180. Солнце движется с большой скоростью по направлению к созвездию Геркулеса. "Истинный путь Земли образует винтообразную линию. Так называемый наклон эклиптики — это линия гравитации, проходящая между Солнцем и Землей. Забывают, что Земля в ходе года делает один оборот вокруг оси эклиптики и этот оборот комбинирует с вращением по винтовой линии". Это явление открыл Коперник, но наука приняла лишь два закона Кеплера, а этому третьему закону дала "затеряться под столом". " Если бы эта винтовая линия была прямой, то развитие на Земле протекало бы неимоверно быстро". 98 (16)

Действие Иерархий от сторон света

335. Когда в IV христианском столетии мысли, пребывающие в вещах, перешли от Духов Формы к Архаям, то отдельные духи Формы отстали и не захотели передать мир мыслей Архаям. Те люди, которые с того времени в силу своей кармы получают мысли от Архаев, получают их в личное владение; несмотря на то, что сами мысли остаются объективными, они вырабатывают мысли как своe достояние. Кто не может этого делать, тот мысли наследует от родителей, от народа и т.д. Это делит людей на группы, действует географически. Сначала импульсом, идущим от Архаев, захватывается поток, что шeл от арабов через Африку в Испанию и в Западную Европу. В этом потоке возникают Спиноза, Галилей, Коперник и др. Во всe это вклинивается влияние отставших духов Формы. Возникает и ещe один поток мыслительной жизни в мировом свершении, движущийся из северной Азии в Европу в виде нашествия турок, гуннов.
     Художественные, политические, социальные мысли римляне получали от Духов Формы. Всмотритесь в Перикла, Алкивиада или в Суллу, Ганнибала, Цезаря — в их мыслях мировые силы господствуют инстинктивно. Но далее начинается борьба правомерных Духов Личности с отставшими духами Формы. В этой борьбе стоит Августин. Он обращается к манихейству, когда запутывается душой в импульсах духов Формы, которые приносят ему древнее состояние, уже не подходящее для души его времени. По этой причине он не может развить индивидуальных мыслей, опосредуемых правомерными Архаями, и перенимает их у церковной догмы. Эта борьба отразилась и на крестовых походах с их массовыми, суггестивными суждениями. Чем далее они проникают в сферу азиатской жизни, тем более над индивидуальным, над индивидуальностями простираются массовые импульсы, люди теряют свою личность, теряют свои моральные импульсы. И, опять-таки, над этими морально деградирующими людьми, идущими с запада на восток, приобретают власть импульсы, стремящиеся с востока на запад и живущие в мусульманах, в турках. Так отражается на Земле духовная борьба.
     В описанное движение с юга вмешиваются ещe существа отставших Архангелов, которые не смогли в своe время стать Архаями. Так что на Западе всe более развивается взаимодействие нормальных Архаев с отставшими Архангелами. Эти Архангелы действуют (если говорить географически) с юга на север, Архаи — с запада на восток, а отставшие духи Формы — с востока на запад. Всe происходящее на Западе до сего времени является отображением борьбы и взаимодействия указанных существ.
     В различные эпохи с той или иной стороны происходит усиление или ослабление деятельности духовных существ. На Западе действуют нормальные Архаи, на Юге — анормальные Архангелы. "Происходящее на Востоке во многом модифицируется деятельностью отставших духов Формы, которые имеют большую власть, однако подвержены сильному влиянию деятельности нормально развитых Архангелов, которое идeт с севера на юг. Так сталкиваются дикие волны стоящих под влиянием отставших духов Формы турок, монголов с тем, что идeт с севера от — если можно так выразиться — добрых Архангелов, которые стоят ближе к каждой отдельной душе, хотя это их влияние временами заглушается тем, что происходит от отставших духов Формы". Смена индивидуального и неиндивидуального в русской истории богато иллюстрирует эти соотношения. В других случаях с севера на юг из живых мыслей идeт евангелически-протестантское движение, в противоположном направлении идeт католически-иезуитское течение; всe это отражает высшую духовную борьбу. 222(4)

Запад — Восток — Средняя Европа

1151. "Если хотят основать коммерчески-индустриальное мировое господство, то для этого основная область должна быть прежде поделена надвое. Такова природа коммерчески-индустриального ... коммерция не может существовать без противостоящей области. Поэтому когда на одной стороне основыва­ется британская коммерция, то из русских будет сделан принадлежащий к этой коммерции противоположный полюс. Чтобы имелась соответствующая дифференциация между куплей и продажей, чтобы происходила цирку­ляция, необходимо иметь две области. Нельзя весь мир сделать одним единым царством; нельзя основать мировое коммерческое царство. ... Это большая, гигантская мысль тех оккультных братств, о которых я говорил. Это мировая гигантская мысль — создать противоположность, по сравнению с которой все осталь­ное оказывается малостью, противоположность между британской коммерческой империей и тем, что получа­ется из русских с действующим в них через спиритуальные задатки подготовлением к 6-ой послеатлантической эпохе. ... Ибо, выражаясь тривиально, трудно представить себе лучший противоположный полюс для того, что на Западе вырабатывается как цвет коммерческого индустриального мышления, чем русских сла­вян, которые в будущем, совершенно очевидно, еще менее, чем теперь, будут склонны заниматься профессионально коммерцией и которые именно благодаря этому и образуют совершенно исключительный противоположный полюс.
     Подобная империя, разумеется, сама должна высказать свои собственные условия. И это была глубокая мысль Спенсера и его предшественников, которую постоянно подчеркивали: индустриально-коммерческое общество не желает иметь дела с войной, ему нужен мир, и оно любит мир. — Это несомненно так. Су­ществует, так сказать, глубокая любовь между коммерц-индустриальным стремлением и миролюбивым элемен­том в мире. Только временами это миролюбие принимает удивительные формы. В теперешней ноте Вильсона содержится нечто примечательное. ... Это нечто "гигантское", гигантское благодаря абсолютно фриволь­ной игре с истиной. ... две вещи здесь стоят на одной бумаге: мы разобьем срединное государство, но мы ничего ему не сделаем. ...
     Последуем мысленно туда, куда нас ведут. Мы имеем дело с разделением мира, и его нужно разделить так, что можно было бы сказать: мы хотим мира и стоим только за мир. — Все дело в рецепте. О нем мно­го пишут, суть же его в том, что он напоминает заявление такого рода: я не хочу тебе сделать ничего плохого, и волос с твоей головы не упадет, я только запру тебя в глубокий подвал и не дам есть! ... Ну кто скажет, что я тронул хоть волос на тебе? — По такому рецепту формируются многие вещи, в том числе и миролюбие... Но если у вас возникает недовольство коммерческим господством в мире, то это не­приемлемо для других. Так миролюбие коммерции, совершенно очевидно, в будущем будет разрушено. — Это, разумеется, понимают те, кто делят мир надвое, и потому становится необходим между этими частями вал. Этот вал должен быть создан в виде большой южно-европейской конфедерации, в которую войдет Венг­рия и многое другое, о чем я уже говорил; это именно должно обеспечить мир. ...
     Это гигантская мысль: только южные порты, выходящие в Средиземное море, оставить свободными для Франции, а остальные ввести в сферу своего влияния. Это означает, по сути говоря, что французская колониальная держава и сама Франция есть иллюзия, она существует под другим протекторатом, сама вхо­дит в сферу влияния".
     "Создать мир материальной, индустриальной, коммерческой культуры — это ведь не является плохим, такова необходимость, вообще говоря. Но должен быть создан и противоположный полюс. ... Должны сталкиваться противоположности, и в их столкновении развивается реальность. ... Противоположный по­люс можно найти в Средней Европе. Ибо подумайте, какую оппозицию Средняя Европа создала культово-теократическому испано-итальянскому югу, оппозицию, достигшую своей вершины в лице Лютера, а свою наибольшую глубину — в среднеевропейской мистике. В этом соединилось не просто немецкое или герман­ское, но там действовало и славянское вместе со среднеевропейским. ... Эта внутренняя углубленность действовала как в чехе Яне Гусе, так и в германизированном англичанине Виклифе, и в Цвингли, и в Лютере. ...Средняя Европа с западными славянами является в некотором роде оппонентом периферии славянства. Восток соединен со Средней Европой, хотя политически между ними могут возникать многочислен­ные разногласия. ... Гус, поляк Коперник — можно было бы назвать и много других имен — образуют связь на физическом плане. ... выявляет это и рассмотрение оккультных связей.
     Рассмотрим лишь один случай: душа Галилея вновь жила в Ломоносове, основателе, во многих отношениях, славянской культуры на Востоке. В середине здесь лежит духовный мир. И можно сказать: средне­европейские славяне на физическом плане связаны с Западом. А то, что лежит за ними, связано с людьми Запада через высший план". 174(20)

     194. "Коперник, прежде всего, старается постигнуть мир звезд согласно абстрактной математической мысли, в чистом виде, совершенно изолированной от человеческого существа. ... Ньютон почти первым приступил к изучению природы с помощью абстрактной математической мысли; в этом отношении он, некоторым образом, является наследником Коперника и подлинным основателем современных научных методов.
     Интересно наблюдать, как в эпоху Ньютона и после него, цивилизованное человечество пытается освоить эту огромную метаморфозу мышления. Это проходит не без трудностей, как можно наблюдать из рассмотрения некоторых частностей.
     Возьмем опять же Ньютона. Он стремился применять свою абстрактную математическую систему природы, которая не считается с существом человека; он предполагает известными понятия времени, пространства, места. В своих "Математических началах натуральной философии" он говорит, что нет необходимости объяснять, что такое пространство, время, место и движение, т.к. это известно каждому человеку; поэтому в научной работе он употребляет все эти термины, оставляя за ними смысл, который придает им каждый.
     Но люди не всегда полностью понимают то, что они говорят. Это бывает даже у великих умов. В сущности, Ньютон не знает, почему он берет в качестве отправной точки эти понятия о месте, времени, пространстве, движении, не объясняя их, не определяя их, тогда как все, что выводится из этого, объясняется и уточняется. Происходит это оттого, что в понятиях о месте, времени, движении и пространстве тонкость, рассудок не нужны. Напрасно применять к ним всякие хитросплетения, — это не сдвинет с начальной точки, когда о них говорит только непосредственный опыт. Идею о них можно составить только благодаря простому здравому смыслу, идею, которую надо затем сохранять такой, какая она есть.
     Такое утверждение особенно поразило одного из последователей Ньютона, Беркли, философа, по правде говоря, очень характерного для этой эпохи борьбы, когда рождалась современная научная мысль. В общем мало согласный с Ньютоном ... он все же удовлетворен, видя, что за основу научных и математических рассмотрений взяты без доказательства понятия места, времени, пространства и движения. Да, говорит Беркли, поступать надо именно так. Надо брать понятия такими, каковы они у самого простого человека, потому что, по крайней мере, у него они всегда ясные; у человек с улицы они всегда прозрачные, тогда как у философа или метафизиков они всегда запутанные.
     В самом деле, бесполезно размышлять о понятиях, которые требуют, чтобы их внутренне переживали; надо чувствовать их непосредственно. Акробатика мысли начинается у Ньютона, когда он пользуется ими для объяснения мира, потому что тогда он буквально жонглирует ими. Это сказано совсем не с целью в чем-либо приуменьшить его заслугу: наоборот, я хотел бы теперь охарактеризовать то, что в его духе является живым. Одним из понятий, взятых т.обр. Ньютоном, является пространство, прежде всего в том смысле, как его понимает человек с улицы. В нем еще имеется остаток внутреннего опыта. Картезианское пространство вызывает у того, кто действительно старается его себе представить, мысленно в него войти, впечатление круговорота, своего рода "закрутки". Это пространство, центр которого может быть помещен безразлично куда, заключает в себе нечто туманное, неопределенное". 326 (4)

     743. Николай Кузанский (1401-1464). "Когда мы его читаем — с ним можно делать больше, чем читать, — то уже через одно чтение становится видно, как глубоко в нем спиритуальные воззрения связаны в нем с внешним знанием природы, особенно там, где это облечено в математические формы. ... Из исторической скромности назвал он свой труд "Ученое невежество". ... Ибо это — сверхученость. Николай Кузанский был позже воплощен как Николай Коперник". 126 (5)

     310. "Когда кто-либо, подобный Фоме Аквинскому, изучал собственную душу, то он находил в ней действующий и живой духовный элемент. Но именно не в самой душе, а в духе, который жил и действовал в душе, искали Фома Аквинский и его предшественники свое Я. Они приходили к духу путем души и там они отыскивали Я, то Я, которое для них было даром Бога. Они говорили себе, или по крайней мере могли себе сказать: я погружаюсь в свою душу, я созерцаю там дух, и в этом духе находится Я. Но эволюция человечества хочет, чтобы, прогрессируя по направлению к свободе, оно теряло возможность находить дух, погружаясь в себя.
     Также и Иоганн Скоттус Эригена не стал бы говорить как Майстер Экхарт. Он сказал бы: я созерцаю самого себя. Пройдя весь внешний мир, я открываю в себе, в моей душе дух, я нахожу Я, которое поддерживает и оживляет мою душу. И в этой Божественности, в духе я нахожу свое Я.
     Судьбы человечества пожелали, чтобы путь, практиковавшийся в предшествующие столетия, был закрыт во времена Майстера Экхарта. Пробуя следовать тем же путем, что и Скоттус Эригена или Фома. Аквинский, Экхарт больше не погружался в Бога, в дух. Он находил только божественное небытие и должен был в этом небытии искать свое Я. Одним словом, человек потерял 111видение духа в своем внутреннем существе, и только понуждаемый глубокой необходимостью, такой человек как Экхарт вынужден искать свое Я в небытии. Николай Кузанский, следующий за ним, признает совершенную несомненность того, что старые методы, основанные на мыслях и идеях, потеряли свою ценность и больше ничего не стоят, если надо добиться чего-либо в духовной области. Душа потеряла всякую возможность найти в самой себе духовный мир. И Николай Кузанскии говорил себе: все, что дает мне теология, может только погрузить меня в небытие человеческой мысли; поэтому мне надо соединиться с духовным опытом. Но духовное знание, полученное таким образом, не может быть выражено и сообщено. Пойдя туда, человек может только оставаться немым.
     Итак, Николай Кузанскии почувствовал всю бесплодность теологии средних веков, склонявшейся к своему закату, и в ученом незнании нашел лекарство, нашел обходной путь. ... Он обладает строгостью рассуждения, заимствованной им из математической практики. Но все же он не решается применять эту математическую уверенность к духовной области, которую ему открыло ученое незнание. И он пытается приблизиться к ней с помощью разного рода формулировок робкого символизма. И в то же время он сознает их символический характер. Математические познания, которые я приобрел, — говорит он себе, — являются для меня остатками прежнего знания. Я не могу сомневаться в их надежности тем же образом, как я сомневаюсь в теологии, потому что эта уверенность оказывается во мне в тот же час, как только я усваиваю математическую истину. Но в то же время беспомощность, бесплодие теологии так тяжело давит на его душу, что у него нет мужества применить к духовной области математическую точность, если только она не дается в виде символов. Именно так отмечается конец этой эпохи в истории человеческой мысли.
     По типу своего ума Николай Кузанский является уже почти таким же математиком, каким позже станет Декарт, но он не осмеливается искать на путях математики ту истину, которую обрел в ученом незнании. Он чувствует удаление духовного мира от человечества, его все большее и большее исчезновение из поля зрения. Духовный мир делается недоступным для человеческой науки. Чтобы снова соединиться с ним в глубинах своей души, надо сделаться незнающим".
     "Что Николай Кузанский сделал для угасавшего духовного мира, применяя к нему свои робкие математические символы, — это же самое со смелостью и отвагой Николай Коперник сделает для чувственного мира, к которому он применит математическое мышление. Если трактат об ученом незнании, вышедший в 1440г., является признанием в бессилии по отношению к духовному миру, то труд Коперника "Де революционибус орбум селесциум", вышедший в 1543г., смело требует для всего Мироздания признания математической мысли. ... За этот столетний отрезок времени родилась западная наука. До этого она существовала только в эмбриональном состоянии. ... Нужно вернуться к этому времени, даже немного ранее Николая Кузанского, если действительно хочешь понять, чем является научная мысль, знать, что может принести человечеству наука и какую новую духовную жизнь может она породить". 326(1)

     331. "Первые восемь веков христианской эры представляют собой дальнейшее действие переживания мысли в человеческой душе, когда как бы в сокрытой глубине еще покоится зарождение новых сил, стремящихся формирующе воздействовать на развитие мировоззрения. В Декарте эти силы уже в высокой степени действенны. В период между Скоттусом Эригеной и приблизительно ХV-м столетием мысль проявляется снова в своей подлинной силе, которой она не проявляла в предыдущую эпоху. Но все же выступает с совершенно иной стороной, нежели в греческий период. Греческие мыслители переживают ее как восприятие; от VIII до ХV века она поднимается из глубины души; человек чувствует: во мне зарождается мысль.
     ХV, ХVI столетия ставят перед душой новый импульс. Он медленно подготовляется и медленно укрепляется. В человеческой душевной организации совершается превращение. В области жизни мировоззрения это превращение выражается в том, что мысль может ощущаться теперь не как восприятие, а как результат самосознания. Это превращение человеческой душевной организации можно наблюдать во всех областях развития человечества. Оно сказывается в возрождении искусства, науки и европейской жизни, а также и в реформаторских религиозных движениях. Это превращение можно найти, исследуя в человеческом душевном развитии глубины искусства Данте и Шекспира.
     Другим симптомом этого превращения человеческой душевной организации является зарождение новейшего естественнонаучного образа представления. Сравните состояние мышления в природе, каким оно возникает благодаря Копернику, Галилею, Кеплеру, с тем, что этому предшествовало. Естественнонаучному представлению соответствует настроение человеческой души в начале новейшего периода в ХVI в. С этого времени природа рассматривается таким образом, что чувственные наблюдения над ней становятся единственным свидетелем. Это вскрывается особенно явственно в Бэконе и Галилее. Из образа природы постепенно все более исчезает то, что ощущается как результат самосознания. Таким образом, порождения самосознания и наблюдение природы противостоят друг другу все резче, все более разделяются пропастью. Декарт знаменует собой видоизменение душевной организации, разграничивающей образ природы и порождения самосознания".
     "Можно познать всю значительность видоизменения душевной жизни, если вспомнить, как говорят о природных процессах такие натурфилософы, как И. Кардан (1501-1576) и Бернардин Телезий (1508-1588). В них продолжает еще действовать мировой образ, который, благодаря возникновению естественнонаучного образа представлений Галилея, Коперника и др., утрачивает свою силу. Для Кардана в природных процессах определенно живет еще нечто, что он представляет себе подобным человечески-душевному, что было бы возможно и в греческом мышлении. Телезий говорит об образующих силах в природе, которые он мыслит себе по образу, создаваемому им из человеческой образующей силы. Галилей уже утверждает, что то, что человек несет в себе как ощущение тепла, не существует как таковое во внешней природе, как не существует в последней раздражения, ощущаемого человеком от прикосновения пера к пятке".
     "В такой индивидуальности, как Леонардо да Винчи (1402-1519), который как мыслитель столь же велик, как и художник, можно познать борьбу за новую закономерность природного образа. Подобные индивидуальности чувствуют необходимость найти путь к природе, который еще не был дан греческому мышлению и его проявлениям в средневековье. Человек должен отрешиться от переживаний своего собственного внутреннего, если хочет найти доступ к природе собственного внутреннего, если хочет найти доступ к природе. Он должен отображать природу лишь в представлениях, совершенно не содержащих того, что он переживает в себе самом как воздействия природы. Таким образом человеческая душа выступает из природы и опирается на саму себя".
     "С начала христианской эры до Скоттуса Эригены переживание мысли происходит таким образом, что ее облик определяется предположением существования духовного мира — мира религиозного откровения; от VIII до ХVI столетия переживание мысли освобождается из внутреннего самосознания и допускает рядом со своей зародышевой силой существование другой силы — откровения. Начиная с ХVI века образ природы вытесняет переживание мысли; с этого времени самосознание стремится из своих собственных сил добыть то, что может с помощью мысли сформировать ему мировоззрение. Перед этой задачей стоял Декарт".
     "Бенедикт Спиноза (1632-1677) спрашивает себя: как должно быть помыслено то, из чего можно исходить при составлении истинного образа мира? В основе этой исходной точки лежит ощущение: пусть бесчисленные мысли возвещают о себе моей душе как истинные, я отдаюсь, как краеугольному камню, тому мировоззрению, чьи качества я должен сам определить. Спиноза находит, что исходить можно лишь из того, что для своего бытия не требует другого. Этому бытию он дает название субстанции. И он находит, что может существовать лишь одна субстанция и она есть Бог. Если вникнуть в то, как Спиноза приходит к началу своего философствования, то можно увидеть, что его путь построен по образу пути математики. Подобно тому, как математики исходят из общих истин, которые человеческое "я" создает в свободном творчестве, так Спиноза требует, чтобы мировоззрение исходило из подобных, свободно созданных представлений. Эта единая субстанция такова, какой ее должно мыслить "я". Будучи помыслена так, она не терпит ничего, что вне ее было бы ей подобно. Ибо тогда она не была бы всем; она нуждалась бы для своего бытия в чем-то ином. Таким образом, все другое лишь сопринадлежало бы ей как один из ее атрибутов, — так говорит Спиноза. Человек может познать два таких атрибута: один он видит, взирая на внешний мир, а другой — обращаясь вовнутрь. Первое есть протяженность, второе — мышление. Человек несет в своем существе оба атрибута: в своей телесной природе — протяженность, в своей душе — мышление. Неся в себе оба атрибута, он является единым существом в единой субстанции. Когда он мыслит, то мыслит божественная субстанция; когда он действует, то действует божественная субстанция. Спиноза обретает бытие для человеческого "я", укрепляя его во всеобщей, всеобъемлющей божественной субстанции. Здесь не может быть и речи о безусловной свободе человека. Человек столь же мало действует и мыслит из самого себя, как и действующий камень. Он во всем является единой субстанцией. Об условной свободе человека можно говорить не тогда, когда он считает себя самостоятельным, отдельным существом, но тогда, когда он сознает себя единым с единой субстанцией. В своем последовательном развитии мировоззрение Спинозы приводит личность к сознанию: я правильно мыслю о себе, когда я перестаю обращать на себя внимание и в своем переживании сознаю себя единым с божественным целым. Согласно Спинозе, это сознание изливает на всю человеческую личность стремление к истинному; это — исполненное Богом действие. Это последнее рождается как нечто само собой разумеющееся у того, в ком верное мировоззрение стало полной истиной. Поэтому произведение, в котором Спиноза излагает свое мировоззрение, он называет этикой. Этика есть для него моральное поведение, в высшем смысле результат истинного знания о пребывании человека в единой субстанции. Хотелось бы сказать, что частная жизнь Спинозы, человека, который сначала преследовался фанатиками, а затем, после добровольной отдачи своего имущества, в бедности искал себе пропитание как ремесленник, является редчайшим внешним выражением его философской души, которая сознавала свое "я" в божественном целом и все свое душевное переживание и всякое переживание вообще ощущало освещенным этим сознанием". 18(5)

Новое естествознание

     316. "В основе расцвета естествознания нового времени лежит то же искание, что и в основе мистики Якова Беме. Это выявляется в Джордано Бруно (1548-1600) — том мыслителе, который вырос непосредственно из духовного течения, которое через Коперника (1473-1543), Кеплера (1571-1630), Галилея (1564-1642) и др. привело к первым великим естественнонаучным достижениям нового времени. Рассматривая то, как он учит об образовании мира из бесчисленного множества малых одушевленных и душевно переживающих себя первичных существ — монад, не возникших и непреходящих и в своем взаимодействии созидающих явления природы, можно было бы сопоставить его с Анаксагором, по мнению которого мир состоит из гомойомерий. И все же между ними имеется огромное различие. Для Анаксагора мысль о гомойомериях раскрывается в то время, как он рассматривает мир; мир дает ему эту мысль. Джордано Бруно чувствует, что лежащее за явлениями природы может быть осмыслено так, что существо "я" окажется возможным в картине мира. "Я" должно быть монадой, иначе оно не могло бы быть действительным. Таким образом, принятие монад необходимо. И так как только монада может быть действительной, то истинно действительные существа суть монады с различными внутренними качествами. В глубине души такой индивидуальности, как Джордано Бруно, происходит нечто такое, что не доходит до полного ее сознания. В Джордано Бруно "я" борется за свое бытие в мире, и выражением этого является воззрение: "я" — это монада, она не возникает и не преходит.
     Сравните, насколько различными путями Аристотель и Джордано Бруно приходят к представлению о Боге. Аристотель рассматривает мир. Он видит прекрасное в природных процессах. Он отдается этому прекрасному; также и в природных процессах раскрывается ему мысль "перводвигателя этих процессов". Джордано Бруно в своей душевной жизни прорабатывается к представлению о монадах; природные процессы как бы погашены в том образе, в котором, действуя друг на друга, выступают бесчисленные монады; и Бог становится силовым существом, действующим за всеми процессами воспринимаемого мира, живущим во всех монадах. В страстной вражде Джордано Бруно к Аристотелю выражается противоположность между мыслителями Греции и нового времени". 18(5)

     317. "Джордано Бруно, до которого дошло новое воззрение Коперника на природу, не мог понимать дух в мире, изгнанный из него, в старой форме, иначе, как мировую душу. Если углубиться в сочинения Бруно (особенно в его глубокомысленную книгу "О причине, о начале и об Едином"), то возникает впечатление, что он мыслил вещи одушевленными, хотя и в различной степени. Он не пережил в себе духа в действительности и потому мыслил его наподобие человеческой души, в которой единственно дух выступал перед ним. Говоря о духе, он понимал его таким образом: "Универсальный разум есть самая внутренняя, самая деятельная и наиболее свойственная ей способность и потенциальная часть мировой души; он есть нечто тождественное, наполняющее все и озаряющее Вселенную и научающее природу производить роды ее существ, какими они должны быть". Правда, в этих словах дух изображается не как "газообразное позвоночное животное" (Геккель), однако все же как существо, подобное человеческой душе. "Как бы мала и ничтожна ни была вещь, в ней есть часть духовной субстанций, которая, найдя подходящий к тому субстрат, тянется стать растением или животным и организуется в любое тело, которое обыкновенно называется одушевленным. Ибо дух находится во всех вещах, и нет ни одной самой маленькой частицы, которая не принимала бы в себе такого участия, чтобы оживить себя". Джордано Бруно не пережил в себе дух действительно как дух и потому мог смешивать жизнь духа с внешними механическими приемами, при помощь которых Раймунд Луллий (1235-1315) в своем т.наз. "Великом искусстве" хотел снять покров с тайн духа. ... Не будем несправедливы к человеку, которого католическая церковь заставила искупить смертью его опередивший эпоху образ представлений. Хотя Бруно и мыслил еще чувственное душевным, все-таки нужно было невероятно многое для того, чтобы все небесное пространство включить в то же миросозерцание, которое обнимало до тех пор лишь земные вещи". 7(7)

     318. "Как лирический поэт говорит Джордано Бруно о Мироздании. И есть нечто музыкальное, завораживающее в словах, которыми он украшает современную науку. Происходит это оттого, что всем своим существом он еще придерживается способа, которым древние внутренне ощущали мир; но его рассудок говорил ему, что в том положении, к которому все пришло, человеческий дух должен принимать концепции Коперника. Он понимал эту необходимость, которую человечеству предписывала его эволюция. ... Атомизм у него еще является Духовной наукой, а атомы чем-то живым; совокупность космических законов является как бы душой, хотя он не мог уже, как прежние мистики, разделять вплоть до мелочей живую реальность этой души и видеть в математических законах космоса намерения Духа". 326(4)

     156. В конце ХVI столетия состоялась конференция, на которой Христиан Розенкрейц соединился с две­надцатью индивидуальностями, которые участвовали в его посвящении в ХШ в. Туда были приглашены и дру­гие значительные для человеческого водительства индивидуальности, пребывавшие тогда как на физическом плане, так и в сверхчувственном мире; был среди них и Будда. Сначала Христан Розенкрейц собрал боль­шой круг, потом малый, дабы дать приглашенным подумать о встающих перспективах развития. Он сказал примерно следующее: "Посмотрим на будущее мира. Мир тяготеет к практицизму, к индустрии, к железным дорогам и т.д. Люди становятся подобными вьючным животным. А те, которые этого не хотят, делаются, подобно Франциску Асизскому, непрактичными в жизни и живут только для внутреннего развития. — Христиан Розен­крейц объяснил тогда своим слушателям, что на Земле нет средства, способного помешать образованию этих двух классов людей. ... Помощь может прийти, если будет создан некий род воспитания ... между смертью и новым рождением.
     В это время человек стоит в связи с другими планетами". От них он приносит силы в свое земное бытие. Особую роль здесь играет Марс. И такие люди, как Коперник, Джордано Бруно, получили свои силы до воплощения от Марса. "Культура Марса переживала глубокий кризис в ХV и ХVI столетиях Земли. ... он был подобен кризису Земли перед Мистерией Голгофы. Как в эпоху Мистерии Голгофы было рождено собственное Я человека, так на Марсе было рождено то духовное направление, которое, будучи насажденным людям, выражалось в коперниканстве. ... и большим вопросом перед Христианом Розенкрейцом и его уче­никами встало: как дать Марсу импульс, который повел бы его вверх? ... Существа Марса ничего не знали о том, что может послужить их исцелению, об этом можно было знать только на Земле. На конференции было провозглашено, что Гаутама Будда... перенесет свою деятельность на Марс. Он был туда как бы послан Христианом Розенкрейцом. ... и в 1604 г. индивидуальность Гаутамы Будды совершила на Марсе деяние, по­добное Мистерии Голгофы на Земле".
     "Каждый человек, желающий проходить эзотерическое развитие, несмотря на свою связь с практической жизнью, может достичь своей цели благодаря тому, что Будда действует с Марса, а не с Земли. Т.обр., и силы для здоровой эзотерической жизни проистекают от Будды".
     "Можно поставить судьбе вопрос: могу ли я удостоиться чести быть учеником Христиана Розенкрейца? Это можно сделать следующим образом. Следует поставить перед душой образ великого Учителя нового вре­мени Христиана Розенкрейца среди его двенадцати, как он в начале ХVII столетия посылает в мировое пространство Гаутаму Будду для выполнения следующего шага после того, что произошло в VI в. до Рождества Христова в результате проповеди в Бенаресе.
     Если поставить перед душой этот образ во всем его значении, если почувствовать, как из образа, про­изводящего потрясающее впечатление, исходит нечто, рождающее в душе слова: "О человек, ты не просто земное, ты космическое существо!" — тогда можно с уверенностью сказать себе: я могу стремиться стать учеником Христиана Розенкрейца. — Важным медитативным материалом является этот образ ... ". 130 (20)