Языческое и ветхозаветно-иудейское течения

172. С древнейших времeн можно проследить в среде человечества два потока. Один из них языческий, представляющий собой природную мудрость, видевший в каждом природном существе духовно-элементарных, демонических существ, тех существ, которые в Евангелиях встают на дыбы, когда Христос является в сферу людей, ибо они сознают, что кончается их господство. "Языческое сознание, искавшее на старый лад демонически-элементарно-духовную природу во всех существах природы, долгое время играло свою роль. И началась борьба за тот род сознания, который повсюду в земном должен был также искать то, что через Мистерию Голгофы соединилось с земной жизнью как субстанция Самого Христа.
     То языческое течение было природно-софийным, повсюду в природе видело оно духовное, а потому могло оглянуться также и на человека, которого оно хотя и рассматривало как природное существо, но тем не менее как существо духовное, поскольку во всех чужеродных существах оно также видело и духовное. Чистейшим, прекраснейшим образом это выступило в Греции, особенно в греческом искусстве, где мы видим, как духовное в виде судьбы ткет сквозь человеческую жизнь, подобно тому, как закон природы ткет сквозь явления природы. И когда мы, потрясeнные, временами останавливаемся перед тем, что содержится в греческой трагедии, то у нас возникает, с другой стороны, чувство: грек ощущал не просто абстрактные законы природы, как мы сегодня, но он ощущал также действие божественно-духовных существ во всех растениях, во всех камнях, во всех животных, а потому и в самом человеке, в котором жeсткая необходимость закона природы формируется в судьбу, как это, например, изображено в драме "Эдип". Мы здесь находим внутреннее родство природного бытия с человечески-духовным бытием. Поэтому в этих драмах ещe не господствует свобода и человеческая совесть. В них господствует внутренняя необходимость, судьбоносное в человеке, подобно тому, как вовне, в природе, господствует природная закономерность. Это течение приходит в новое время.
     Другое течение — ветхозаветно-иудейское. В нeм нет никакой природной мудрости. На природу оно смотрит как на чувственно-физическое бытие. Но зато это ветхозаветное воззрение восходит к первоисточникам морального, лежащего между смертью и новым рождением, к тому пра-истоку, исходя из которого теперь не вглядываются в природное в человеке. Для Ветхого Завета не существует никакого естествознания, а только соблюдение божественных заповедей. В смысле Ветхого Завета всe совершается не по законам природы, а так, как хочет Ягве. Так мы видим, что из Ветхого Завета звучит безобразное, в определeнном смысле абстрактное, но за этим абстрактным стоит, вплоть до Филона Александрийского, который из всего этого сделал аллегорию, Господь Ягве, который абстракции пронизывает идеализированной в сверхчувственном, всеобщей человеческой природой, который как Господь человеческий пронизывает всe, что как заповедь звучит от него на Землю. В этом ветхозаветном воззрении простое глядение на моральный мир выступает прямо-таки ужасом перед взглядом на мир в его внешней чувственности. В то время как язычники полагали во всeм видеть божественно-духовных существ, Бог иудеев — один. Иудеи — монотеисты. Их Бог, их Ягве — един, ибо он может быть соотнесeн лишь с тем, что в человеке является единством: ты должен верить в единственного Бога; и этого Бога ты не должен выражать в чeм-то земном, ни в образе пластическом, ни в слове, которое смеют произносить лишь посвященные в особых праздничных случаях; ты не должен произносить имени Бога без святости".
     В христианские столетия, вплоть до XVII столетия, происходила напряжeнная борьба за нахождение созвучия между тем, что можно было видеть как духовное во внешней природе, и тем, что переживается как Божественное, когда мы смотрим на собственное моральное, душевное в человеке, между созерцанием духа во внешней природе и обращением души к духовному, из которого низошeл Христос Иисус. Когда Христианство из Азии перешло в Грецию, то там был силeн старый языческий элемент, видевший духовное во всей природе. И хотя Христианство прошло через гречество, заимствовало у него многие речевые формы, но корней там пустить не смогло, за исключением гностических воззрений. Затем Христианство прошло через прозаический элемент римства, где его постигали абстрактно, предвосхищая этим его позднейшее ариманическое понимание.
     Но действительно живую борьбу мы находим в Испании. "Не теоретически, но интенсивно и жизненно там встал вопрос: как человеку, не теряя созерцания духовного в вещах и процессах природы, найти целого человека, который через Христа Иисуса поставлен перед его душевным взором? Как человеку пронизать себя Христом?" В Кальдероне, испанском поэте, эта борьба выразилась особенно интенсивно. "В Кальдероне, если можно так выразиться, драматически жила эта борьба за пронизание человека Христом". Особенно характерна в этом отношении его драма "Киприанус". Еe главный герой — маг, живущий в вещах и процессах природы, когда желает исследовать их духовность. Это человек фаустовского типа, но сильно отличается от Фауста тем, что живeт совсем живо и несомненно в духе природы. В жизнь Киприануса вступает Юстина. Она представлена совершенно по-человечески, как женское существо, но только так еe полностью не постичь. Не поймeм мы ничего и аллегоризируя эту фигуру. "Когда в драме Кальдерона выступает Юстина, то мы должны думать о пронизывающей мир справедливости", которая не была ещe столь абстрактной, как в современной юриспруденции.
     Киприанус поeт Юстине гимн, что также трудно понять современным адвокатам. Но Киприанус ещe и маг, он действует среди демонических существ природы, среди которых находится и их предводитель — средневековый сатана. Киприанус чувствует себя неспособным подойти к Юстине и просит сатану добыть еe ему. Здесь вы встречаете всю глубину трагизма христианского конфликта. Справедливость присуща христианскому развитию. Но Киприанус — полуязыческий естествоиспытатель. "Он не может из природной необходимости, которая есть нечто жeсткое, найти христианскую справедливость, и ему остаeтся только обратиться к предводителю демонов, к сатане, чтобы тот добыл Юстину".
     Сатана умен. Если бы ему удалось захватить христианскую справедливость, то это сослужило бы гибели человека. Но Юстина бежит от сатаны, и тот захватывает лишь еe фантом, еe тень. Киприанусу, конечно, нечего делать с фантомом; в нeм нет жизни, в нeм лишь тень справедливости. "О, это удивительно выражено, как то, что возникает из древней природной мудрости и теперь выступает в новом естествознании, подходит к чему-то такому, как социальная жизнь, к Юстине, но та не дарует ему действительной жизни, а только мыслефантомы".
     От всего этого Киприанус сходит с ума. Юстина, действительная Юстина, попадает со своим отцом в тюрьму и присуждается к смерти. Киприанус, уже безумный, требует для себя смерти. На эшафоте они встречаются. После их смерти появляется змея, верхом на ней едет демон, хотевший добыть Киприанусу Юстину, и объявляет, что они спасены и могут взойти в небесные миры: "Благородный житель мира духа спасeн от зла".
     "Вся христианская борьба средневековья заключена в этом. ... Христос низошeл на Землю, поскольку больше нельзя было видеть то, что прежде ещe в среднем человеке, в ритмическом человеке, могло быть видимо, а именно: как этот средний человек вырабатывался с помощью дыхательных упражнений йоги; не головной, но ритмический человек. Человек не мог найти Христа в то время. Но он стремился найти Его. Христос низошeл вниз. Человек должен найти Его здесь, поскольку он больше не имеет Его в воспоминании о времени между смертью и новым рождением.
     В драме Кальдерона представлена борьба за это нахождение и трудности, с которыми сталкивается человек, который теперь должен опять вернуться в духовный мир, должен снова пережить созвучие с духовным миром. Киприанус ещe смущeн тем, что звучит как демоническое из древнего языческого мира. Но также и иудейско-древнееврейское он ещe не преодолел настолько, чтобы оно стало для него современно-земным. Ягве ещe восседает для него на троне в надземном мире, Христос ещe не сошeл через крестную смерть вниз и не соединился с Землeй. Киприанус и Юстина переживают своe движение вместе с духовным миром, когда проходят врата смерти. Столь ужасна эта борьба за обретение Христа в человеческой природе во время между рождением и смертью. И осознавалось, что средневековье ещe не зрело для того, чтобы обретать Его таким образом".
     У Кальдерона это выступает куда живее, чем в теологии того времени, работавшей с абстрактными понятиями и желавшей с их помощью понять Мистерию Голгофы. Если сравнить Киприануса с Фаустом, выступившим сначала у Лессинга, то здесь налицо сознание: человек должен в земной жизни найти Христа, ибо Он через Мистерию Голгофы соединился с Землeй. У Лессинга это живeт не в ясных идеях, а в отчeтливом чувстве. Начатого им "Фауста" — был написан лишь небольшой отрывок — он заканчивает так, что тем демонам, которые удерживали Киприануса, провозглашается: вы не должны победить! И этим была дана тема для позднейшего гeтевского "Фауста". Возьмите его первую часть — это борьба. Возьмите вторую часть: там через классическую Вальпургиеву ночь, через драму Елены должно быть испытано восприятие Христианства в греческом мире. Но далее Гeте знает: человек должен здесь, в земной жизни найти связь со Христом. Однако Гeте ведeт своих героев к Христианству, так сказать, теоретическим сознанием, ибо вознесение в христианском смысле просто приклеено к драме, не следует из внутренней природы Фауста, взято Гeте из католической догмы.
     "По сути говоря, лишь общее настроение 2-й части "Фауста" изображает пронизанность Христом. Ибо образно Гeте не мог этого дать. Лишь после смерти Фауста он даeт сцену христианского вознесения". Гeте работал над "Фаустом" в три этапа. Первый начался ещe в юности, когда он испытывал большую неудовлетворeнность своими университетскими штудиями и ему хотелось реальной связи души с полной духовной жизнью. Образ Фауста вставал тогда ему из кукольных спектаклей, где он был лишь человеком, стремящимся из рассудочного к полноценному пониманию космического происхождения человека. "Но Гeте продолжал искать дух внутри природы. В духовной жизни, с которой он столкнулся, он не мог его найти. Глубокая тоска повела его к тому, что как остатки греческого искусства он увидел на юге. Он полагал, что в том роде и способе, каким греческое мировоззрение прослеживало тайны природы в художественных произведениях, можно познать духовность природы".
     Пережитое в Италии претерпело метаморфозу в его душе, что отразилось в "Сказке о зелeной Змее и прекрасной Лилии", где из традиционных понятий истины, красоты, добра он формирует свой храм с четырьмя королями. Вторая стадия работы (конец XVIII в.) над "Фаустом" выразилась в написании "Пролога на небесах". Здесь Фауст поставлен во весь Космос. Проблему человека Гeте развил в проблему мира. На третьей стадии, в 20-х годах XIX в., Гeте закончил "Фауста". Здесь уже встают одухотворeнные представления о природе, чтобы Фауст-проблему сделать космической проблемой. "Гeте здесь опять хотел из человеческой души получить всe, опять душевное существо хотел некоторым образом расширить до всесущества".
     Но хотя Гeте в глубочайшем смысле слова боролся за нахождение духовного в земной жизни, ему не удалось это изобразить. "Можно сказать, что Гeте ни в малейшей степени не удалось Дух Земли, волнующийся в валах деятельности, в ткании времени, соединить с Импульсом Христа; и это мы ощущаем как некоего рода трагедию, которая, разумеется, в ту эпоху развития стояла в душе Гeте, но не было условий для ощущения Мистерии Голгофы в еe полном смысле". Эта возможность является в 5-й культуре лишь с оживлением мeртвых мыслей, с восхождением к имагинациям, к инспирациям, интуициям. "Мир вокруг нас является большим вопросом, и сам человек является ответом на него; и это в глубочайшем смысле должно быть поставлено в связь с Мистерией Голгофы. Она не будет понята раньше, чем будет понят сам человек". 210(10)

Юлиан Апостата

289. "В Юлиане действительно было что-то такое, как бы аура, которую в его окружении ощущали со страхом". Он родился в царской семье и уже до его рождения вопрошали сибиллины книги и т.д. Всe говорило против Юлиана, и ещe мальчиком он должен был быть убит вместе с братом. Он остался жив потому, что побоялись, убив его, вызвать ещe более худшие последствия. Его душу особенно воспламеняла каждая встреча с чем-либо эллинским. С возрастом он был посвящен в Элевзинские Мистерии. Он вновь стал посвященным цезарем. Благодаря посвящению, он знал о духовном возникновении мира, как духовное происхождение мира изживает себя в планетной, солнечной системе; он знал о том, что в то время уже было известно совсем немногим: о связи солнечного действия и солнечного Существа с древним Гермесом-Логосом. Он не был, собственно, противником Христианства, но хотел сохранить в мире эллинизм.
     "Юлиан с определeнным правом воспринял инстинкт искать духовное толкование Сына Человеческого. Перед его душой встала мысль: в Элевзине ты посвящен; а что, если попытаться получить посвящение в персидские Мистерии, в Мистерии, в которых звучит учение манихеев? Тогда, может быть, тебе удастся восстановить беспрерывное развитие, к чему ты стремишься? — Это гигантская мысль". Она послужила основанием похода Юлиана в Персию. "Преодоление зла, преодоление материи понятием было заложено в манихействе. Постижение глубокого смысла зла, а в связи с ним и вопроса о Христе Иисусе, — это стояло перед душой Юлиана, это хотел он извлечь из персидского посвящения и принести в Европу. Но он был убит последователем Константина, и в Европе возобладал процесс абстрактного мышления".
     Юлиан "был человеком глубочайшей любви к истине". Он хотел восстановить Иерусалимский храм, и уже были наняты для этого рабочие и собраны деньги. И боги способствовали Юлиану: все рабочие имели видение пламени, вспыхнувшего на их рабочих местах. Но мероприятие всe же не удалось. 175(14)

     75. "В душе, в своем "я" человек может видеть Христианство, которое лишь как оболочки несет на себе иудейскую душу, греческий дух, римское тело. Но это Христианство должно было, согласно своему "Я", считаться с угасанием сверхчувственного понимания и потому неким образом ужать всеохватывающую гностическую мудрость до того немногого, что стоит в начале Ев. от Иоанна. Ибо в сущности развитие Христианства состоит в победе Ев.от Иоанна над гнозисом. А затем все, естественно, впало в фанатизм, и гнозис был искоренен огнем и мечом". 187 (3)

     49. "Поставим однажды перед нашей душой образ мира Ямвлиха (IV в.). Он говорил к своим ученикам примерно следующим образом: Если человек хочет понять мир, то он не должен смотреть в пространство, ибо в пространстве находится лишь внешнее выражение духовного мира. Человеку не следует смотреть и на время, ибо во времени разыгрывается просто иллюзия того, что является действительным, истинным содержанием мира. Человек должен взирать на те же силы в духовном мире, которые образуют время и его связь с пространством. Человек смотрит в мир. Ежегодно повторяется круговорот, выражающийся внешним видимым образом в Солнце. Но Солнце проходит по кругу Зодиака через 12 созвездий. На них следует не только глазеть. Ибо в них действуют и ткут 360 небесных сил, и они обусловливают все то, что исходит от солнечной деятельности в ходе всего года в весь доступный человеку мир, и они повторяют цикл каждый год. Если бы управляли одни эти силы, то год имел бы 360 дней, — так, примерно, говорил Ямвлих своим ученикам, — но остается еще 5 дней. Этими пятью днями управляют 72 поднебесные силы, духи планет. Я нарисую этот пятиугольник в круге, т.к. 72: 360 = 1: 5.
     Пять оставшихся годовых мировых дней, в которых 360 небесных сил некоторым образом оставляют пустое время, управляются 72 поднебесными силами. Вы также знаете, что год содержит не только 365 дней, но еще и несколько часов; этим часам, по Ямвлиху, соответствуют 42 земные силы. Далее Ямвлих говорил своим ученикам: 360 небесных сил соединены со всем, что является человеческой головной организацией. 72 поднебесных силы соединены с грудной организацией, с организацией дыхания и сердца, и 42 земные силы соединены со всем, что в человеке является чисто земной организацией пищеварения, обмена веществ и т.д."
     "Т.обр., в целом имеется 474 божественных существа различного ранга. Посмотрите на Дальней Восток, — так говорил Ямвлих ученикам, —там вы увидите народы, которые назовут вам имена своих богов. Затем идите в Египет, там вам также назовут своих богов; то же и у других народов: у финикян, у эллинов, у римлян. Если вы возьмете 474 божественных имени, то в них войдут различные боги различных народов: Зевс, Аполлон, а также и Ваал, Амон — египетский Бог; все они принадлежат к этим 474. Что разные народы имеют разных богов — это объясняется только тем, что один отдельный народ из этих 474 богов воспринимает 12 или 17, другой — 20 или 25, третий — 3 или 4 и т.д. Но если правильно понимать различных божеств различных народов, то их окажется всего 474. И высший, важнейший среди них — это Тот, Кто однажды низо-шел на Землю. Это Иисус Христос". Так пытались примирить все религии, увен-чивая их Христианством. Такова была древняя духовная наука, уже не подходящая настоящему времени. 213 (11)

54. "Божество индусов: оно коренится в духе природного бытия, которое, однако, дает поступать в человеческое сознание лишь подчеловеческим силам; религиозное переживание направлено на уничтожение природного бытия.
     Божественный мир греков и римлян восходит к духу человеческого существа, который однако вступает в сознание лишь как образ истинного человека; религиозное переживание переходит в отношении самоутверждения человека к мифологии.
     Божество иудеев: переходит на человека в его действительности, но уберегает себя, жизнь Бога в человеке от образного познания; оно основывает все на этически — юридических отношениях.
     Божество человека Персии и Халдеи: оно живет в откровениях природы; но религиозное переживание избегает переносить содержание религиозного сознания в понятийную сферу познания; все остается в символе и культе. Все означает Бога.
     В новое время опять (как в древней Индии. — Сост.) обращаются к природе, но без Божественного они не могут в природе найти человеческое, не могут привести его к сакраментализму.
     Новые люди перенимают (старое) этическое отношение, но не обладают способностью познать его в его реальности, поскольку на них давит реальность, которая не давила на (древних) иудеев.
     Религию человек хотел бы основать на некой философии, однако нельзя ведь еду и питье заменить физиологией питания.
     Прарелигия: жизнь в звездном мире — откровение неба — оно действует в душевном — оно вступает в душевное — во время, когда земное влияние на человека минимально — когда люди обретают их человечески-душевное — когда божества прошлого, как физически-эфирных существ, они покидают — и (у них) возникает самостоятельное отношение к Космосу.
     Христианская религия должна быть способна врасти в Духовную науку; в естествознании ее отрицают.
     Наука в древности была подарком богов; она стала творением людей: сначала как естествознание, потом как Духовная наука". 343 (II), с. 64-65
     Язычник: "Божественного не познать через мудрость".
     Современная религия: "Религия не выдает себя за мудрость о сверхчувственном". Д.45, с. 19

     251. "Гнозис, по сути дела, является распространенным на все, очень конкретным, построенным на атавистическом ясновидении мировоззрением древних времен, остатки которого имелись в первой, в меньшей степени — во второй послеатлантической культуре. Последние остатки этого древнего ясновидения были переработаны в удивительную систему понятий гнозиса, которая была исключительно образной".
     "Могущественные образы сияют из исторических хранилищ (гнозиса), образы, подобные ... Ялдабаофу, который говорит: я есть Бог-Отец, надо мной нет ничего. — А мать ему возражает: не лги, над тобой всеобщий Отец, Первый Человек, и Сын человеческий. — Тогда, как рассказывается далее, позвал Ялдабаоф шесть своих помощников и сказал: сотворим человека по нашему образу и подобию. ... В Ветхом Завете мы имеем лишь остатки, которые сохранило иудейское предание, остатки грандиозных образов, пребывавших в древнем гнозисе, жившем на Востоке, лучи которого пришли на Запад и в Ш-1У столетии уже дотлевали, но затем еще действовали у Манеса (215-276 гг.), у вальдензеров и катаров, но в дотлевающем виде". 187(3)

     252. "Гнозис есть не что иное, как отзвук древних ясновидческих понятий. С помощью древних ясновидческих понятий люди попытались понять Мистерию Голгофы. Но позже понимание этих ясновидческих понятий было утрачено и остались лишь абстрактные понятия".
     "Древнее ясновидчески-понятийное постижение было (в эпоху Мистерии Голгофы) пронизано люциферизмом, и это люциферическое пронизание древней ясновидческой системы понятий и есть гнозис. Поэтому против гнозиса должен был возникнуть некий род реакции". Люциферизация гнозиса привела к тому, что его представители утратили понимание принципа Отца, понимание материального. Развитие Христианства в первые столетия является борьбой с гнозисом. Кредо представляет собой ответ гнозису и его отвержение: внешнее исходит из принципа Отца, Христос воистину был связан с Иисусом, Его страдания не были видимостью и т.д. "Таково кредо 1У столетия. Оно поистине было баррикадой против гнозиса". 165(13)

     259. "В мировоззрении гностиков Дионисия, Скоттуса Эригены человеческая душа чувствует свои корни в основе мира, на которую она становится не силой мысли, но из которой она хочет получить мир мысли как дар. В подлинной силе мысли душа чувствует себя неуверенной, но она стремится к тому, чтобы в мысли пережить свое отношение к основе мира. Мысль, которая у греческих мыслителей жила своей собственной силой, душа оживляет другой силой, которую она берет из религиозных импульсов. В этот период мысль как бы живет такой жизнью, в которой ее собственная сила дремлет. Так следует представлять себе также и образное представление на протяжении тех столетий, которые предшествовали рождению мысли. Образное представление пережило эпоху древнего расцвета, подобно переживанию мысли в Греции; потом оно впитало в себя силу из других импульсов и лишь после того, как оно прошло это промежуточное состояние, оно превратилось в переживание мысли. Это промежуточное состояние роста мысли встает перед нами в течение первых веков христианской эры". 18(3)