким образом".
     У Кальдерона это выступает куда живее, чем в теологии того времени, работавшей с абстрактными понятиями и желавшей с их помощью понять Мистерию Голгофы. Если сравнить Киприануса с Фаустом, выступившим сначала у Лессинга, то здесь налицо сознание: человек должен в земной жизни найти Христа, ибо Он через Мистерию Голгофы соединился с Землeй. У Лессинга это живeт не в ясных идеях, а в отчeтливом чувстве. Начатого им "Фауста" — был написан лишь небольшой отрывок — он заканчивает так, что тем демонам, которые удерживали Киприануса, провозглашается: вы не должны победить! И этим была дана тема для позднейшего гeтевского "Фауста". Возьмите его первую часть — это борьба. Возьмите вторую часть: там через классическую Вальпургиеву ночь, через драму Елены должно быть испытано восприятие Христианства в греческом мире. Но далее Гeте знает: человек должен здесь, в земной жизни найти связь со Христом. Однако Гeте ведeт своих героев к Христианству, так сказать, теоретическим сознанием, ибо вознесение в христианском смысле просто приклеено к драме, не следует из внутренней природы Фауста, взято Гeте из католической догмы.
     "По сути говоря, лишь общее настроение 2-й части "Фауста" изображает пронизанность Христом. Ибо образно Гeте не мог этого дать. Лишь после смерти Фауста он даeт сцену христианского вознесения". Гeте работал над "Фаустом" в три этапа. Первый начался ещe в юности, когда он испытывал большую неудовлетворeнность своими университетскими штудиями и ему хотелось реальной связи души с полной духовной жизнью. Образ Фауста вставал тогда ему из кукольных спектаклей, где он был лишь человеком, стремящимся из рассудочного к полноценному пониманию космического происхождения человека. "Но Гeте продолжал искать дух внутри природы. В духовной жизни, с которой он столкнулся, он не мог его найти. Глубокая тоска повела его к тому, что как остатки греческого искусства он увидел на юге. Он полагал, что в том роде и способе, каким греческое мировоззрение прослеживало тайны природы в художественных произведениях, можно познать духовность природы".
     Пережитое в Италии претерпело метаморфозу в его душе, что отразилось в "Сказке о зелeной Змее и прекрасной Лилии", где из традиционных понятий истины, красоты, добра он формирует свой храм с четырьмя королями. Вторая стадия работы (конец XVIII в.) над "Фаустом" выразилась в написании "Пролога на небесах". Здесь Фауст поставлен во весь Космос. Проблему человека Гeте развил в проблему мира. На третьей стадии, в 20-х годах XIX в., Гeте закончил "Фауста". Здесь уже встают одухотворeнные представления о природе, чтобы Фауст-проблему сделать космической проблемой. "Гeте здесь опять хотел из человеческой души получить всe, опять душевное существо хотел некоторым образом расширить до всесущества".
     Но хотя Гeте в глубочайшем смысле слова боролся за нахождение духовного в земной жизни, ему не удалось это изобразить. "Можно сказать, что Гeте ни в малейшей степени не удалось Дух Земли, волнующийся в валах деятельности, в ткании времени, соединить с Импульсом Христа; и это мы ощущаем как некоего рода трагедию, которая, разумеется, в ту эпоху развития стояла в душе Гeте, но не было условий для ощущения Мистерии Голгофы в еe полном смысле". Эта возможность является в 5-й культуре лишь с оживлением мeртвых мыслей, с восхождением к имагинациям, к инспирациям, интуициям. "Мир вокруг нас является большим вопросом, и сам человек является ответом на него; и это в глубочайшем смысле должно быть поставлено в связь с Мистерией Голгофы. Она не будет понята раньше, чем будет понят сам человек". 210(10)

188. "Всю Валленштайн-драму (Шиллера) можно понять, приняв во внимание, как Валленштайн чувствует себя пронизанным духовными силами, исходящими от звeздных констелляций. И можно прямо сказать: в конце XVIII столетия Шиллер чувствовал побуждение вернуться к тому звeздному воззрению, которое в XVI, XVII веках для людей, которые вообще об этом думали, было обычным. Таким образом, Шиллер полагал, что человеческую жизнь нельзя представить в выдающихся проявлениях, не связав еe с космосом.
     А далее возьмeм такое его произведение, как "Невеста из Мессины". Шиллер производит эксперимент. Он пытается старые мысли о судьбе связать со звeздной мудростью, изобразив это драматически. ... Отбросьте однажды всю веру в звeзды, в судьбу и возьмите то, что останется, и это, собственно, будет грандиозная драма "Невеста из Мессины". Шиллер здесь мог бы создать драму без веры в звeзды и без идеи судьбы, но затем он взял веру в звeзды и идею судьбы. Это значит, что он в своей душевной конституции чувствовал необходимость поставить человека в связь с космосом.
     Очевидно, что здесь имеет место абсолютный параллелизм тому, что вывел Гeте, продолжая своего "Фауста", ставя его в целую мировую панораму".
     Гeте делал это образно. Шиллер более склонялся к абстракциям. И в "Валленштайне", и в "Невесте из Мессины" человек так далеко идeт к связи с космосом, что это выступает даже в мыслях о судьбе, свойственных ещe греческой трагедии. Шиллер воспринял в себя мысли о свободе из французской революции. Но если французская революция разыгралась как политическая революция, то в Средней Европе она носила характер духовной революции. "И можно бы сказать: интимнейший характер эта духовная революция приняла в тех сочинениях Шиллера, о которых я здесь уже упоминал, а также в "Письмах об эстетическом воспитании человека".
     Шиллер спрашивает: как человеку прийти к достойному бытию? — нечто типа "Философии свободы" тогда написать ещe было невозможно — и отвечает, что логика заключает его в необходимость разума; с другой же стороны встаeт природная необходимость. Равновесие между тем и другим состоянием возможно в эстетическом состоянии. Тогда первое сдвигается на ступень ниже в "нравится — не нравится", а здесь человек в некотором отношении свободен. Природное же, инстинкты, поднимаются на ступень выше. И обе необходимости встречаются.
     Естественно, всe, что выражено Шиллером философски, — абстрактно. "Гeте исключительно любил мысли, но ему опять-таки было ясно: так к загадке человека не подойти. Гeте понимал, что шиллеровские "Письма" являются лучшим творением нового времени... но ему было ясно и то, что человеческое существо слишком богато, чтобы к нему подходить с такими мыслями.
     Шиллер, если я могу так выразиться, чувствовал: я стою в интеллектуалистической эпохе. И именно через интеллектуализм человек не свободен, ибо здесь возникает необходимость разума. — Он искал выход в эстетическом творении, в эстетическом наслаждении. Гeте же чувствовал бесконечное богатство, полноту содержания человеческой природы. Он не мог даже духовно удовлетвориться содержательным, глубоким пониманием Шиллера. Поэтому он чувствовал себя вынужденным выразить это по-своему, выразить те силы, что играют между собой в человеке. Не только своей природой, но и всем своим пониманием Гeте не мог это дать в абстрактных понятиях. И под влиянием шиллеровских мыслей этого рода он написал свою "Сказку о зелeной Змее и прекрасной Лилии", где выступает целая толпа в 20 образов, где всe имеет отношение к душевным силам, всe взаимодействует и не только в силу природной или разумной необходимости; взаимодействуют 20 различных импульсов и в конце концов различным образом создают то, что являет собой богатая природа человека".
     "Этим Гeте выразил признание того, что если хотят говорить о человеке и о его сущности, то должны взойти к образам. — А это путь к имагинации. Гeте этим просто указал путь в имагинативный мир. "Сказка" так важна потому, что она показывает, как Гeте из своей борьбы, как он еe выразил в "Фаусте", в наиболее важный момент почувствовал тягу к имагинативному пути.
     Для Гeте было бы философией сказать: в человеке взаимодействуют мысль, чувство и воля. — Так он сказать не мог, но он показал, как в некоем месте пребывают три короля: золотой, серебряный, медный. В этих образах для него заложено то, чего в понятиях не выразить. Итак, мы видим Гeте на пути к имагинативной жизни. И здесь мы касаемся наиглубочайшего вопроса, которым занимается Гeте. О глубине этого вопроса сам Гeте вообще ни с кем охотно не разговаривал. Но можно узнать, как этот вопрос его занимал. Это выступает во многих местах. Что, собственно говоря, человек получает от того, что, исходя из своего мышления, он хочет проникнуть за собственное существо, исходя из того мышления, к которому пришeл интеллектуализм? Что человек имеет от того? — Постепенно выступает вся тяжесть этой земной загадки — загадки всей эпохи, естественно, ибо со всей силой она должна выступить именно в этой эпохе — в парадоксальных словах. Так, например, в "Фаусте" мы читаем:
     Познанья свет —
     Для всех секрет,
     Для всех без исключенья!
     Порою он
     Как дар суждeн
     И тем, в ком нет мышленья!
     (ч.1, сц.6. Пер. Н.А.Холодковского)
     Это исключительно глубокие слова, хотя их и говорит ведьма. Высшая сила науки таит целый мир! Кто не думает, т.е. в ком нет мышленья, тому оно дарится! Человек может думать сколько угодно, высшая сила науки останется скрытой для него. Если же он приходит к тому, чтобы не думать, то получает еe в дар: он получает еe без хлопот. Следовательно, необходимо развить силу не мыслить, не мыслить каким-либо искусственным образом... чтобы прийти к силе науки, — не к науке, к которой, естественно, без мышления не подойти". "Сила науки, и Гeте это знает, действует в человеке, даже в ребeнке. Я писал об этом в книге "Духовное водительство человека и человечества", что эта сила нужна, чтобы сформировать мозг".
     "Эта проблема занимала Гeте. Конечно, он не имел в виду тупое безмыслие, но ему было ясно: если через интеллектуальное мышление человек не разрушит связь с силой науки, то он может к ней прийти. — Собственно говоря, на этом основании он даeт Мефистофелю отвести Фауста на кухню ведьмы. Фауст пьeт напиток юности. Это, конечно, берeтся реалистически. Но представим себе при этом и самого Гeте, а также то, что там говорит ведьма":
     Пойми: причти
     Раз к десяти,
     Два опусти,
     А три ставь в ряд —
     И ты богат.
     Четыре сгладь,
     А шесть и пять
     За семь считать,
     И восемь раз —
     Закон у нас.
     Пусть девять в счeт
     За раз пойдeт,
     А десять сгладь,
     Так ведьма учит умножать.
     (Пер. Н.А.Холодковского)
     Так выражается Гeте. Он неохотно говорит о подобных вещах. Науки высшая сила таит весь мир! Кто не думает, получает еe в подарок. "Ну, а мышление пропадает у того, кому говорится: "Пойми: причти раз к десяти, два опусти, а три ставь в ряд — и т.д.: тогда мышление прекращается! Тогда человек приходит в состояние, в котором высшую силу науки получает как дар. — Подобные вещи постоянно играют в гeтевском "Фаусте", в его поэтических сочинениях".
     Фауст прошeл через философию, юриспруденцию и т.д., дошeл до магии. Всe это жило и в самом Гeте. Но чем таким ещe обладал Гeте, чего не было у Фауста? — Фантазией! "У Фауста совершенно нет фантазии, у Гeте она есть. Фантазию Фауст получает на кухне у ведьмы, благодаря напитку юности. Гeте этим отвечает здесь себе на вопрос: что будет, если человек с фантазией захочет проникнуть в мировые тайны? — Ибо это была первостепенная сила, которой обладал сам Гeте. В юности ему это было не ясно, не окажется ли человек ищущим ощупью в темноте, если он с фантазией заглянет в мировые тайны. Таков Фауст-вопрос. Ибо вся сухая интеллектуальность, она живeт лишь в отражениях. Как только человек приходит к фантазии, так он уже на ступень приближается к силам человеческого роста, которые пронизывают человека. Здесь, хотя лишь и издалека, человек входит в пластические силы, которые, например, также пластически формируют мозг в ребeнке. А тогда всего один шаг от фантазии до имагинации! Но именно это и было главным вопросом Гeте.
     Он даeт Фаусту войти на кухню ведьмы, чтобы отложить проклятое мышление, которое хотя и ведeт к науке, но не к силе науки, чтобы мочь жить в порыве фантазии. И начиная оттуда, Фауст развивает силу фантазии. ... Где имеется фантазия, там в душевном живут юные формообразующие силы".
     В 1788 г. "Кухня ведьмы" ещe не была написана, но вопрос бродил в Гeте, и, побуждаемый Шиллером, он пошeл к его решению. Сам Шиллер был далeк от пути к имагинации. Но в "Валленштайне" и "Невесте из Мессины" он искал космическое. В "Орлеанской Деве" он пытался проникнуть в подсознательные силы человеческого существа. "Вся глубина борьбы, господствующая здесь, становится видна, если сказать себе: после смерти Шиллера остался фрагмент (драмы) "Деметриус". Этот "Деметриус" — фрагмент превосходит по драматической силе всe остальное, написанное Шиллером. На столе у Шиллера остался набросок "Мальтийцев". Если бы Шиллер закончил эту драму о мальтийцах, то она, вероятно, стала бы чем-то грандиозным. Борьба мальтийских рыцарей, этого духовного ордена рыцарей, подобного ордену тамплиеров, против султана Сулеймана — в этом разворачивается весь принцип мальтийского ордена. Несомненно, если бы Шиллер закончил эту драму, то он бы встал перед вопросом, как снова прийти к тому, чтобы воззрение духовного мира внести в человеческое творчество? Ибо вопрос совсем живо уже стоял перед ним". Но Шиллер умер. Никто больше не побуждал Гeте. Эккерман не был столь одарeн, как Шиллер. Гeте дописал "Фауста", но законченным его назвать нельзя. Возьмeм хотя бы философию "Фауста". В первоисточнике сказания о Фаусте, известного ещe в IX в. как сказание о Теофилусе, возникшего в Греции и распространившегося по всей Европе, проклинается пакт с дьяволом; Теофилус спасается, обратясь к Богоматери. XVI век (к которому примыкает Гeте) сделал сказание о Фаусте протестантским. Фауст заключает пакт с дьяволом и также подпадает его власти. Но Лессинг и Гeте выразили протест против этого. Гeте хотел спасти Фауста. Однако ему приходится прибегать к католической символике. К чему стремился Гeте, чего он не одолел, видно во второй части "Вильгельма Майстера", в "Духовном родстве". Гeте всюду стремился человека вчленить в большую духовную взаимосвязь. Одному ему это было не по силам. Шиллер был у него отнят".
     "Гeте нужен был Шиллер, чтобы Фауста, которого он сначала создал как личность, включить в большую всеобъемлющую мировую панораму". Задача найти путь в духовный мир стоит перед новым человечеством. 210(12)

687. "Лишь как неудачная, невозможная попытка, как последняя, я бы сказал, безнадeжная война, идущая к своему концу волна человечества, стоит то, что называют социализмом. Он не может принести действительно позитивных перемен. Чего хотят достичь с его помощью, может быть достигнуто только через живое действие; одной колонны силы недостаточно. Социализм не может больше орудовать с неживыми силами. Идеи французской революции — свободы, равенства, братства — были последними идеями, истекшими из неживого. Бесплодны все стремления, остающиеся в этой колее. Ибо сегодня в мире существует большая беда, огромное горе, с колоссальной мощью выражающееся в том, что называют социальным вопросом, и здесь орудовать с неживым больше нельзя. Для этого необходимо королевское искусство (выраженное тремя королями гeтевской "Сказки"), учрежденное символом Святого Грааля". 93(20)

743. "Гeтевская "Сказка" может служить подготовлением к тому, что описано в "Коренных пунктах социального вопроса". (ИПН. 23) 200(4)

1388. "Немецкая Средняя Европа, если она хочет как-либо пробудить в себе душу сознательную, может это сделать через воспитание. ... Поскольку эпоха души сознательной есть в то же время эпоха интеллектуализма, то немец, желающий как-то пробудить в себе душу сознательную, должен стать интеллектуальным человеком. ... Поэтому до некоторой степени задачу немецких народов исполняют те, кто свое воспитание берет в свои руки. Остальные немцы, живущие инстинктом и не затронутые саморазвитием, должны в какой-то степени отставать.
     По этой причине ... немецкий народ является народом аполитичным, вообще не расположенным к политике. Если он хочет заниматься политикой, то перед ним встает большая опасность, которую вы хорошо поймете, если примите во внимание, что немецким народам предназначено в интеллектуальной сфере вносить в мир тот элемент, который ... представляет собой явление или, если хотите, сияние, блеск, образование мыслей, то, что в некотором отношении не обладает земной твердостью. Суть британского осязаема. У немецких народов суть дела заключается в неосязаемом, в том, что может развиваться диалектически. Исследуйте однажды интеллектуализм немцев . Вы можете сравнить его с интеллектуализмом греков, только греки развиты в отношении образной природы явления, немцы же формируют феномены по преимуществу интеллектуальной природы. В конце концов, ведь нет ничего прекраснее созданного гетеанизмом, Новалисом, Шеллингом — всеми теми умами, которые являются художниками в области мышления. Это делает немцев аполитичным народом. ... И если при этом они хотят заниматься политикой, то перед ними встает опасность внести в действительность то, что является столь прекрасным в мыслительных образах (блеск, сияние — в гетевской "Сказке о зеленой Змее и прекрасной Лилии"). ... Большая опасность ... состоит в том, что немец оказывается лживым не только тогда, когда учтив, но он может лгать и в том случае, когда именно свои лучшие способности хочет применить в сфере, для которой не имеет врожденных задатков. ... Англичанин представляет собой нечто; немец этим нечто может только стать. Поэтому так дурно обстоит дело с немецкой культурой, поэтому всегда возвышаются в немецкой и австро-немецкой культуре лишь отдельные индивидуальности, смогшие взять себя в руки, в то время как широкие массы хотят, чтобы ими управляли, и не хотят заниматься мыслительной деятельностью, которая у британских народов заложена в инстинкте. Потому-то и подпали среднеевропейские народы такому водительству, как Габсбурги и Гогенцоллерны, — именно по причине аполитичности". 186(6)

1500."Тем родом и способом, каким Гете дает золоту течь в "Сказке" (о зеленой Змее), он показывает, как он смотрит на те прошедшие времена, в которые мудрость... преследовалась (имеется в виду борьба Филиппа IV против тамплиеров и отнятие у них золота). Он попытался показать прошлое, настоящее и будущее. В будущем Гете инстинктивно всматривался в восточноевропейскую культуру. Он всматривался в тот неправомерный способ, каким там действует проблема греха и смерти. И если пожелать, хотя бы и не совсем подходящим способом, обозначить национальность человека, который ведется к Храму и прекрасней Лилии, который сначала выступает как бы без внутреннего стержня, как бы надломленным ... то не будет нелепостью увидеть у этого человека русскую национальность. Инстинкт Гете почти угадал это". 171(6)

     505. "Посвящение Гете произошло между его лейпцигским и страссбургским периодами жизни, когда он был близок к смерти. Но тогда он этого не осознал. Это случилось впервые в 1784 г. В 1795 г. оно всплыло в нем вновь, но вновь неотчетливо. Тогда он писал оставшееся фрагментом стихотворение "Тайны", писал в момент просветления. Осознанно он писал "Сказку о зеленой Змее и прекрасной Лилии". Посвящение Гете совершилось на физическом плане через одну совершенно определенную индивидуальность". 97(29)
     "Традиции, внутреннее значение общества розенкрейцеров были известны также и Гете. Он узнал их довольно рано. Когда после тяжелой болезни, в пору его студенчества в Лейпциге, он отправился во Франкфурт, то был одной личностью посвящен в тайны розенкрейцеров". Д. 92, с. 29

     506. Около 40 лет, в 90-х годах ХVIII века Гете, лишь в некоторой степени осознавая это, прошел мимо Стража Порога. Здесь его развитие проходит от еще языческого гимна "Природа" к "Сказке", к Христианству. В "Сказке" в образах встают его переживания при прохождении мимо Стража Порога. Она возникла из соприкосновения его души с языческим ощущением, с ощущением Изиды, присутствующим в "Природе". 188(6)

     520а. "Фауста часто называют "евангелием Гете". Его "Сказка о зеленой Змее и прекрасной Лилии" может быть в таком случае названа "Апокалипсисом". Ибо в ней он показал внутренний путь развития человека. Д. 10, с.11

     693. "Сегодня не следует останавливаться на гетевской "Сказке". Кто хочет просто остановиться на ней, на ее представлениях, тот только играет. Вы знаете, что та же тема, тот же импульс, что и в гетевской "Сказке", представлен в моей первой Мистерии "Врата посвящения". Но там это дано с сознанием перемен, происшедших с середины ХIХ в. ..." 188 (8)

Гете-писатель

     513. В "Сказке" Гете "во всех образах мы видим душевные силы, которые действуют совместно, чтобы дать человеку его свободное человеческое достоинство, его человеческое достоинство дать в свободе. Но Гете не смог от того, что он выразил просто в имагинациях, найти путь к действительно духовному. Поэтому Гете остался со сказкой, с образом, с неким родом высшей символики, хотя и с очень живым, но родом символики". Гете достиг созерцания сверхчувственного мира лишь в мире растений. "И он не мог сделать ничего иного, как для всего сверхчувственного мира использовать образность, символическое, имагинативное, которое он познал в растениях. Обратите внимание: там, где в "Сказке о зеленой Змее и прекрасной Лилии" говорится или намекается на растительное, там она особенно прекрасна. ...Наиболее значительный женский образ он называет Лилией. Он не доводит его до действительной сильной жизни и он ведет у него род растительного бытия. Если вы рассмотрите все образы в "Сказке", то, собственно, обнаружите в действительности растительное бытие, а там, где нужно идти дальше, там высшее дается только символически, оно тогда ведет иллюзорное бытие.
     Так, короли не выступают по-настоящему реально. И они доведены только до растительного бытия, они только говорят о том, что они представляют собой другое. Ибо они должны быть чем-то инспирированы, чтобы действительно жить в духовном мире". 214(3)

     514. "Средневековые алхимики называли женское в человеке "лилией". Поэтому Гете говорит в своей "Сказке" о прекрасной Лилии". 97(2)

     519. "Мы не можем постоянно есть и не выделять. Материя, которую мы принимаем, должна вновь удаляться из организма. И рассудочное является тем, что — здесь приходят осложнения, — будучи захваченным хозяйственной жизнью в едином государстве, в смешанном короле, разрушает хозяйственную жизнь.
     Но мы живем во время, когда рассудок должен развиваться. Мы не можем в 5-й послеатлантической эпохе прийти к развитию души сознательной, не развивая рассудок. И западные народы как раз имеют задачу вносить рассудок в хозяйственную жизнь. Что это означает? Современную хозяйственную жизнь, поскольку ее следует образовывать рассудочно, мы не могли бы образовать имагинативно, как Гете в своей "Сказке" ... Поэтому хозяйственную жизнь мы должны рассматривать как элемент социальной трехчленности". Шиллер чувствовал разрушительное действие рассудка в хозяйственной жизни и потому не описывал социального состояния, но рассудок оставлял в индивидуальном. Гете не шел далее, боясь впасть в мечтательность. "Поэтому мы живем в правильном гетеанизме, если не останавливаемся на Гете, но повсюду содействуем его развитию, как ему содействует сам Гете с 1832 г. (т.е. после смерти)". 200(4)