Сверхчувственное познание

1781. "Когда в древние времена через определенное внутреннее, хотя и примитивное созерцание пережи­вали человеческое существо, не зависимое как от собственной телесности, так и от космоса, то осознава­ли себя принадлежащими Божественному миру. Но человек тогда также сознавал себя между рождением и сме­ртью удаленным из этого Божественного мира... Он чувствовал здесь свое собственное существо, свое я-существо сокрытым через космическое, через физически-телесное; и он искал соединения этого я-существа с Божественным миром, к которому принадлежит я-существо. Этим в старые примитивные времена че­ловек достигал во внутренне увиденном переживании самость за физ., за эф. телом, за астральным существом. Он достигал ощущения Я и соединения — религио — с Божественным миром. Религиозная жизнь соединяла в себе познание как философию и космологию. ... Современное познание Я стало тем, в чем в абстрактной идее соединились факты мышления, чувства и воления".
     "Бывшее некогда единством — познание физического мира и познание Божественного мира — распалось на две стоящие рядом области: знание и веру". Произошло это по причине исчезновения примитивного яснови­дения, созерцания истинного Я. "Поэтому задача новой духовной жизни состоит в овладении через точное ясновидение познанием истинного Я".
     "Обновление религиозной жизни: через точное ясновидение постижение истинного, простирающегося через сон и бодрствование человеческого Я". 215 (1)

1783. "Переживание в полном сознании душевной конституции детства является предпосылкой действитель­ной современной философии, переживание в полном сознании в нашей душевной жизни прошедшей средней эпо­хи человечества, в которой процесс дыхания мог становиться процессом восприятия, является предпосыл­кой современной космологии; а душевная конституция пра-человека — первого человечества на этой Земле, — вновь поднятая в душевное настроение современного человека — если ей придать там подвижность и погру­зить ее в полное сознание, — является предпосылкой познавательной религии современных людей".215 (3)

     441. "Возможность космологии, которая бы вновь содержала себе духовно-душевное, зависит от познания астрального человека". 215 (1)

     164. "Нет никаких письменных свидетельств той эпохи ... которая называется древнеиндийской. Если мы воспользуемся современными словами, то эту пра-древнюю индийскую культуру мы должны назвать в высшем смысле религиозной культурой.
     Религиозный элемент этой пра-древней культуры был таков, что он охватывал все, что мы с нашей современной точки зрения называем наукой и искусством. ... Эта религиозная культура порождала в людях чувство, что они в глубинах своего существа связаны с божественно-духовным миром". Этим были пронизаны как бодрственное, так и сонное сознание. "...Религиозное же было таково, что в содержании, которое те люди связывали с религиозным, имелось в то же время образное знание о существе человека и широко распространенное образное знание о строении Мироздания". "Совершая поступок, человек тогда говорил: божественно-духовное существо сделало это. И в те древние времена люди также хорошо знали, что за Божественно-духовными существами пребывают Люцифер и Ариман, и они сознавали, что когда божественно-духовное господствует в них, то оно может рядом с добром творить также и зло".
     "В расцвете 2-й послеатлантической культуры, в пра-персидское время поблекла глубочайшая, интенсивнейшая религиозность и человек должен был начать кое-что развивать из себя, чтобы более активным образом, чем прежде, постигать свою связь с космическим Божественно-духовным". "В пра-персидскую эпоху у посвященных на место древней нераздельной религиозности выступило другое: философия ("София" — так называли греки божественно-духовный Космос, уже плохо различимый в отдельностях), религия. Философию вырабатывали, религию наследовали, но, став унаследованной, она поблекла".
     В 3-ю, халдео-египетскую эпоху "внутренняя активность человека должна была стать еще более значительной. Человек должен был теперь свою любовь связывать не только с божественной Софией, что как пра-свет (Аура Маздао) пронизывала блеском мир, но человек должен был связать свою судьбу, свое положение в мире с тем, что было видно в мировых письменах благодаря констелляциям звезд, благодаря движению звезд в пределах космоса. И то, что теперь вырабатывалось заново, было Космо-Софией. Эта Космософия хотя и содержала указания на божественно-духовных существ, но видели в космических письменах большей частью только выраженными деяния этих существ. При этом еще больше поблекли философия и религия. ... Люди своими душами жили больше во внеземном, чем в земном. ... Они, например, с внутренним участием ждали определенного появления Сириуса, они вглядывались в констелляции планет. И то, что они видели, они связывали с тем, как будет себя вести Нил в отношении их земных нужд. Но в первую очередь они говорили не о земном. ... Что ощущали люди в то время, можно выразить примерно следующим образом:
     Ах, темно Земли лицо,
     Когда Солнце, бледнея, темнеет,
     Но сколь светло мое дневное поле,
     Коль душа освещает его мудростью звезд".
     Поэтому позже египтяне могли сказать грекам: ваше воззрение на мир как у ребенка, ибо вы знаете только о Земле. "Однако греки воспринимали эту темноту Земли как светлое. Греки вообще имели тенденцию постепенно преодолеть Космософию, изменить ее. И когда созерцаемое в небесных далях стало еще более бледным, они Космософию преобразовали в Геософию. Космософия стала для них лишь традицией; они могли кк лишь изучать, когда обращались к тем, кто им мог о ней сообщать". Так, например, Пифагор в Азии у египтян и халдеев изучал в Мистериях их Космософию.
     "Только Геософия греков — на это теперь мало обращают внимания — в отношении земного была такой наукой, такой мудростью, что человек действительно чувствовал себя связанным с Землей, и это связанное с Землей бытие носило душевный характер ... у образованных греков. Особым образом греки оживляли источники нимфами, оживляли богами Олимп... и это сводилось не к геологии, где Земля охватывается лишь понятиями, но к Геософии, где сущностное в Земле познавалось в переживании, и познаваясь, переживалось. Современное человечество знает лишь абстрактно то, что вообще было живым вплоть до четвертого христианского столетия". И еще у Скотуса Эригены мы находим в его "Классификации природы" следы Геософии". С ХV столетия Геософия померкла совершенно, она превратилась в геологию. Космософия превратилась в космологию. Философия осталась сама по себе, но из нее сделали абстрактное существо, которое в действительности следовало бы назвать филологией...". Осталась и религия, стоящая в стороне от всякого познания. Но теперь перед человеком встает возможность нового восхождения. "Ибо когда он станет дальше вырабатывать абстракции, то через имагинации он сможет опять продвинуться к некоего рода Геософии и Космософии. Через инспирацию он углубит Космософию и продвинется к истинной философии, а через интуицию он углубит философию и придет к действительному религиозному миропониманию, которое вновь должно соединиться с познанием".
     "1-я послеатл. эпоха: интенсивная религия. 2-я послеатл. эпоха: поблекшая религия: фило-София, религия.
     3-я послеатл. эпоха: дальнейшее побледнение; поблекшая философия: Космософия, философия, религия.
     4-я послеатл. эпоха: дальнейшее побледнение...: Геософия = Космософия, философия, религия.
     5-я послеатл. эпоха: дальнейшее побледнение...: геология, космология, философия, религия". 210(3)

     495. "Это, естественно, взято лишь в общем и целом, но в антропософском Движении имеются две группы людей... Мы различаем одну группу, которая стоит к Христианству в таком отношении, что ее члены особенно близко к сердцу принимают принадлежность к Христианству и в их сердце есть страстное желание антропософами в истинном смысле этого слова — как они это понимают — называться как христиане. Для этой группы истинным утешением служит возможность в полной мере сказать: антропософское Движение представляет собой такое движение, которое признает импульс Христа и несет Его в себе. И если бы этого не было, то эта группа испытывала бы угрызения совести.
     Другая группа, прежде всего в (общих) проявлениях отдельных составляющих ее личностей, является не менее честно христианской. Но в этой группе удовлетворение получают прежде всего от антропософской космологии, от развития Земли из других планетарных форм; находят удовлетворение в том, что Антропосо­фия может сказать о человеке в целом и исходя из этого совершенно естественно приводит к Христианству; но при этом здесь нет в той же мере внутренней сердечной потребности непременно ставить Христа в сере­дину. Как говорится, эти вещи более играют в подсознательном. Кто упражняется в душевном наблюдении, тот вплоть до деталей правильным образом может судить, какого рода индивидуальность перед ним". Предпо­сылки для подобной группировки возникли в далеком прошлом. Из "Очерка Тайноведения" вы знаете, что в определенное время души покидали Землю и обитали на других планетах, а в Лемурийскую и Атлантическую эпохи они вернулись назад. "Среди этих душ было много таких, которые через очень старую карму склоня­лись к потоку, который затем стал христианским. ...
     Души, конечно, приходили в разное время, и были среди них такие, которые сравнительно рано сошли на Землю, в первые времена атлантического развития. Но были и такие, которые долго пребывали на плане­тах, прежде чем сойти на Землю. Это души, у которых, если мы пойдем назад от настоящей инкарнации, мы придем, вероятно, к христианской инкарнации, затем к дохристианской инкарнации и т.д.; а затем срав­нительно скоро мы у них больше не найдем инкарнаций — их путь уйдет к планетарному, этих душ затем не окажется в земных инкарнациях. У других душ, которые также вошли в Христианство, дело обстоит так, что можно далеко идти назад и найдешь множество инкарнаций. После многих дохристианских инкарнаций, атла­нтических инкарнаций, эти души погрузились в христианский поток. ...Для душ, ныне пришедших к Антропосо­фии, особенно важна — независимо от того, была ли еще промежуточная инкарнация или нет — та инкарнация ... которая у одних падает на III, VI, V христианское столетие, а у других — на VII,VIII столетие..."
     "И именно те души, которые в их древнем исповедании чувствовали себя примыкающими к Солнечному ора­кулу, они уже в атлантическое время почитали Христа, но почитая Христа, они смотрели на Солнце; эти души, как говорит Августин, еще до того, как Христианство было основано на Земле, были, в некотором роде, солнечными христианами. И они из всей их духовности никак не могли найти правильного отношения к тому, что Христос был Солнечным героем. Поэтому они предпочли укрепиться в том, что без этой интерпретации, без этой христологической космологии рассматривает все же Христа как Бога, но как такого Бога, который пришел неизвестно откуда и соединился с телом Иисуса. И в силу этих предпосылок они просто приняли то, что рассказано в Евангелиях. Они больше не могли обращать взор в космические миры, чтобы понять Существо Христа, и это было по той причине, что они познавали Христа во внеземных мирах. Поскольку им также и земные Мистерии, Солнечный оракул говорил о Христе как о солнеч­ном Существе, то они не могли прийти к воззрению, что этот внеземной Христос стал дейст­вительно земным существом. ... Эти христиане в посмертном состоянии оказались в положении, которое подобно тому, когда один человек хорошо знает имя другого, может быть, слышал много рассказов о нем, но самого его никогда не встречал. ... в посмертном состоянии эти души спросили себя: так где же пребывает Христос? Мы теперь находимся в существе Солнца, здесь мы всегда находили Его, а теперь мы Его не находим! — Что Он находится на Земле, этого они не могли взять с собой в своих мыслях и чувствах, которые остались с ними, когда они прошли врата смерти. После смерти они оказались в большой неопре­деленности, неизвестности относительно Христа. Эту неопределенность они переживали во многих отношени­ях, и благодаря ей — если даже там были еще промежуточные инкарнации — они легко склонялись к тому, чтобы примкнуть к различным группам людей, которые в истории Европы описаны как разного рода еретичес­кие сообщества". Эти души в первой половине XIX в. переживали совместно в духовном мире описанные выше имагинации. "Тогда имел место род сверхчувственного культа, состоявшего в мощных имагинациях, в кото­рых солнечная тайна Христа предстала этим душам, их духовному взору".
     "Они принесли с собой некоего рода тоску — конечно в подсознательном — также и по космологии и т.п., страстное желание смотреть на мир в антропософском смысле. Но воспламененность души Христом особенно сильна в них, и поэтому они ощутили бы укоры совести, если бы Антропософия, тягу к которой они почувствовали еще в доземном бытии, не была пронизана Импульсом Христа. Такова одна группа, если го­ворить в общем и целом, естественно.
     Другая группа жила иначе. Другая группа, вступив в настоящую инкарнацию, я бы сказал, не имела той усталости от язычества, к которой пришли души из первой группы. По сравнению с первыми, вторые были сравнительно мало на Земле, имели мало инкарнаций. И в этих немногих инкарнациях они наполнили себя теми мощными импульсами, которые можно было получить, находясь в очень живой связи с множеством языче­ских богов в течение многих инкарнаций, когда эта связь продолжает сильно действовать и в позднейших инкарнациях. Т.обр., эти души в первые христианские столетия еще не были усталыми от древнего язычест­ва, в них продолжали сильно действовать древние языческие импульсы, и тем не менее, хотя и медленно, они прорабатывались от язычества к Христианству. Эти души восприняли тогда Христианство интеллектом, пронизанным до некоторой степени душой, и много размышляли о Христианстве. Но не думайте, что это было обученное мышление, это могли быть сравнительно простые люди в простых жизненных отношениях, но они много думали. ...
     Именно те индивидуальности ... которые на стороне Христианства бились против язычес­тва, принадлежали к душам, несшим в себе, собственно говоря, еще много языческого, много языческих импульсов и ждавшим, когда они смогут стать истинными христианами. Когда эти души прошли через врата смерти и в духовном мире прожили жизнь от смерти до нового рождения, а затем во время, о котором я го­ворил — в первой половине XIX в. или чуть раньше, — пришли к той потрясающей победной имагинации, то в ней они увидели чистые импульсы для своей работы, своей деятельности. Они восприняли эти импульсы некоторым образом в свою волю. И можно сказать: если посмотреть оккультным взглядом на то, что такие души несут именно в своей воле, то как раз сегодня в их воле виден многократный отпечаток тех потрясающих имагинаций.
     Но когда души с такой конституцией вступили в земную жизнь, то у них прежде всего имелась потребность то, что в доземном бытии переживалось как служащее мерилом в работе кармы, также и здесь переживать в том роде, в каком это может быть пережито на Земле. Для первого рода душ, для первой группы духовная жизнь в первой половине XIX в. протекала так, что они из глубокой тоски почувствова­ли тягу стать участниками того сверхчувственного культа. Но при этом, я бы сказал, они пришли в некий род туманного настроения, так что при нисхождении на Землю осталось лишь темное воспоминание, с которым затем, конечно разумным образом, смогла соединиться превратившаяся в земное Антропософия. Зато вторая группа, как бы снова собралась вместе под действием принятого прежде решения, принятого теми душами, которые не устали от язычества и которые ждали, когда они смогут стать истинными христианами в ходе надлежащего развития. Это было как бы воспоминанием о решении, принятом в первой половине ХIХ в.: все то, что там вставало в могучих образах, снести вниз на Землю, преобразовать в земные формы. Когда мы смотрим на многих антропософов, которые прежде всего несут в себе импульс деятельно участвовать в антропософской работе, то именно среди них мы находим души второго рода. Оба эти типа душ очень явственно отличаются друг от друга".
     "Переходный тип от одной группы к другой представляют собой те — личное здесь, естественно, исключается, — кто, собственно, не могут ничего иного, как привычки, обыкновения, впечатления антропософской жизни вносить в антропософское Движение, которые совсем не склонны антропософское Движение принимать особенно всерьез; для них также характерно то, что в антропософском Движении они много ру­гают антропософов. Именно среди тех, которые много ругают отношения в самом антропософском Движении, ругаются по мелочам, ругают отдельных людей, встречается переходный тип, где одно переливается в другое. Но ни один из двух импульсов здесь не действует с особой интенсивностью". 237 (4)