40. «В христианской эзотерике мир, в котором пребывает (групповое) «Я» животных, астральный мир, называется миром Святого Духа; мир, в котором пребывает «Я» растений, духовный, или деваханический мир, -- миром Сына. Когда видящий начинает чувствовать этот мир, то к нему говорит Слово, Логос. Мир «Я» минералов называется миром Отчего Духа».100 (16)

41. «Так отличаются существа по ступеням:

	Человек	Животное	Растение	Минерал
Высш.Девахан	-	-	-	Я
Нижн. Девахан	-	-	Я	Астр. тело
Астр.план	-	Я	Астр. тело	Эф. тело
Физ. мир	Я	-	-	-
	Астр. тело	Астр. тело	-	-
	Эф. тело	Эф. тело	Эф. тело	-
	Физ. тело	Физ. тело	Физ. тело	Физ. тело

95 (5)

79. Схематический обзор уровней бытия.
     (По книге Э.Хагемана "Эволюция духовных существ и царств природы в период развития Земли". Любек, 1959)

416. "За всем физическим миром... за всем (физическим) универсумом стоит великий интуитивный Бог. ...Христианство называет Его Отцом".
     "За всем живым стоит дух имагинации. Он есть также Тот Дух, Который действует в нашей речи, поэтому в Христианстве Его называют Словом".
     "Все сознание мира живет также в человеке, в абстрактном мышлении. В себе человек называет это духом; поскольку оно действует вовне, в творящей природе, оно называется Святым Духом".93-а (17)

417. "Если мы смотрим на природу с действительно чувствующей душой, то повсюду в ней мы находим Бога, и просто из природы мы говорим тогда: Ex Deo nascimur. ...Но в ходе нашей земной жизни через собственные душевные силы мы должны найти Христа, иначе мы не сможем правильно умереть, ибо жизни в умирании нового человечества способствует только Христос. И это вопрос судьбы... научимся ли мы говорить в нашем внутреннем существе: In Christo morimur. ...и если мы проникаем с познанием и любовью к Богу-Отцу и ко Христу, то в нас пробуждается нечто такое, что нас, несмотря на всю смерть, несмотря на всю мертвую природу, вводит в живую духовность. И тогда силой Бога-Отца и Бога-Христа мы говорим: Per Spiritum Sanctum reviviscimus.211 (12)
     Мы пришли (на Землю) с (др.) Луны, где мы еще пребывали в лоне Бога: E.D.N.
Со Христом нужно нам соединиться на Земле: J.C. M.
Тогда Св. Дух переведет нас в новое воплощение Земли, на Юпитер: P.S.S.R".
266-3, с.328

431. "Желая получить представление о первой Иерархии, нужно найти возможность создать образы, в которых духовное (лишь сверхчувственно зримое) действенно открывается в формах, проявляющихся в чувственном мире. Духовное в образности, доступной чувствам, должно быть содержанием мыслей о первой Иерархии. Желая получить представление о второй Иерархии, нужно найти возможность создать образы, где духовное не в формах, доступных человеку в чувствах, а в чисто духовной образности должно быть содержанием мыслей о второй Иерархии.
     Желая получить представление о третьей Иерархии, нужно найти возможность создать образы, в которых духовное открывается не в формах доступных чувству и не чисто душевным образом, а так, как мышление, чувство и воля живут в человеческой душе. Духовное в душевной образности должно быть содержанием мыслей о третьей Иерархии".
     "К третьей Иерархии можно подойти духовно познавая мышление, чувство и волю таким образом, что в них осознается действующее в душе духовное. Сначала мышление дает миру лишь образы, а не действительность. Чувство живет в этом образном, оно говорит за действительность в человеке, но не может ее изжить. Воля раскрывает действительность, которая предполагает наличие тела, но не сознательно действует на его образование. Сущностное, лежащее в мышлении, чтобы сделать тело основой этого мышления, сущностное, живущее в чувстве, чтобы сделать тело сопереживающим действительность, сущностное, живущее в воле, чтобы сознательно работать над ее образованием, — все это живет в третьей Иерархии.
     Ко второй Иерархии можно подойти, если рассмотреть факты природы как явления живущего в них духовного. Местом своего пребывания вторая Иерархия имеет природу, дабы в ней действовать в душах.
     К первой Иерархии можно подойти духовно, если смотреть на факты, существующие в природе и в человеческом царстве, как на деяние (творение) действующего в них духовного. Первая Иерархия имеет для своего действия природу и человеческое царство, в которых она раскрывается". 26(к 79-81)

435. "Ангелы, Архангелы и Начала действуют на человека, не пользуясь для своего действия силами природы; они пользуются только тем, что действует на человека душевно-духовно, т.е. языком, мыслями и т.д. Их деятельность не захватывает низших членов человеческого организма — эф. и физ. тел. Напротив, начиная вверх от Эксузиаи, мы имеем таких духовных существ, которые действуют также и во внешних силах природы, которые руководят и управляют воздухом, светом и подготовлением питательных веществ в царствах природы. Они управляют этими царствами природы. Молния и гром, дождь и солнечный свет, различное произрастание питательных веществ в какой-либо местности — короче говоря, все распределение и устройство земных отношений мы приписываем духовным существам, которых мы находим среди высоких Иерархий".124 (6)

528. Говорить о свободе воли бессмысленно, ибо она находится в бессознательном. «Свободные мысли должны импульсировать волю, тогда человек становится свободным. Но и со своими мыслями человек живет в минеральном мире. Во всем остальном, с чем он живет в растительном, в животном, в чисто человеческом мире, он подлежит судьбе».
     Человек нисходит из царств высших Иерархий в царство, несколько свободное от высших Иерархий, чтобы самому стать свободным. Но этому минеральному царству человек подобен только в своем трупе, который он оставляет, пройдя врата смерти.
     «Как труп больше не является человеком, так минеральное царство больше не является Богом. Что же тогда оно? Божество пребывает в растительном, в животном, в человеческом царстве. Здесь мы Его находим в трех Его Иерархиях. ...Минеральное царство -- это труп Божества». И поскольку минеральное царство отделено от богов, человек может пребывать в нем как в царстве свободы.235 (3)

536. Существами, действующими с Солнца, вызываются образования минералов, растительные и животные формы. Действием существ Луны возбуждается душевная жизнь в животных и в человеке.113 (4)

262е. Кто грандиозный образ Апокалипсиса, образ эволюции воспринимает с пониманием, правильно, т.е. вбирает их в астральное тело и Я, тот во время сна вносит его откровения в эфир земной ауры. "Так что можно сказать: основной тон внутри земной ауры обусловлен присутствием в ней Христа, Который продолжает действовать в ней далее". Импульс Христа во время сна воздействует на эфирное тело человека.
     Если человек испытывает склонность, интерес в Мистерии Голгофы, в его эфирное тело входит содержание Апокалипсиса. "Это реальный процесс. Он совершается как постоянно длящееся действие Апокалипсиса". В эфирные тела вживляется эволюция Христианства.
     В древних Мистериях ученик познавал и вбирал в эфирное то, что является исходящим из вечности действием божественных существ в физическом. "Христианский посвящаемый не останавливается на этом. Он хочет все, что с ходом времени вступает в земное развитие, что связано с Мистерией Голгофы и со Христом воспринять в свое эфирное тело. Так что для Христианства начальная инициация находится в откровении Апокалипсиса. ...начальная инициация для всего Христианского мира (не для отдельных людей); отдельный человек может подготовить себя соответствующим образом и принять в ней участие. Тем самым, можно сказать, открывается путь, выводящий за пределы Отчего принципа природы. По сути говоря, все древние (старые) виды посвящения являются по форме Отчей инициацией. В ней ищут природу и дух в природе и остаются этим удовлетворены. ...Но теперь человек приходит в связь с духом не через природу, а непосредственно через Христа". Так рассматривал со 2 — 6-го столетия христианский посвящаемый Апокалипсис. "Что открывается через Апокалипсис, ведет через Сына к Духу". 346, с.129-132

574. "Все, что мы можем видеть вокруг себя как минеральную, растительную и до определенной степени также и животную жизнь... во всей этой природе, взятой без человека, нет никаких богов. Это должно быть увидено! В этой лишенной человека природе столь же мало богов, сколь мало остается от устрицы в раковине, из которой она удалена. ...Когда мы смотрим на природу, мы смотрим на прошлое духовности и на то, что от этого прошлого духовности осталось как остаток. Поэтому нет никакой возможности прийти к истинно религиозному сознанию через одно только созерцание природы. ...Элементарные существа, низшие духовные существа — это суть нечто другое".
     "Но где находятся боги, те боги, которых мы должны называть творящими? — Внутри человеческой кожи, в человеческих органах пребывают, собственно говоря, творящие боги. Люди в своей сути являются носителями Божественно-духовного. В будущем не будет этих облаков, минералов, растений и даже животных. Не будет ничего, что живет вне человеческой кожи, в природе. Но развиваться далее станет то, что человеческую организацию внутренне проодухотворяет и одушевляет. Это останется в будущем.
     Схематически сказанное можно изобразить так. Если тут у нас природа (большой круг), тут человек (малый круг) и внутри человека — человечески-божественное, то природа в будущем распылится (лучи). Человек расширится на весь мир, а то, что сейчас находится в нем, станет его внешним окружением (красное), само станет природой.

     Прозрение факта, что Божественно-духовное, которое мы по праву считаем творческим в современности, пребывает внутри границ человеческой кожи, — является чрезвычайно серьезным познанием. Ибо оно возлагает на человека ответственность за все Мироздание. Оно делает человека способным понять нечто в словах Христа: "Земля и Небо прейдут — т.е. внешний мир, — но Мои слова не прейдут". И когда в отдельном человеке исполнятся слова Павла: "Не я, но Христос во мне", — то в нем также оживут слова Христа: "Небо и Земля прейдут, но Мои слова — что находится внутри человеческой кожи и воспринимает в себя Христа, — не прейдут". ... В своем внутреннем человек с середины XV в. стал в некотором роде пустым. В отношении чего он сделал себя пустым? — Он сделал себя пустым именно в отношении Импульса Христа, т.е. в отношении восприятия в свое внутреннее творчески-божественного".198 (17)

592. "Праздник Рождества связан с праздником рождающегося в пещере, в скале Митры, что указывает на тесную связь праздника с природой. Это праздник, приближающийся к природе, как это и символизировано в рождественском дереве. ... когда зажигаются елочные свечи, то это должно стать для нас как бы символом пробуждения духа во тьме зимней природы — духа в природе".
     "Праздник Рождества, наряду со всеми остальными, является еще напоминанием о том, что человек имеет в себе эфирную элементарную природу, эф. тело, которым он связан с элементарным миром в природе".169 (1)

251. "Тело без духа немыслимо, ибо оно есть лишь откровение желания духа. Кто правильно понима­ет тело, в том как нечто само собой разумеющееся образуется способность духопереживания. Научный материализм возник из недостаточного познания материального мира. ... Самость, развиваемая телом, является откровением бессамостной отдачи духовному миру, которая открывает истинный характер Я.
     Жизнь телесности — это желание, голод духа. ... Телесность, желающая быть самостоятельной, бо­рется против собственной сути. ... Не является ли бездуховность неоживленной природы откровением сокрытого духовного голода?"36 с.75

Четыре царства и космос

512. Каким-либо многоугольником выступает перед нами минерал. Одни силы в нем действуют по верти­кали, другие — по горизонтали. Но какими бы ни были они — внутренними или внешними, — их основное свойство заключается в том, что они стоят под каким-либо углом по отношению одна к другой. Эти силы, действуя в человеке, и его, как физическое существо, стремятся сделать многоугольным. Мешают этому эф. и астр. тела. "Благодаря различным процессам, минерал иногда может выступить в круглой форме, но эта форма ему не свойственна. Для этого он должен стать валуном или чем-то подобным. Его изначаль­ная форма многоугольна. Но в растении мы имеем круглую форму, и каждая отдельная клетка растения хочет образоваться круглой. Этому стремлению к круглой форме человек немного следует в своей голове, но оно свойственно растению. Т.обр., тому, что составляет сущность растения, человек обязан круг­лой формой своей головы. А тем фактом, что растения все круглые, они обязаны тому обстоятельству, что круглая форма борется в них против многоугольной, и из этой борьбы возникает некая результирую­щая форма. И еще растительная форма борется против космически-астрального ... оно сверху действует на растение. Благодаря этому форма модифицируется. Шары накладываются один на другой. Но исходный облик растения шарообразный.
     Растения, стремясь стать круглыми, принимают форму самой Земли. Земля, как вы знаете, косми­чески образована круглой. Шарообразную форму принимает каждая капля воды. Лишь части Земли, ее ми­неральные части образуются многоугольными". Благодаря астральному телу человек принимает ту форму, которая представлена в животном царстве. Животная (форма станет нам понятной, если к круглой форме мы добавим еще нечто, карманообразную форму (рис.) "Именно животные являют ту особен­ность, что круглая форма у них повсюду пронизывается карманообразным".
     Рассмотрите глаза: два кармана, идущие извне вовнутрь; рассмотрите носовые проходы, аппарат пищеварения, начинающийся с губ и идущий в желудок. Повсюду карманообразная форма, соединенная с шарообразной.
     "Эта форма кармана становится понятной, когда мы от Земли обратимся к планетной системе. Вам лег­ко представить себе: Земля стремится всему живому на ней дать свою форму. Но если планета действует извне, то она действует против земных сил и превращает в мешок то, чему Земля дает круглую форму. И различные животные образованы в виде различных форм этого мешка. Взглянем на планеты в их различном действии. Сатурн образует мешок иного рода, чем Юпитер или Марс. Лев наделен изнутри иной мешкообраз­ной формой, чем, например, верблюд, т.к. на него оказывается другое планетарное воздействие и т.д. Итак, мы имеем дело с формированием мешкообразной формы.
     Но у животных, а также и у человека — прежде всего, у высших животных (у низших это обстоит иначе), — у высших животных выступает нечто такое, что не просто приходит от планетарного, но мы должны о нем сказать: у животно-человеческого существа ...вы­ступает не просто карманообразная форма. Она выступала бы в том случае, если бы были одни планеты и не было действия неподвижных звезд, но к карманообразной форме тут подходит нечто другое. ...
     Карман наполняется. Это значит, что возникает шаро-карманообразная форма и наполненный карман. Рас­смотрим органы чувств, например глаза: это глазные впадины, и они заполнены. Это наполне­ние связано с кругами Зодиака. Человек, обладающий в этом отношении наивысшей животной ор­ганизацией, обладает поэтому, хотя это различным образом замаскировано, двенадцатью карманами с наполнением. Поэтому в моей "Антропософии" я насчитал двенадцать чувств.
     Зададим вопрос, возвращаясь к прошлому: с чем в космосе связано многоугольное? Видите ли. Земля, как таковая, в целом имеет форму живого, и она эту форму только и являла бы, если бы была одной во­дой. Но в воду вторгаются разного рода нарушения, например отливы и приливы ... А теперь оглянемся назад, на прошлые времена, когда образовывалась жидкая Земля, когда она получала удары твердого.
     Ведь еще и сегодня можно знать, как приливы и отливы связаны с Луной. Подобным же образом все много­угольное, все образующееся в Земле как многоугольные формы связано с Луной. ... Можно сказать: многоугольное, или физическое, существо человека связано с Луной, растительное, или эфирное, существо — с Землей, астральное, что принимает форму кармана, — со сферами планет, а наполнение карманов — с кругом Зодиака".

     Человек отличается от животного. Животное образовано силами внутри круга Зодиака. Древняя мудрость говорила, что не будь ничего за кругом Зодиака, животные на Земле все равно существо­вали бы. "Но для человека имеет значение то, что лежит вне круга Зодиака. И это имеет значе­ние как раз для того, что действует наполняюще на карманы (см. рис.)... В отношении животного мы должны сказать: все, лежащее внутри круга Зодиака, действует на наполнение карманов". И все для объяснения этого наполнения мы найдем внутри этого круга. В отношении же человека мы должны выйти за пределы Зодиака, (оранж), чтобы объяснить, например, то, что действует в его чувствах.
     "Далее, у животных дело обстоит так, что планетные сферы, как та­ковые, непосредственно воздействуют на карманы... и карманы прости­раются вовнутрь и вовнутрь образуют органы. Благодаря этому живот­ное получает свои внутренние органы полные совершенства, образован­ные адекватно тому, что соответствует планетным сферам. ... у человека область, воздействующая на его карманы, более широка, чем круг Зоди­ака.
     У животного Земля воздействует непосредственно на все, что в нем хочет быть шарообразным — непосредственно на его круглую форму. У человека это не так. ... В определенном отношении животное хочет быть шаром. Здесь (см.рис.) у него позвоночник, здесь ноги. Лишь они мешают ему полно­стью стать шаром. Позвоночник составляет часть шара. Человек же стремится прочь от Земли, как он стремит­ся прочь из круга Зодиака. ... Мы можем сказать: по направлению к планетным сферам человек образует шаровую форму. Он распрямляется. Он стремится прочь от простого приспособления к земному.
     И когда мы смотрим на многоугольное, то в связи с животным мы можем сказать: в направлении Луны находится то, что дает ему многоугольность. Человек стремится прочь также и от вли­яния Луны, и от того, что дает ему многоугольность между Землей и Луной. ... Но благодаря этому Луна все еще продолжает постоянно действовать на человека. ... Но что она делает в человеке? Она вызывает в нем многоугольность, но в образе; и в то время, как животное многоугольность содержит в своей конфигурации, человек пришел к тому, чтобы над своим организмом возвыситься. Математико-геометрическое представление становится образом, выступает из тела. И человек сегодня представляет матема­тически, может понять все математическое потому, что благодаря лунному влиянию он смог возвысить свою многоугольность и вдвинуть ее в сознание. Итак, можно сказать: от Луны приходит понимание многоугольного в образе.

Для человека:	Вне круга Зодиака —	наполнение карманов
	По направлению к кругу Зодиака	карманы
	По направлению к сферам планет	круглая форма
	Прочь от Луны	многоугольность
	Луна	понимание многоугольности в образе
Для животных:	Круг Зодиака	наполнение карманов
	Сферы планет	карманы
	Земля	круглая форма
	Луна	многоугольность

     Изучая подобные связи, мы приходим к пониманию того, как человек образован изнутри, почему мешкообразную форму име­ют его носовые проходы, желудок и т.д., как образуется сердце, легкие, почки пу­тем смыкания мешка, его утолщения и от­рыва с внешней стороны, так что образует­ся внутренне замкнутый орган. Обращаясь к Мирозданию, мы узнаем, почему данный орган расположен именно здесь". 208 (19)

     273. "Ариманические силы — так же обстоит дело и с люциферическими силами, правда, при взгляде с иной точки зрения, о чем еще будет идти речь — действуют в природе так, что с настоящим они не имеют никакого дела, но из прошлого простирают в него свою деятельность. В человеке эти ариманические силы действуют в настоящее время. ... Если говорить о духе природы, то придется говорить об ариманическом духе. Существа нормальных Иерархий используют ариманического духа, чтобы вызвать все то, что простирается вокруг нас как природа. Что мы не ощущаем природу проодухотворенной — это происходит оттого, что в настоящей жизни природы не содержится духа, но он действует здесь из прошлого. И в этом состоит тайна мировых творческих сил, что духа, которого они оставили на предыдущей ступени, они используют для действия на поздней ступени, но для действия, идущего из прошлого.
     Говоря о природе, нам не следует говорить о веществе, о силах, но — об ариманических существах; при этом мы должны говорить об этих ариманических существах как о сидящих в прошлом". Все, о чем говорит натурфилософ, является суммой ариманических сил, но не современных. За химическими элементами стоят не атомные структуры, а ариманические силы. Однако, проникая за эти химические элементы, вы в настоящем найдете там пустоту. "Отсюда берутся эти несчастные теории о том, что же это такое, "вещь в себе", ибо "вещи в себе" в настоящем не существует. На том месте, где ее ищут, нет ничего, а действие, происходящее в этом ничто, идет из прошлого.
     С человеком дело обстоит иначе. Поскольку он живо ввергнут во время, то через врата человечества ариманические силы проникают в наш мир и действуют в нем. Вследствие этого человек отторгает настоящее бытие от духа". 183 (9)

     278. "Силы природы — это творящие существа, а законы природы — их мысли". 93-а (27)

     284. "Внешне, абстрактно мы приходим к утверждению: целое больше, чем любая его часть, прямая есть кратчайшее расстояние между двумя точками. ... Но как только вы выходите в эфирный мир, перестает действовать закон: целое больше своей части. В эфирном мире человеку предстает следующее: он видит то, что эфирно стоит за частью целого человеческого существа, он видит печень, легкие и ищет их эфирный коррелят, и оказывается, что каждая часть человека существенно больше, чем весь человек на Земле. ...Когда вы войдете в эфирный мир, то там окажется, что легче путь, проделываемый по кривой, а если человек хочет там идти по прямой, то он неким образом прокалывает себя. Он прокалывается в каждой точке, он оказывается на самом длинном пути от одной точки к другой". Современная физика говорит о застывающей силе света, об убывающей силе тяжести с увеличением расстояния. Но наивно утверждать, что для звезды, удаленной от Земли на много световых лет, действительны те же законы природы, что и для нас. "Действие наших законов природы сохраняется лишь для земных отношений и прекращается в мировом пространстве. Но из далей мирового пространства повсюду идут эфирные законы". 224 (5)

     286. "Когда мы воспринимаем звук, цвет и т.д., то мы имеем только отображение реальности; эта реальность воспринимается нами, когда мы находимся вне нашего тела. Опыт о первичных качествах человек получает во время бодрствования в самом себе, а их отображение он видит во внешнем мире. Если он считает, что они существуют только во внешнем мире, то там он получает только их отображение, а не реальность, которая находится в нем самом.


     Этим отображением являются математические, геометрические и арифметические качества вещей".
     Перпендикулярные линии: тела физическое и эфирное. Заштрихованное: астр.тело и "я".
     Иначе обстоит дело с качествами вторичными. Их реальность человек может воспринять только вне своих физ. и эф. тел. Он проектирует в самого себя только их образы. Это происходит оттого, что в современную научную эпоху человек потерял сознание этого двойного соотношения, что он ищет во внешнем мире математические формулы, числа и т.д. ... там, где они только образы абстракций, а вторичные качества он ищет в самом себе, т.е. там, где они тоже только видимость, где их истинное существо от него ускользает".
     "Парацельс или ван Гельмонт обладали четким сознанием, что духовное существо человека активно, когда он воспринимает звук или цвет. Но поскольку в бодрственном состоянии это духовное существо соединено с телом физическим, то формируется только образ истинного цвета или звука. И когда человек их ищет только в физ.теле, то у него по необходимости возникает нереальная (неправильная) идея, концепция, сводящая все к формам чисто механического движения и к математике. Для того, чтобы реально узнать их, не надо ставить физические опыты относительно того, что происходит в человеческом организме, когда воспринимают звук, но надо представить себе, каким способом может человек получить опыт вне своих физ. и эф. тел. Такая идея не приходит в голову ученым современной научной эпохи, так как люди этого времени не имеют желания научиться познавать человеческую природу всю целиком, истинное ядро человеческого существа. Вот почему они не находят первичных качеств вещей в самом человеке, который остается для них неизвестным, а во внешнем мире не обнаруживают вторичных качеств, потому что они забыли, что к нему принадлежит и человек.
     Как первичные качества — математика, механика — находятся внутри человека, так качества вторичные находятся в мире, внешнем по отношению к человеку.
     Не требуется становиться ясновидящим, чтобы постичь все это. Хотя указания, полученные в этой области путем ясновидения, являются основными, все же здоровое познание самого себя может с абсолютной точностью привести ум к тем же результатам. Забывают, чем на самом деле является человек, что его тело полностью проникнуто духом. Забывают, что в состоянии бодрствования дух должен полностью вверяться, предавать себя телу, если он хочет понять в нем законы математики. Также забывают, что дух должен сосредоточиться в самом себе, сделаться независимым, освободиться от тела, чтобы прийти ко вторичным качествам вещей". 326 (6)

     299. "В лице Иоанна Таулера (1300-1361), Генриха Сузо (1295-1365) и Иоанна Рейсбрука (1293-1381) мы знакомимся с людьми, в жизни и деятельности которых самым ярким образом проявились движения души, вызываемые в глубоких натурах духовным путем, подобным пути Майстера Экхарта. Если Майстер Экхарт представляется человеком, который в блаженных переживаниях духовного возрождения говорит о характере и сущности познания как о картине, которую ему удалось нарисовать, то другие представляются странниками, которым это возрождение указало новый путь; они хотят идти этим путем, но цель его отодвигается для них в бесконечную даль. Экхарт больше описывает великолепие своей картины; они — трудности нового пути".
     "Таулер был охвачен чувством: ты не можешь вырваться из обособленности, не можешь очиститься от нее. Поэтому существо Вселенной не может выявиться в тебе во всей своей чистоте, а может только осветить основу твоей души. Таким образом, в этой основе осуществляется только отблеск, только образ существа Вселенной. Ты можешь так преобразить свою отдельную личность, что она будет в образе отражать существо Вселенной; но само это существо не просияет в тебе. Исходя их таких представлений, Таулер пришел к мысли о Божестве, никогда всецело не восходящем в человеческом мире, никогда в него не изливающемся. Более того, он даже не хочет, чтобы его смешивали с теми, кто признает божественным сам этот внутренний мир человека. Он говорит, что соединение с Богом "неразумные люди понимают телесно и говорят, что им надлежит превратиться в божественную природу; но это неверно, и это злая ересь. Ибо даже при самом высочайшем, теснейшем единении с Богом все же божественная природа и божественная сущность остаются высоко, и даже превыше всех высот, и то, что никогда не достается ни одной твари, уходит в божественную бездну"".
     "И оттого, что взор Таулера направлен на природного человека, для него не так важно объяснить, что совершается при вступлении высшего человека в природного и как найти пути, на которые должны стать низшие силы личности, если мы хотим перевести их в высшую жизнь. Как человек, озабоченный нравственной жизнью, он хочет указать пути к существу Вселенной. У него есть безусловная вера и упование, что существо Вселенной просияет в человеке, если он устроит свою жизнь так, что в ней будет обитель для Божественного. Но никогда это существо не может просиять в нем, если человек замыкается в своей чисто природной, отдельной личности. Этот обособленный в себе человек — только отдельный член мира, отдельная тварь, на языке Таулера. Чем больше человек замыкается в это существование, как член мира, тем меньше может найти в нем место существо Вселенной. Если человек хочет воистину стать одно с Богом, то и все силы внутреннего человека должны умереть и умолкнуть. Воля должна отрешиться даже от образа добра и от всякого воления и стать безвольной". "Человек должен устраниться от всех внешних чувств и обратить назад все свои силы и прийти к забвению всех вещей и самого себя". "Ибо истинное и вечное Слове Божие произносится только в пустыне, когда человек вышел из самого себя и из всех вещей и стоит совершенно праздный, пустой и одинокий"."
     Естествознание прослеживает развитие существ от простейшего до самого совершенного, до самого человека. Это — развитие лежит перед нами законченным. Мы познаем его, проницая его силами нашего духа. Когда это развитие доходит до человека, то он не находит впереди ничего иного и должен продолжать его. Он сам выполняет дальнейшее развитие. Отныне он живет в том, что по отношению к прежним ступеням он только познает. Он предметно создает то, что по отношению к предыдущему он только воссоздает по духовной сущности. Что истина не есть одно с существующим в природе, но охватывает как природно-существующее, так и не существующее — этим всецело исполнен Таулер во всех своих ощущениях. Существует предание, что он был приведен к этому одним просвещенным мирянином, неким другом Божьим из Оберланда". Здесь перед нами таинственная история. Где жил этот "друг Божий", об этом существуют только догадки; а кто он был, о том даже и догадок нет. По-видимому, он много слышал о характере проповедей Таулера и после этих рассказов решил поехать к нему в Страсбург, где тот был проповедником, чтобы исполнить по отношению к нему какую-то задачу. Описание отношения Таулера к "Другу Божьему" и влияния, которое последний имел на него, мы находим в сочинении, приложенном к старейшим изданиям проповедей Таулера под заглавием "Книга учителя"."
     "Если бы Таулер с его образом мышления сделался естествоиспытателем, он должен был бы настаивать на чисто естественном объяснении всего природного, включая и всего человека. Он никогда не поместил бы "чисто" духовных сил в саму природу. Он не стал бы говорить о какой-то мыслимой по человеческому образцу "целесообразности" в природе. Он знал, что там, где мы воспринимаем внешними чувствами, нельзя найти "творческих мыслей". Напротив, в нем жило самое ясное сознание, что человек есть чисто природное существо. А так как он чувствовал себя не естествоиспытателем, а был поглощен задачами нравственной жизни, то он ощущал эту противоположность, раскрывающуюся между природным существом человека и созерцанием Бога — созерцанием, которое возникает среди этой природности естественным образом, но как нечто духовное. Именно в этой противоположности и предстал его взору смысл жизни. Человек застает себя как отдельное существо, как творение природы. И никакая наука не может сказать ему относительно этой жизни ничего иного, как то, что он есть творение природы. Как творение природы, он не может выйти за пределы природной тварности. Он принужден оставаться в ней. И однако внутренняя его жизнь выводит его за ее пределы. Он должен иметь доверие к тому, чего не может ему ни дать, ни показать наука о внешней природе. Если он называет сущим только эту природу, то должен быть в состоянии возвыситься до воззрения, которое признает высшим не-сущее. Таулер не ищет Бога, сотворившего мир в смысле творения человека. В нем живет познание, что даже само понятие творения у учителей церкви есть лишь идеализированное творчество человека. Ему ясно, что нельзя найти Бога тем путем, которым наука находит деяния природы и природную закономерность. Таулер сознает, что мы отнюдь не вправе примышлять чего-либо к природе в качестве Бога. Он знает, что кто мыслит Бога согласно самому себе, тот в своем мысленном содержании обнимает не больше, чем тот, кто мыслит природу. И потому Таулер стремится не к тому, чтобы мыслить Бога, но чтобы мыслить божественно. Познание природы не обогащается через знание Бога, но преображается. Познающий Бога знает не иное, чем познающий природу, но знает по-иному. Ни одной буквы не может познающий Бога прибавить к познанию природы; но все его познание природы озаряется новым светом".
     "Генрих Сузо и Иоанн Рейсбрук обладали духовным складом, который можно охарактеризовать как гениальность души. Их чувства как бы инстинктивно притягиваются туда же, куда чувства Экхарта и Таулера были приведены возвышенной жизнью представлений. Сердце Сузо пламенно устремляется к Первосуществу, которое объемлет как отдельного человека, так и весь прочий мир, и в котором он хочет раствориться в забвении себя, как капля воды в великом океане. Он говорит о своем томлении по существу Вселенной не как о чем-то, что он хочет мысленно постигнуть; он говорит о нем как о природном влечении, которое опьяняет его душу жаждой уничтожить свое обособленное бытие и вновь возродиться во Вселенской деятельности бесконечного существа. "Обрати очи твои к этому существу в его чистой простоте, чтобы отбросить всякое частичное существо. Принимай только существо само по себе, которое не смешано с несуществом; ибо всякое несущество отрицает всякое существо; точно так же поступает и существо само по себе, которое отрицает всякое несущество. Вещь, которой еще надлежит стать или которая была, ее ныне нет в существенном присутствии. Нельзя познать смешанное существо или несущество иначе, как приняв во внимание всецело существо. Ибо как только хотят понять вещь, разум встречает прежде всего сущность, и это есть во всех вещах действующая сущность. Это есть раздельная сущность той или иной твари, ибо всякая раздельная сущность смешана с чем-нибудь иным, с возможностью что-нибудь принять. Поэтому не имеющее имени божественное существо должно в самом себе быть существом всецелым, которое присутствием своим содержит все раздельные существа".
     Так говорит Сузо в своем жизнеописании, написанном им совместно с его ученицей Елизаветой Штеглин. И он тоже благочестивый священник и живет всецело в кругу христианских представлений. ... Он написал "Книжечку о вечной Премудрости". В ней "вечная Премудрость" говорит своему "служителю", т.е. ему самому: "разве ты меня не узнаешь? Или ты так низко пал, или исчезла у тебя память о скорби сердца, возлюбленное дитя мое? Ведь это я, милосердная Премудрость, широко распахнула бездну бездонного милосердия, неисследимую даже для всех святых, чтобы благостно принять тебя и все кающиеся сердца; это я, сладостная вечная Премудрость, ставшая нищей и убогой, чтобы вернуть тебя к твоему достоинству; это я, претерпевшая горькую смерть, чтобы вернуть тебя к жизни. Я стою здесь, бледная, окровавленная и любящая, как стояла на высоком древе креста, между строгим судом Отца моего и тобою. Это я — брат твой; смотри, это я — твоя супруга! Я забыла все, что ты когда-либо сделал против меня, как если бы никогда этого и не было, только бы ты всецело обратился ко мне и никогда более не разлучался со мною". Все телесно-временное в христианском представлении о мире стало для Сузо, как мы видим, духовно-идеальным процессом внутри его души".
     "Бельгийский мистик Иоанн Рейсбрук шел теми же путями, что и Сузо. Его духовный путь вызвал резкие нападки со стороны Иоанна Герсона (род.в 1363г.), бывшего долгое время ректором парижского университета и игравшего значительную роль на Констанцском соборе. Можно пролить некоторый свет на сущность той мистики, которая нашла своих ревнителей в Таулере, Сузо и Рейсбруке, если сравнить их с мистическим устремлением Герсона, имевшего своих предшественников в Рихарде Сен-Викторском, Бонавентуре и др. Сам Рейсбрук боролся против тех, кого он причислял к еретическим мистикам. Еретиками для него были все те, кто, в силу поверхностного рассудочного суждения, считал вещи за истечение единого Первосущества, т.е. кто видел в мире лишь многообразие, а в Боге — единство этого многообразия. Рейсбрук не причислял себя к ним, ибо знал, что не рассмотрением самих вещей приходят к Первосуществу, но лишь поднимаясь от этого низшего способа рассмотрения к высшему. Равным образом восставал он против тех, кто в единичном человеке, в его обособленном бытии (в его тварности) хотел видеть попросту и высшую его природу. Немало сожалел он также о заблуждении, которое стирает в чувственном мире все различия и с легким сердцем говорит, что вещи различны лишь по видимости, по существу же они все одинаковы. Для того образа мышления, какой был у Рейсбрука, это то же самое, что сказать: нам нет никакого дела до того, что деревья аллеи вдали сближаются для наших глаз; в действительности они везде стоят на одинаковом расстоянии друг от друга; поэтому наши глаза должны привыкнуть видеть правильно. Но наши глаза видят правильно. То обстоятельство, что деревья сближаются, покоится на необходимом законе природы; и мы ничего не можем возразить против нашего зрения, но мы должны в духе познать, почему мы видим именно так. И мистик не отвращается от чувственных вещей. Он принимает их как чувственные за то, что они суть. И ему ясно также, что никакое суждение не может сделать их иными. Но в духе он выходит за пределы внешних чувств и рассудка, и только тогда находит единство. У него непоколебимая вера, что он может развиться до видения этого единства. Поэтому он приписывает человеческой природе божественную искру, которая может быть доведена в нем до сияния, до самовоссияния.
     Иначе думают умы типа Герсона. Они не верят в это самовоссияние. То, что может видеть человек, для них всегда остается внешним, которое должно приходить к ним откуда-нибудь извне. Рейсбрук верил, что для мистического созерцания должна воссиять высочайшая мудрость; Герсон верил лишь тому, что душа может проливать свет на внешнее содержание учения (на учение церкви). Для Герсона мистика состояла лишь в том, чтобы с теплым чувством относиться ко всему, что дано в этой учении через откровение. Для Рейсбрука она была верой, что все содержание учения может быть также и рождено в душе. Поэтому Герсон порицает Рейсбрука за то, что тот не только воображает себе, будто он обладает способностью ясно созерцать существо Вселенной, но и само это созерцание считает выражением деятельности существа Вселенной. Герсон никак не мог понять Рейсбрука. Они говорили о двух совершенно различных вещах. Рейсбурк имеет в виду душевную жизнь, которая вживается в своего Бога; Герсон — лишь такую душевную жизнь, которая стремится любить Бога, но никогда не может изживать Его в самой себе. Подобно многим другим, Герсон боролся с тем, что ему было чуждо только потому, что он не мог постичь этого в опыте". 7(3)

Шиллер

     366. "Подобно тому, как Кант развенчал знание, чтобы очистить место для веры, так Фихте объявил познание чистым явлением, чтобы иметь перед собой открытый путь для живого действия, для нравственного поступка. Нечто подобное попытался сделать и Шиллер. Но у него красота стояла на том месте, на котором у Канта стояла вера, а у Фихте поступок. Обыкновенно значение Шиллера для развития мировоззрения недооценивают. Подобно тому, как Гете приходилось жаловаться на то, что его не признавали как естествоиспытателя, так как привыкли видеть в нем поэта, так те, кто углубляется в философские идеи Шиллера, должны пожалеть о том, что занимающиеся историей мировоззрений так низко ценят его вследствие того, что ему отведено место лишь в области поэзии".
     "Кант унизил природного человека, чтобы иметь возможность выше поднять человека нравственного. Шиллеру казалось, что в этом есть что-то недостойное человека. Разве страсти человека не могут быть настолько благородны, чтобы из самих себя творить сообразно долгу нравственное? Тогда не было бы надобности их подавлять, чтобы действовать нравственно. Этому строгому требованию долга у Канта Шиллер противопоставил свое мнение в следующей эпиграмме. "Угрызения совести: охотно служу я друзьям, но, к несчастью, делаю это по склонности. Итак, меня часто удручает, что я не добродетелен. Решение: не может быть иного исхода: ты должен стараться их презреть, а затем с отвращением стараться делать то, что тебе повелевает долг". Шиллер стремится по-своему ответить на эти угрызения совести. В человеке фактически господствуют два влечения: чувственное влечение и влечение разума. Если человек отдает себя во власть чувственного влечения, то оказывается игрушкой своих вожделений и страстей, короче говоря, своей самости. Если он совершенно отдается влечению разума, то будет рабом своих строгих заповедей, своей неумолимой логики, своего категорического императива. ... Нет ли в человеке такого состояния, в котором оба влечения, чувственное и духовное, находились бы в гармонии? Шиллер отвечает на вопрос утвердительно. Это то состояние, в котором созидается и постигается прекрасное. Кто созидает произведение искусства, следует свободному природному влечению. Он делает это по склонности. Но не физические страсти руководят им, а фантазия, дух. То же самое происходит и с тем, кто отдается наслаждению произведениями искусства. Действуя на его чувственность, искусство в то же время удовлетворяет его дух... "Красота ведет чувственного человека... к мышлению; красота возвращает духовного человека к материи и чувственному миру". ("Об эстетическом воспитании человека", 18-е письмо)".
     "Человек должен с красотой только играть, и он должен играть только с красотой... Ибо, в конце концов, человек играет только тогда, когда он в полном смысле слова человек, и только тогда он вполне человек, когда он играет. — Шиллер мог бы также сказать: в игре человек свободен, в исполнении долга и в отдаче себя чувственности — он не свободен. Если человек хочет и в своих нравственных поступках быть в полном смысле слова человеком, т.е. если он хочет быть свободным, то его отношение к его добродетелям должно быть такое же, как и к красоте. Он должен облагородить свои склонности до добродетели: и он должен настолько проникнуться своими добродетелями, чтобы по всему своему существу не иметь иного влечения, как следовать добродетели. Человек, установивший это созвучие между склонностью и долгом, может в каждый момент рассчитывать на добродетельность своих поступков как на нечто само собой разумеющееся. С этой точки зрения можно также рассматривать общественную жизнь людей. Человек, следующий своим чувственным влечениям, — самостен. Он всегда стремился бы к своему собственному благоденствию, если бы государство своими законами разума не регулировало бы общественной жизни. Свободный человек из собственного побуждения совершает то, что государство должно требовать от самостного человека. Общественная жизнь свободных людей не нуждается в принудительных законах".
     "Основное настроение греческого ума было наивно, современного — сентиментально, поэтому мировоззрение первого могло быть реалистическим. Ибо он еще не отделил духовное от природного; в природе для него еще был заключен дух. Если он отдавался природе, то природе, исполненной духом.
     Иначе обстоит дело с современным человеком. Он отделил дух от природы, поднял его в серое царство абстракции. Отдаваясь своей природе, он отдавался бы своей природе, лишенной духа. Поэтому его высшее стремление должно быть обращено к идеалу: стремлением к нему он примирит дух и природу. Шиллер находил в умонастроении Гете нечто, родственное греческому. Гете полагал, что видел свои идеи глазами, ибо ощущал нераздельное единство духа и природы. По мнению Шиллера, он сохранил нечто такое, к чему сентиментальный человек приходит, лишь достигнув вершины своего стремления. А такой вершины достигает он в описанном Шиллером эстетическом состоянии, в котором чувственность и разум пришли к единству".
     "Вследствие того, что в современном человеке душевное сознание преобразилось в самосознание, возникает вопрос мировоззрения: как столь живо пережить самосознание, чтобы оно ощутило себя в творчестве живых мировых сил? Шиллер по-своему ответил на этот вопрос, поставив себе идеалом жизнь в художественном ощущении. В этом ощущении человеческое самосознание чувствует свое родство с тем, что лежит за пределами одного лишь образа природы. В нем человек чувствует себя охваченным духом, отдаваясь миру как природное существо".
     "Лейбниц стремится понять человеческую душу как монаду: Фихте исходит не из чистой идеи, которая должна была бы уяснить, что такое человеческая душа; он ищет переживания, в котором эта душа схватывает себя в своей сущности; Шиллер спрашивает: Есть ли такое переживание человеческой души, в котором она могла бы почувствовать, как она коренится в духовно-действительном? Гете переживает в себе идеи, которые в то же время представляют собой для него идеи природы. — В Гете, Фихте, Шиллере в душу стремится войти пережитая идея, или, можно также сказать, идеальное переживание, в то время как в Греции это совершалось с воспринятой идеей, с идеальным восприятием".
     "Миро- и жизневоззрение, которое наивно существует в Гете и к которому Шиллер стремится всеми окольными путями мышления, не нуждается в общепринятой истине, которая видит свой идеал в математике; оно удовлетворяется другой истиной, которая встает перед нашим духом из непосредственного общения с действительным миром. Познание, которое Гете черпал из созерцания произведений искусства в Италии, конечно, не было так безусловно точно, как положения математики. Но зато оно было менее абстрактным. Гете стоял перед ним с ощущением: "здесь необходимость, здесь Бог"."
     "По отношению к своему образу мира Гете не говорит ни о чисто понятийном познании, ни о вере; он говорит о созерцании в духе".
     "Гете является представителем той эпохи мировоззрения, которая чувствует себя вынужденной от чистого мышления перейти к созерцанию. Шиллер пытается оправдать этот переход перед Кантом".
     "Жан Поль является своеобразным защитником того воззрения Гете, что человек в своем внутреннем переживает наивысшую форму бытия. Он пишет Якоби: "Собственно, мы не верим в божественную свободу, Бога, добродетель, но мы действительно созерцаем их как уже данные или дающие себя, и это созерцание и есть знание"."
     "Фихте стремился к чистейшей, высочайшей пережитой истине. Он отказался от всякого знания, которое не вытекало бы из собственного внутреннего, ибо только из этого последнего может проистекать достоверность. Течением, противоположным его воззрению, является романтизм. Фихте признает истину и внутреннее человека лишь постольку, поскольку оно раскрывает истину; романтическое мировоззрение признает лишь внутреннее и признает истинно ценным все, что вытекает из этого внутреннего. "Я" не может быть сковано ничем внешним; все, что оно творит, имеет свое оправдание.
     О романтизме можно сказать, что он доводил до крайних последствий мысль Шиллера: "Человек играет лишь там, где в полном смысле слова является человеком, и он лишь там является вполне человеком, где он играет"... Познающая душа не может принимать всерьез вещи сами по себе, ибо они для нее сами по себе не ценны. Скорее она сама придает им ценность. Настроение духа, осознающего это господство по отношению к вещам, романтики называют ироническим. Карл Вильгельм Фердинанд 3ольгер (1780-1819) дал объяснение романтической иронии: "Дух художника должен объединить все направления в одном всеобозревающем взгляде, и этот, парящий над всем, всеуничтожающий взгляд мы называем иронией". Фридрих Шлегель (1773-1829), один из вождей романтического духовного направления, говорит об ироническом настроении, что оно "видит все и бесконечно поднимается над всем условным, а также над некоторыми искусствами, добродетелями или гениальностью". Кто живет в этом настроении, чувствует себя ничем не связанным; ничто не определяет ему направления его деятельности. Он может по желанию настроить себя философски или филологически, критически или поэтически, исторически, риторически, антично или современно. Иронический дух поднимается над истиной, которая позволяет сковать себя логикой, но он поднимается также над вечным, нравственным миропорядком. Ибо ничто, кроме него самого, не говорит ему, что ему делать. Ироник делает то, что ему нравится; ибо его нравственность может быть только эстетической. Романтики являются наследниками мысли Фихте об единоверности "я". Но они не хотели подобно Фихте наполнить это "я" идеями разума и нравственной верой, ссылаясь прежде всего на свободнейшую, ничем не связанную душевную силу. Мышление было у них совершенно поглощено вымыслом. Новалис говорит: "это очень неудачно сказано, что поэзия имеет особое имя и что поэты составляют особый цех. В ней нет ничего особенного. Она — своеобразный способ действия человеческого духа. Разве не творит и не размышляет каждый человек каждую минуту?" "Я", которое занимается исключительно самим собой, может прийти к высочайшей истине: "Человеку кажется, что он ведет разговор и что некое не известное ему духовное существо побуждает его удивительным образом к развитию очевиднейшей мысли". В сущности, романтики стремились лишь к тому же, что исповедовали Гете и Шиллер: ко взгляду на человека, выявляющему его как наисовершеннейшее и наисвободнейшее существо. Новалис переживает свои поэмы из такого душевного настроения, которое так же относится к образу мира, как душевное настроение Фихте. Но дух Фихте действует в четких очертаниях точных понятий, а дух Новалиса — из полноты души, ощущающей там, где другие мыслят, живущей в любви там, где другие в идеях стремятся охватить существо и процессы мира. ... Новалис чувствует и переживает себя в высшей природе духа. То, что он высказывает, он чувствует благодаря изначально звучащей в нем гениальности, как откровение самого духа природы. Он записывает: "Одному это удалось: он поднял покрывало богини в Саисе. — Но что увидел он? Он увидел чудо чудес — самого себя". Выражая свое чувство такими словами: "Мир духа раскрыт для нас уже в действии, он всегда проявлен. Если бы мы вдруг стали так эластичны, как это нужно, — мы были бы в этом мире", — Новалис выражает то, как он чувствует духовную тайну за чувственным миром, а человеческое самосознание — как орган, при посредстве которого тайна говорит: Это Я". 18(6)

Шеллинг

     367. "Подобно блеску молнии, которая в развитии мировоззрений освещает прошлое и будущее, звучит мысль, которую Фридрих Вильгельм Иосиф Шеллинг (1775-1854) высказал в своей натурфилософии: "Философствовать о природе — значит творить природу". Той мысли, которой были проникнуты Гете и Шиллер: продуктивная фантазия должна участвовать в творении мировоззрения, — эта фраза дает монументальное выражение. Не в том, что природа дает нам добровольно, когда мы ее наблюдаем, созерцаем, содержится ее глубочайший смысл. Человек не может извне воспринять этого смысла. Он должен его создать.
     Дух Шеллинга имел особенную склонность к такому творчеству. Все его духовные силы стремились к фантазии. По находчивости его нельзя сравнить ни с кем, но его воображение создает художественные образы, а не понятия и идеи. Своей духовной особенностью он был призван продолжать ход мыслей Фихте. Этот последний не обладал продуктивной фантазией. Своим требованием истины он дошел до душевного центра человека, до "я". Если это может стать источником мировоззрения, то тот, кто стоит на этой точке зрения, должен быть также в состоянии из "я" достичь полных содержания мыслей о мире и жизни. Это может произойти только с помощью воображения. Фихте им не обладал.
     Подлинное мнение Шеллинга о единстве природы и духа редко понимается правильно. Необходимо целиком перенестись в его образ представлений для того, чтобы не понять их как тривиальность или абсурд. Для того, чтобы пояснить этот образ представлений, мы приведем здесь одну мысль из его книги о мировой Душе, в которой он высказывается о силе тяготения. Многие усматривают трудности в этом понятии, ибо оно предполагает т.наз. "воздействие на расстоянии". Солнце действует притягивающе на Землю, несмотря на то, что между Солнцем и Землей нет ничего такого, что способствовало бы этому притяжению. Следует представить себе, что Солнце через пространство простирает сферу своего действия на места, в которых его нет. Живущие в грубо чувственных представлениях усматривают в подобной мысли трудность. Каким образом может тело действовать там, где его нет? Шеллинг опрокидывает весь этот ход мысли. Он говорит: совершенно правильно, что тело действует только там, где оно находится, но точно так же истинно, что оно находится только там, где оно действует. Если мы видим, как Солнце действует на нашу Землю посредством силы притяжения, то из этого следует, что оно в своем бытии простирается вплоть до нашей Земли и что мы не имеем права переносить его бытие лишь в то место, в котором оно действует видимо. Солнце со своим бытием выходит за границы, в пределах которых оно видимо; видима лишь одна часть его существа, другая обнаруживается путем притяжения. Приблизительно так же должны мы мыслить отношение духа к природе. Дух не только там, где его воспринимают, но также и там, где он воспринимает. Его существо простирается до самых отдаленных мест, в которых он может наблюдать предметы. ... Только в случае, если дух не принимает в расчет природу и взирает на себя самого, ему представляется, что он отделен от природы, как глазу кажется, что Солнце заключено внутри некоего пространства, если упустить из виду, что оно находится также и там, где оно действует путем притяжения. Таким образом, если я даю возникнуть в моем духе идеям, выражающим законы природы, то одинаково правильно будет как одно утверждение: что я творю природу, — так и другое: что. природа сама творит себя во мне.
     Есть две возможности описать существо, являющееся одновременно духом и природой. Одна из них: я описываю реально действующие законы природы; другая: я показываю, каким образом дух приходит к этим законам. В обоих случаях мною руководит одно и то же. В одном случае закономерность показывает мне, как она действует в природе; в другом случае дух показывает мне, что он предпринимает для того, чтобы представить себе эту же закономерность. В одном случае я занимаюсь естествоведением, в другом — духоведением. Шеллинг привлекательно описывает связь между обоими: "Необходимая тенденция всякого естествознания заключается в том, чтобы от природы прийти к разумному. Это, а не что-либо иное лежит в основе стремления внести теорию в явления природы. Величайшим усовершенствованием естествознания было бы совершенное одухотворение всех законов природы до законов созерцания и мышления. Феномены (материальное) должны совершенно исчезнуть, и остаться должны только законы (формальное). Отсюда проистекает то, что чем больше выступает в самой природе закономерное, тем более исчезает оболочка, а сами феномены становятся духовнее и в конце концов совершенно прекращаются. Оптические феномены являются не чем иным, как геометрией, чьи линии проведены светом, и самый этот свет двояко материален. В явлениях магнетизма уже исчезают всякие материальные следы, а от феноменов силы тяготения, которые даже естествоиспытатели, как они полагали, могли понять только как непосредственно духовное воздействие — воздействие на расстоянии, — не остается ничего, кроме их закона, осуществление которого в целом заключено в механизме небесных движений. Законченной теорией природы была бы такая, в силу которой вся природа растворилась бы в разуме"."
     "Шеллинг хочет при помощи творений природы проникнуть к творчеству; он погружается внутрь творящей природы и дает ей возникнуть в своей душе, как художник дает возникнуть своему произведению искусства. Таким образом, чем являются, по мнению Шеллинга, мысли, содержащиеся в его мировоззрении? Это идеи творящего Духа природы. Что предшествовало вещам и что их создало, возникает в отдельном человеческом духе как мысль. Эта мысль так относится к своему первоначальному действительному бытию, как образ воспоминания о каком-либо переживании относится к самому этому переживанию. Итак, человеческая наука становится для Шеллинга образом воспоминания о духовных прообразах, творящих до бытия вещей. Божественный Дух сотворил мир; в конце он творит также и людей для того, чтобы в их душах создать себе орудия, при помощи которых он может помнить о своем творчестве. Таким образом, предаваясь размышлению о мировых явлениях, Шеллинг совершенно не чувствует себя отдельным существом. Он кажется себе частью, членом творящих мировых сил. Он не мыслит, но Дух мира мыслит в нем. Этот Дух в нем созерцает свою собственную творческую деятельность".
     "По воззрению Шеллинга, природа, искусство и мировоззрение (философия) находятся в таком взаимоотношении, что природа дает готовые внешние продукты, мировоззрение — творческие идеи; искусство — и то и другое в гармоническом взаимодействии. Художественная деятельность стоит посередине между творческой природой, созидающей без знания идей, на основании которых она творит, и мыслящим духом, знающим эти идеи и не могущим с помощью их творить вещи. Шеллинг выражает это в словах:
     "Идеальный мир искусства и реальный мир объектов являются, таким образом, продуктами одной и той же деятельности; совпадение обоих (сознательной и бессознательной) без сознания дает действительный, с сознанием — эстетический мир. Объективный мир есть лишь первоначальная, еще бессознательная поэзия духа. Общее орудие философии и заключительный камень всего ее свода — философия искусства"."
     "Фихте все заключает в "я". Шеллинг распространил "я" на все. Он не хотел подобно Фихте показать, что "я" является всем, но наоборот, что все есть "я". И Шеллинг имел мужество объявить божественным не только содержащее идеи "я", но всю человеческую духовную личность. Он не только сделал человеческий разум божественным, но и содержание человеческой жизни сделал божественным, личным существом.
     Антропоморфизмом называют такое толкование мира, которое исходит из человека и представляет себе, что в основе кругооборота мира в целом лежит существо, направляющее его подобно тому, как человек направляет свои собственные действия. Антропоморфичным считает мир также и тот, кто в основу событий кладет всеобщий мировой разум. Ибо этот всеобщий мировой разум есть не что иное, как человеческий разум, превращенный в общий. Когда Гете говорит: "Человек никогда не поймет, как он антропоморфичен," — то он имеет в виду, что в простейших наших изречениях о природе заключен скрытый антропоморфизм. Когда мы говорим, что какое-либо тело продолжает катиться оттого, что его толкнуло другое, то мы сознаем такое представление исходя из нашего "я". ... Шеллинг имеет мужество признать самый последовательный антропоморфизм. В конце он провозгласил человека со воем его содержанием жизни божеством. И так как для этого содержания жизни необходимо не только разумное, но и неразумное, то он имел возможность объяснить и неразумное в мире. Хотя для этой цели он должен был дополнить разумный взгляд другим, источник которого не заключен в мышлении. Этот, по его мнению, высший взгляд он назвал "положительной философией". Она "есть подлинная свободная философия"... "Отрицательная философия" останется преимущественно философией для школы, "положительная" — для жизни. Полное посвящение, которого можно требовать от философии, дают лишь обе вместе. Как известно, в Элевзинском посвящении различались малые и великие Мистерии, малые считались предварительной ступенью к великим... Положительная философия есть необходимое следствие правильно понятой отрицательной, и, таким образом, можно сказать в отрицательной философии празднуются малые, в положительной — великие Мистерии философии". 18(7)

     661. "Способ, каким понятие (идея) изживается в чувственном мире, создает разницу между царствами природы. Если чувственно-действительное существо достигает лишь такого бытия, что оно стоит целиком вне понятия, и лишь им, как законом, управляется в своих изменениях, то мы называем это существо неорганическим. Все, что происходит с ним, возводимо к влиянию других существ; и как два таких существа воздействуют одно на другое, объяснимо с помощью стоящего вне их закона. В этой сфере мы имеем дело с феноменами и законами, первоначальные из которых можно назвать прафеноменами. В этом случае понятийное, которое нужно воспринять, стоит вне восприятийной множественности.
     Но чувственное единство уже само указывает за свои пределы, оно может, если мы хотим его постичь, понудить нас пойти далее, к более широким, чем воспринимаемые нами, определениям. Тогда является понятийно постигаемое как чувственное единство. Оба, понятие и восприятие, не идентичны: понятие является не в н е чувственного многообразия, как закон, а в нем — как принцип. Оно лежит в его основе как нечто пронизывающее его, более не воспринимаемое чувственно, что мы называем типом. С ним имеет дело органическое естествознание.
     Но также и здесь понятие еще не является в своей собственной форме как понятие, а сначала как тип. Когда же оно выступает не как всепронизывающий принцип, а в своей понятийной форме, то оно является как сознание; тогда, наконец, приходит к явлению то, что на предыдущих ступенях пребывает в ином. Понятие здесь само становится восприятием. Мы имеем дело с самосознающим человеком.
     Закон природы, тип, понятие — это суть три формы, в которых изживается идеальное. Закон природы абстрактен, стоит над чувственным многообразием, он господствует в неорганическом естествознании. Здесь идея и действительность полностью разъединены. Тип соединяет их в сущность. Духовное становится действующей сущностью, но действует оно не как таковое. Его, как такового, здесь нет, но оно, если его хотят рассматривать сообразно его бытию, должно быть увидено как чувственно-образное. Так пребывает оно в царстве органической природы. Понятие присутствует воспринимаемым образом. В человеческом сознании воспринимаемо само понятие. Созерцание и идея покрывают одно другое. Они суть идеальное, которое созерцаемо. Поэтому на той ступени идеальное ядро бытия нижних ступеней природы приходит к явлению. С человеческим сознанием дана возможность тому, что на нижних ступенях бытия просто имеется, но не является, стать также являющейся действительностью". 1(16)

     680. "Если следствие должно возникнуть в физическом, то причина должна длиться, должна продолжать действовать. Когда прекращается причина, то кончается и следствие. Так что мы можем это записать в таком изречении: минеральное царство: одновременность причины и следствия в физическом. ... Растительное царство: одновременность причины в физическом и в сверхфизическом (в эфирном пространстве)".
     "Многое в животном, что подобно растительному, я могу объяснить из эфирного мироздания, но никогда — того, что в животном выступает как движение, а также того, что выступает в животном как ощущение".
     "Причина способности ощущать и двигаться находится в мире причин не одновременно, а до возникновения животного существа". "Если мы ищем прошлую сверхфизическую причину в далях времени, то мы должны снова вернуться в физическое. ... А когда мы идем во времени назад и возвращаемся опять на Землю, то мы, разумеется, приходим в предыдущую человеческую жизнь. ... Животное царство: прошлая сверхфизическая причина настоящего следствия. Человеческое царство: прошлая физическая причина настоящего следствия в физическом". 235(2)

     1010. 1. Направим свой взор на безоблачное синее небо. Интенсивно, долго отдадимся этой синеве, так что забудем все окружающее нас в мире, все воспоминания и заботы. Тогда наступит момент, когда синева исчезнет и перед нами откроется бесконечность и совершенно определенное чувство захочет из­литься из нас туда. Это благоговение перед бесконечностью, благоговейная отдача себя.
     2. Посмотрим на распускающиеся деревья, на зеленый покров луга и забудем все внешние впечатления, отдадимся целиком зеленому цвету. Тогда цвет исчезнет и душа почувствует: "теперь я понимаю, что я переживаю, когда образую в себе представления, когда я мыслю в себе, когда во мне вспыхивает мысль, возникает представление. Этому теперь учит меня произрастание зелени. ... Этот цвет учит меня, что я должен чувствовать, получая дар мыслить".
     3. Посмотрим таким же образом на снежный покров. "Он вызовет в нас моральное ощущение всего, что мы называем явлением вещества в мире. ... мы почувствуем структуру и бытие вещества в мире".
     4. "Созвучие желания и разума, мысли и вожделения, живущих в человеческой душе, — это мы ощущаем в тоне и октаве". (Двузвучие.)
     5. Заставим исчезнуть все, что мы воспринимаем в природе при помощи чувств, тогда чувственный покров снимется и повсюду выступят моральные ощущения симпатии и антипатии. Мы проникнем в мир, кото­рый лежит за внешним покровом. Нам откроются существа, силы которых действуют за природными царства­ми, откроется элементарный мир. 136 (1)

     1182. "Моей первой поездкой в Вену я воспользовался для того, чтобы приобрести себе побольше фи­лософских книг. Особенно моей любовью пользовался тогда первый набросок "Наукоучения" Фихте. ... Моя работа над естественнонаучными понятиями привела меня в конце концов ко взгляду на деятельность человеческого Я как на единственно возможную исходную точку для истинного познания. Если Я про­являет свою деятельность и само созерцает ее, то в сознании, следовательно, имеется духовное во всей его непосредственности. Так говорил я себе, полагая, что нужно только уметь все таким образом созерца­емое излагать в ясных, удобных для обозрения понятиях. Чтобы найти к этому путь, я и придерживался "Наукоучения" Фихте. Но у меня были все же и собственные взгляды. ... Раньше я мучился над отыска­нием для явлений природы понятий, из которых можно было бы найти понятие для Я. Теперь же я хотел, наоборот, исходя из Я, проникнуть в становление природы. Дух и природа стояли тогда как противо­положности перед моей душой. Для меня существовал мир духовных существ. Что Я, являющееся само духом, живет в мире духов, было для меня непосредственным созерцанием. Но природа не укладывалась в переживаемый духовный мир. Идя от "Наукоучения", я особенно заинтересовался статьями Фихте "О на­значении ученого" и о "Сущности ученого". Эти статьи явились для меня неким идеалом, к которому я сам стремился. Наряду с этим я читал также "Речи к немецкому народу". Но они заинтересовали меня тогда гораздо менее, чем остальные сочинения Фихте".
     "Особенное же значение приобрели для меня лекции по немецкой литературе, читавшиеся тогда в (высшей) тех­нической школе Карлом Юлиусом Шроером. В первый год моего учения в той школе он читал о "Немецкой лите­ратуре, начиная с Гете" и "Жизнь и сочинения Шиллера". Уже с первой лекции я был совершенно увлечен. Он дал обзор немецкой духовной жизни во второй половине восемнадцатого столетия и драматически изо­бразил первое, подобное удару молнии вступление Гете в ту духовную жизнь. Теплота его изложения, воодушевление, с которым он приводил во время лекций отрывки из поэтов, вводили каким-то внутренним образом в суть поэзии".
     "В библиотеках я занимался "Метафизикой" Гербарта и работой Циммермана "Эстетика как наука о фор­мах", которая была написана в духе гербартовой философии. К этому еще присоединялось тщательное изу­чение "Общей морфологии" Эрнста Геккеля. Я могу с правом сказать: все, что я находил в лекциях Шроера, Циммермана и в упомянутом выше чтении, являлось для меня глубочайшим душевным переживанием. В связи с ним вставали передо мной загадки познания и мировоззрения".
     "Я считал себя тогда обязанным искать истину через философию. Я должен был изучать математику и естественную историю, но был убежден, что не выработаю к ним соответственного отношения до тех пор, пока не сумею подвести под их данные верный философский фундамент. Но ведь духовный мир предстоял мне как действительность. В каждом человеке раскрывалась мне совершенно ясно его духовная индивиду­альность. Физическая телесность и деятельность физического мира являлись только откровением этой по­следней. Она соединялась с тем, что вело свое происхождение как физическое зерно от родителей. Я следовал за умершим человеком на его дальнейшем пути в духовном мире. Однажды после смерти одного из моих товарищей по школе я написал об этой стороне моей душевной жизни одному из моих прежних учи­телей, с которым я сохранил и после окончания реального училища дружеские отношения. Он ответил мне необыкновенно милым письмом, но не удостоил ни единым словом того, что я писал об умершем товарище. И так обстояло дело постоянно, когда оно касалось моих воззрений на духовный мир. О нем никто не хо­тел и слышать. Самое большее, с той или иной стороны мне начинали говорить о спиритизме, о котором я, со своей стороны, не желал ничего слышать. Мне представлялось нелепостью приближаться к духовному таким путем.
     И вот, случайно познакомился я с одним простым человеком из народа. Он ездил каждую неделю в Ве­ну как раз тем же поездом, что и я. Занимался он собиранием целебных трав и продажей их в аптеки. Мы сделались друзьями. С ним можно было говорить о духовном мире как с человеком, имеющим соответ­ственный опыт. Это была кроткая, благочестивая личность. Во всем, что касалось школьной науки, он был необразован. Он, правда, прочел много мистических книг, но все, что он говорил, совершенно не несло на себе влияния этого чтения. То было излияние душевной жизни, таившей в себе совершенно эле­ментарную творческую мудрость. Чувствовалось, что он читает книги только для того, чтобы найти у других то, что он знал сам по себе. Но это не удовлетворяло его. Он сам как личность раскрывался таким образом, как будто был лишь органом речи для духовного содержания, которое хотело говорить из сокровенных миров. Находясь вместе с ним, можно было глубоко заглядывать в тайны природы. Этот человек носил на спине свою вязанку целебных трав, но в сердце он носил результаты того, что приобрел, собирая травы, из духовности природы. Я часто видел улыбку на лице того или иного человека, присоединявшегося к нам в качестве "третьего", когда я шел с этим "посвященным" по венской Аллейной улице. И это не удивительно. Ибо его манера изъясняться была не очень-то понятна. Нужно было быть отчасти знакомым с его "духовным диалектом". Сначала я тоже не понимал его, но с первого же дня знакомства испытал глубочайшую симпатию к нему. И мне стало постепенно казаться, что я общаюсь с душой очень древних времен, которая, не затронутая ни цивилизацией, ни наукой, ни современными воз­зрениями, знакомит меня с инстинктивным знанием древнейшего времени.
     Если взять обычное понятие учебы, то можно было бы сказать, что у этого человека нечему было учиться. Но при помощи него, так твердо стоявшего в духовном мире, можно было глубоко заглянуть в этот духовный мир тому, кто сам прозревал его. Всякая фантастика была ему при этом совершенно чужда. Дома его окружала самая простая, пропитанная трезвейшими взглядами деревенская семья. Над дверью его дома находилась надпись: "Без Бога ни до порога". Гостей угощали, как это делалось и у всех крестьян. Мне всегда доводилось пить кофе не из чашки, а из "горшочка" вместимостью с литр, к которому подавался кусок хлеба исполинских размеров. Крестьяне не считали этого человека фантазе­ром. Его манера держаться не возбуждала в его селе ни у кого насмешки. Он обладал здоровым юмором и находил при встречах такие слова, которые приходились каждому по душе. В деревне никто не улы­бался так, как те люди, которые ходили, бывало, с ним и со мной по Аллейной улице и видели в нем лишь нечто совершенно чуждое. Человек этот, даже когда жизнь унесла меня далеко, оставался всегда душевно близким мне. Его можно найти в моих Мистериях-Драмах в образе Феликса Бальде".
     "Мне казалось опасным доводить слишком поспешно какой-нибудь ход мыслей до образования собствен­ного философского воззрения. Это привело меня к тщательному изучению Гегеля".
     "Как раз со стороны математики пришлось мне пережить тогда решающий момент. Наибольшие внутренние затруднения создавало мне представление пространства. Оно не позволяло мне мыслить его наглядно, как пустоту, убегающую в бесконечность по всем направлениям, но именно на таком воззрении были основаны господствовавшие тогда естественнонаучные теории. Благодаря новейшей (синтетической) гео­метрии, с которой я познакомился на лекциях и во время личных занятий, перед моей душой выступило представление, согласно которому линия, продолжающаяся до бесконечности вправо, возвращается слева опять к своей исходной точке. Мне казалось, что при помощи подобных представлений новейшей геомет­рии можно составить себе понятие о пространстве иначе, чем как о некоем простирании в пустоте. Пря­мая линия, кругообразно возвращающаяся к себе самой подобно линии окружности, была воспринята мною как откровение. Уходя с лекции, на которой это впервые предстало перед моей душой, я почувствовал, как с меня спадает пудовая тяжесть. Меня охватило чувство освобождения. И опять, как в детские годы, геометрия дала мне ощущение счастья. За загадкой пространства стояла для меня в те годы загадка вре­мени".
     "Мне становилось все яснее, что при переходе человека от обычных абстрактных мыслей к духовному видению, сохраняющему все же продуманность и ясность мысли, он вживается в некую действительность, от которой его отдаляет обычное сознание. Это последнее обладает, с одной стороны, живостью восприятий чувства, а с другой — абстрактностью мыслеобразования. Перед моей душой возникало духовное видение, покоившееся не на темном мистическом чувстве. Оно протекало скорее в духовной деятельности, которую по своей отчетливости и прозрачности можно было вполне сравнить с математическим мышлением. Я прибли­зился к душевному строю, при котором я считал себя вправе отстаивать правомерность своих восприятий духовного мира и перед "форумом" естественнонаучного мышления. Мне пошел двадцать второй год, ко­гда в моей душе изживались эти переживания". 28 (гл.3)