6. В первых стихах книги Бытия говорится, что тьма царила над элементарными массами. «Это есть повторение бытия др. Сатурна, но его отсталого бытия. Солнечное же бытие должно было ждать; оно проявляется лишь позднее — в тот момент, на который указывают слова: «Да будет свет».
     Существа, отставшие на др. Сатурне, на др. Солнце проявились прежде всего в том, «...что они не приобрели себе самого существенного в бытии др. Солнца, не приобрели световой пpиpоды. ... в солнечном рядом со светом, как бы вкрапленная в него, находилась тьма. Эта тьма служила как раз внешним выражением присутствия отставших на сатурнической ступени существ, как свет был выражением тех сущностей, которые правильным развитием достигли старой солнечной ступени».
     «Элоимы (в книге Бытия) не только поручают работу тем существам, которые названы «jom» (Архаи), но они противопоставляют им тех, которые действуют во тьме, в темной силе. ... Элоимы назвали то, что духовно жило в свете, «jom» — день, а что жило во мраке, они назвали «lilit» (ночь), и это не наша абстрактная ночь, а сатурнические Архаи, не достигшие солнечной ступени». 122(6)

625. Когда апостолы в Пятидесятницу заговорили на всех языках, то это не означает, что они заго­ворили по-китайски, по-немецки и т. д., но "они возвестили одну религию для всех людей".349 (14)

738. "Со стороны дьявола прекрасно, когда он является дьяволом, и скверно, когда он принимает об­раз Ангела".138 (3)

423. "Вы — световые существа, вы не знаете, что вы — световые существа, потому что живете в све­те. И ваше мышление, которое вы развиваете, является жизнью в свете. И если вы рассматриваете мышле­ние извне, то вы видите один свет. ...Мироздание, увиденное изнутри,—это свет, увиденное извне — мысли. Человеческая голова изнутри — это мысли, увиденная извне — свет. ... свет и мысли суть одно и то же, но увиденное с разных сторон".
     "Прошлый мир, мир прошлого, умирает в мыслях, или, выражаясь иначе, — в свете. Это одна из миро­вых тайн. Мы смотрим в Мироздание. Оно пронизано светом. В свете живут мысли. Но в этом пронизанном мыслями свете живет умирающий мир. В свете мир постоянно умирает.
     Когда такой человек, как Гегель, рассматривает мир, то он рассматривает беспрерывное умирание мира. Люди, имеющие особую склонность к тонущему и умирающему, надломленному миру, оказывают­ся совершенно особенными людьми мышления. А в умирании мир прекрасен. ... Ибо в свете, в котором умирает мир, блистает красота мира. Мир не был бы прекрасен, если бы не мог умирать, и когда мир умирает, он светится. Так что из постоянно умирающего мира является красота. Так рассматривается мир качественно. Новое время, начавшееся с Галилея и др., рассматривает мир количественно".202 (5)

Физическое и Космос

472. "Космическая сущность действует т.обр., что под одним лишь ее влиянием человек прежде всего приобрел бы себе из космоса совершенно круглую голову. Только благодаря тому, что солнечный свет он видит отраженным полной Луной, образуется его лицо; солнечный свет, отклоненный новой Луной, образует го­лову с затылка. Так дифференцируется то, что из космоса образуется в форме шара. Если бы не было полной Луны, конфигурирующей человеческую голову, человек рождался бы с совершенно круглой головой. С другой стороны, поскольку мать находится на Земле, то действует также и Земля. Что человек эмбрио­нально не развивается в виде одной головы — это происходит оттого, что во время образования головы действует также и Земля. Но она действует так, что, будь человек предоставлен ей одной и не было бы космического воздействия, то он стал бы столбом, колонной. Человек, собственно, заключен, защемлен между тенденциями стать либо колонной по радиусу от Земли, либо шаром. В основе образования че­ловека находятся в действительности круг и радиус".
     Своими конечностями, их дифференциацией человек обязан ходу года, смене зимы и лета, что подобно разнице между полной и новой Луной. "Мощь исходящего от Земли, действующая в нас как сила, является одновременно и моральной и физической мускульной силой. Красота, лучащаяся внутри нас, лежащая в ос­нове головы, является нам в голове как красота наших мыслей, — и в физическом, и в нравственно­-моральном отношении".
     "А чем является наше кровообращение? Оно есть нечто, вплетенное между прямой линией и кругом; кон­фигурацию ему дают круг Зодиака и планеты. Действующее в нем двояко: сила, исходящая из головы, по­стоянно хочет нашу кровь вести по кругу, а сила, исходящая из конечностей, — по прямой. ... так воз­никает в нас особое кровообращение, возбуждаемое дыханием. Эта ритмическая система является посред­ником между космическим и земным внутри человека, так что в человеке ткется связь между космическим, красотой, и земным, силой. И эта связь, что соткана здесь, что находится в человеке туловища, она, постигаемая духовно-душевно, с древности называлась мудростью.
     Красота космоса, проецируясь в человека, является мудростью, живущей в его мыслях. Однако и нрав­ственная сила, что окольным путем, через душу исходит от земной силы, также становится нравственной мудростью. В человеке земная и космическая мудрость встречаются в ритмической системе. ...Возьмите космическую красоту, что действует окольным путем через голову в человеке, и вы получите вклад жен­ского элемента; возьмите то, что выступает в человеке от земной силы, и вы получите вклад мужского элемента. И вы можете сказать: в акте оплодотворения исполняется единение космического с земным. Земной задачи человека не узнать, не взглянув на эту его особую конфигурацию. ... Силы, заключенные в человеке конечностей, должны быть одухотворены, одушевлены. Тогда они идут дальше во внеземное, в период между смертью и новым рождением и там складываются сначала духовно-душевно в головное обра­зование".202 (1)

1226. "Красота физ. тела, не всегда, но очень часто является следствием перенесенных в предыдущей жиз­ни страданий (физических и духовных)".96 (7)

1257. "Предположим, человек мало интересовался окружающим физическим миром. Он интересовался непосред­ственно тем, что подступало к его телесности: где хорошо, где плохо кормят, а что сверх того — его не занимало. Его душа осталась бедной. Он не несет в себе мира. И мало из того, что светит ему навстречу как явления мира он проносит в своем внутреннем через врата смерти в духовный мир. По этой причине затрудня­ется его работа с духовными существами, в обществе которых он там находится. По этой причине он не приносит с собой ни силы, ни энергии, а только слабость, род душевного бессилия, проявляющегося при построении физ. тела. На него сильно воздействует модель (наследственная). Борьба с моделью выражается в различных детских бо­лезнях, но ему остается лишь слабость. Она образует в некотором роде хрупкое тело, подверженное всевозможным болезням. Так преобразуется кармически душевно-духовный интерес одной земной жизни в задатки к здоровью в следующей земной жизни. Люди, дышащие здоровьем, прежде всего имели в прошлой земной жизни по­движный интерес к видимому миру".
     "Я не встречал ни одного человека, который имел бы симпатичное лицо, симпатичное выражение лица и не испытывал бы в прошлой земной жизни радости от живописи. Люди с несимпатичным выражением лица — в чем также играет карма человека, что имеет значение для судьбы — встречались всегда такие, которые тупо и равнодушно, флегматично проходили мимо произведений искусства.
     Но эти вещи идут еще дальше. Есть люди, которые за всю жизнь — так было и в прошлые периоды Земли — ни разу не подняли глаз к звездам, которые не знают, где находится Лев, где Овен, где Телец, которые в этом направлении не проявляют никакого интереса. Такие люди в следующей земной жизни родятся с сон­ным телом; это, до некоторой степени, выразится в том, что, получив модель (физ. тело по наследству) силой своих родителей, они ведутся ею т.обр., что их тело ... оказывается сонным, бессильным. И можно все состояние здоровья человека вывести из интереса, который он в предыдущей жизни проявлял к видимому миру во всей его широте. В настоящее время люди, например, совершенно не обладающие интересом к музыкальному, для которых музыкальное образование безразлично, совершенно определенно в следую­щей жизни будут астматиками или с болезнью легких".235 (6)

1414. "Истина родственна физ. телу, красота — эф. телу, добро — астр. телу". "Нечестный человек от­рицает духовное прошлое, лжец отрезает себя от своего духовного прошлого. Тупое презрение к прекрас­ному хочет основать на Земле места, где ему не светило бы Солнце духа, где бы оно могло пребывать бездуховно в бездуховном месте. Человек, отрицающий добро, отрицает, собственно, свое духовное буду­щее".220 (7)

Дерево Зефирот

     50. "В дерево Зефирот иудеи древности заключили свою наивысшую мудрость. ... мудрость об отношении человека к миру". Они мыслили так, что человек стоит в мире, а силы мира действуют на него со всех сторон. Три силы действуют на человеческую голову (1,2,3); потом три силы действуют на среднего человека, на грудь, на циркуляцию крови (4,5,6); три силы действуют на конечности, на середину тела (7,8,9) и одна сила действует на человека из земли (10). Сверху, из круга мироздания действуют самые благородные силы; они приходят (как говорили греки) с высшего Неба, формируют голову (1,2,3).

Здесь следует особенно остановиться на понятии, которое евреи поставили на вершину своей мудрости (1). Позже оно было ужаснейшим образом искажено, поскольку те, кому удалось в мире получить власть, связали еe с этим словом и так употребили его в сфере внешней власти. Но в действительности венец (корону) должны носить те, кто прошел через посвящение, т.е. достиг высшей мудрости. Что короли стали носить короны — это производное от того венца. Две другие силы, в которых нуждается голова, приходят справа и слева: в правое ухо и в левое ухо. Евреи отличали мудрость от интеллигенции. Три другие силы действуют на человеческие органы. Они приходят из солнечного света, живут в ветре и дожде. Та сила, что идeт в сердце, она и физическая, и душевная; с дыханием в человека входят и духовные силы. "Гебурах" связано с дыханием. Протяну я правую руку, я воспринимаю себя свободным человеком; левая рука движется более нежно, она несeт то, что называют красотой. К этой же сфере относится смена дня и ночи. Жизненную силу наравне с человеком имеет и животное. Человек подвижное существо, он преодолевает жeсткую прикреплeнность к земле (7). "Нецах" — это внешнее движение в пространстве, преодоление пространства. "Ход" — внутреннее движение, внутреннее чувство. Со-чувствием называли древние евреи то, что связано с сексуальностью (выражения тогда были более человеческие). Внутреннее со-чувствие с внешним миром — все это "Ход" (8). "Есод" есть то, на чeм стоит человек. А затем на него действуют силы самой земли (10). Это поле, на котором действует человек, земной внешний мир: поле, пашня, царство.
     Все эти 10 названий евреи называли десятью зефиротами. Они были также именами духовных букв, что нужно было изучить, чтобы читать в духовном мире. Для постижения внешнего мира существовал другой алфавит. Если говорилось: Кетер, Хесед, Бинах — то это означало: в духовном мире высшие духовные силы действуют через свободу, интеллигенцию. И этим обозначались высокие существа, не имеющие физ. тела, у которых высочайшая небесная сила действует через свободу, интеллигенцию. Или говорилось: Хокмах, Гебурах, Малькут. Это означало: мудрость приносит духовное жизненной силе, через которую она действует на Земле. Так учились духовной науке древние еврейские ученики. Позже всe это было в значительной мере утрачено. В XII в. Маймонид утверждал: Ход, Хесед, Бинах. Его противник возражал: Хесед, Кетер, Бинах; т.е. об этом уже спорили. С десятью зефиротами, как с духовным алфавитом, пытался работать Раймунд Луллий. Десять категорий Аристотеля представляют собой некий их аналог. Но сегодня уже ни один человек не скажет, что зефироты были буквами для духовного мира.353(12)

542. "Возьмите, к примеру, индуса, буддиста. Переживаемое им в созерцании мира, в ощущении мира, в чувстве мира, переживаемое им в мыслях о минеральном, в ощущении растений, в чувстве животных — он проносит всe это сквозь врата смерти и обогащает божественное знание в сверхчувственном мире тем, что он таким образом пережил. Переживаемое христианином, когда он вступает в социальные отношения со своими ближними, когда он развивает социальные взаимосвязи, т. е. всe то, что человек только как человек может пережить среди людей, что переживается в человеческом братстве на Земле, это христианин, со своей стороны, проносит сквозь врата смерти. Можно сказать: буддист проносит сквозь врата смерти красоту мира, христианин — доброту. Они дополняют один другого. Но прогресс Христианства состоит в том, что уже социальные земные отношения получают значение для небесного мира.
     Восточные тираны могли сколько угодно обезглавливать людей, это мало затрагивало мир с той стороны, затрагивало постольку, поскольку люди при этом получали внешние впечатления — впечатление ужаса и т.д., и проносили их сквозь врата смерти. Что сегодня через плачевные социальные отношения, без любви развeртывается между людьми, что при ложном взгляде на социальные взаимосвязи распространяется на Земле как ложный социализм, — это имеет огромное значение для сверхчувственного мира, в который человек вступает через врата смерти. ... если будут развиваться лишeнные любви отношения среди людей во время материализма, то они будут внесены, вызывая отвращение божественно-духовных миров, сквозь врата смерти в сверхчувственные миры.
     Через Христианство люди должны прийти именно к тому, чтобы результаты земного развития, возникающие через них, вносить также и в сверхчувственные миры. Что человек сам вырабатывает на Земле, должно через мысли о воскресении Христа, о живом Существе, прошедшем через смерть и всe же живущем, вноситься в духовные миры. Поэтому люди, не способные свои социальные действия проносить через смерть, испытывают сегодня такой ужас перед признанием Христа". 211(4)

     562. "Находить смысл в прекрасном, чувствовать прекрасное означает признавать эф.тело. Отсутствие чувства прекрасного означает пренебрежение эф.телом, непризнание его". 220 (7)

     563. "Прекрасное не есть Божественное в чувственно-действительном покрове; нет, оно есть чувственно-действительное в божественном покрове. Художник приносит Божественное на Землю не тем, что дает ему изливаться в мир, а тем, что поднимает мир в сферу Божества. Прекрасное есть образ, видимость, потому что оно начаровывает перед нашими внешними чувствами такую действительность, которая, как таковая, представляется идеальным миром. Обдумай " что", но более того обдумай " как" , ибо в этом "как" — вся суть дела. "Что" — остается чувственным, а то, как оно проявляется, становится идеальным. И там, где эта идеальная форма проявления совершеннее всего является нам в чувственном, там ярче всего и величие искусства; и, быть может, сильнее всего проявляется это в музыке, потому что она не содержит материала, который необходимо вычесть. Вся она форма и содержание, она возвышает и облагораживает все, что выражает. Еще не существует эстетики, которая исходила бы из положения: прекрасное есть чувственно-действительное, являющееся так, как если бы оно было идеей. Такая эстетика еще должна быть создана. Она могла бы называться "Эстетикой Гетевского мировоззрения". И это — эстетика будущего. Один из новейших исследователей эстетики Эд.фон Гартман, который в своей философии прекрасного создал выдающееся произведение, впадает в старое заблуждение, усматривая содержание прекрасного в идее. Он очень верно замечает, что основное понятие, на котором должна строиться всякая наука о прекрасном, — это понятие эстетической иллюзии. Да, но возможно ли в явлении идеального мира видеть иллюзию? Идея — это высшая истина; если она является, то является только как истина, а не как иллюзия. Действительной иллюзией будет явление естественного, индивидуального в покрове вечном и непреходящем, когда ему присущ характер идеи; ибо последнее ему не свойственно в действительности.
     В этом смысле художник является преемником Мирового Духа; он продолжает творение там, где Мировой Дух оставляет его. Он является нам в тесной братской любви с Мировым Духом, а искусство является продолжением природного творчества. Тем самым художник возвышается над обыденной действительной жизнью, а вместе с собой возвышает и нас, углубляющихся в его творческое. Он творит не для конечного мира, он перерастает его".
     "Человек должен сам привить явлениям природы то Божественное, которого они лишены, и в этом кроется великая задача, встающая перед художниками. Они, так оказать, должны низвести Царство Божие на Землю". 271 (1)

     663. Гете представил Эгмонта "не как героического мечтателя ... а в некотором роде как человека слабовольного, который позволяет определять себя окружающим обстоятельствам".
     "В "Вильгельме Майстере" показан выход за пределы иллюзорного в повседневное, к полноте личности. Роман стал прекраснейшей программой воспитания... впервые в нем дано описание освобождения мира через художественную красоту. 51 (19)

Шиллер

     366. "Подобно тому, как Кант развенчал знание, чтобы очистить место для веры, так Фихте объявил познание чистым явлением, чтобы иметь перед собой открытый путь для живого действия, для нравственного поступка. Нечто подобное попытался сделать и Шиллер. Но у него красота стояла на том месте, на котором у Канта стояла вера, а у Фихте поступок. Обыкновенно значение Шиллера для развития мировоззрения недооценивают. Подобно тому, как Гете приходилось жаловаться на то, что его не признавали как естествоиспытателя, так как привыкли видеть в нем поэта, так те, кто углубляется в философские идеи Шиллера, должны пожалеть о том, что занимающиеся историей мировоззрений так низко ценят его вследствие того, что ему отведено место лишь в области поэзии".
     "Кант унизил природного человека, чтобы иметь возможность выше поднять человека нравственного. Шиллеру казалось, что в этом есть что-то недостойное человека. Разве страсти человека не могут быть настолько благородны, чтобы из самих себя творить сообразно долгу нравственное? Тогда не было бы надобности их подавлять, чтобы действовать нравственно. Этому строгому требованию долга у Канта Шиллер противопоставил свое мнение в следующей эпиграмме. "Угрызения совести: охотно служу я друзьям, но, к несчастью, делаю это по склонности. Итак, меня часто удручает, что я не добродетелен. Решение: не может быть иного исхода: ты должен стараться их презреть, а затем с отвращением стараться делать то, что тебе повелевает долг". Шиллер стремится по-своему ответить на эти угрызения совести. В человеке фактически господствуют два влечения: чувственное влечение и влечение разума. Если человек отдает себя во власть чувственного влечения, то оказывается игрушкой своих вожделений и страстей, короче говоря, своей самости. Если он совершенно отдается влечению разума, то будет рабом своих строгих заповедей, своей неумолимой логики, своего категорического императива. ... Нет ли в человеке такого состояния, в котором оба влечения, чувственное и духовное, находились бы в гармонии? Шиллер отвечает на вопрос утвердительно. Это то состояние, в котором созидается и постигается прекрасное. Кто созидает произведение искусства, следует свободному природному влечению. Он делает это по склонности. Но не физические страсти руководят им, а фантазия, дух. То же самое происходит и с тем, кто отдается наслаждению произведениями искусства. Действуя на его чувственность, искусство в то же время удовлетворяет его дух... "Красота ведет чувственного человека... к мышлению; красота возвращает духовного человека к материи и чувственному миру". ("Об эстетическом воспитании человека", 18-е письмо)".
     "Человек должен с красотой только играть, и он должен играть только с красотой... Ибо, в конце концов, человек играет только тогда, когда он в полном смысле слова человек, и только тогда он вполне человек, когда он играет. — Шиллер мог бы также сказать: в игре человек свободен, в исполнении долга и в отдаче себя чувственности — он не свободен. Если человек хочет и в своих нравственных поступках быть в полном смысле слова человеком, т.е. если он хочет быть свободным, то его отношение к его добродетелям должно быть такое же, как и к красоте. Он должен облагородить свои склонности до добродетели: и он должен настолько проникнуться своими добродетелями, чтобы по всему своему существу не иметь иного влечения, как следовать добродетели. Человек, установивший это созвучие между склонностью и долгом, может в каждый момент рассчитывать на добродетельность своих поступков как на нечто само собой разумеющееся. С этой точки зрения можно также рассматривать общественную жизнь людей. Человек, следующий своим чувственным влечениям, — самостен. Он всегда стремился бы к своему собственному благоденствию, если бы государство своими законами разума не регулировало бы общественной жизни. Свободный человек из собственного побуждения совершает то, что государство должно требовать от самостного человека. Общественная жизнь свободных людей не нуждается в принудительных законах".
     "Основное настроение греческого ума было наивно, современного — сентиментально, поэтому мировоззрение первого могло быть реалистическим. Ибо он еще не отделил духовное от природного; в природе для него еще был заключен дух. Если он отдавался природе, то природе, исполненной духом.
     Иначе обстоит дело с современным человеком. Он отделил дух от природы, поднял его в серое царство абстракции. Отдаваясь своей природе, он отдавался бы своей природе, лишенной духа. Поэтому его высшее стремление должно быть обращено к идеалу: стремлением к нему он примирит дух и природу. Шиллер находил в умонастроении Гете нечто, родственное греческому. Гете полагал, что видел свои идеи глазами, ибо ощущал нераздельное единство духа и природы. По мнению Шиллера, он сохранил нечто такое, к чему сентиментальный человек приходит, лишь достигнув вершины своего стремления. А такой вершины достигает он в описанном Шиллером эстетическом состоянии, в котором чувственность и разум пришли к единству".
     "Вследствие того, что в современном человеке душевное сознание преобразилось в самосознание, возникает вопрос мировоззрения: как столь живо пережить самосознание, чтобы оно ощутило себя в творчестве живых мировых сил? Шиллер по-своему ответил на этот вопрос, поставив себе идеалом жизнь в художественном ощущении. В этом ощущении человеческое самосознание чувствует свое родство с тем, что лежит за пределами одного лишь образа природы. В нем человек чувствует себя охваченным духом, отдаваясь миру как природное существо".
     "Лейбниц стремится понять человеческую душу как монаду: Фихте исходит не из чистой идеи, которая должна была бы уяснить, что такое человеческая душа; он ищет переживания, в котором эта душа схватывает себя в своей сущности; Шиллер спрашивает: Есть ли такое переживание человеческой души, в котором она могла бы почувствовать, как она коренится в духовно-действительном? Гете переживает в себе идеи, которые в то же время представляют собой для него идеи природы. — В Гете, Фихте, Шиллере в душу стремится войти пережитая идея, или, можно также сказать, идеальное переживание, в то время как в Греции это совершалось с воспринятой идеей, с идеальным восприятием".
     "Миро- и жизневоззрение, которое наивно существует в Гете и к которому Шиллер стремится всеми окольными путями мышления, не нуждается в общепринятой истине, которая видит свой идеал в математике; оно удовлетворяется другой истиной, которая встает перед нашим духом из непосредственного общения с действительным миром. Познание, которое Гете черпал из созерцания произведений искусства в Италии, конечно, не было так безусловно точно, как положения математики. Но зато оно было менее абстрактным. Гете стоял перед ним с ощущением: "здесь необходимость, здесь Бог"."
     "По отношению к своему образу мира Гете не говорит ни о чисто понятийном познании, ни о вере; он говорит о созерцании в духе".
     "Гете является представителем той эпохи мировоззрения, которая чувствует себя вынужденной от чистого мышления перейти к созерцанию. Шиллер пытается оправдать этот переход перед Кантом".
     "Жан Поль является своеобразным защитником того воззрения Гете, что человек в своем внутреннем переживает наивысшую форму бытия. Он пишет Якоби: "Собственно, мы не верим в божественную свободу, Бога, добродетель, но мы действительно созерцаем их как уже данные или дающие себя, и это созерцание и есть знание"."
     "Фихте стремился к чистейшей, высочайшей пережитой истине. Он отказался от всякого знания, которое не вытекало бы из собственного внутреннего, ибо только из этого последнего может проистекать достоверность. Течением, противоположным его воззрению, является романтизм. Фихте признает истину и внутреннее человека лишь постольку, поскольку оно раскрывает истину; романтическое мировоззрение признает лишь внутреннее и признает истинно ценным все, что вытекает из этого внутреннего. "Я" не может быть сковано ничем внешним; все, что оно творит, имеет свое оправдание.
     О романтизме можно сказать, что он доводил до крайних последствий мысль Шиллера: "Человек играет лишь там, где в полном смысле слова является человеком, и он лишь там является вполне человеком, где он играет"... Познающая душа не может принимать всерьез вещи сами по себе, ибо они для нее сами по себе не ценны. Скорее она сама придает им ценность. Настроение духа, осознающего это господство по отношению к вещам, романтики называют ироническим. Карл Вильгельм Фердинанд 3ольгер (1780-1819) дал объяснение романтической иронии: "Дух художника должен объединить все направления в одном всеобозревающем взгляде, и этот, парящий над всем, всеуничтожающий взгляд мы называем иронией". Фридрих Шлегель (1773-1829), один из вождей романтического духовного направления, говорит об ироническом настроении, что оно "видит все и бесконечно поднимается над всем условным, а также над некоторыми искусствами, добродетелями или гениальностью". Кто живет в этом настроении, чувствует себя ничем не связанным; ничто не определяет ему направления его деятельности. Он может по желанию настроить себя философски или филологически, критически или поэтически, исторически, риторически, антично или современно. Иронический дух поднимается над истиной, которая позволяет сковать себя логикой, но он поднимается также над вечным, нравственным миропорядком. Ибо ничто, кроме него самого, не говорит ему, что ему делать. Ироник делает то, что ему нравится; ибо его нравственность может быть только эстетической. Романтики являются наследниками мысли Фихте об единоверности "я". Но они не хотели подобно Фихте наполнить это "я" идеями разума и нравственной верой, ссылаясь прежде всего на свободнейшую, ничем не связанную душевную силу. Мышление было у них совершенно поглощено вымыслом. Новалис говорит: "это очень неудачно сказано, что поэзия имеет особое имя и что поэты составляют особый цех. В ней нет ничего особенного. Она — своеобразный способ действия человеческого духа. Разве не творит и не размышляет каждый человек каждую минуту?" "Я", которое занимается исключительно самим собой, может прийти к высочайшей истине: "Человеку кажется, что он ведет разговор и что некое не известное ему духовное существо побуждает его удивительным образом к развитию очевиднейшей мысли". В сущности, романтики стремились лишь к тому же, что исповедовали Гете и Шиллер: ко взгляду на человека, выявляющему его как наисовершеннейшее и наисвободнейшее существо. Новалис переживает свои поэмы из такого душевного настроения, которое так же относится к образу мира, как душевное настроение Фихте. Но дух Фихте действует в четких очертаниях точных понятий, а дух Новалиса — из полноты души, ощущающей там, где другие мыслят, живущей в любви там, где другие в идеях стремятся охватить существо и процессы мира. ... Новалис чувствует и переживает себя в высшей природе духа. То, что он высказывает, он чувствует благодаря изначально звучащей в нем гениальности, как откровение самого духа природы. Он записывает: "Одному это удалось: он поднял покрывало богини в Саисе. — Но что увидел он? Он увидел чудо чудес — самого себя". Выражая свое чувство такими словами: "Мир духа раскрыт для нас уже в действии, он всегда проявлен. Если бы мы вдруг стали так эластичны, как это нужно, — мы были бы в этом мире", — Новалис выражает то, как он чувствует духовную тайну за чувственным миром, а человеческое самосознание — как орган, при посредстве которого тайна говорит: Это Я". 18(6)

     632. "Красота может развиться только из страдания. Боль, страдание, — нужно мочь их чувствовать. ... Счастьем, радостью в жизни я обязан моей судьбе, но познания я достигаю только через мою боль, только через мои страдания". 214(8)