425. "Творение из правильных, прекрасных и добродетельных отношений в христианской эзотерике называется Духом Святым. Святой Дух воодушевляет человека, если тот в состоянии из ничего творить правильное, истинное, прекрасное, доброе. ... Основание творить из ничего дано человеку вступлением Христа в земное развитие". 107 (19)

228. "Мудрость есть отражение Манаса; красота, благочестие, доброта — отражение Буддхи; сила — отражение Атма.
     Вначале мы развиваем вокруг нас царство мудрости тем, что способствуем мудрости. Затем мы развива­ем царство красоты во всех областях. Затем видимым образом выступает мудрость и отражается в нас: Буддхи. Наконец, мы придаем всему бытию в физическом мудрость в отношении внутреннего и красоту в от­ношении внешнего. Если в нас есть сила все это проделать, то мы обретаем крепость: Атма, силу перенести все это в реальность. Так возводим мы в нас три царства: Манас, Буддхи, Атма".93-а (22)
     "Мудрость, красота, сила — они, собственно говоря, пребывают только в духовном мире, а здесь, внизу, имеется лишь их отражение. Произнося слова: мудрость, красота, сила, человек должен понимать, что он таким образом говорит о своем вероисповедании. Произнося слово "мудрость", он говорит: "Я верю в астральный мир". Произнося слово "красота", он говорит: "Я верю в существование Нижнего Девахана". Произнося слово "сила", он говорит: "Я верю в существование Высшего Девахана". Внизу отображением мудрости является истина, красоты — благочестие, силы — добродетель". Во всех Мистериях ученики строили свою работу на этом знании.265, с. 234

1414. "Истина родственна физ. телу, красота — эф. телу, добро — астр. телу". "Нечестный человек от­рицает духовное прошлое, лжец отрезает себя от своего духовного прошлого. Тупое презрение к прекрас­ному хочет основать на Земле места, где ему не светило бы Солнце духа, где бы оно могло пребывать бездуховно в бездуховном месте. Человек, отрицающий добро, отрицает, собственно, свое духовное буду­щее".220 (7)

1416. "Приходящее из эстетической сферы действует непосредственно на астр. тело. И действует так, что возникает изумительная игра между астр. телом, которое интенсивно связано со всякой подвижностью — будь то нервная или мускульная подвижность тела, — и астр. телом, которое менее интенсивно связано с мускульной и нервной подвижностью головы. Астр. тело находится в ином отношении к голове, чем к ос­тальному телу. Поэтому человек и имеет эти две астральности: относительно свободную в голове и свя­занную с физическим процессом в остальном теле. И эта свободная и связанная астральности начинают играть одна в другой через эстетические импульсы".
     "В истине человек открывает свое эф. тело, прежде всего, эфирную часть головы, космосу. В красоте он непосредственно открывает космосу астр. тело; в моральности — свое Я. Истина берет свое начало еще на др.Солнце, достигает своей вершины на др.Луне, живет дальше на Земле и получит свое заверше­ние на Юпитере. Красота берет свое начало на др.Луне, продолжает развитие на Земле и достигнет за­вершения на Венере. Моральность впервые начинается на Земле. А завершения она достигнет на Вулкане, когда все пульсирующее в огневых процессах крови станет очищенным Я, станет Я моральным, полнос­тью охваченным моральным, когда я-сила и моральная сила станут одним, а тепло крови — материальное в крови лишь внешний знак — станет святым огнем Вулкана".170 (4)

1416a.
"Вблизи границы минерального и живого — истина.
     На границе живого и ощущения — красота.
     На границе ощущения и Я — добро".Д.69/70, с.31

1423. "Моральность воздействует непосредственно на то, что мы называем Я. Оттуда она дейст­вует в астр. теле, в эф. теле и затем в физ. теле. Так что если моральность выражается в действии, то моральный импульс сияет в Я, оттуда — в астр. тело, оттуда — в эф. тело и оттуда — в физ. тело. Там он становится движением, становится тем, что человек совершает внешне и может воспринять так называ­емыми моторными нервами. Моральность есть нечто, действующее непосредственно из духовного мира в че­ловеке сильнее ... чем красота и истина". Истины, также и духовные, приходят косвенным путем, через голову. "Моральные импульсы, если даже мы их постигаем совершенно духовно, как моральные идеи, при­ходят не окольным путем через голову, а затрагивают всего человека. Это факт: они действуют на всего человека".
     "Называемое нами до некоторой степени морально-эфирной аурой... действует на всего человека. Оно действует на Я, а Я действует во всем остальном теле, например в крови. Не правда ли, Я — это головное, что действует в крови. Моральность действует на кровь. ... Когда находятся под влиянием сильного морального импульса, то происходит непосредственное действие морального импульса на кровь. Это действие предшествует восприятию морального процесса головой".170 (4)

1761.
"Состояние сна — истина;
состояние сновидения — красота, хаос;
состояние бодрствования — доброта".

     "Если мы хотим получить идею истины, то должны обратиться к состоянию сна, если хотим получить идею красоты, то должны обратиться к состоянию сно­видения, идею добра — к состоянию бодрствования". Наука объясняет лишь спящего человека.228 (3)

1846. Представим себе душевную жизнь в виде сферы, вратами в которую служат органы чувств. Как бы из средоточия душевной жизни внутри этой сферы восходят вожделения — так это представляется обычному наб­людению — которые затем ведут к любви и ненависти. Но не вожделения следует искать первыми в душе. Они возникают у врат чувств. Во время восприятия внешнего мира у врат чувств вожделения соприкасаются с этим внешним миром и получают от него как бы печать. "В том, что противостоит чувственному переживанию извне, образуется отпечаток, и образовавшееся в собственной душевной жизни как отпечаток — это берется внутрь. Не цвет, не тон берется внутрь, а полученное переживание любви, ненависти, вожделений".
     "Имеются душевные факты, непосредственно доказывающие, что вожделения постоянно че­рез врата чувств выбиваются наружу, воспринимают ли цвет, запах или звук. Такими фактами является внимательность. При обычном глазении на предмет впечатление слабо и не сохраняется в душе. Сила внимания вызывает в душе представление воспоминания".
     "Чувственное впечатление возникает благодаря тому, что способность суждения, как таковая, выключа­ется". В тоне, восприятии цвета, запаха лежат только вожделения, засвидетельствованные вниманием; суж­дения остаются подавленными. Чувственное впечатление и чувственное восприятие — это разные вещи. В чувственные впечатления заложены одни вожделения, проявленные через внимательность. Так что вниматель­ность — это особая форма вожделения. Но когда мы говорим: "это красное", то мы уже высказали суждение.
     Чувственное ощущение есть модификация вожделения. Оно возникает на границе душевной жизни и внешне­го мира, во вратах чувств. Но если сила вожделения не достигает этой границы, а принуждена в себе са­мой отказаться от себя, то возникает ощущение, чувство (рис. 3). "Внутреннее ощуще­ние возникает тогда, когда вожделение не отталкивается непосредственно при соприкосновении с внешним миром, но где-либо внутри души отталкивается самим собой. Т. обр., и чувство с т. зр. душевной субстанции есть вожделение".
     Нетерпение — это поток вожделений в душе, ищущий завершения, оканчивающийся удовлетворе­нием. Сила суждения при этом не действует. В надежде кроме вожделения действует сила сужде­ния, ищущая решения. Но оба элемента здесь находятся в равновесии. Если же стремящееся к удовлетворе­нию вожделение связано с суждением, не способным прийти к решению, то мы переживаем сомнение. И так во всех чувствах находим мы эти два элемента.
     Чтобы воспоминания приходили легче, необходимо представлениям придать нечто от основных элементов душевной жизни: вожделений и суждений. От вожделений мы можем отдать только вожделения. Это мы можем сделать, пронизав представления любовью, а следовательно — и интересом. Кто не способен потерять себя в представлении, тот его легко забудет. С другой стороны, "... представление легче приходит на память, если оно во­спринято через душевную силу суждения, чем просто приложено, добавлено к душевной жизни".
     "Если мы стремимся к мыслительным плодам души, то мы работаем внутри души с материалом, перед кото­рым вынуждена постоянно капитулировать способность вожделений. Вожделения ведь постоянно капитулируют перед могуществом истины. Но когда они это делают вынужденно, то дело не обходится без ущерба для здо­ровья душевной жизни. Постоянное стремление к мыслительной сфере, когда вожделения капитулируют посто­янно, иссушает в конце концов человеческую душу". Хорошо, когда мера суждений удовлетворена мерой удовлетворенных вожделений. А стремление к истине есть долг, необходимость. Способность иметь суждения можно назвать размышлением. Но одно размышление не ведет к решению. Истина лежит вовне, и решение есть сое­динение с истиной Поэтому решение — это чуждый душе элемент. Но и происхождение вожделений также следует искать вне души. Т. обр., и вожделение, и решение вступают в душевную жизнь извне. Внутри же душевной жизни разыгрываются удовлетворение и борьба за истину, идущая до выработки решения. В отношении суждения — мы борцы, в отноше­нии вожделения — потребители. Конец вожделения (удовлетворение) находится в душе, наполняет всю душу. Чувство, как окончание вожделения (удовлетворе­ние), есть лишь один его род. Другой род чувств возникает благодаря тому, что вожделение не удовлетворяется. Вожделение в этом случае действует на душу болезненно, т.к. сохраняется отношение между душой и неким "ничто".
     Возь­мем для примера глаз. В нем вожделение (поперечные линии) и суждение (верти­кальные линии) достигают лишь его границы и целиком совпадают в отношении чувственного впечатления. Вожделение тогда, возвра­щаясь назад, приносит с собой суждение. И это может быть только эстетическое суждение, связанное с искусством, с прекрасным. Возвращается не вожделение произведения искусства, а удовлетворенное суждением вожделение: это прекрасно! Вожделение совпадает с суждением, и решение приходит через добровольную остановку вожделения на границе душевной жизни. Поэтому пережива­ния прекрасного приносят большое удовлетворение. Душа оздоровляется.
     "Поиску истины человек должен отдать себя полностью, тогда обратно он получит истину. Эстетическому суждению, поиску переживания прекрасного мы также отдаемся полностью. ...Но если ... истина приносит нам назад суждение (от границы нашей души), то эстетическое суждение прино­сит нам назад также наше Я, как подарок. В этом состоит особенность эстетической жизни: она содержит истину, т.е. бескорыстие в себе, и в то же время — доказательство внутреннего господина в душевной жизни".115 (7)

Языческое и ветхозаветно-иудейское течения

172. С древнейших времeн можно проследить в среде человечества два потока. Один из них языческий, представляющий собой природную мудрость, видевший в каждом природном существе духовно-элементарных, демонических существ, тех существ, которые в Евангелиях встают на дыбы, когда Христос является в сферу людей, ибо они сознают, что кончается их господство. "Языческое сознание, искавшее на старый лад демонически-элементарно-духовную природу во всех существах природы, долгое время играло свою роль. И началась борьба за тот род сознания, который повсюду в земном должен был также искать то, что через Мистерию Голгофы соединилось с земной жизнью как субстанция Самого Христа.
     То языческое течение было природно-софийным, повсюду в природе видело оно духовное, а потому могло оглянуться также и на человека, которого оно хотя и рассматривало как природное существо, но тем не менее как существо духовное, поскольку во всех чужеродных существах оно также видело и духовное. Чистейшим, прекраснейшим образом это выступило в Греции, особенно в греческом искусстве, где мы видим, как духовное в виде судьбы ткет сквозь человеческую жизнь, подобно тому, как закон природы ткет сквозь явления природы. И когда мы, потрясeнные, временами останавливаемся перед тем, что содержится в греческой трагедии, то у нас возникает, с другой стороны, чувство: грек ощущал не просто абстрактные законы природы, как мы сегодня, но он ощущал также действие божественно-духовных существ во всех растениях, во всех камнях, во всех животных, а потому и в самом человеке, в котором жeсткая необходимость закона природы формируется в судьбу, как это, например, изображено в драме "Эдип". Мы здесь находим внутреннее родство природного бытия с человечески-духовным бытием. Поэтому в этих драмах ещe не господствует свобода и человеческая совесть. В них господствует внутренняя необходимость, судьбоносное в человеке, подобно тому, как вовне, в природе, господствует природная закономерность. Это течение приходит в новое время.
     Другое течение — ветхозаветно-иудейское. В нeм нет никакой природной мудрости. На природу оно смотрит как на чувственно-физическое бытие. Но зато это ветхозаветное воззрение восходит к первоисточникам морального, лежащего между смертью и новым рождением, к тому пра-истоку, исходя из которого теперь не вглядываются в природное в человеке. Для Ветхого Завета не существует никакого естествознания, а только соблюдение божественных заповедей. В смысле Ветхого Завета всe совершается не по законам природы, а так, как хочет Ягве. Так мы видим, что из Ветхого Завета звучит безобразное, в определeнном смысле абстрактное, но за этим абстрактным стоит, вплоть до Филона Александрийского, который из всего этого сделал аллегорию, Господь Ягве, который абстракции пронизывает идеализированной в сверхчувственном, всеобщей человеческой природой, который как Господь человеческий пронизывает всe, что как заповедь звучит от него на Землю. В этом ветхозаветном воззрении простое глядение на моральный мир выступает прямо-таки ужасом перед взглядом на мир в его внешней чувственности. В то время как язычники полагали во всeм видеть божественно-духовных существ, Бог иудеев — один. Иудеи — монотеисты. Их Бог, их Ягве — един, ибо он может быть соотнесeн лишь с тем, что в человеке является единством: ты должен верить в единственного Бога; и этого Бога ты не должен выражать в чeм-то земном, ни в образе пластическом, ни в слове, которое смеют произносить лишь посвященные в особых праздничных случаях; ты не должен произносить имени Бога без святости".
     В христианские столетия, вплоть до XVII столетия, происходила напряжeнная борьба за нахождение созвучия между тем, что можно было видеть как духовное во внешней природе, и тем, что переживается как Божественное, когда мы смотрим на собственное моральное, душевное в человеке, между созерцанием духа во внешней природе и обращением души к духовному, из которого низошeл Христос Иисус. Когда Христианство из Азии перешло в Грецию, то там был силeн старый языческий элемент, видевший духовное во всей природе. И хотя Христианство прошло через гречество, заимствовало у него многие речевые формы, но корней там пустить не смогло, за исключением гностических воззрений. Затем Христианство прошло через прозаический элемент римства, где его постигали абстрактно, предвосхищая этим его позднейшее ариманическое понимание.
     Но действительно живую борьбу мы находим в Испании. "Не теоретически, но интенсивно и жизненно там встал вопрос: как человеку, не теряя созерцания духовного в вещах и процессах природы, найти целого человека, который через Христа Иисуса поставлен перед его душевным взором? Как человеку пронизать себя Христом?" В Кальдероне, испанском поэте, эта борьба выразилась особенно интенсивно. "В Кальдероне, если можно так выразиться, драматически жила эта борьба за пронизание человека Христом". Особенно характерна в этом отношении его драма "Киприанус". Еe главный герой — маг, живущий в вещах и процессах природы, когда желает исследовать их духовность. Это человек фаустовского типа, но сильно отличается от Фауста тем, что живeт совсем живо и несомненно в духе природы. В жизнь Киприануса вступает Юстина. Она представлена совершенно по-человечески, как женское существо, но только так еe полностью не постичь. Не поймeм мы ничего и аллегоризируя эту фигуру. "Когда в драме Кальдерона выступает Юстина, то мы должны думать о пронизывающей мир справедливости", которая не была ещe столь абстрактной, как в современной юриспруденции.
     Киприанус поeт Юстине гимн, что также трудно понять современным адвокатам. Но Киприанус ещe и маг, он действует среди демонических существ природы, среди которых находится и их предводитель — средневековый сатана. Киприанус чувствует себя неспособным подойти к Юстине и просит сатану добыть еe ему. Здесь вы встречаете всю глубину трагизма христианского конфликта. Справедливость присуща христианскому развитию. Но Киприанус — полуязыческий естествоиспытатель. "Он не может из природной необходимости, которая есть нечто жeсткое, найти христианскую справедливость, и ему остаeтся только обратиться к предводителю демонов, к сатане, чтобы тот добыл Юстину".
     Сатана умен. Если бы ему удалось захватить христианскую справедливость, то это сослужило бы гибели человека. Но Юстина бежит от сатаны, и тот захватывает лишь еe фантом, еe тень. Киприанусу, конечно, нечего делать с фантомом; в нeм нет жизни, в нeм лишь тень справедливости. "О, это удивительно выражено, как то, что возникает из древней природной мудрости и теперь выступает в новом естествознании, подходит к чему-то такому, как социальная жизнь, к Юстине, но та не дарует ему действительной жизни, а только мыслефантомы".
     От всего этого Киприанус сходит с ума. Юстина, действительная Юстина, попадает со своим отцом в тюрьму и присуждается к смерти. Киприанус, уже безумный, требует для себя смерти. На эшафоте они встречаются. После их смерти появляется змея, верхом на ней едет демон, хотевший добыть Киприанусу Юстину, и объявляет, что они спасены и могут взойти в небесные миры: "Благородный житель мира духа спасeн от зла".
     "Вся христианская борьба средневековья заключена в этом. ... Христос низошeл на Землю, поскольку больше нельзя было видеть то, что прежде ещe в среднем человеке, в ритмическом человеке, могло быть видимо, а именно: как этот средний человек вырабатывался с помощью дыхательных упражнений йоги; не головной, но ритмический человек. Человек не мог найти Христа в то время. Но он стремился найти Его. Христос низошeл вниз. Человек должен найти Его здесь, поскольку он больше не имеет Его в воспоминании о времени между смертью и новым рождением.
     В драме Кальдерона представлена борьба за это нахождение и трудности, с которыми сталкивается человек, который теперь должен опять вернуться в духовный мир, должен снова пережить созвучие с духовным миром. Киприанус ещe смущeн тем, что звучит как демоническое из древнего языческого мира. Но также и иудейско-древнееврейское он ещe не преодолел настолько, чтобы оно стало для него современно-земным. Ягве ещe восседает для него на троне в надземном мире, Христос ещe не сошeл через крестную смерть вниз и не соединился с Землeй. Киприанус и Юстина переживают своe движение вместе с духовным миром, когда проходят врата смерти. Столь ужасна эта борьба за обретение Христа в человеческой природе во время между рождением и смертью. И осознавалось, что средневековье ещe не зрело для того, чтобы обретать Его таким образом".
     У Кальдерона это выступает куда живее, чем в теологии того времени, работавшей с абстрактными понятиями и желавшей с их помощью понять Мистерию Голгофы. Если сравнить Киприануса с Фаустом, выступившим сначала у Лессинга, то здесь налицо сознание: человек должен в земной жизни найти Христа, ибо Он через Мистерию Голгофы соединился с Землeй. У Лессинга это живeт не в ясных идеях, а в отчeтливом чувстве. Начатого им "Фауста" — был написан лишь небольшой отрывок — он заканчивает так, что тем демонам, которые удерживали Киприануса, провозглашается: вы не должны победить! И этим была дана тема для позднейшего гeтевского "Фауста". Возьмите его первую часть — это борьба. Возьмите вторую часть: там через классическую Вальпургиеву ночь, через драму Елены должно быть испытано восприятие Христианства в греческом мире. Но далее Гeте знает: человек должен здесь, в земной жизни найти связь со Христом. Однако Гeте ведeт своих героев к Христианству, так сказать, теоретическим сознанием, ибо вознесение в христианском смысле просто приклеено к драме, не следует из внутренней природы Фауста, взято Гeте из католической догмы.
     "По сути говоря, лишь общее настроение 2-й части "Фауста" изображает пронизанность Христом. Ибо образно Гeте не мог этого дать. Лишь после смерти Фауста он даeт сцену христианского вознесения". Гeте работал над "Фаустом" в три этапа. Первый начался ещe в юности, когда он испытывал большую неудовлетворeнность своими университетскими штудиями и ему хотелось реальной связи души с полной духовной жизнью. Образ Фауста вставал тогда ему из кукольных спектаклей, где он был лишь человеком, стремящимся из рассудочного к полноценному пониманию космического происхождения человека. "Но Гeте продолжал искать дух внутри природы. В духовной жизни, с которой он столкнулся, он не мог его найти. Глубокая тоска повела его к тому, что как остатки греческого искусства он увидел на юге. Он полагал, что в том роде и способе, каким греческое мировоззрение прослеживало тайны природы в художественных произведениях, можно познать духовность природы".
     Пережитое в Италии претерпело метаморфозу в его душе, что отразилось в "Сказке о зелeной Змее и прекрасной Лилии", где из традиционных понятий истины, красоты, добра он формирует свой храм с четырьмя королями. Вторая стадия работы (конец XVIII в.) над "Фаустом" выразилась в написании "Пролога на небесах". Здесь Фауст поставлен во весь Космос. Проблему человека Гeте развил в проблему мира. На третьей стадии, в 20-х годах XIX в., Гeте закончил "Фауста". Здесь уже встают одухотворeнные представления о природе, чтобы Фауст-проблему сделать космической проблемой. "Гeте здесь опять хотел из человеческой души получить всe, опять душевное существо хотел некоторым образом расширить до всесущества".
     Но хотя Гeте в глубочайшем смысле слова боролся за нахождение духовного в земной жизни, ему не удалось это изобразить. "Можно сказать, что Гeте ни в малейшей степени не удалось Дух Земли, волнующийся в валах деятельности, в ткании времени, соединить с Импульсом Христа; и это мы ощущаем как некоего рода трагедию, которая, разумеется, в ту эпоху развития стояла в душе Гeте, но не было условий для ощущения Мистерии Голгофы в еe полном смысле". Эта возможность является в 5-й культуре лишь с оживлением мeртвых мыслей, с восхождением к имагинациям, к инспирациям, интуициям. "Мир вокруг нас является большим вопросом, и сам человек является ответом на него; и это в глубочайшем смысле должно быть поставлено в связь с Мистерией Голгофы. Она не будет понята раньше, чем будет понят сам человек". 210(10)