BDN-STEINER.RU

ANTHROPOS
Энциклопедия духовной науки
   
Главная / Именной указатель / /

ЛЕЙБНИЦ

1314. "Существует взаимоотношение между тем, что как народнодушевное всплывает в итальянском и испанском народах, и египто-халдейским Духом народа. Итальянский Дух народа смотрит назад, на свои переживания, как египто-халдейский Дух народа; он утопает своим душевным существом в египто-халдейском Духе народа, подобно тому, как мы утопаем в теле при пробуждении, когда обретаем наше самосознание". "Культурой души ощущающей является итальянская культура под влиянием Души народа".
     "Во французской Душе народа оживает древнее гречество, нюансированное римством". Только теперь французы более свободны от телесного, чем древние греки. Народность у них не переходит непосредственно в формы тела, в пространственные формы, как у греков в пластике, но остается более внутренней, живет в эф. теле, которое остается лишь телом мыслей. "... Вольтер — душой, характером пронизанный сухой рассудок; Мольер — рассудком пронизанная душа".
     "Среди других народов душа сначала должна перерасти свою народность, если желает возвыситься до диалога с духовным миром; но само народно-душевное содержит тональности духа, возвещает о духе, когда оно говорит отдельной индивидуальной душой среднеевропейского населения". Для Духа немецкого народа особенно показателен "Фауст".
     Больше всего британскую народную Душу характеризует Гамлет Шекспира. "Она делает человека созерцателем. Стоит сравнить философию Милля и Фихте. Миссия британской Души народа — наблюдать внешнее и оставаться стоять перед пропастью сверхчувственного". "Гетевский Фауст — это только отображение творения немецкой Души народа", которая стоит в начале своей деятельности, о чем Гете хорошо знал.
     Русская народная Душа "лучше всего исполняет свою миссию, совершая крепкие завоевания во внутреннем, когда извлекает находящееся в ее глубинах, что будет иметь большую ценность для культуры человечества". Сейчас она в детском возрасте. Если русской Душе не хватит настроения, полного ожидания, то она станет препятствием для развития духовной культуры и человеческой культуры вообще. Если бы она обратилась вовне, то это приобрело бы такой вид, что она действовала бы прямо противоположным образом по отношению к тому, что ей, собственно, подобает". Для русской Души противоестественно обращаться против душ западных народов; им подобает быть ее учителями, если она правильно себя понимает.
     Влияние итальянского искусства вплоть до Дюрера, стремление Гете поехать в Италию — все это обмен Я с душой ощущающей, а с другой стороны — обмен между Душой немецкого народа и итальянским Духом народа. В Лейбнице можно видеть пример обмена Я с душой рассудочной французов. 64 с.129-149

     Перейти на этот раздел

  

1381. "Пойдемте в Среднюю Европу. Там мы находим то, что "всегда становится и никогда не пребывает", как я уже это охарактеризовал в открытой лекции. "Я" как таковое, наивнутреннейшее человека, как оно относится к членам души? ... Рассмотрим Гете. Мы знаем, как он стремился попасть в Италию. И то, чего он хотел, хотели все лучшие среднеевропейцы: попасть в Италию, чтобы найти там то, что из души ощущающей оплодотворяет Я. С душой рассудочной, или характера, Я всесторонне обменивается силами. В течение столетий вы можете наблюдать тесную связь Я с душой рассудочной. Рассмотрите Фридриха Великого, говорившего и писавшего только по-французски, как по-особому ценил он французскую культуру, что, например, выражалось в его отношении к Вольтеру. Мы также знаем, что немецкий философ Лейбниц писал труды по-французски".
     Поиск Я души сознательной, опять-таки, выразился в Гете, в его стремлении понять происхождение организмов одного из другого. "Всеобъемлющее учение об организмах выдвигал он. Это исходит из глубин Я. Такого не могут понять сразу. Люди ищут облегченного понимания вещей, как они исходят непосредственно из души сознательной. Они не принимают того, что дал Гете, но то же самое, в переводе на язык души сознательной, дано Дарвиным. ... Сегодня мы мало находим понимания гетевского "учения о цвете", но перевод того же в душу сознательную, что мы находим у Ньютона, является сегодня общепринятым физическим учением". 157(2)

     Перейти на этот раздел

  


     157
. "Первая эпоха философских воззрений начинается в греческой древности. Ее можно исторически явственно проследить до Ферекида Сиросского и Фалеса Милетского. Она кончается в то время, на которое приходится основание Христианства. В ту эпоху духовное стремление человечества являет существенно иной характер, чем более ранние эпохи. Это эпоха пробуждающейся жизни мысли. До нее человеческая душа живет в образных (символических) представлениях о мире и бытии. При непредвзятом рассмотрении невозможно признать правоту тех, которые хотят видеть жизнь философской мысли в догреческом периоде. Необходимо видеть начало истинной, выступающей в форме мысли философии именно в Греции. То, что в размышлениях о мире на Востоке и в Египте подобно элементу мысли, перед подлинным размышлением является не истинной мыслью, но образом, символом. В Греции рождается стремление познать мировые соотношения с помощью того, что можно назвать в настоящее время мыслями. До тех пор, пока человеческая душа представляет себе при помощи образа мировые явления, она чувствует себя еще тесно с ними связанной... Грек ощущает мысль так, как в настоящее время человек ощущает какое-либо восприятие, как он ощущает красное или желтое... В подобном переживании мысли начинается развитие, идущее от Ферекида и Фалеса и достигающее своей высшей точки в Платоне и Аристотеле и затем постепенно угасающее вплоть до своего конца в эпоху основания Христианства. Из подоснов духовного развития жизнь мысли льется в человеческие души и порождает в них философские системы, воспитывающие эти души для ощущения своей самостоятельности по отношению к внешнему миру".
     "В период возникающего Христианства начинается новая эпоха. Человеческая душа уже не может ощущать мысль как восприятие внешнего мира. Она чувствует ее как порождение своего собственного (внутреннего) существа. Из подоснов духовного становления в душу излучается импульс гораздо более могущественный, чем жизнь мысли. Лишь теперь пробуждается самосознание внутри человечества. ... Этот характер философского стремления сохраняется приблизительно до Скотта Эригены (880 г. по Р. Х.). Философы этого времени совершенно погружаются философским мышлением в религиозные представления. С помощью таких представлений человеческая душа, совершенно предоставленная самой себе, в пробужденном самосознании стремится прийти к осознанию своей принадлежности к жизни мирового организма".
     "Следующая эпоха носит совершенно иной характер. ... Каким образом может в жизни мысли выразиться нечто такое, что помыслено не только душой? — Это становится вопросом философов этой эпохи. Духовные течения номинализма, реализма, схоластики, средневековой мистики вскрывают основной характер этой эпохи. Человеческая душа хочет испытать характер действительности жизни мыслей. С окончанием третьей эпохи меняется характер философского устремления. Самосознание души окрепло благодаря длившейся в течение веков внутренней работе, состоявшей в испытании действительности жизни мысли".
     "Каким нужно представлять себе мир, чтобы в нем могла быть помыслена человеческая душа? Как она должна быть помыслена в смысле самосознания? Таков вопрос, который при непредвзятом рассмотрении можно найти в основе философии Джордано Бруно (1548-1600) и на который совершенно явственно ищет ответа Лейбниц (1646-1716). Представлениями образа мира, возникающими из подобного вопроса, начинается четвертая эпоха развития философских мировоззрений. Наша эпоха является приблизительно серединой этого периода". "В четвертую эпоху расцветающее естествознание ставит рядом с философским образом мира природный образ, который постепенно самостоятельно завоевывает себе собственную основу".
     "В первую эпоху человеческая душа начинает отделяться от внешнего мира и развивать такое познание, которое обращается к собственной жизни души. Эта собственная жизнь души находит силу в пробуждающемся элементе мысли. В четвертую эпоху выступает природный образ, который отделился от собственно душевной жизни. Возникает стремление представлять себе природу так, чтобы в представления о ней не примешивалось ничто из того, что душа черпает из себя, а не из самой природы. Таким образом, в эту эпоху душа со своими внутренними переживаниями оказывается обращенной на самое себя. Ей угрожает необходимость признать, что все, что она может познать о себе, и значение имеет только для нее самой и не содержит указания на тот мир, в котором она коренится своим истинным существом, ибо она не может найти своих следов в природном образе". 18(1)

     Перейти на этот раздел

  


     159а
. В философии говорится в основном о двух вещах: о множественности (такова философия Лейбница, материализм Геккеля) и о единстве (Спиноза, Гегель). В духовном мире, если человек не способен множественность свести в единство, то падает жертвой Аримана, оставаясь с одним единством — Люцифера. 266-3, с. 149-150

     Перейти на этот раздел

  


     200
. Реализм. "Для этого мировоззрения основание для существующего вообще не может быть найдено в достижимом для нас. Это основание иной природы, чем предлежащий нам мир, оно находится вне его; это сущность для себя, существующая наравне с ним. Это воззрение можно назвать реализмом. Оно выступает в двух формах: либо принимает множественность реальных сущностей, лежащих в основе мира (Лейбниц, Гербарт), либо единственно реальное (Шопенгауэр). Подобное сущее может быть познано не иначе, как идентичным с идеей; как сущностно различное, оно уже предполагается ею. Кто ясно осознает смысл вопроса о сущности явлений, тот не сможет быть приверженцем этого реализма. ... Желать объединить мир реальностью, которая не есть идея, является таким противоречием, что вообще не понятно, как оно могло возникнуть, могло приобрести приверженцев. ... Во-первых, откуда должны мы получить потребность объяснить мир с помощью чего-то такого, что ниоткуда не навязывается нам, что прячется от нас? Предположим, однако, что оно все же выступило перед нами, тогда встает вопрос: в какой форме и где? В мышлении его быть не может. А что за смысл оно должно иметь, объясняя чувственный мир качественно равностоящим? Остается лишь третье: мы должны принять, что имеется возможность внемысленную и реальную сущность достичь иным путем, чем с помощью мышления и восприятия. Кто это допускает, впадает в мистицизм. Мы же им не занимаемся, ибо нас касается лишь отношение мышления и бытия, идеи и действительности".
     "Наш ход мысли таков: мышление тяготеет к объяснению действительности из идеи. Это тяготение таится в вопросе: какова сущность действительности? О содержании этой сущности мы вопрошаем лишь в конце науки, мы не поступаем в духе реализма, который предполагает реальное заранее, чтобы затем вывести из него действительность. Мы отличаем себя от реализма полной осознанностью того, что средство для объяснения мира мы имеем только в идее.
     Реализм также имеет лишь это средство, но не знает о том. Он выводит мир из идей, но полагает, что выводит его из других реальностей. Мир монад Лейбница есть не что иное, как мир идей, но Лейбниц полагает в них обоснование более высокой, чем идеальная, реальности. Все реалисты делают одну и ту же ошибку: они измышляют сущности и не признают, что они пришли из идей. ... Реалисты не понимают, что объективные идеи существуют, идеалисты не понимают, что идеи объективны". 1(10)

     Перейти на этот раздел

  


     330
. "У Декарта мы видим то же стремление, что и у схоластов, а именно: принесенные древним преданием "высшие истины" доказать разумом. Только схоласты признавались открыто в том, что хотят этого, а Декарт надеялся все доказательства почерпнуть из самого разума. Таким образом, Декарт, исходя из разума, доказывал вещи, происходящие целиком из религии. Эта замаскированная схоластика существовала потом довольно долго; в Германии мы имеем в Лейбнице и Вольфе ее главных представителей". Древним религиозным представлениям они придают вид истин разума. Не удивительно, что им при этом потребовалось опираться на сомнительные понятия, не выдерживающие критического испытания. 51(1)

     Перейти на этот раздел

  


     344
. "Образ воззрений Лейбница был расширен, получил мыслительную обработку через Кристиана Вольфа (1679-1754). Вольф был того мнения, что он создает науку, которая благодаря чистому мышлению познает то ... что является мышлению свободным от противоречий и может быть доказано. На этом пути Вольф основывает науку о мире, душе, Боге. Это мировоззрение покоится на той предпосылке, что самосознающая человеческая душа может образовывать в себе мысли, действительные также и для того, что целиком и полностью находится вне ее самой. Здесь находится та загадка, которую чувствовал загаданной себе Кант: как возможны познания, которые, будучи образованы душой, были бы действительны для существа мира, находящегося вне души?" "В развитии мировоззрений с ХV, ХVI столетий выражается стремление самосознающей души так встать на самой себе, чтобы оказаться способной образовывать о загадках мира правомерные представления. Из сознания второй половины ХVIII столетия Лессинг (1729-1781) ощущал это стремление как глубочайший импульс исполненного тоски человека. Превратить религиозные истины откровения в истины разума — к этому стремился Лессинг". В подобном же роде искал и Гердер.
     "Не следует упускать из виду, что мировоззрение Гердера борется также и с новым родом естественных и иных представлений... Гердер стоял перед требованиями современного мировоззрения, как Аристотель — греческого". "Имеются также личности, для которых воззрение обладает тем меньшей ценностью в их отношении к мировым загадкам, чем более оно из душевных сумерек хочет выступить на свет мышления. Такое душевное настроение мы встречаем у И.Г. Гамана (1730-1788)". "У Локка, Спинозы, Лейбница и даже у Вольфа идеи пронизывают голову, но наравне с этим возникает и некий страх перед мыслительной ясновидностью".
     "Если мысль рождена, если она стала философской системой, то она уже потеряла свою волшебную силу над душой. Этим объясняется, почему философский образ мира столь часто недооценивается. Это происходит у всех тех, кто только знает мысли, которые подступают к ним извне, и они должны в них поверить, их исповедовать. Действительную силу мыслей знает лишь тот, кто переживает их возникновение"
     Шефтсбери (1671-1713). "Для него в душе живет "внутреннее чувство"; через него проникают в человека идеи, становящиеся содержанием мировоззрения, как через внешние чувства проникают внешние восприятия. Не в самих мыслях ищет, таким образом, Шефтсбери их оправдание, но указывая на душевные факты, благодаря которым мысли из мировой основы могут выступить в душе. Так двояко предстает для него внешний мир перед человеком: внешний материальный мир, выступающий в душе через "внешние" чувства, и духовный внешний мир, открывающийся через "внутренние чувства" человеку. "В эту эпоху живет тяготение познать душу. Хотят знать, как в ее природе коренится сущность мировоззрения. Такое стремление видно в Николае Тетенсе (1736-1807). В своих исследованиях души он пришел к разделению душевных способностей — которое ныне стало всеобщим достоянием сознания — на мышление, чувствование и воление. Прежде различали лишь способности мышления и вожделения".
     "Как духи ХVIII в. старались подслушать душу там, где она действовала, создавая свое мировоззрение, явлено во Франце Гемстергисе (1720-1790)". 18(5)

     Перейти на этот раздел

  


     347
. "Обращая взор на Канта, необходимо поставить вопрос: какие ощущения он должен был переживать в отношении тех мировоззрений, которые нашли себе выдающихся представителей в Декарте, Спинозе и Лейбнице? Ибо в нем действовали все те духовные импульсы, которые действовали в этих трех мыслителях".
     "Якоби стоял перед важным решением: он должен был либо довериться разуму и отказаться от вероучения, либо, дабы сохранить вероучение, отказать самому разуму в возможности прийти к высочайшим постижениям. Он избрал последнее: он утверждал, что человек в своем глубочайшем внутреннем обладает непосредственной достоверностью, твердой верой, благодаря которой он чувствует истинность представления о личном Боге, с свободе воли и бессмертии, так что это убеждение совершенно независимо от опирающегося на логические выводы познания разума, которое относится вовсе не к этой вещи, а только к внешним природным процессам. Таким образом, Якоби отменил разумное знание, дабы обрести веру, отвечающую потребности сердца. Гете, не удовлетворенный этим низложением знания, пишет другу: "Бог наказал тебя метафизикой и поразил твою плоть стрелой, меня же благословил физикой. Я придерживаюсь богопочитания атеиста (Спинозы) и предоставляю вам все, что вы называете и хотите называть религией. Ты придерживаешься веры в Бога, я — созерцания".
     Просвещение в конце концов поставило умы перед выбором: либо заменить истины откровения истинами разума, в смысле Спинозы, либо объявить войну самому разумному знанию. Перед этим выбором стоял также Кант. То, как он отнесся к нему и разрешил его, явствует из рассуждения в предисловии ко второму изданию его "Критики чистого разума". "Допустим теперь, — пишет он, — что нравственность необходимо предполагает свободу (в полном смысле этого слова) как свойство нашей воли, так как она указывает, как на свои априорные данные, на такие практические первоначальные, заложенные в нашем разуме основоположения, которые были бы совсем невозможны без допущения свободы; допустим также, что теоретический разум доказал бы, будто свобода не может быть мыслима, — в таком случае первое предположение, именно предположение нравственности, необходимо должно было бы уступить место тому, противоположность чего содержит в себе явное противоречие. Следовательно, свобода, а вместе с тем и нравственность (так как противоположность ее не содержит в себе никакого противоречия, если только не допущено существование свободы) принуждены были бы уступить место механизму природы. Наоборот, я в своем учении не требую для морали ничего, кроме того, чтобы свобода не противоречила самой себе и, следовательно, чтобы можно было по крайней мере мыслить ее, не добиваясь дальнейшего исследования ее; иными словами, я нуждаюсь лишь в том, чтобы свобода не препятствовала естественному механизму того же самого акта (взятого в ином отношении); при этом условии учение о нравственности и учение о природе не мешают друг другу, чего не было бы, если бы критика не открыла нам заранее нашего неизбежного незнания вещей-в-себе и не показала, что все возможные для нас теоретические знания относятся только к явлениям. Точно такое же разъяснение положительной пользы критических основоположений чистого разума можно сделать и в применении к понятиям Бога и простой природы нашей души, но ради краткости я опущу это. Я не могу, следовательно, даже допустить существование Бога, свободы и бессмертия для целей необходимого практического применения разума, если предварительно не отниму у теоретического разума его притязаний на трансцендентные знания, потому что, добиваясь этих знаний, он принужден пользоваться такими основоположениями, которые на самом деле приложимы только к предметам возможного опыта и, будучи, несмотря на это, применены к вещам, выходящим за пределы опыта, собственно, превращают их в явления, делая, таким образом, невозможным всякое практическое расширение чистого разума. Поэтому я должен был ограничить область знания, чтобы дать место вере..."
     Из сказанного видно, что Кант по отношению к знанию и вере стоит на той же точке зрения, что и Якоби. Путь, на котором Кант пришел к своим результатам, проходит через мир мыслей Юма. Он нашел у него мнение, что вещи и процессы мира вовсе не открывают человеческой душе мыслительных соотношений, что человеческий рассудок лишь по привычке представляет себе подобные соотношения, когда он воспринимает вещи и процессы в пространстве и времени рядом друг с другом и одно за другим. Что человеческий рассудок не получает из мира того, что ему кажется познанием, — это мнение Юма произвело на Канта большое впечатление. Для него стала возможной мысль: познания человеческого рассудка приходят не из мировой действительности.
     Рассуждения Юма пробудили Канта от дремоты, в которую его — по его собственному признанию — погрузило направление мыслей Вольфа. Как может разум вдаваться в суждения о Боге, свободе и бессмертии, если его высказывания о простейших событиях покоятся на столь нетвердых основаниях? ...Если мы сегодня на основании наших наблюдений создаем себе мировоззрение, то завтра могут наступить явления, вынуждающие нас к совершенно иному мировоззрению. Если бы мы все наши познания добывали из вещей, то не существовало бы достоверности. Но достоверность существует, говорит Кант. Математика и естествознание доказывают это. Кант готов был признать воззрение Юма, что мир не дает человеческому рассудку его знаний; но он не хотел делать вывода, что эти знания не содержат достоверности и истины. Таким образом. Кант стоял перед потрясающим вопросом: как возможно, чтобы человеку были даны истинные и верные познания, и чтобы, несмотря на это, он ничего не мог знать о действительности мира-в-себе? И Кант нашел ответ, спасший истинность и достоверность человеческих знаний тем, что он пожертвовал человеческим проникновением в основы мира... Я не знаю с том, что происходит вне меня в то время, как падает камень и делает в земле углубление. Закон этого процесса разыгрывается во мне, и он может разыгрываться во мне только так, как ему предписывают законы моего собственного духовного организма".
     "Рассудок черпает свои законы не из природы, но предписывает их ей. В этом положении Кант резюмирует свое убеждение. Но дух создает свой внутренний мир не без побуждения или впечатления извне".
     "Кант приписывает себе открытие того, что высшие истины суть истины не познания, а морали. Человек должен отказаться от понимания сверхчувственного мира; в его нравственной природе лежит источник, возвышающий ему познание. Не удивительно, что Кант считает высочайшим требованием, предъявляемым к человеку, безусловную, безграничную отдачу себя долгу. Если бы долг не открыл человеку возможности прозрения за границу чувственного мира, то он на всю жизнь остался бы заключенным в нем. Таким образом, чего бы ни требовал чувственный мир, все это должно отступить перед требованием долга".
     "У Канта было ощущение: в образе природы перед ним не предстает ничего такого, чем он мог бы обосновать достоверность самосознания. Эта достоверность должна быть создана. Ибо современность поставила перед человеком самосознающее "я" как факт. Должна была быть создана возможность для признания этого факта. Но все, что рассудок может признать как знание, поглощает образ природы. Таким образом, Кант чувствует потребность создать для самосознающего "я", а также связанного с ним духовного мира нечто такое, что не является знанием и все же дает достоверность. Основой морали Кант сделал бескорыстную отдачу себя голосу духа. Подобная самоотдача в области добродетельных поступков несовместима с самоотдачей чувственному миру, но есть область, в которой чувственное так возвышено, что оно является непосредственным выражением духовного. Это есть область прекрасного искусства... Если я в моем чувстве отрешаюсь от всякого желания, то все же остается нечто, радость, связанная исключительно с прекрасным произведением искусства. Это есть радость эстетическая. Прекрасное отличается от приятного и благого. Приятное возбуждает мой интерес, ибо оно пробуждает мое вожделение; благое интересует меня, ибо оно должно быть осуществлено через меня. Перед прекрасным я стою без какого-либо интереса, связанного с моей личностью. Чем может прекрасное привлечь к себе мое бескорыстное одобрение? Мне может понравиться какая-нибудь вещь только в том случае, если она выполняет свое назначение, если она создана так, что служит цели. Таким образом, в прекрасном я должен увидеть цель. Целесообразность нравится, нецелесообразность — не нравится. Но так как у меня нет интереса к действительности прекрасной вещи, а удовлетворяет меня одно созерцание ее, то прекрасное и не должно действительно служить какой-либо цели. Цель для меня безразлична, я требую только целесообразности. Поэтому Кант называет "прекрасным" то, в чем мы видим целесообразность, не мысля себе при этом определенные цели. Этим Кант дал не только объяснение, но оправдание искусства. Это становится виднее всего, если вызвать в своей памяти, как он относился чувством к своему мировоззрению. Он выражает это в глубоких, прекрасных словах: "Две вещи наполняют душу новым, все возрастающим восхищением и благоговением: звездное небо надо мной и нравственный закон во мне"." 18(6)

     Перейти на этот раздел

  


     349
. "Кант не решился ни разделить радикализм Юма, ни стать сторонником Лейбнице-вольфовой науки. Первое, ему казалось, уничтожает знание, во втором он не нашел истинного содержания. Правильно увиденный критицизм Канта оказывается компромиссом между Лейбницем-Вольфом, с одной стороны, и с Юмом — с другой".
     "Выделение отдельного ощущения из мировой взаимосвязи есть душевный акт, обусловленный особенным устройством нашего духа. Мы вынуждены единый мир распускать на отдельные ощущения, когда хотим его рассматривать". И поскольку выделение — это следствие нашей организации, то, значит, "содержание отдельных восприятий не меняется оттого, что они являются нам по отдельности". Одно отсылает к другому за объяснением и т.д., и я соединяю их в мировое целое "сообразно их природе".
     "Что является следствием нашей организации — действительность в виде бесконечного множества разделенных отдельностей — это Кант принимает за объективное, а соединение, которое происходит по той причине, что оно соответствует объективной истине, — это для него оказывается следствием нашей субъективной организации. Истинным является прямо противоположное тому, что утверждает Кант".
     "Дуалист делит сумму всего бытия на две области, из которых каждая имеет свои законы, и они внешне противостоят друг другу. Он забывает, что это разделение... имеет лишь субъективное значение. Что является следствием его организации — это он принимает за вне его лежащий объективный факт природы". Таков кантианизм.
     "Любой категорический императив есть не что иное, как развитый инстинкт". 30 с. 408-419

     Перейти на этот раздел

  

Шиллер

     366
. "Подобно тому, как Кант развенчал знание, чтобы очистить место для веры, так Фихте объявил познание чистым явлением, чтобы иметь перед собой открытый путь для живого действия, для нравственного поступка. Нечто подобное попытался сделать и Шиллер. Но у него красота стояла на том месте, на котором у Канта стояла вера, а у Фихте поступок. Обыкновенно значение Шиллера для развития мировоззрения недооценивают. Подобно тому, как Гете приходилось жаловаться на то, что его не признавали как естествоиспытателя, так как привыкли видеть в нем поэта, так те, кто углубляется в философские идеи Шиллера, должны пожалеть о том, что занимающиеся историей мировоззрений так низко ценят его вследствие того, что ему отведено место лишь в области поэзии".
     "Кант унизил природного человека, чтобы иметь возможность выше поднять человека нравственного. Шиллеру казалось, что в этом есть что-то недостойное человека. Разве страсти человека не могут быть настолько благородны, чтобы из самих себя творить сообразно долгу нравственное? Тогда не было бы надобности их подавлять, чтобы действовать нравственно. Этому строгому требованию долга у Канта Шиллер противопоставил свое мнение в следующей эпиграмме. "Угрызения совести: охотно служу я друзьям, но, к несчастью, делаю это по склонности. Итак, меня часто удручает, что я не добродетелен. Решение: не может быть иного исхода: ты должен стараться их презреть, а затем с отвращением стараться делать то, что тебе повелевает долг". Шиллер стремится по-своему ответить на эти угрызения совести. В человеке фактически господствуют два влечения: чувственное влечение и влечение разума. Если человек отдает себя во власть чувственного влечения, то оказывается игрушкой своих вожделений и страстей, короче говоря, своей самости. Если он совершенно отдается влечению разума, то будет рабом своих строгих заповедей, своей неумолимой логики, своего категорического императива. ... Нет ли в человеке такого состояния, в котором оба влечения, чувственное и духовное, находились бы в гармонии? Шиллер отвечает на вопрос утвердительно. Это то состояние, в котором созидается и постигается прекрасное. Кто созидает произведение искусства, следует свободному природному влечению. Он делает это по склонности. Но не физические страсти руководят им, а фантазия, дух. То же самое происходит и с тем, кто отдается наслаждению произведениями искусства. Действуя на его чувственность, искусство в то же время удовлетворяет его дух... "Красота ведет чувственного человека... к мышлению; красота возвращает духовного человека к материи и чувственному миру". ("Об эстетическом воспитании человека", 18-е письмо)".
     "Человек должен с красотой только играть, и он должен играть только с красотой... Ибо, в конце концов, человек играет только тогда, когда он в полном смысле слова человек, и только тогда он вполне человек, когда он играет. — Шиллер мог бы также сказать: в игре человек свободен, в исполнении долга и в отдаче себя чувственности — он не свободен. Если человек хочет и в своих нравственных поступках быть в полном смысле слова человеком, т.е. если он хочет быть свободным, то его отношение к его добродетелям должно быть такое же, как и к красоте. Он должен облагородить свои склонности до добродетели: и он должен настолько проникнуться своими добродетелями, чтобы по всему своему существу не иметь иного влечения, как следовать добродетели. Человек, установивший это созвучие между склонностью и долгом, может в каждый момент рассчитывать на добродетельность своих поступков как на нечто само собой разумеющееся. С этой точки зрения можно также рассматривать общественную жизнь людей. Человек, следующий своим чувственным влечениям, — самостен. Он всегда стремился бы к своему собственному благоденствию, если бы государство своими законами разума не регулировало бы общественной жизни. Свободный человек из собственного побуждения совершает то, что государство должно требовать от самостного человека. Общественная жизнь свободных людей не нуждается в принудительных законах".
     "Основное настроение греческого ума было наивно, современного — сентиментально, поэтому мировоззрение первого могло быть реалистическим. Ибо он еще не отделил духовное от природного; в природе для него еще был заключен дух. Если он отдавался природе, то природе, исполненной духом.
    
Иначе обстоит дело с современным человеком. Он отделил дух от природы, поднял его в серое царство абстракции. Отдаваясь своей природе, он отдавался бы своей природе, лишенной духа. Поэтому его высшее стремление должно быть обращено к идеалу: стремлением к нему он примирит дух и природу. Шиллер находил в умонастроении Гете нечто, родственное греческому. Гете полагал, что видел свои идеи глазами, ибо ощущал нераздельное единство духа и природы. По мнению Шиллера, он сохранил нечто такое, к чему сентиментальный человек приходит, лишь достигнув вершины своего стремления. А такой вершины достигает он в описанном Шиллером эстетическом состоянии, в котором чувственность и разум пришли к единству".
     "Вследствие того, что в современном человеке душевное сознание преобразилось в самосознание, возникает вопрос мировоззрения: как столь живо пережить самосознание, чтобы оно ощутило себя в творчестве живых мировых сил? Шиллер по-своему ответил на этот вопрос, поставив себе идеалом жизнь в художественном ощущении. В этом ощущении человеческое самосознание чувствует свое родство с тем, что лежит за пределами одного лишь образа природы. В нем человек чувствует себя охваченным духом, отдаваясь миру как природное существо".
     "Лейбниц стремится понять человеческую душу как монаду: Фихте исходит не из чистой идеи, которая должна была бы уяснить, что такое человеческая душа; он ищет переживания, в котором эта душа схватывает себя в своей сущности; Шиллер спрашивает: Есть ли такое переживание человеческой души, в котором она могла бы почувствовать, как она коренится в духовно-действительном? Гете переживает в себе идеи, которые в то же время представляют собой для него идеи природы. — В Гете, Фихте, Шиллере в душу стремится войти пережитая идея, или, можно также сказать, идеальное переживание, в то время как в Греции это совершалось с воспринятой идеей, с идеальным восприятием".
     "Миро- и жизневоззрение, которое наивно существует в Гете и к которому Шиллер стремится всеми окольными путями мышления, не нуждается в общепринятой истине, которая видит свой идеал в математике; оно удовлетворяется другой истиной, которая встает перед нашим духом из непосредственного общения с действительным миром. Познание, которое Гете черпал из созерцания произведений искусства в Италии, конечно, не было так безусловно точно, как положения математики. Но зато оно было менее абстрактным. Гете стоял перед ним с ощущением: "здесь необходимость, здесь Бог"."
     "По отношению к своему образу мира Гете не говорит ни о чисто понятийном познании, ни о вере; он говорит о созерцании в духе".
     "Гете является представителем той эпохи мировоззрения, которая чувствует себя вынужденной от чистого мышления перейти к созерцанию. Шиллер пытается оправдать этот переход перед Кантом".
     "Жан Поль является своеобразным защитником того воззрения Гете, что человек в своем внутреннем переживает наивысшую форму бытия. Он пишет Якоби: "Собственно, мы не верим в божественную свободу, Бога, добродетель, но мы действительно созерцаем их как уже данные или дающие себя, и это созерцание и есть знание"."
     "Фихте стремился к чистейшей, высочайшей пережитой истине. Он отказался от всякого знания, которое не вытекало бы из собственного внутреннего, ибо только из этого последнего может проистекать достоверность. Течением, противоположным его воззрению, является романтизм. Фихте признает истину и внутреннее человека лишь постольку, поскольку оно раскрывает истину; романтическое мировоззрение признает лишь внутреннее и признает истинно ценным все, что вытекает из этого внутреннего. "Я" не может быть сковано ничем внешним; все, что оно творит, имеет свое оправдание.
     О романтизме можно сказать, что он доводил до крайних последствий мысль Шиллера: "Человек играет лишь там, где в полном смысле слова является человеком, и он лишь там является вполне человеком, где он играет"... Познающая душа не может принимать всерьез вещи сами по себе, ибо они для нее сами по себе не ценны. Скорее она сама придает им ценность. Настроение духа, осознающего это господство по отношению к вещам, романтики называют ироническим. Карл Вильгельм Фердинанд 3ольгер (1780-1819) дал объяснение романтической иронии: "Дух художника должен объединить все направления в одном всеобозревающем взгляде, и этот, парящий над всем, всеуничтожающий взгляд мы называем иронией". Фридрих Шлегель (1773-1829), один из вождей романтического духовного направления, говорит об ироническом настроении, что оно "видит все и бесконечно поднимается над всем условным, а также над некоторыми искусствами, добродетелями или гениальностью". Кто живет в этом настроении, чувствует себя ничем не связанным; ничто не определяет ему направления его деятельности. Он может по желанию настроить себя философски или филологически, критически или поэтически, исторически, риторически, антично или современно. Иронический дух поднимается над истиной, которая позволяет сковать себя логикой, но он поднимается также над вечным, нравственным миропорядком. Ибо ничто, кроме него самого, не говорит ему, что ему делать. Ироник делает то, что ему нравится; ибо его нравственность может быть только эстетической. Романтики являются наследниками мысли Фихте об единоверности "я". Но они не хотели подобно Фихте наполнить это "я" идеями разума и нравственной верой, ссылаясь прежде всего на свободнейшую, ничем не связанную душевную силу. Мышление было у них совершенно поглощено вымыслом. Новалис говорит: "это очень неудачно сказано, что поэзия имеет особое имя и что поэты составляют особый цех. В ней нет ничего особенного. Она — своеобразный способ действия человеческого духа. Разве не творит и не размышляет каждый человек каждую минуту?" "Я", которое занимается исключительно самим собой, может прийти к высочайшей истине: "Человеку кажется, что он ведет разговор и что некое не известное ему духовное существо побуждает его удивительным образом к развитию очевиднейшей мысли". В сущности, романтики стремились лишь к тому же, что исповедовали Гете и Шиллер: ко взгляду на человека, выявляющему его как наисовершеннейшее и наисвободнейшее существо. Новалис переживает свои поэмы из такого душевного настроения, которое так же относится к образу мира, как душевное настроение Фихте. Но дух Фихте действует в четких очертаниях точных понятий, а дух Новалиса — из полноты души, ощущающей там, где другие мыслят, живущей в любви там, где другие в идеях стремятся охватить существо и процессы мира. ... Новалис чувствует и переживает себя в высшей природе духа. То, что он высказывает, он чувствует благодаря изначально звучащей в нем гениальности, как откровение самого духа природы. Он записывает: "Одному это удалось: он поднял покрывало богини в Саисе. — Но что увидел он? Он увидел чудо чудес — самого себя". Выражая свое чувство такими словами: "Мир духа раскрыт для нас уже в действии, он всегда проявлен. Если бы мы вдруг стали так эластичны, как это нужно, — мы были бы в этом мире", — Новалис выражает то, как он чувствует духовную тайну за чувственным миром, а человеческое самосознание — как орган, при посредстве которого тайна говорит: Это Я". 18(6)

     Перейти на этот раздел

  


     367а
. "У Гегеля в центре философии стоит остающаяся сама по себе идея. У Лейбница идея рассыпается на огромное количество монад. ... гегелевская система включает в себя развитие одной монады". У Гегеля мы заключены в строгий кругооборот духа. Выход из него — в монадологии. "Имеется мыслитель. для которого лейбницевская монадология взорвала гегелевский монизм. Это Шеллинг".
     Он начал учить истинной теософии, хотя и в абстрактной форме. Д. 30, с. 9

     Перейти на этот раздел

  


     438
. "Нужно вернуться во времена Лейбница, если хотят исторически оценить такого мыслителя, как Эмиль Бутру". 36 с.60

     Перейти на этот раздел

  


     483
. "Монизм, спиритуальный монизм — такова философия Вед, получающая свое развитие далее в Веданте. Эта философия исходит из того, что человек имеет в себе глубинное "Я". Развитие состоит в его постижении. Это не есть повседневное, современное "я". Оно едино с мировым Я, а не просто покоится в нем".
     "Все познание, все знание, все мышление и ощущения — это духовное дыхание. И то, что мы, таким образом, вбираем в себя как часть мирового Я в наши души — но эта часть остается связанной со всем мировым Я — это и есть Атман. ... И подобно тому, как мы выдыхаем физически, так существует поклонение души, через которое она свое лучшее молитвенно, жертвенно обращает к этому Я. Это подобно духовному выдыханию: Брахман. Атман и Брахман, как вдох и выдох, делают нас причастными к всегосподствующему мировому Я".
     "Это была ясновидческая наука, инспирация, данная, как милость, свыше: философия Вед. Наукой, искомой в смысле современной науки, но и искомой людьми, которым еще не было доступно ясновидение, была философия Санкхья". "Санкхья — это философия, которая хотя и приобретается через ясновидение, тем не менее остается наукой о внешних формах; она не проникает до самого душевного. Душевное остается незатронутым изучением".
     "Философия Санкхья плюралистическая (ее можно сравнить с философией Лейбница). Отдельная душа, принадлежит ли она человеку или Богу, не выводима... из одного источника, не берется как отдельно от вечности существующая душа, не находима в исходном пункте единства... Особо подчеркивается самостоятельность каждой отдельной души, которая ведет свое развитие в мире замкнуто для себя в своем бытии и сущности.
     Плюрализму душ противостоит то, что в Санкхья-философии называется практическим элементом. Мы не можем обозначить его современным словом "материя", поскольку оно понимается материалистически. В Санкхья-философии это не имеется в виду, когда говорится о субстанциональном, противостоящем множественности душ, которое также не выводимо из единства.
     Сначала мы имеем множественность душ, а затем то, что можно назвать материальным базисом, как бы пространственно и во времени пронизывающим мир (сверхчувственным) пра-потоком, из которого души берут элемент для внешнего бытия, облекаются этим материальным элементом, который, как и души, не выводим из единства... он есть некий род духовного пра-потока... .В начальный момент стадии эволюции существует как бы недифференцированный материальный элемент, в который погружено множество душ для прохождения эволюции. Первое, что выступает как форма, что еще недифференцировано из единого пра-потока, — это сама спиритуальная субстанция, находящаяся в исходной точке эволюции.
     Следующим выступает то, чем душа может облечься индивидуально — Будхи. Если мы мыслим душу облеченной субстанцией пра-потока, то это внешнее выражение души еще не отличается от всеобщего волнующегося элемента пра-потока ... но затем она облекается в Буддхи.
     Третий элемент таков, что благодаря ему душа может становиться все более и более индивидуальной. Это Ахамкара. Это все более и более низкие образования пра-материи. Таким образом, мы имеем пра-материю, ближайшая форма которой есть Буддхи, затем Ахамкара. Следующая форма — это Манас, затем идут такие формы, как органы чувств, затем более тонкие элементы и последней формой выступает материальный элемент, который мы имеем в физическом окружении. ... все это плотные оболочки, в которых выражает себя душа".
     "Санкхья — это рассмотрение оболочек души, а йога — возведение душевного на все более и более высокие ступени переживания. Отдача йоге поэтому состоит в постепенном пробуждении высших сил души ... это путь в духовные миры, путь к освобождению души от внешних форм, к самостоятельной душевной жизни в ее внутреннем. Йога является другой стороной философии Санкхья".
     "Душевное, погруженное во внешнюю форму, но возвещающее о себе, открывающее себя как душевное, живет в элементе Саттва. Душевное, погруженное в форму и заглушенное ею, неспособное подняться над ней, живет в элементе Тамас. А то, чем душевное держит внешнюю форму в равновесии, живет в элементе Раджас. Саттва, Раджас, Тамас — суть три Гуны; они составляют существенную характеристику того, что мы называем философией Санкхья".
     "Почитайте, что я пытался изложить в первой части моего "Очерка тайноведения" о человеческой конституции, о сне и бодрствовании, о жизни и смерти, и вы получите то, что в современном смысле можно назвать философией Санкхья. Почитайте, что там дальше говорится об эволюции мира от древнего Сатурна до нашего времени, и вы получите ведическую философию, выраженную для нашего времени. Почитайте последнюю часть, где говорится о человеческом развитии, и вы получите описание йоги нашего времени. ... Наше время должно органически связать три строго нюансированных духовных течения, пришедшие к нам из древней Индии: философию Вед, философию Санкхья и йогу". 142(1)

     Перейти на этот раздел

  


     619
. Для Анаксимандра "высший, управляющий миром принцип не является существом, представленным подобным человеческому образом. Он есть неличностное существо, аперион, неопределенное. ...По Анаксимандру, все в мире происходит с той же необходимостью, с какой магнит притягивает железо, но происходит это по моральным, т.е. человеческим законам". 30, с.104
     "Фалес является первой европейской индивидуальностью, которая отважилась указать мышлению на его суверенное положение. Он больше не озабочен вопросом: учредили ли боги мир согласно строю мыслей или аперион ведет мир сообразно мышлению? Он лишь осознает, что он мыслит и воспринимает, что благодаря мышлению он имеет право обдумать мир сообразно мышлению. Обычно эта точка зрения Фалеса недооценивается! ... Он уже почувствовал, что мышление — это человеческое деяние, и тем не менее он идет на то, чтобы с помощью этого просто человеческого мышления объяснять мир". Важно не то, что он считает принципом мира, но что он говорит: "Что является принципом — это я хочу решить своим мышлением. Он считает само собой разумеющимся, что мышление обладает для этого силой. В этом состоит его величие".
     "Гераклит упускает из виду одну вещь: что мышление сохраняет уносимое потоком с собой...".
     Парменид. "Не то, что проходит перед органами чувств, составляет истинную суть вещей... но мысли, идеи, которые мышление в этом потоке обретает и удерживает!" Это подорвало в дальнейшем веру в восприятия чувств. "Парменид не принимал во внимание, что мышление является деятельностью человеческой личности. Он считал его неличностным вечным содержанием бытия. Помысленное есть сущее, говорил он". Он сделал бога из мыслящего человека. с. 105-107
     Тезис Сократа, что добродетели можно научиться, является этическим следствием взгляда Парменида, что мышление подобно бытию. с.118
     "Все, что как мир идей Платон полагал пребывающим по ту сторону вещей, является человеческим внутренним миром. Содержание человеческого духа извлечь из человека и представить себе как мир, существующий сам по себе, как высший, истинный, потусторонний мир — в этом суть философии Платона.
     Греки "не хотели, чтобы человек сначала бракосочетал дух и природу; они хотели, чтобы он этот брак встречал уже заключенным и рассматривал его как уже совершившийся факт". Находящееся во внутреннем человека мыслить самостоятельным, для себя существующим существом и из этого существа выводить вещи мира— такова тенденция греческого мышления от Фалеса до Аристотеля".
     "Аристотель видел противоречие в том, чтобы возникающее в человеческом духе идеи в связи с вещами перемещать в сверхчувственный, потусторонний мир. И он также не распознал, что вещи сначала получают свою идеальную сторону, когда предстают человеку, и он творит ее им. Более того, он считал, что это идеальное действует как энтелехия в вещах, как их собственный принцип". Греки не пожелали искать соединения духа с природой, для чего было необходимо погружаться в себя. Вовне же они могли найти точки соединения чувственного мира с идеальным, и это обернулись сомнением, о котором возвестили стоики, эпикурейцы и скептики. "Основная черта скептического воззрения — скромность. Его приверженцы не отваживались отрицать, что во внешнем мире существует связь идеи и вещи; они просто отрицали, что человек способен это познать. ... По сути скептицизм — это объявление банкротства человеческого познания". с.109-113.
     "Блистательным доказательством того, как человеческий дух способен отрицать собственное существо, а потому и свое отношение к миру, явилась последняя фаза греческой философии: неоплатонизм. ... В собственной душе искал неоплатоник место, в котором можно бы было обрести высший принцип познания. Через возвышение силы познания, обозначаемое экстазом, искал он в себе, как прийти к созерцанию сути мировых явлений. ... Род мистики представляет собой это учение. ... Созерцание человеческого внутреннего мира неоплатоники поставили на место размышления о потустороннем внешнем мире". Примечательно при этом, что собственное внутреннее они объявили чужим. Внутренние переживания экстаза они описывали так же, как Платон описывал суть своего сверхчувственного мира. "Состояние экстаза наступает тогда, когда молчит самосознание. Потому вполне естественно, что дух в неоплатонизме не смог увидеть свое собственное существо в правильном свете".
     "Августин пришел на правильное место, где можно найти мировое существо, но на этом месте он опять нашел нечто чужое. В собственном бытии человека искал он источник всякой истины; внутреннее переживание души он объявил фундаментом познания. Но христианское вероучение на то место, где он искал, поместило внечеловеческое содержание. Поэтому на правильном месте он нашел неправильных существ".
     "Для развития, идущего в том направлении, где пребывает познание личного "я", это идейное движение (схоластика) не имеет никакого значения".
     "Путь природопознания есть также путь я-познания".
     Беме "увидел, что в мировом пространстве нигде нет места для Неба; поэтому он стал мистиком. Он искал Небо внутри человека".
     Декарт увидел, что цепляние схоластики за христианское учение происходит в силу вековой привычки. "Поэтому он счел необходимым прежде всего усомниться в этих привычных представлениях и искать род познания, с помощью которого человек мог бы прийти к знанию, уверенность в котором основывалась бы не на привычке, но в каждый момент ручательством за него служила бы собственная сила духа". Но позже Декарт, как и Беме, был побежден старыми предрассудками.
     Беме надеялся Бога на пути познания воспринять в душе. "Вместо самопознания Беме искал соединения с Богом, вместо жизни с сокровищами собственного внутреннего он искал жизни в Боге".
     "Те поступки являются хорошими, в которых "я" следует за кем-то, а другие, в которых оно следует за самим собой, — злыми. В жажде самостоятельности (официальное) Христианство видит источник зла. Но этого никогда бы не случилось, если бы было понято, что вся нравственность может черпать свое содержание из собственного "я"." с.117-123
     "Со Спинозой на пути завоевания я-представления не только не было сделано ни одного шага вперед, но даже сделан шаг назад. Он совершенно не чувствовал уникального положения человеческого "я". Поток мировых процессов исчерпывался для него системой природных необходимостей, как для христианских философов он исчерпывался системой божественных волевых актов. Как здесь, так и там человеческое "я" есть не более чем член этой системы".
     "Человеком, в котором до полного сознания дошла творческая сущность "я", был Георг Беркли. Он имел отчетливое представление о собственной деятельности "я" при возникновении всякого познания. Когда я вижу предмет, говорил он, то я деятелен. Я творю себе мое восприятие. Предмет восприятия всегда остается по ту сторону моего сознания, и его бы не существовало для меня, если бы его мертвое бытие я не оживлял постоянно моей деятельностью. Лишь эту мою оживляющую деятельность я и воспринимаю... Куда бы я ни заглянул в сфере моего сознания, повсюду я вижу себя самого как деятельного, как творящего. В мышлении Беркли "я" обрело универсальную жизнь. Что знаю я о бытии вещи, если не представляю себе это бытие?" Однако он все же лишил "я" силы творить из себя. Творческий принцип "я" для него содержится в Боге. До Беркли философы лишали "я" содержания и так приходили к своему богу. Беркли этим путем не пошел и потому наравне с творческим духом поставил еще одного, подобного ему, т.е. излишнего.
     "Лейбниц прозревал покоящееся на себе "я". Мир для себя, монада — это было для него "я". И все, обладающее бытием, он мог признать таковым, лишь если оно само себе давало замкнутое содержание. Существуют лишь монады, т.е. из себя и в себе творящие сущности. Это изолированный мир для себя, не указывающий ни на что вне себя". Монады сообщаются лишь в силу предопределенного согласия. Одна монада творит из себя то, что соответствует деятельности другой. Согласие определяется Богом. Что "я" само свое содержание ставит в связь с содержанием остального мира — это осталось для Лейбница закрытым.
     До Канта и Гегеля развитие европейской мысли идет путем человеческого самопознания и одновременно боится мысли, созданной человеком, и спешит переложить это на чьи-либо плечи. "Человек прославляет свое дитя и все же не желает признать свое отцовство".
     Кант вначале хотел исследовать, как возможно познание и на что оно может простираться, надеясь этим обрести твердую основу для веры. От своих предшественников он взял двоякое: что познание несомненно существует (истины чистой математики, логики, физики) и что опыт не дает безусловно надежных истин (Юм). Истины должны быть в душе до опыта. Кант не смог понять, что "если предмет состоит из двух элементов и один из них дан извне, а другой изнутри, то из этого следует, что для познания на двух путях опосредовано то, что в вещи соединено; но это не значит, что мы имеем дело с двумя искусственно сколоченными вещами. Лишь на ужасное разделение взаимопринадлежащего смог Кант опереть свое воззрение. Особенно бросается в глаза взаимопринадлежность обоих элементов при познании человеческого "я". Здесь не приходят одно извне, другое изнутри, но оба — из внутреннего, и оба суть не только одно содержание, но также совершенно однородное содержание". с.127-134
     Фихте подходит к познанию безо всяких предпосылок. Он понимает, что нигде в мире не найти существа, из которого можно бы было вывести "я". Поэтому оно выводимо только из себя. Нигде нет силы, из которой проистекает бытие "я". Все оно приобретает из себя. Фихте исходит из "я" как из прасущества и достигает идеи, которая представляет непредвзятое отношение этого существа к остальному миру не в образе причины и следствия. Ставя "я" на само себя, Фихте делает его и источником нравственного действия. Позже Фихте превратил свое абсолютное "я" во внешнего Бога, но это не имеет существенного значения для его философии.
     Шиллер решал философский вопрос: "как особое "я" отдельной человеческой индивидуальности может в лучшем смысле изживать эту самостоятельность?" На нравственный императив Канта он ответил: "Охотно служу я друзьям ..."и т.д. Нет, говорил Шиллер, человеческий инстинкт способен на благородное, и он вызывает удовольствие, творя добро. Но есть и слепые инстинкты, они лишают свободы. И не свободен следующий лишь своему разуму, ибо он подчинен логике. Свободен тот, в ком разум так сросся с индивидуальностью, что он с удовольствием делает то, что несвободный делает по принуждению.
     Шеллинг искал отношение автономного "я" к природе: "Природа должна быть видимым духом, а дух — невидимой природой". Существо, объясняющее мир, пребывает не только вне "я", но и в самом "я".
     "Гегель видит сущность "я" как пра-вещь, как "в-себе вещь". Он лишает "я" всего индивидуального, личного. Несмотря на то, что это истинное, настоящее "я", которое Гегель кладет в основу мировых явлений, действует оно нелично, неиндивидуально, вдали от истинного, доверительного "я", почти как Бог. ... Поскольку Гегель стремится сущность "я" прежде всего постичь нелично, то и называет он его не "я", а "идеей". Это не личное "я", а мировое Я, всеобщий мировой разум, мировая Идея". В правовых, государственных, нравственных институтах, в историческом процессе мировая идея слагает объективный дух. Случайное, отдельное "я" подчинено объективному духу. Так обосновывается "деспотия духа над носителем этого духа". Это остаток старой веры в потустороннего Бога.
     Фейербах освободил "я" от подчинения мировому духу (у Гегеля), но момент всеобщности в нем все же остался. "Для него всеобщее Я людей выше, чем индивидуальное, отдельное "я". Он нравственно подчинил отдельное существо человека "всеобщему понятию закономерного человека..." . с.135-143
     "В познании я получаю сущность вещей из себя. Следовательно, и свою суть я имею в себе. В других вещах мне дано двоякое: процесс без сути и суть — через меня. Во мне самом процесс и суть соединены. Суть всего остального мира я творю из себя, и собственную суть я также творю из себя.
     Мое действие есть часть всеобщего мирового свершения, так что во мне находится как его суть, так и суть всего другого свершения. Искать для человеческого действия законы означает черпать их из содержания "я". ... Мысля понимать "я" означает создавать основу для того, чтобы все, происходящее из "я", основывать единственно лишь на "я". Понимающее себя "я" не может быть зависимо ни от чего, как только от себя". 30 с.150-151

     Перейти на этот раздел

  


     337
. "Оправдания я-сознания в бытии мира — в совершенно ином смысле, чем Спиноза, — ищет Готфрид Вильгельм Лейбниц (1646-1716). Его исходная точка зрения аналогична точке зрения Бруно, поскольку он мыслит душу, или "я", как монаду. Лейбниц находит в душе самосознание, т.е. знание души о самой себе, т.е. откровение "я". В душе может мыслить и ощущать лишь она сама. Ибо каким образом могла бы душа знать о себе нечто, если бы познающее было чем-либо иным? Но она может быть лишь простым, а не сложным существом. Ибо части ее могли и должны были бы знать друг о друге; душа же знает о себе лишь как единая о единой. Таким образом, душа есть простое, замкнутое в себе, представляющее существо, монада. Но в эту монаду не может войти ничто существующее вне ее. Ибо в ней может быть действенной лишь она сама. Все ее переживания, представления и т.д. есть результат ее собственной деятельности. Иную деятельность в себе она могла бы воспринять, лишь сопротивляясь этой деятельности, т.е. в своем сопротивлении она восприняла бы лишь самое себя. Таким образом, в эту монаду не может войти ничто внешнее. Лейбниц выражает это так: монада не имеет окон. Согласно Лейбницу, все действительные существа суть монады. И поистине существуют только монады. Только эти различные монады обладают различной интенсивностью душевной жизни. Существуют монады с совершенно смутной внутренней жизнью, которые как бы спят, такие, которые как бы грезят, затем бодрствующие, человеческие монады, вплоть до высшей степени напряженности внутренней жизни божественной первичной монады. Если человек в своем чувственном созерцании не видит монад, то это происходит оттого, что он не видит их наподобие того, как он бывает иногда неспособен отличить рой мух вдали от облака тумана. Что видят чувства человека, есть как бы туманный образ, создаваемый находящимися рядом друг с другом монадами.
     Внутренние жизни монад совпадают подобно тому, как часы показывают одинаковое время, несмотря на то, что не действуют друг на друга. Таков образ мира, к которому приходит Лейбниц, ибо он должен построить его так, чтобы в нем могла утвердить себя, как действительность, самосознающая жизнь "я". Это образ мира, целиком созданный из самого "я".
     Согласно Лейбницу, чувственная жизнь человека создана таким образом, что душевная монада вступает в связь с другими монадами, обладающими более смутным, сновидческим, сонным самосознанием. Суммой таких монад является тело; с ним связана единая бодрствующая душевная монада. В смерти эта центральная монада отделяется от других и продолжает самостоятельное бытие". 18(15)

     Перейти на этот раздел

  


     338
. "Было время, в которое преобладало сознание: есть реальности, все остальное кроме них — не реально. Пространство не реально, время, материя — не реальны, не реальна также всеобщая духовность. Реальны только мировые индивидуальности. Однако различать их люди не могли. Их обозначали однообразным словом "монада". Так это было для Лейбница, для Джордано Бруно". 224(2)

     Перейти на этот раздел

  


     340
. "Если образ мира Лейбница всецело создан из внутренней энергии самосознающей души, то образ мира его современника Джона Локка (1632-1704) целиком зиждется на ощущении, что подобное построение из души — неправомерно. Локк признает в качестве правомерных членов мировоззрения только то, что может быть наблюдаемо (добыто опытом) и что может быть помыслено о наблюдаемом на основании наблюдения. Для него душа не есть существо, развивающее из себя действительные переживания, но чистая доска, на которую внешний мир наносит свои знаки. Таким образом, для Локка человеческое самосознание является результатом переживания, и не "я" является его источником. Локк вынужден признать, что воспринимаемое чувствами не имеет ничего общего — кроме образа и движения — с самими вещами. Он кладет этим начало такому мировоззрению, которое рассматривает впечатления внешнего мира, познавательно переживаемые человеком, как не принадлежащие "миру в себе". Лейбниц отступает перед тем, что открывает мир, и из внутреннего души создает образ мира; Локк стремится лишь к такому образу мира, который сотворен душой в связи с миром; но подобное творчество не создает образа мира. Так как Локк не может, подобно Лейбницу, видеть в самом "я" опорную точку мировоззрения, то он приходит к представлениям, которые кажутся ему непригодными для обоснования такого мировоззрения, поскольку они не могут отнести область человеческого "я" к внутреннему мира. Мировоззрение, подобное локкову, утрачивает связь со всяким миром, в котором могло бы корениться "я" — самосознающая душа, ибо она с самого начала не хочет слышать об иных путях к основе мира, кроме тех, которые теряются во тьме чувств. В Локке развитие мировоззрений принимает форму, в которой самосознающая душа борется за свое бытие в представлении о мире, но проигрывает эту борьбу, ибо она думает обрести свои переживания лишь в общении с внешним миром, данным природой. Поэтому она должна отказаться от всякого знания о том, что могло бы принадлежать к ее существу вне этого общения". 18(5)

     Перейти на этот раздел

  

  Оглавление          Именной указатель Назад    Наверх
Loading
      Рейтинг SunHome.ru    Рейтинг@Mail.ru