357. "В следующих один за другим периодах эволюции человек вступает в новые импульсы развития. Он должен воспринять до определенной степени то, что требует от него его время. В первую послеатлантическую эпоху люди должны были воспринять в себя душевно-духовные импульсы, делавшие возможным в особенности сохранить выработку эф.тела... (и т.д.). Представим себе, что в пятом послеатлантическом периоде человек воспротивится воспринять нечто из того, что необходимо в эту эпоху. ...Тогда определенный член человеческой телесности (у белой расы), и прежде всего кровь осталась бы без того, что должно бы было в нее прийти, если бы человек не противился своей эпохе. Этому члену телесности тогда не хватило бы того, что как соответствующая субстанция и ее силы должно быть пронизано правильным образом. В результате эта субстанция и присущие ей силы, хотя и не в той степени, как у трупа при выхождении "я", стали бы жизненно больными, и человек носил бы это в себе как яд. Отставание от эволюции, таким образом, означает, что человек пропитывается ядовитым формо-фантомом. Восприми же он то, что соответствует его культурной эпохе, — и этот фантом, который он носит в себе, растворился бы через новый склад души. В противном случае он коагулируется в теле.
     Отсюда происходят болезни культуры, культурный декаданс, всякого рода душевная пустота, ипохондрия, странности, неудовлетворенности, капризность и т.д., а также все атакующие культуру, противящиеся культуре инстинкты. Ибо или человек принимает культуру своей эпохи, приспосабливается к ней, или он развивает соответствующий яд, который выделяется и может быть растворен только через приятие культуры. ...Действие яда — это всегда есть в то же время и агрессивные инстинкты".
     "Носить в себе такой ядо-фантом означает делаться несчастным человеком, которого в наше время называют нервным, неврастеником, неуживчивым, монистом, материалистом; ибо эти свойства часто, намного чаще, чем думают, зависят от физиологических оснований, оттого, что яд, вместо того, чтобы поглощаться, отлагается". 174 (14)

1402. "Старые понятия веры привели человечество к атеистически-материалистическому требованию го­лого внешнего знания, скажем, в лютеровском, кантовском смысле, в смысле монизма XIX столетия".131 (3)

338. В VIII-IX христианских столетий выступило искушение от люциферических ангелов в виде идеи о единой форме истины для всей Земли. "Они хотели победить. Они хотели заставить человека впасть в заблуждение и поверить, будто бы по всей Земле должна господствовать единообразная, однозначно звучащая догматическая истина. И всe снова и снова встаeт среди человечества это ужасное заблуждение догматического монизма. ... ариманический принцип выступил в XIX в. Носителем, земным носителем его был Наполеон. От Наполеона в Европе изошло то заблуждение, что всe должно исходить от национального принципа, что люди делятся на группы по национальностям. На службе у Аримана действовал Наполеон, и оттуда исходит то, что живeт и поныне: группирование людей на земной территории в строго национальных границах". Прикрывается это лозунгом о свободе и равенстве наций. С другой же стороны провозглашают: одна истина для всех!
     "Импульс Христа поставил себе задачу создать противоимпульс тому, что некоторое время действовало в двух ложных направлениях. Это означает: дать нормально развитым Ангелам большую силу, чтобы они могли противодействовать люциферически развитым ангелам, преследующим ложную цель единства. На место ложно-монистической единой природы всякого знания выступает теперь то, что проистекает из правильно понятого Христианства: понимание, а не навязывание того, что человек думает сам, поиск истины в другой человеческой природе. И если это есть в человеке, то в нeм есть Импульс Христа, укрепляющий нормально развитого Ангела. Этим, опять-таки, людям и каждой эпохе ставится идеал: искать на Земле индивидуально образованную истину, искать не из совершенно загнанного Люцифером в тупик интеллекта, а из души, из сердца, искать то, что истинно; до некоторой степени каждый человек на свой лад ищет то, что истинно. Слова: истина пребывает в каждой человеческой душе, — глубоко христианские, что я не раз объяснял. В их основе пребывает укрепление природы Ангела, который таким образом может одержать победу над люциферическим ангелом, желающим по всей Земле распространить единую догматику как равномерную сеть однозначной интеллектуальности, не допускающей множественности понимания. А с другой стороны, должна быть укреплена сила правильно развитого Архангела, чтобы он всe более и более мог побеждать тех духовных существ, которые вводят разделение человеческих групп, влюбляют эти группы в их языки и так вгоняют их в фанатизм обособления. Через Импульс Христа должны укрепляться правильно развитые Ангелы и Архангелы. ... Христос пребывает здесь не только для людей, но и для Ангелов и Архангелов. Ибо Христос — это космическое Существо, вошедшее в земное развитие через Иисуса из Назарета". 162(2)

1544.С 1879 г. всякий человек, приходящий в школу, воспринимает естественнонаучный образ мышления и ощущений. В этом же духе он затем усваивает мировоззрение, и действительным для него тогда является только то, что распростерто в чувственном мире. Это очень по вкусу ариманическим силам. "Ибо те ариманические силы, что с 1879 г. основались, так сказать, в человеческих душах, — что они собой представляют? Они не люди: они ангелы, но отставшие ангелы, ангелы, отошедшие от пути правильного развития и разучившиеся исполнять свою задачу в близлежащем духовном мире. Будь они в состоянии это делать, их бы не свергли в 1879 г. ... теперь они хотят исполнить свою задачу с помощью головы, человеческого мозга. В мозгах людей они сидят глубже, чем следовало бы. Что сегодня называют монистическим мышлением — это в действительности делают не люди". 177(10)

4. Христианство и религии Востока

Ведизм, шиваизм

     146. "Монистически-спиритуальная философия, которая в то же время есть и религия, выступает перед нами в ведизме". "Отдающийся Ведам чувствует свою религиозную жизнь единой с жизнью мудрости". 142 (1)

     179. В человечестве есть два духовных течения. "Одно из них выходит, можно сказать, из плюрализма, из монадологии, которая начало и источник бытия выводит из множества существ и сил"; например, у индусов — Брама, Шива, Вишну; у германцев — Один, Хёнир и Лёдур и т.д. Это встречается также и в философиях. "Навстречу этому служению множеству должно было выступить синтетическое, обобщающее движение, которое бы исходило из монизма, из монома. Настоящими инспираторами всякого монотеизма и монизма, теми, кто дает импульс всему единобожию, являются семитские народы. Быть представителем монома, богоединства — это заложено... в их крови. ...Но монизм, или монотеизм, взятый отдельно, может составить лишь конечный идеал. И он никогда не может привести к ... охватывающему, конкретному мировоззрению. Тем не менее, в послеатлантический период и монотеистическое течение должно было найти свое представительство, и эта задача — дать фермент, импульс монотеизма, была возложена на один определенный народ, на семитов. Отсюда та абстрактная суровость, абстрактная неумолимость, свойственная этому народу в представительстве монотеистического принципа; с этой стороны получили импульс и остальные народы, когда своих различных божественных существ они приводят к единству".
     "Все, что синтетической, резюмирующей деятельностью Я когда-либо могло быть извлечено из принципа единства, извлечено в течение веков семитским духом. В этом великая полярность между плюрализмом и монизмом, и в этом значение семитского импульса в мире. Монизм немыслим без плюрализма и наоборот. Мы должны поэтому признать необходимость обоих". 121(7)

Геккелизм-дарвинизм и мировоззрение

     415. Ключевым вопросом теории Дарвина-Геккеля было: "либо эпигенез и происхождение (эволюция) — либо преформация (преобразование) и творение". "Гегель коренился всеми фибрами своего бытия в мире фактов и извлекал из него лишь сумму идей, необходимо присущую ему. Он постоянно стремился показать, как все существа прорабатываются до того, чтобы в конце концов в человеческом духе достичь вершины своего становления. Геккель же постоянно стремился показать, как сложнейшие человеческие отправления можно свести к простейшим началам бытия. Гегель объяснял природу из духа, Геккель выводил дух из природы. Поэтому можно говорить о произошедшем в ходе столетия переворачивании мировоззрения".
     "Наука у него (Геккеля) выступает непосредственно с характером мировоззрения. ... Он наблюдает дух и природу с одинаковой любовью. Поэтому он мог находить дух и в простейшем живом существе. И он шел еще дальше. Он исследовал наличие духа в неорганических частицах. "Каждому атому, — говорил он, — имманентна определенная сумма сил, и в этом смысле он одушевлен. Без принятия души атома простейшие и самые всеобщие явления химии не объяснимы"."
     "Идеалист приписывает материи дух, поскольку не может себе представить, чтобы из бездуховной материи мог возникнуть дух. Он полагает, что стало бы необходимо отвергнуть дух, если не принять его наличие здесь до того, как он здесь проявился, т.е. принять его наличие во всех формах бытия, где для него еще нет никакого органа, никакого мозга. Для мониста этот ход идей не приемлем. Он не говорит о бытии, которое, как таковое, не представало бы также и внешне. Он не делит вещи по свойствам надвое: на такие, свойства которых действительно пребывают в них и в них проявляются, и такие, в которых свойства пребывают в тайне и проявляются лишь на более высокой ступени, до которой вещи развиваются. Для него нет ничего более того, что он наблюдает. А когда наблюдаемое развивается далее, то позднейшие формы наличествуют впервые в тот момент, когда они действительно являют себя.
     Насколько монизм Геккеля был неправильно понят в этом отношении, показывают возражения, сделанные Карнери. Он писал: "нет духа без материи, но также нет и материи без духа". Но не следует забывать, что мировоззрение Геккеля твердо придерживается наблюдения. В своих "Мировых загадках" Геккель говорит: "я ни в малейшей степени не придерживаюсь гипотезы о наличии сознания у атома". Геккель, идя рука об руку с наблюдением, утверждал, что деятельность материи, проявляющаяся на примитивном уровне как притяжение и отталкивание, восходит к высшим духовным отправлениям. "Закономерность, выражающаяся в духовных отправлениях, для него того же рода, что и выражающаяся в притяжении и отталкивании частиц массы. ... Он объясняет духовные явления из законов, которые он наблюдает в простейших явлениях природы. Для него идеалом является увидеть, как процессы и существа сами говорят о своем становлении и взаимодействии, а не то, что как объяснение этого придумывается извне". 18(11)

     483. "Монизм, спиритуальный монизм — такова философия Вед, получающая свое развитие далее в Веданте. Эта философия исходит из того, что человек имеет в себе глубинное "Я". Развитие состоит в его постижении. Это не есть повседневное, современное "я". Оно едино с мировым Я, а не просто покоится в нем".
     "Все познание, все знание, все мышление и ощущения — это духовное дыхание. И то, что мы, таким образом, вбираем в себя как часть мирового Я в наши души — но эта часть остается связанной со всем мировым Я — это и есть Атман. ... И подобно тому, как мы выдыхаем физически, так существует поклонение души, через которое она свое лучшее молитвенно, жертвенно обращает к этому Я. Это подобно духовному выдыханию: Брахман. Атман и Брахман, как вдох и выдох, делают нас причастными к всегосподствующему мировому Я".
     "Это была ясновидческая наука, инспирация, данная, как милость, свыше: философия Вед. Наукой, искомой в смысле современной науки, но и искомой людьми, которым еще не было доступно ясновидение, была философия Санкхья". "Санкхья — это философия, которая хотя и приобретается через ясновидение, тем не менее остается наукой о внешних формах; она не проникает до самого душевного. Душевное остается незатронутым изучением".
     "Философия Санкхья плюралистическая (ее можно сравнить с философией Лейбница). Отдельная душа, принадлежит ли она человеку или Богу, не выводима... из одного источника, не берется как отдельно от вечности существующая душа, не находима в исходном пункте единства... Особо подчеркивается самостоятельность каждой отдельной души, которая ведет свое развитие в мире замкнуто для себя в своем бытии и сущности.
     Плюрализму душ противостоит то, что в Санкхья-философии называется практическим элементом. Мы не можем обозначить его современным словом "материя", поскольку оно понимается материалистически. В Санкхья-философии это не имеется в виду, когда говорится о субстанциональном, противостоящем множественности душ, которое также не выводимо из единства.
     Сначала мы имеем множественность душ, а затем то, что можно назвать материальным базисом, как бы пространственно и во времени пронизывающим мир (сверхчувственным) пра-потоком, из которого души берут элемент для внешнего бытия, облекаются этим материальным элементом, который, как и души, не выводим из единства... он есть некий род духовного пра-потока... .В начальный момент стадии эволюции существует как бы недифференцированный материальный элемент, в который погружено множество душ для прохождения эволюции. Первое, что выступает как форма, что еще недифференцировано из единого пра-потока, — это сама спиритуальная субстанция, находящаяся в исходной точке эволюции.
     Следующим выступает то, чем душа может облечься индивидуально — Будхи. Если мы мыслим душу облеченной субстанцией пра-потока, то это внешнее выражение души еще не отличается от всеобщего волнующегося элемента пра-потока ... но затем она облекается в Буддхи.
     Третий элемент таков, что благодаря ему душа может становиться все более и более индивидуальной. Это Ахамкара. Это все более и более низкие образования пра-материи. Таким образом, мы имеем пра-материю, ближайшая форма которой есть Буддхи, затем Ахамкара. Следующая форма — это Манас, затем идут такие формы, как органы чувств, затем более тонкие элементы и последней формой выступает материальный элемент, который мы имеем в физическом окружении. ... все это плотные оболочки, в которых выражает себя душа".
     "Санкхья — это рассмотрение оболочек души, а йога — возведение душевного на все более и более высокие ступени переживания. Отдача йоге поэтому состоит в постепенном пробуждении высших сил души ... это путь в духовные миры, путь к освобождению души от внешних форм, к самостоятельной душевной жизни в ее внутреннем. Йога является другой стороной философии Санкхья".
     "Душевное, погруженное во внешнюю форму, но возвещающее о себе, открывающее себя как душевное, живет в элементе Саттва. Душевное, погруженное в форму и заглушенное ею, неспособное подняться над ней, живет в элементе Тамас. А то, чем душевное держит внешнюю форму в равновесии, живет в элементе Раджас. Саттва, Раджас, Тамас — суть три Гуны; они составляют существенную характеристику того, что мы называем философией Санкхья".
     "Почитайте, что я пытался изложить в первой части моего "Очерка тайноведения" о человеческой конституции, о сне и бодрствовании, о жизни и смерти, и вы получите то, что в современном смысле можно назвать философией Санкхья. Почитайте, что там дальше говорится об эволюции мира от древнего Сатурна до нашего времени, и вы получите ведическую философию, выраженную для нашего времени. Почитайте последнюю часть, где говорится о человеческом развитии, и вы получите описание йоги нашего времени. ... Наше время должно органически связать три строго нюансированных духовных течения, пришедшие к нам из древней Индии: философию Вед, философию Санкхья и йогу". 142(1)

     591. Кант считал основным недостатком всей предшествовавшей ему философии то, что она пыталась с помощью мышления познать вещи и не задумывалась над вопросом: а способно ли на это мышление? Вопрос о "что" познания стал предшествовать вопросу о возможностях познания. И вопрос: что такое познание? — стал, в первую очередь, вопросом теории познания.
     У Гете был на это другой взгляд. Хотя он и не высказывался об этом непосредственно, но "он стоял на глубочайших фундаментальных основах познания и потому был против простого созерцания природы, при котором художник обращается к предметам природы верно и усердно, тончайшим образом подражает ее образованиям, цветам, добросовестно не отдаляется от нее ни на шаг. Именно отдаление от чувственного мира в его непосредственности обозначалось во взглядах Гете действительным познанием. Непосредственно данное — это опыт. В познании же мы творим образ непосредственно данного, который содержит в себе существенно больше, чем могут дать чувства, которые являются все же посредниками всякого опыта. Чтобы познавать природу в смысле Гете, мы не должны держаться за ее фактичность, но в процессе познания она должна оказываться существенно выше, чем в первом непосредственном явлении. Школа Милля считала все, что мы можем сделать в опыте, простым соединением отдельных вещей в группы, которые затем мы удерживаем как абстрактные понятия. Однако никакое это не истинное познание. Ибо те абстрактные понятия Милля не имеют иной задачи, как доставляемое органам чувств соединить со всеми свойствами непосредственного опыта. Истинное познание должно признать, что непосредственный облик чувственно-данного мира не самый существенный, а им является тот, который открывается нам в процессе познания. Познание должно доставлять нам то, чего нас лишает чувственный опыт и что, тем не менее, является истинным. Познание Милля потому не является истинным, что представляет собой усовершенствованный чувственный опыт. Оно оставляет вещи такими, какими они даны глазам и ушам. Не область испытанного в опыте должны мы переступать и теряться в фантастических образованиях, что так любит метафизика старого и нового времени, но мы должны образы испытанного в опыте, какими они предстают нашим органам чувств, продвинуть до того состояния, которое удовлетворит наш разум.
     Теперь у нас встает вопрос: как относится непосредственно испытанное в опыте к возникающему в процессе познания образу опыта? ... Непосредственный опыт дает не более, чем несвязный агрегат актов восприятия".
     "Идея — это не содержание субъективного мышления, а результат опыта. Действительность выступает перед нами, когда мы стоим перед ней с открытыми органами чувств. Она выступает перед нами в облике, который мы не можем считать ее истинным обликом; последнего мы достигаем, приведя в движение наше мышление. Познавать означает: к половинной действительности чувственного опыта добавлять восприятие мышления, после чего ее образ становится полным.
     Все сводится к тому, как мыслить отношение идеи к чувственной действительности. Под последней я бы хотел понимать совокупность данных человеку через органы чувств созерцаний. Понятие же, по широко распространенному мнению, является средством познания, с помощью которого оно овладевает данностью действительности. Сущность действительности заключена во "в себе" вещи, так что, если бы мы действительно были в состоянии прийти к первооснове вещей, то мы имели бы лишь отношению к отображению, и ни в малейшей степени не могли бы овладеть ею самой. Здесь, таким образом, предполагаются два совершенно отдельных мира. ... Согласование этих двух миров составляет теоретико-познавательный идеал этого рода воззрения. К нему я причисляю не только естественнонаучное направление нашего времени, но также философию Канта, Шопенгауэра и неокантианцев, и даже последнюю фазу философии Шеллинга. Все эти направления созвучны в том, что эссенцию мира ищут в транссубьективном, а субъективно-идеальный мир, что должно быть признано их точкой зрения, является поэтому для них лишь просто миром представления, а не самой действительностью, лишь чем-то, обладающим значением только для человеческого сознания.
     Я уже указывал, что этот взгляд, будучи последовательно продолженным, приводит к полной конгруэнтности (совпадению) понятия (идеи) и созерцания. Что находится в последнем, должно снова содержаться в своем понятийном противообразе, только в идеальной форме.
     Относительно содержания, оба мира должны полностью совпадать. Отношения пространственно-временной действительности должны точно повторяться в идеях, только вместо воспринимаемого простирания, облика, цвета и т.д. должны иметься соответствующие представления... Каждая вещь снова находит свое место, свои свойства в моем идеальном образе мира.
     Мы только теперь можем спросить: соответствует ли эта последовательность фактам? Ни в малейшей степени! Мое понятие треугольника одно объемлет все отдельные треугольники, и сколько бы треугольников я ни представлял себе, оно останется тем же самым. Мои различные представления треугольников идентичны между собой. Я имею вообще лишь одно понятие треугольника.
     В действительности каждая вещь представляет собой особенное, определенное "это", которому противостоит также вполне определенное, насыщенное реальной действительностью "то". Этому многообразию противостоит понятие как строгое единство. В нем нет никакого особенного, никаких частей, оно не множится, выступает бесконечное число раз все одним и тем же.
     Теперь спрашивается: а кто, собственно говоря, носитель этой идентичности понятия? Форма его явления, как представления, быть этим не может, ибо здесь целиком прав Беркли, говоря, что представление, полученное мною от дерева в данный момент, не имеет ничего общего с этим деревом, которое я вижу снова, моргнув глазами; то же самое относится и к различным представлениям многих индивидуальностей об одном предмете. Идентичность, таким образом, лежит лишь в содержании представления, где находится "что". Многозначность, содержание может быть мне ручательством идентичности. А если это так, то рушится воззрение, лишающее понятие или идею самостоятельного содержания". Воззрения Шопенгауэра, Авенариуса лишают содержания не только понятие, но и созерцание.
     "Чтобы прийти здесь к ясности, необходимо вернуться на ту почву, где созерцание, как особенное, противостоит понятию, как всеобщему.
     Можно спросить: в чем же, собственно говоря, содержится характерная черта особенного? Определено ли оно понятийно? Можем ли мы сказать: это понятийное единство распалось в том либо в этом созерцаемом особенном многообразии? — Нет. И это совершенно определенный ответ. Само понятие совершенно не знает особенного. Последнее, следовательно, должно находиться в элементах, которые понятию, как таковому, совершенно недоступны. Но поскольку мы не знаем промежуточного члена между созерцанием и понятием — если мы не хотим вводить фантастически-мистические схемы Канта, которые сегодня могут рассматриваться лишь в качестве шуток, — то эти элементы должны принадлежать самому созерцанию. Основание особенного не выводимо из понятия, но должно быть найдено внутри самого созерцания. Что составляет особенное объекта, — поддается не пониманию, но лишь созерцанию. В этом заключается основание того, почему любая философия должна терпеть неудачу, когда она из самого понятия хочет извлечь (дедуцировать) всю созерцаемую действительность в отношении ее особенного. В этом заключается также классическое заблуждение Фихте, желавшего весь мир вывести из сознания. Если же кто-то упрекает в этом, как в недостатке, идеалистическую философию и хочет ее в этом отношении завершить, тот поступает не более разумно, чем философ Круг (Вильгельм-Трауготт, 1770-1842), последователь Канта, требовавший "идентичной" философии, которая должна была быть для него дедуцирована его пером.
     Что действительно существенно отличает созерцание от идеи, так это элемент, не вносимый в понятие, но все же данный в опыте. Поэтому и противостоят друг другу понятие и созерцание как, хотя и существенно равные, но все же различные стороны мира. И поскольку последнее требует первого, как мы показали, то это доказывает, что свою эссенцию мир содержит не в особенном, а в понятийном всеобщем. Но эта всеобщность, как явление, должна быть сначала найдена в субъекте либо она может быть приобретена субъектом в объекте, но не из объекта.
     Свое содержание понятие заимствует не из опыта, ибо оно не вбирает в себя характерное опыта, особенное. Все, что конституирует особенное, чуждо ему. Таким образом, ему следует самому дать себе содержание.
     Обычно говорят, что объект опыта индивидуален, он — живое созерцание, понятие же абстрактно, бедно по сравнению с полным содержания созерцанием, скудно, пусто. Но в чем здесь ищут определения богатства? В том, что может быть бесконечно большим в бесконечности пространства. Но в этом отношении и понятие не менее полно определениями. Только они в нем не количественные, а качественные. Как в понятии отсутствует число, так в созерцании отсутствует динамически-качественный характер. Понятие столь же индивидуально, столь же полно содержанием, как и созерцание. Разница заключается лишь в том, что для получения содержания созерцания не нужно ничего, кроме открытых органов чувств при чисто пассивном отношении к внешнему миру, в то время как идеальное ядро мира в духе может возникнуть через собственный спонтанный образ действия последнего, если оно вообще должно прийти к явлению. Это совсем бессмысленно и излишне говорить: понятие — враг живого созерцания. Нет, понятие является сущностью, двигательным, действующим принципом в созерцании, добавляет к нему свое содержание, не упраздняя при этом себя, ибо они, как таковые, не соприкасаются; и оно должно быть врагом созерцания?! Оно может стать его врагом только в том случае, если иной философ попытается все богатство содержания чувственного мира выпрясть из идеи. Вот тогда вместо живой природы возникнут пустые фантазмы. ...
     Трансцендентному мировоззрению Локка, Канта, позднего Шеллинга, Шопенгауэра, Фолькельта, неокантианцев имманентно противостоит современный естествоиспытатель. Первые ищут мировую основу в чуждой сознанию потусторонности; имманентная философия — в том, что является разуму. Трансцендентное мировоззрение рассматривает понятийное познание как образ мира, имманентное — как его высшую форму явления. Поэтому первое дает лишь формальную теорию познания, основывающуюся на вопросе: каково отношение между мышлением и бытием? Второе на острие теории познания выдвигает вопрос: что такое познание? Одно исходит из предрассудка о существовании различия между мышлением и бытием, другое без предрассудков исходит из единственной достоверности (Gewisse) — мышления, из понимания ... что без мышления ей не найти никакого бытия".
     Современная теория познания дошла до понимания того, что для лишенного мыслей рассматривания все одинаково — нет причин и следствий, совершенного и несовершенного и т.д., а далее это ошибочно сопровождается предикатом, что это суть представления. "Сколь мало благодаря одному чувственному пониманию мы узнаем, что упавший камень является причиной углубления в почве, куда он упал, столь же мало узнаем мы, что он является представлением". К этому можно прийти лишь в результате размышления. "Когда говорят, например, что данное — это представление, то все дальнейшие исследования могут вестись лишь от этой предпосылки. На этом пути мы никак не можем получить лишенную предпосылок теорию познания, но мы отвечаем на вопрос: что такое познание? — исходя из той предпосылки, что оно есть данное чувством представление. В этом состоит основная ошибка теории познания Фолькельта. В ее начало со всей силой он ставит требование, чтобы теория познания была лишена предпосылок. Но на ее вершину он ставит тезис, что мы имеем многообразие представлений. Так его теория познания лишь отвечает на вопрос: как возможно познание при том условии, что данное есть многообразие представлений? Для нас дело обстоит совсем по-другому. Мы берем данное как есть, как многообразие чего-либо открывающегося нам, когда мы даем ему воздействовать на нас. Так достигаем мы объективного познания, поскольку даем говорить самому объекту. ...
     Это познание говорит нам: я здесь, но в таком виде, в каком я стою перед тобой, я не являюсь в своем истинном облике. Когда мы воспринимаем извне этот голос, когда мы осознаем, что перед нами лишь половина существа, которое скрывает от нас свою лучшую сторону, тогда в нашем внутреннем заявляет о себе деятельность того органа, с помощью которого мы достигаем объяснения другой стороны действительности, с помощью которого мы оказываемся в состоянии половину завершить до целого. Мы осознаем, что то, чего мы не видим, не слышим и т.д., может быть завершено с помощью мышления. Мышление призвано решать загадки, которые нам загадывает созерцание". Созерцаемая действительность встает перед нами готовой, мы не присутствовали при ее возникновении. Мышление же хотя и является из неведомого, но я все же знаю, что это я сам даю ему форму, завершаю процесс. То же самое должно происходить и с восприятиями: они не должны являться мне законченными, они должны стать для нас столь же прозрачны, сколь и мысли. Так удовлетворяется наша жажда познания; воспринятое мы пронизываем мыслями. "Мысль является как завершение процесса, внутри которого мы стоим. ... Исследовать сущность вещи — означает поставить ее в центр мыслительного мира и работать из него, пока в душе не выступит такое мыслеобразование, которое явится для нас идентичным с полученной в опыте вещью. ... В идее мы познаем то, из чего нам следует выводить все остальное: принцип вещей. Что философы называют абсолютным, вечным бытием, основой мира, что религии называют Богом, мы, на основе наших теоретико-познавательных изысканий, называем идеей. Все, что в мире не является непосредственно как идея, может быть, в конце концов, познано как изошедшее из нас. ... Но сама идея не требует выхода за нее самое, она есть на себе построенное, в самом себе твердо обоснованное существо. И это пребывает в ней самой, а не в ее явлении в нашем сознании. Если она не высказывает нам своего существа, то она является нам как и остальная действительность: требующей объяснения.
     Мое сознание, что я стою внутри вещи, явлется лишь следствием объективного свойства этой вещи: что свой принцип она несет в себе. Овладевая идеей, мы достигаем ядра мира. Мы постигаем здесь то, из чего происходит все. Мы становимся единством с этим принципом, поэтому идея, будучи объективной, является нам, в то же время, как наисубъективнейшее.
     Действительность чувственного рода именно потому столь загадочна для нас, что ее центра мы не находим в ней самой. Но это кончается, когда мы познаем, что с миром мыслей, приходящим в нас к явлению, она имеет тот же самый общий центр.
     Этот центр может быть лишь единым. Он может быть таковым, что все остальное указывает на него как на объясняющую его основу. Если бы было много центров мира — много принципов, из которых объяснялся бы мир — и одна область действительности указывала бы на этот, другая на тот мировой принцип, то мы, попав в область действительности, тотчас указали бы на один центр. Нам не пришло бы в голову спрашивать еще о другом центре.
     Одна область ничего не знала бы о другой. Они попросту не существовали бы одна для другой. Поэтому нет никакого смысла говорить более, чем об одном мире. Поэтому идея во всех местах мира и во всех сознаниях одна и та же. Что существуют различные сознания и каждое представляет идеи, не меняет дела. Идейное содержание мира построено на себе, в себе совершенно. Мы не порождаем его, мы ищем лишь его постижения. Мышление не рождает его, а воспринимает. Оно не производитель, а орган постижения. ... Множество сознаний думает одно и то же; они питаются одним, только с различных сторон. Поэтому оно является им многобразно модифицированным".
     ''Какую задачу решает теория познания по сравнению с другими науками? Она объясняет нам цель и задачи других наук. ...наша теория познания является наукой о назначении всех других наук. Она объясняет нам, что в различных науках содержится объективное основание мирового бытия. Науки достигают царства понятий; о собственной задаче этих понятий учит нас теория познания. Этим характерным результатом отличается наша, придерживающаяся гетевского образа мышления, теория познания от всех других современных теорий познания. Она хочет установить не просто формальную связь мышления с бытием, она хочет не просто логически решить, теоретико-познавательную проблему, она хочет прийти к позитивному результату. Она показывает, что есть содержание нашего мышления, и находит, что это "что" в тоже время есть объективное содержание мира. Так становится наша теория познания значительной наукой для людей. Она объясняет человеку самого себя, показывает его положение в мире; поэтому она является источником удовлетворения для него. Она впервые показывает ему, к чему он призван. ...Так теория познания является в то же время учением о значении и назначении человека... Наш дух имеет задачей так образовывать себя, чтобы быть в состоянии всю данную ему действительность провидеть такой, какой она является исходя из идей". 1(9)

     593. "Мы твердо придерживаемся идеализма, но в основу его развития мы кладем не диалектический метод Гегеля, а очищенный высший эмпиризм. Это лежит также в основе философии Эд. фон Гартмана, который ищет в природе идееобразное единство, каким оно позитивно наличествует в полном содержания мышлении. Он отклоняет просто механическое постижение природы и держащийся за внешнее гипердарвинизм. В науке он — основатель конкретного монизма. В истории и эстетике он ищет конкретные идеи, и все это эмпирически-индуктивным методом. Философия Гартмана отличается от моей только вопросами пессимизма и метафизическим заострением системы на бессознательном". "Что Гартман выдвигает как основу пессимизма: перевес неудовольствия над удовольствием, — это как раз можно бы назвать счастьем для человечества". 1(6)

     600. "В мыслительном рассмотрении мира фактически происходит соединение двух частей содержания мира, той, которую мы обозреваем как данное на горизонте наших переживаний, и той, которая должна быть произведена в акте познания, чтобы также быть данной. Акт познания есть синтез этих обоих элементов, и притом в каждом отдельном акте познания один из них является произведенным в самом акте, привнесенным в этот акт к только данному. Только в начале самой теории познания то, что обычно бывает произведенным, является как данное".
     "Теперь спросим себя: 1) Где происходит разделение между данным и понятием? 2) Где находится соединение их?... Разделение происходит исключительно в акте познания, соединение заложено в данном. Из этого с необходимостью вытекает, что понятие, как содержание, есть только часть данного, и что акт познания заключается в тем, чтобы соединить друг с другом данные ему сначала раздельно составные части образа мира. Данный образ мира становится вместе с тем полным только через тот опосредованный род данности, который вызывается мышлением. В своей непосредственной форме образ мира является в неполном виде. ...то, что является нам в мышлении обособленным, — это не пустые формы, но сумма определений (категорий), которые однако являются формами для остального содержания мира. Только добытый через познание образ содержания мира, в котором соединены обе указанные его стороны, может быть назван действительностью". 3(5)

     629. "Так как для меня существует только единственный внутренний мир, именно — мой собственный, то и внутренний мир других существ я тоже могу представить себе лишь подобным моему внутреннему миру. Таким путем мы приходим к своего рода одушевлению всей природы (к панпсихизму). Это воззрение основывается лишь на непонимании того, что представляет нам на самом деле развитое внутреннее чувство. Духовное содержание внешней вещи, раскрывающееся мне в моем внутреннем мире, не есть что-то примышляемое к внешнему восприятию. Оно не примышляется к нему, как не примышляется дух другого человека. Внутренним чувством я воспринимаю это духовное содержание совершенно так же, как внешними чувствами — содержание физическое. И то, что было названо выше моей внутренней жизнью, вовсе не есть мой дух в высшем смысле. Эта внутренняя жизнь есть лишь результат чисто чувственных процессов; она принадлежит мне только как совершенно индивидуальной личности, которая есть не что иное, как лишь результат своей физической организации. Когда я переношу это мое внутреннее на внешние вещи, то я на самом деле просто выдумываю. Моя личная душевная жизнь, мои мысли, воспоминания и чувства присущи мне, потому что я — организованное таким-то образом природное существо, с совершенно определенным аппаратом внешних чувств и с совершенно определенной нервной системой. Эту мою человеческую душу я не вправе переносить на вещи. Я был бы вправе это сделать только в том случае, если бы нашел где-нибудь организованную подобным образом нервную систему. Но моя индивидуальная душа не есть самое высшее духовное во мне. Это наивысшее духовное должно быть сначала пробуждено во мне посредством внутреннего чувства. И это пробужденное духовное во мне, оно одно и то же с духовным во всех вещах. Перед этим духовным растение предстает непосредственно в своей собственной духовности. Мне незачем наделять его духовностью, похожей на мою собственную духовность. Для этого мировоззрения все разговоры о неведомой "вещи в себе" теряют всякий смысл. Ибо то, что раскрывается внутреннему чувству, — это и есть именно "вещь в себе". Все такие разговоры происходят только оттого, что авторы их неспособны в духовном содержании своего внутреннего мира узнать "вещь в себе". Они думают, что в своем внутреннем они узнают только бессущностные тени и схемы, "только понятия и идеи" вещей. Но так как у них все же есть смутное подозрение о "вещи в себе", то они думают, что эта "вещь в себе" где-то скрывается, и что человеческой способности познания поставлены границы. Людям, убежденным в этом, невозможно доказать, что они должны постичь "вещь в себе" в своем внутреннем опыте; ибо, если бы им даже представили эту "вещь в себе", они все равно никогда не признали бы ее. А все дело именно в этом признании. — Все, что говорит Майстер Экхарт, проникнуто этим признанием: "Вот тебе сравнение: дверь отворяется и затворяется на петлях. Если дверную створку я сравню с внешним человеком, то петли — с внутренним. Когда дверь отворяется и затворяется, створка движется взад и вперед, между тем как петли остаются неподвижными на своем месте и нисколько не меняются от этого. Так и здесь". Как индивидуальное, чувственное существо, я могу со всех сторон исследовать вещи — дверь отворяется и затворяется; но если этим восприятиям внешних чувств я не даю воскреснуть во мне духовно, то я не знаю ничего об их сущности — петли остаются неподвижными. — Это, сообщаемое внутренним чувством просветление, по воззрению Экхарта, есть вхождение Бога в душу. Свет познания, вспыхивающий благодаря этому вхождению, он называет "искоркой души". Место во внутренней глубине человека, где вспыхивает эта "искорка", "так чисто и так возвышенно, и так благородно само по себе, что там не может пребывать никакое творение, а только Бог один обитает там своей чистой божественной природой". Кто дал загореться в себе этой "искорке", тот видит уже не только так, как видят люди — внешними чувствами и логическим рассудком, приводящим в порядок и распределяющим впечатления внешних чувств, но он видит, каковы вещи в себе". 7(2)

     633. В свете Гетевского образа мышления мы должны подчеркнуть, "что все содержание науки есть данное; частью данное как чувственный мир, извне, частью — как мир идей, изнутри".
     "Гипотезу я могу принять лишь такую, которая хотя и не воспринимается, но будет тотчас же воспринята, когда я уберу внешние препятствия. Гипотеза должна предполагать хотя и не воспринятое, но воспринимаемое. ...Гипотезы о центральном принципе науки не имеют никакой ценности".
     "Научное суждение возникает благодаря либо соединению двух понятий, либо восприятия с понятием. Суждение первого рода таково: нет следствия без причины; второго рода: тюльпан — это растение. Повседневная жизнь знает еще суждения, где восприятие соединяется с восприятием, например: роза красная". 1(10)

     638. "Кто хочет объяснить человека, должен его объяснить, исходя из природных процессов, которые предшествовали его бытию; и нельзя дело представлять так, будто бы происхождение человека оказывает обратное действие на предыдущие процессы, т.е. так, как если бы эти, лежащие в прошлом процессы разыгрывались таким образом, что человек возник из них как цель. Мировоззрение, которое в своих объяснениях придерживается только "последующего" и из него выводит "предыдущее", является монизмом". Противоположное ему воззрение — это теология, дуализм; там в предыдущем видят целеполагание последующего. В этом случае мир должен существовать во времени и духовно, там, где пребывают зачатки того, что потом будет развито во времени, — т.е. дважды. 30 с.403

Монизм

     624. У Канта "было совершенно ложное представление о характере нашего опыта. Он не состоит, как полагает Кант, из бесконечного множества мозаичных камушков, из которых мы с помощью чисто субъективных процессов складываем целое, но оно дано нам как единство: одно восприятие переходит в другое, не имея определенных границ. А если мы желаем выделить для себя и рассмотреть отдельность, то мы можем это сделать, лишь искусственно выделив ее из взаимосвязей, в которых она находится. Нам, например, нигде не дано отдельное ощущение красного как такового... Выделение отдельных ощущений из мировой взаимосвязи является субъективным актом, обусловленным своеобразным устройством нашего духа. ... Поэтому содержание отдельного восприятия не меняется оттого, что мы вырвали его из взаимосвязи, к которой оно принадлежит. Но поскольку это содержание обусловлено взаимосвязью, то вне ее оно сначала может показаться непонятным. ... Любое восприятие не выводит за свои пределы, поскольку не может быть объяснено из себя. Поэтому я соединяю выделенные благодаря моей организации из мирового целого отдельности сообразно их природе в целое. В этом втором акте восстанавливается разрушенное в первом акте. Единство объективного вновь вступает в свои права по отношению к субъективно обусловленной множественности". Опыт дает нам ограниченный облик действительности, а разум извлекает из него объективное. Чувственное созерцание отдаляет нас от действительности, разумное рассмотрение возвращает к ней. "Существу с чувственным восприятием, способным в одном акте созерцать весь мир, не потребовалось бы разума. Отдельное восприятие дало бы ему то, чего мы достигаем лишь через соединение бесконечно многого". И следует признать, что разум есть либо орган субъективности, либо он дает нам истинный облик действительности. Он упраздняет субъективный характер чувственного опыта, возвращает его содержание в нашем духе в объективную связь, из которой его вырвали наши чувства. Ошибка Канта состоит в том, что он отдельности принимает за объективное, а восстановление их единства объявляет следствием нашей субъективной организации. Но верно как раз обратное. Кант был введен в заблуждение Юмом. с.56-59
     "Монизм, или единое рассмотрение природы, исходит из критического самоанализа человека. Этот анализ вынуждает нас отклонить все лежащие вне мира объяснения его причин. Такое понимание необходимо распространить и на практические отношения человека к миру. Ведь человеческая деятельность представляет собой лишь специальный случай всеобщего мирового свершения. Поэтому принципы для ее объяснения также следует искать внутри данного мира. Дуализм, ищущий основополагающие силы предлежащей нам реальности в недоступном для нас царстве, перемещает туда также заповеди и нормы деятельности. В подобном заблуждении находится и Кант" (категорический императив). Для монизма нравственные мотивы рождаются из человеческой души. "Он делает человека также и законодателем себе ... указывает ему на него самого, на его автономное существо. Он делает его господином себе. Впервые лишь с т.зрения монизма мы можем постичь человека как поистине свободное существо в этическом смысле". (Обоснование этого дано в "Философии свободы".) с.64-65
     "Суть монизма состоит в принятии утверждения, что все мировые процессы, от простейшего механического до высшего человеческого духовного творчества, в одном смысле развиваются естественно и что все, могущее быть привлеченным для объяснения явлений, должно искаться внутри самого мира". с.174
     "Для человека лишь до тех пор существует противоположность между объективным внешним восприятием и субъективным внутренним миром мыслей, пока он не распознает взаимопринаддежность этих миров. Человеческий внутренний мир принадлежит как член к мировому процессу, как и всякий другой процесс... Отдельные суждения могут быть различны в зависимости от организации человека и точки зрения, с которой он рассматривает вещь, но все суждения проистекают из одного элемента и вводят в суть вещи".
     "Миропонимание, которое в идее распознает существо вещи, а познание рассматривает как вживание в существо вещей, не является мистикой, но имеет с мистикой то общее, что объективную истину рассматривает не как что-то существующее во внешнем мире, а как что-то действительно постигаемое во внутреннем человека. Противоположное этому мировоззрение основание вещи переносит за явление в потустороннюю для человеческого опыта область". И судить о том можно на основании либо откровения, либо рассудочных гипотез. Истинным является "духовное, высказывающееся в самом человеке". с.204-205
     Абстрактный монизм "ищет единство наравне и выше отдельных вещей космоса. Этот монизм всегда приходит в затруднение, когда множественность вещей выводит из абсолютизированного единства и делает (их) понятными. В результате, как правило, он объявляет множественность видимостью, что ведет к полному улетучиванию данной действительности. Шопенгауэрова и первая система Шеллинга являются примерами такого абстрактного монизма. Конкретный монизм следит за единым принципом мира в живой действительности. Он не ищет никакого метафизического единства наравне с данным миром, но убежден, что этот данный мир содержит моменты развития, в которых единый мировой принцип членится и разделяется в себе.
     Этот конкретный монизм не ищет единства в многообразии, но хочет множественность понять как единство. Понятию единства, лежащему в основе конкретного монизма, он является как субстанциональное, полагающее различие в себе. Ему противостоит то единство, которое вообще лишено различий в себе, т.е. является абсолютно простым (реалии Гербарта), и еще то, которое первые из содержащихся в этих вещах тождества сводит в формальное единство, подобно тому, как мы сводим десять дет в десятилетие. Лишь два последних понятия единства знает Винцент Кнауэр".
     "Я высказываюсь за конкретный монизм. С его помощью я в состоянии понять результаты нового естествознания, а именно Гете-Дарвино-Геккелевскую органику". с.331
     "Грандиозное философское творение Э. фон Гартмана покоится на том, что в основу естествознания и гуманитарных наук он кладет не трансцендентальный реализм, а имманентный, конкретный монизм. Благодаря этому он основывает то идеалистически-эволюционистское направление науки, которое единственно ведет к разумному мировоззрению. В силу этого обстоятельства я не колеблясь причисляю "Феноменологию нравственного сознания" и "Религиозное познание человечества" к значительнейшим из всех существующих философских творений. Но "Трансцендентальный реализм" представляется мне рожденным из заблуждения и ведущим к большой путанице". 30, с.525-626

     625. "... Индивидуализация отдельных сознании — это просто логический процесс, совершающийся внутри имманентного и могущий внутри его же вновь быть растворенным".

     627. По поводу упреков, сделанных Э.Гартманом в адрес "Философии свободы". "Абсолютный феноменализм, каким он выступает в философии Юма, является преодоленным благодаря попытке так охарактеризовать мышление, что через него чувственный образ мира лишается своего феноменального характера, мышление делается явлением объективного мира. Субъективный феноменализм Беркли при таком понимании теряет свою правомерность, когда указывается, что в мышлении человек срастается с объективным миром, и потому теряет всякий смысл утверждение, будто бы мировые феномены не существуют вне восприятия. В отношении человеческого панлогизма в мышлении (следует видеть) первоначальный член чисто духовной способности познания человека, а не последний член обычного сознания, которое чувственное содержание мира понятийно отображает в теневых идеях. В отношении гетевского индивидуализма предпринята попытка достроить его за счет указания на то, как одно лишь понимание человеческой свободы делает возможным существование мировоззрения, опирающегося на теоретико-познавательный фундамент "Философии свободы". Лишь когда познано объективное существо мира мысли и благодаря этому душевная связь человека с этическим мотивом входит в созерцание как сверхсубьективное переживание, может быть постигнуто существо свободы. ... Упрек, делаемый моему миропониманию в солипсизме, безоснователен по той причине, что оно указывает место мышления в объективном мировом целом, т.е. указывает непосредственно на то средство познания, которое невозможно в солипсизме. Упоминание об опасности абсолютного иллюзионизма и агностицизма в отношении моей "Философии свободы" может сделать только тот, кто отрицает живое мышление, на которое я указываю, в его ценности для действительности и для кого остается неосознанным, что свое воззрение он противопоставляет мне в мышлении. Если в мышлении видеть лишь то, что в нем видит Э. фон Гартман, то с отклонением трансцендентального реализма возникает в действительности иллюзионизм и агностицизм, в то время как мой взгляд на мышление ведет как раз к тому. что благодаря его силе и действительности делается невозможным никакой иллюзионизм и агностицизм. В заключение своих суждений Эд.ф.Гартман высказывает подозрение, что мое основное теоретико-познавательное воззрение выведено из понятийного как простого отображения чувственного и исторического мира. Для него в этой точке кончается всякая философия и всякое стремление к мировоззрению; для меня же здесь начинается вступление человеческой силы познания в мир Духовной науки. Он называет это "обвалом в пропасть нефилософии"; я же назвал бы это ... восхождением от обычного к "созерцающему" сознанию". 35, с.328-30