628. О слове "катарсис" написаны библиотеки книг, но его не понимают, т.к. не знают, откуда оно произошло. Греческая трагедия ставила задачу не учить морали, но пробуждать в человеке божественное с помощью прообраза страдающего Бога. "Это очищение через божественный прообраз называли катарсисом. Необходимо было вызвать страх и сострадание. Обычное сострадание, связанное с личным, должно было быть возвышено до большого неличного сострадания, когда человеку предстает Бог, страдающий за человечество".
     Позже, в средневековье, мораль эмансипируется и выступает отдельно. В Мистериях добродетель не проповедовали, но давали человеку ее созерцать. "Основной нерв шиллеровской поэзии составляло страстное желание примирить обе стороны: чувственность и нравственность". 51 (25)

     629. "Позднейшая драматика есть омерщвление первоначальной религиозной пра-драматики. ... На место божественных героев встают человеческие герои. ... Катарсис, вызываемый у зрителей светской драмой, — это лишь слабый отблеск религиозного катарсиса, происходившего в храме Мистерий". 34, с. 156-157

     638. Необычайно глубоко лежит в человеческой душе источник, из которого проистекают настоящие сказки, глубже, чем тот, из которого черпает остальное искусство: трагедия и т.д. "Сказка для души подобна пище для организма". 62, с. 21, 334

     276. "В смысле Фомы Аквинского человек своей духовной жизнью коренится в мировой действительности; но эта душевная жизнь не может из себя самой познать эту действительность во всей ее полноте. Человек не мог бы знать, какое место в развитии мира занимает его существо, если бы то духовное существо, к которому стремится его познание, не склонилось бы к нему и путем откровения не сообщило бы ему того, что должно оставаться скрытым для познания, опирающегося на свою собственную силу. Исходя из этой предпосылки, Фома Аквинский строит свой образ мира. В нем две части: одна, состоящая из тех истин, которые раскрываются подлинному переживанию мыслей в связи с естественным ходом вещей; эта часть сливается с другой, с которой соединилось то, что дошло до человеческой души через Библию и религиозное откровение. Таким образом, если душа хочет почувствовать себя в полноте своего собственного существа, в нее должно проникнуть нечто, не достижимое для ее собственной жизни.
     Фома Аквинский совершенно проникается мировоззрениями Аристотеля. Этот последний становится для него как бы учителем в мыслительной жизни. Фома тем самым является самой значительной, но все же лишь одной из многочисленных индивидуальностей средневековья, возводящих мыслительное построение целиком на Аристотеле". 18(4)

     92. "Фактически возможно благодаря особому обучению безмерно продлить жизнь, если научиться больше не жить в своем физ.теле. Но кто захочет представить себе, что адепта не постигает смерть в обычном смысле слова, тот будет неправ. Ложным было бы и представление того, кто полагает, что на адепта не мо­жет свалиться камень и убить его. Хотя обычно такое случается тогда, когда адепт это допускает. Не в физической смерти заключается здесь дело, а в следующем. Физическая смерть того, кто познал "камень мудрых" является лишь внешним событием... Для того, кто тем же образом, как это хотел Калиостро со своими уче­никами, понимает, как употребить "камень мудрых", для того смерть лишь видимость. Она не составляет то­гда особенно важного отрезка в его жизни; она тогда является значимой лишь для других, кто наблюдает адепта, и они тогда говорят, что он умер. Он же в действительности совсем не умирает. Более того, дело обстоит так, что он научается все те процессы, что внезапно разыгрываются в его физ.теле в момент смер­ти, постоянно осуществлять во время жизни. С телом адепта уже во время жизни происходит все то, что в ином случае происходит только в смерти. Смерть тогда более невозможна, ибо человек учится жить без физ. тела. Он слагает старое физ.тело тем же образом, как снимают дождевой плащ, и надевает новое, как наде­вают плащ". 93 (9)