958. "Ребенка или молодого человека в действительности не теряют (со смертью), т.к. после смерти они остаются здесь. Они остаются здесь на том основании, что после смерти выказывают живую потреб­ность действовать в нашем пробуждении в наше пробуждение посылать вести. ... Часто возрастает благочестие людей, у которых есть умершие в раннем возрасте. Это результат их деятельности, их указаний. ... юные души мы не теряем, они остаются с нами; пожилые умершие души не теряют нас, они берут нечто от наших душ с собой. ... они больше притягивают нас к себе, тогда как рано умершие больше тянутся к нам. Поэтому в момент засыпания мы больше должны обращаться к пожилым умершим".
     Обряд погребения ребенка или рано умершего человека должен всегда носить культовый характер, не­сти в себе нечто всеобщее. В случае ранней смерти необходим какой-либо вид культа". Особенно здесь подходит культ католической церкви, который целиком годится только для рано умерших, ибо здесь речь об умершем не носит индивидуального характера.
     Печаль о рано умершем есть рефлексия в нашей душе самого существа ребенка, который остается вбли­зи нас. Мы живем жизнью ребенка, наш траур есть сочувствие с ним. По отношению к поздно умершему такой траур был бы эгоистичным. Мы должны его носить более в мыслях, оставаться связанными с ним че­рез индивидуальные мысли. "Мы остаемся с ним, но мы налагаем на него бремя, если ему приходится вла­чить нас без того, чтобы в нас возникали такие мысли, которые он может соединить с собой, которые он может соответствующим образом духовно созерцать".
     "Мы окружены умершими как воздухом. В будущем это станет реальным ощущением: если кто-то умер в зрелом возрасте, то ты не должен становиться для него кошмаром; а ты станешь кошмаром, если будешь носить в себе мысли, которые он не может воспринять в себя".181 (3)

301. В средневековой церкви велась свободная дискуссия между доминиканцами, ставшими на почву схоластики, и францисканцами, сторонниками детского чувства. Конечно, при этом римский епископ не только объявлял людей еретиками, но их еще и сжигал. Правда, тут во многом повинны светские власти, предоставлявшие ему такую возможность. Но постепенно католическая церковь отказалась и от свободной дискуссии, и причина этого кроется в переломе в сознании людей, наступившем в XV в. "В этом состоит особенность современного человечества, что из глубин души люди всe более и более хотят приходить к собственным суждениям. В Средние века такого не было. В Средние века человек имел некий род коллективного сознания, над которым могли возвышаться лишь отдельные образованные люди, схоласты, кто развились из всеобщего единообразного сознания целого народа благодаря тому, что держали своe учение внутри круга схоластической образованности; по крайней мере для незначительной части населения можно сказать: внутри круга раввинской образованности или т.п. Но в остальном сознание людей было единообразным, коллективным, родовым. И из него всe больше и больше вырабатывалось индивидуальное сознание.
     Чем при этом обладала католическая церковь, поскольку постепенно втягивала в свою среду высокообразованных людей, это — историческим предвидением. Католическая церковь очень хорошо знала, что ... принцип нового развития состоит в выделении индивидуального сознания людей. Но она не хотела этого допускать. Она хотела удержать смутное коллективное сознание, из которого выделялись бы только те, кто достиг схоластической образованности. И имелось хорошее средство это коллективное смутное сознание удерживать. А теперь я спрашиваю вас: не правда ли, среди многих характеристик сна имеется та, которая говорит, что сон во многих отношениях — лжец? Разве можете вы отрицать, что сон лжeт, что вещи, навязанные им, неистинны? Но не свойство сна, а свойство помутненного сознания таково, что оно не может контролировать — когда человек спит, — что является истиной, а что не истиной. Поэтому задачей притупленного сознания является: обрести способность отличать истину от заблуждения. Знают ли люди в подобных случаях, что они делают? Если знают, то рассказывают под маркой авторитета вещи, которые ложны. И это делают систематически. Этим замутняют сознание до смутности сонного сознания. Этим достигают того, что погребают индивидуальное сознание, желающее войти в среду человечества с середины XV в. И это бесконечно грандиозное предприятие — так действовать под маркой авторитета, чтобы людям — я теперь хочу говорить без образов — предлагать статьи, подобные той, что недавно появилась в "Католише Зонтагблатт", ибо людям не позволяют прийти к тому, к чему они должны приходить в силу развития, начавшегося с середины XV в. Если хотят верить, что происходящее в подобном направлении — где, если кто-то в отдельности об этом и не знает, тем не менее имеется целая иерархия, которая всe организует, — если хотят верить, что вещи возникают из простой наивности или из обыкновенной злобы, то тогда глубоко заблуждаются. Необходимо, разумеется, всеми средствами, имеющимися в распоряжении, бороться с ложью, с неправдой. Но при этом не следует думать что они проистекают из наивности или из веры в то, что человек считает истинным лишь то, что он говорит. Говоря правду, не могут достичь того, чего хотят. А хотят затемнить сознание, и его затемняют, говоря людям ложь. Это грандиозное дьявольское предприятие.
     И должно быть сказано откровенно: наивностью отличаются лишь стоящие на другой стороне. Наивности сегодня нет в католической церкви, наивность — у еe противников. Это они не верят, что католическая церковь велика в том направлении, о котором я говорю; они не верят, что католическая церковь давно предвидела, что в Европу придeт то социальное состояние, которое теперь стало действительностью, и что католическая церковь давно позаботилась о том, как ей действовать в этом социальном состоянии. И то, о чeм позаботилась католическая церковь, — это наведение мостов к радикальнейшему социализму, коммунизму и к его господству. Эта грандиозная предусмотрительность познаeтся во всeм, что действительно базируется на духовных подосновах... действительно коренится в духовной жизни, а не в абстракциях. ... Та церемония, что выражается в католическом дароприношении, имеет куда большее значение, чем все говорения евангельской кафедральной службы. Ибо это действия, совершаемые здесь, в чувственном мире, которые, будучи исполняемы здесь, в чувственном мире, в то же время своей формой наколдовывают (hereinzaubern) духовный мир в чувственном мире. Поэтому католическая церковь не прибегает к магическим средствам воздействия на людей, она в них не нуждается. У неe своe. И не следует думать, что против подобных вещей способно помочь что-то другое, кроме вступления в духовный мир с точки зрения истинной внутренней честности и искренности". 198(8)

116a. "Всякий раз, приступая к совершению обедни, священник должен сознавать, что он должен вести борьбу за достойное совершение службы, обедни. И именно в этой борьбе за достойное совершение мессы (обедни) и происходит отказ священника от своего личного. Священник в особом облачении подступает к алтарю. Это значит, что все его человеческое, его земной человек в данном во-площении, его земная личность оставляется им сейчас совершенно без внимания. Он должен стать инструментом духа, который будет высказываться через него. Поэтому он должен стараться каждый раз заново бороться за достоинство мессы с молитвой: из откровения Христа, в почитании Христа, в поклонении деянию Христа. — Таковы слова, непосредственно соединяющие с деянием Христа, с Мистерией Голгофы и укрепляющие священника, когда он борется за достойное совершение не личного деяния.
     С этого должна начинаться месса". Но католическая церковь внесла в это начало далеко идущие заблуждения. Она права в том, что не принимает во внимание личность совершающего службу священника, но она совершенно не считается с тем, что за достоинство нужно бороться и личность имеет трудности в этой борьбе. Для нее не имеет значения, что священник может быть грешником или просто плохим человеком, что во время службы личное не отступает само собой. В таком представлении воспитана и верующая масса.
     "Священническая должность есть нечто такое, что вообще происходит из высших миров. Однако, по меньшей мере в речи, голосе священника действует то, что он имеет в себе как индивидуальный человек; в речи соучаствует его сердце, его душевная настроенность, он стремится как можно достойнее совершать свое служение"... 344, с. 78-79
     "Колоссальной действенностью именно сегодня обладает даваемое римско-католической церковью в мессе, даваемое хотя и в устаревшем, но сильно действующем на души культе, а в особенности благодаря способу, каким там все говорится". 345, с. 13
     Что я видел сам в католической мессе, "... очень мало соответствует четырем членам человеческого существа". 343, с. 624